Наша самая прекрасная трагедия

На автобусной остановке, пока было много времени, которое нужно было как-нибудь убить, я достал из кармана куртки блокнот, который взял с собой, чтобы за минувшую ночь заполнить все его страницы стихотворными строками. Только несколько страниц в нём были заняты текстом – неразборчивым, записанным расплывающимися в разные стороны словами и кривыми значками. Так и не увидев автобус в далике, я стал терпеливо перечитывать всё, что успел написать за эту дикую ночь.

Я остановился, только когда подъехала маршрутка. Зайдя внутрь, я покинул этот район. Никогда прежде я не был так возмущён и напуган собственными стихами. В основном, они в произвольном виде описывали все события, случившиеся за последнюю ночь, а так же некоторые видения, о которых я успел позабыть и причины, к ним приведшие. Колёса автобуса катились по асфальту, то и дело, вступая в ямы на дороге. Я думал обо всём написанном в блокноте, пытался придать ему смысла. Но это оказалась непосильным трудом. Абсурдность многих строк была выше моего понимания. Я не мог ничего изменить в своём тексте. Читая и перечитывая его, рано или поздно, забудешь о том, что значит быть человеком и ходить по земле.

2. Отто

Штефан вернулся слишком рано. Обычно, в это время он ещё на парах. Сегодня утром я не пересекался с ним – в этом не было ничего необычного, поскольку ему нет нужды вставать в то же время, что и мне. Но всё равно, перед уходом на работу я не мог побороть свои странные мысли. Я завтракал. И то взгляду моему покажется, что чего-то в доме не хватает, то уши уловят не ту тишину, которая стоит обычно в квартире поутру. На работе я забыл об этом и вспомнил лишь сейчас, когда прежние опасения всё меньше стали походить на дурное самочувствие. Спросить бы Штефана об этом: как прошел день в колледже? И, казалось мне, всё пройдёт, не будет больше лишних подозрений. Он ответит: «там всё хорошо». Но я услышал, как из его комнаты доносится звучание аккордеона. Его группа готовилась к концерту. Я решил ему не мешать. Ведь всё-таки это их время – вижу, как Штефан выходит на сцену и каждый раз для него как новый. Для тех, кто играет для зрителей, этот момент это значит всё: когда в тебя жадно впиваются десятки, сотни пар глаз, ни одно движение не ускользает от их пристального внимания. Приходится проявить все свои способности, без права на ошибку. Я понимал это и потому, услышав, как он играет, не стал стучаться в дверь и задавать ему вопросы.

Я вспоминал себя в молодости, когда был точно таким же, хоть мне и не аплодировали стоя и играть я не умел. Этот звук бьющихся друг о дружку множества ладоней запоминаешь на всю жизнь, до самой старости они не оставляют тебя. Наша жизнь состоит из бесконечно долгих часов скуки и коротких моментов абсолютной чистоты, подкрепляемых частотой волнительных ударов сердца.

В такие минуты, мне хочется верить, что даже все наши ошибки, совершённые нами в прошлом, в конечном итоге, идут нам на пользу. Только в этом городе Штефан раскрыл свой таланты, стал лучше учиться и повзрослел за несколько месяцев как за десять лет. Это помогает мне справиться с чувством вины за всё, что я сделал в Германии из самоуверенности и жадности, из-за чего мы теперь здесь. Меня не перестают терзать демоны прошлого – то, чего я больше всего боялся на родине, нашло меня и здесь, среди этих странных людей, которые так понравились моему сыну.

Солнце выглянуло из-за туч, всё ближе подступал вечер, а отметка градусника за окном падала всё ниже и ниже, хоть и до весны оставалось совсем немного. Пейзаж за окном стал для меня таким привычным, что я не мог уже представить, как выйду в магазин за покупками и на ценниках увижу евро, а стоя в очереди услышу немецкую речь. Случилось то, что Штефан переживал уже давно – это место стало не местом ссылки, а домом. Ни вторым, ни первым – дом он всегда может быть только один, там, где для человека есть место. И моё – здесь, в своей маленькой семье. В Германии никто уже не станет ждать нас с распростёртыми объятиями. Хотя, возвращение на родину неизбежно – если Штефан останется здесь, то его дети захотят вернуться туда, где им не пришлось родиться, в места, от которых мы вынужденно добровольно отказались. Я думал над этим, пока не заметил, что музыка перестала играть. Мне не удалось даже словить тот момент, когда Штефан положил аккордеон обратно на полку. Я встал и направился к нему, чтобы всё-таки спросить, где он был? Колледж он, и я уже в этом не сомневался, прогулял, поскольку вспомнил, что утром не видел его куртки, а это значило только одно – ночью он куда-то уходил. Решительно распахнув дверь, я наклонился вперёд в пространство его комнаты и собирался сделать первый шаг, как увидел, что Штефан лежал на кровати, укрывшись одеялом. Мягкий комок его спящего тела медленно подымался и опускался, а голова покоилась на подушке, выпятив вперёд губы, мирно прикрыв глаза. Я вздохнул и вернул ногу обратно за порог. Сложно было описать мои чувства. Вина, горечь, раздражение, но вместе с ними и пришедшее внезапно смирение, желание улыбнуться. И дополнившая их любовь.

Глава 10 Март

1. Хайдеггер

Он был самым странным из всех моих знакомых.

Однажды, Гоголь пришел на нашу репетицию полумёртвым. Оставшейся его половины было решительно недостаточно, чтобы играть так, как это у него получилось раньше. Отбивать на ударных ритм вполсилы недопустимо даже для репетиции – особенно для репетиции. Тот раз был худшим из всех и это понимали все. Мне пришлось успокаивать Штефана, чтобы тот не переборщил с обвинениями в сторону Гоголя. В любой другой день мне бы не пришлось этого делать – он бы просто не дал себя в обиду, а стоял на своём до конца, не оставив Штефану и шанса в словесной перепалке. Но сегодня, мы просто сошлись на том, что стоит закончить пораньше.

Давно уже мне не было так плохо оттого, что кто-то другой был не в ударе. А хуже всего было то, что Гоголь понимал это, отчего ему становилось ещё хуже, что, в свою очередь, ухудшало настроение мне, и так далее. И всё же, мне было далеко до кислого лица Гоголя, выражавшего такую тоску и отчаяние, что никому из нас с ним не сравниться даже в самые худшие свои дни. Тогда, я предложил ему выпить – сделал это, изо всех сил стараясь скрыть от него свои истинные намерения в чём-нибудь ему помочь, чем бы то ни было. Но разве возможно утаить что-либо настолько явное от того, с кем знаком так давно?! Сразу после репетиции мы решили, что пройдёмся по проспекту и обговорим то, что так его беспокоит; точнее, это я решал, а Гоголь в это время покорно слушал и кивал головой. Я уже стал жалеть о своей жалости и втайне питать надежду, что он всё-таки откажется и пойдёт домой один, пообещав сам во всем разобраться, а на следующей репетиции уже выложиться наполную. Хорошо, что этого всё же не произошло, и он принял моё предложение, иначе впоследствии я в течение многих лет не смог бы избавиться от стыда и вины перед ним за свою предательскую слабость. А так, придётся немного потерпеть и узнать, что за демон засел у Гоголя в душе.

2 .Гоголь

Я вышел в ночь, задолго до отправления поезда.

В это время суток у меня был, пусть и небольшой, но шанс вписаться в какой-нибудь заблудившийся ночной автобус, который отвёз бы меня до вокзала. В два ночи же я мог рассчитывать только на такси. Так почему же я не поехал на нём? Потому что это стоило денег. Каждая копейка, мелкая монетка, залежавшаяся в глубине кармане, была у меня на счету и я не мог позволить вот так растрачивать их впустую. Поэтому, я отправляюсь в дорогу намного раньше назначенного срока. А чтобы определить, где и когда начинался мой путь, то нужно будет копнуть ещё глубже – туда, где исчезает солнечный свет.

Все вокзалы нашей страны, в каком бы городе они ни находились, ночью сложно отличить друг от друга. Особенно это касается больших городов. Когда ты, ни в чём неповинный, растерянный путник прибываешь в эти серые старые здания и знаешь, что тебе придётся провести на них немало времени в ожидании своего поезда, сложно отделаться от острой брезгливости. Здесь насквозь пропитанные миазмами разложения перекликаются со звучанием одного и того же механического голоса, звучащего из динамиков каждую минуту, и со временем становящимся одним целым с покрытым плиткой грязным полом, деревянными сидениями зала ожидания, киосками с пивом и газетами и огромным, на всю стену, расписанием прибытий и отправлений поездов.

Делать нечего. Я падаю на кресло, одинаково удобное как для сидения, так и для сна, и погружаюсь в самые разные своим мысли, которые в такие минуты находят самую короткую дорогу до глубин сознания. Я ныряю в них так, как никогда не смог бы при обычных обстоятельствах. Но в том-то и дело, что во всём, что происходило со мной, было столько же, сколько в моей чашке кофе молока и сахара. Идеи, вспыхивавшие как искры в моей голове, открывали передо мной такие истины, которым лучше было и дальше оставаться тайной. Тем временем, пока воображение страдало от ангелов и демонов, нос осаждал такой запах, будто за моей спиной на одном из сидений заснувший, укутанный в чёрные тряпки и потерявший свой древний род аксакал, уже несколько часов как был мёртв.

Я прерываю свой рассказ, делая вид, будто пытаюсь припомнить что-то очень важное, а на самом деле, искоса поглядываю на Хайдеггера, насколько мне удалось его заинтересовать. Мы стояли у стойки возле студенческого кофейного ларька, закрывавшегося позднее всех в квартале. Рассказывать я начал ещё когда мы стояли в очереди, не стесняясь незнакомых ушей, прекрасно зная, что мои слова для них не больше звука и лишь для того, кому они были направлены, несли смысл, заложенный в них. Прерываться на то, чтобы сделать заказ не пришлось – там работала наша с Хайдеггером знакомая – улыбчивая, а в лучшие свои часы, немного грустная, отчего не менее прекрасная. Хайдеггер, не переставая меня слушать, показал ей указательный и средний палец: жест буквой «V» – «Виктория». Это было и её имя, и наш заказ – два двойных эспрессо. Кивнув, она принялась кофемолку, взяла в руку холдер и вставила в кофейную группу. Немного магии и через минуту оба стаканчика уже были у нас. Чтобы описать все свои мысли, мне не хватит и ста жизней, а ему достаточно легко жеста, чтобы получить то, что нужно было нам обоим.

Моргнув, я вновь вспомнил всё, что хотел рассказать Хайдеггеру и продолжил.

В это путешествие я отправился без всякой необходимости. В нём было меньше смысла, чем во всех предыдущих; но всё равно больше, казалось мне, чем если бы я просто остался сидеть дома. Обезумев от пьянящего воздуха ночи, я был готов добираться до вокзала хоть пешком, настолько действительность вокруг меня была мне безразлична. Оказавшись в зале ожидания, я понял, что не в деньгах было дело – я мог позволить себе такси. Но если бы я сделал это, то лишился бы того, ради чего отправился в это путешествие. Я хотел идти пешком: сквозь пустые тёмные улицы. Но, к счастью, на остановку вовремя подъехал автобус и мои шансы на выживание увеличились в несколько раз. Да, ходить ночью по городу небезопасно – именно это в нём меня и привлекало, хоть я и боялся в ту пору это признать для себя самого.

Я рассказал Хайдеггеру о том, что моё путешествие, как я понимаю его сейчас, было ради всех тех вещей, которые в обычной жизни невозможны. Если он хотя бы один раз в своей жизни замечал, что даже сегодняшние новые мысли – лишь копия вчерашних, то ему было бы легче меня понять.

«Как устроен мир вокруг нас?!» – этим вопросом задаётся и отмеченный международными премиями старый профессор физики, и подросток, увидевший нечто, поразившее его по дороге в школу. На него можно ответить одним словом – «сложно». А можно и двумя – «слишком сложно». Мудреца и простака отличает лишь количество слов в ответе, но смысл остаётся одним и тем же.

Когда механический меблировочный голос объявил о прибытии поезда, я вместе со всей толпой вышел на платформу. Тогда же, когда я смотрел на стремительно приближавшийся огонёк вдалеке на путях, мне открылся ещё один смысл моего путешествия – это была магическая, тайная красота. Её образ промелькнул прямо у меня перед глазами за миг, прежде чем воздушный поток от пронёсшегося мимо на огромной скорости поезда заставил меня сощурить глаза. А затем, когда вагоны постепенно стали замедляться, как бы я не старался, найти её я уже не мог. Все мои старые и новые мысли, тёмные образы в лучах скупого электрического света, покрывавшего перрон, лёгкая прохлада и едкий запах дыма со вкусом стали и камня. По отдельности всё это страшно раздражает и утомляет. Но все вместе, они дали мне возможность прикоснуться к тени той магии, что скрыта от посторонних глаз. На её поиски я и отправляюсь. Пусть ждёт меня – я уже в пути.

«Мечта о блинчике – это всего лишь мечта и никогда не сам блинчик. Мечта о путешествии – всегда путешествие». Эти слова я часто повторял просебя в пути.

Своей попутчице, доброй пожилой женщине, я соврал, что каждый уик-энд отправляюсь в путешествие в город, который выбираю случайно, ткнув пальцем в карту. Зачем я сказал ей это?! Тогда, мне никому не хотелось признаваться, что понятия не имею, зачем меня понесло в Полтаву. Даже родителям я сказал, что поехал в гости к другу, хоть никогда я не был знаком ни с кем из этого города. Идеи сами приходили ко мне в голову. Я думал, что знаю теперь многое, о чём не догадывался раньше и сам не знал, откуда.

Полтава – не из тех городов, о которых можно судить с первого же на них взгляда. Это город самодостаточный, ничего никому не задолжавший. Всё, что происходит в нём, думал я по пути от вокзала к центру, направлено исключительно на пользу Полтавы, потому и снимки здесь выходят не самые лучшие. Да, есть несколько мест, где можно сделать отличные фотографии. Но самому городу как будто неприятно из-за того, что его пытаются копировать.

Затем, я рассказал Хайдеггеру, какой я выбрал маршрут. Двигаясь от окраины к центру, я старался держаться в стороне от туристических кварталов. Мне казалось, что я следую по пути, который проходят каждый день сами местные жители, добирающиеся с работы до дома и наоборот. Хотя, тогда я понятия не имел, по каким именно путям проходят ежедневные миграции рабочих Полтавы. Согласно моим убеждениям, центр – это место, куда настоящая культура добирается в последнюю очередь. Я не так часто путешествую, но когда случается такая возможность и настроение, я не изменяю своему стилю исследования новых, незнакомых мест.

Тогда мне показалось, что Полтава – самый уютный из городов, в которых мне когда-либо приходилось бывать. Его скромные размеры, опрятный вид старых кварталов, духовное разнообразие окраин – всё это в один миг покорило моё сердце уже после первых часов ходьбы.

Хайдеггер вряд ли мог разделить мои чувства. Ему нравится больше, когда людей либо нет вообще, как в диком лесу, либо когда их так много, что не протолкнуться, как в токийском или московском метро. Средние, небольшие и немаленькие города были ему неинтересны, и слушал меня он лишь потому, что ему стало совсем уж меня жалко. Да, ему казалось, что это его долг – поддержать меня, чтобы группа не лишилась своего ударника в столь важный для всех нас момент. Он верил, что выговорившись, я снова встану на ноги и буду играть как прежде – разгадать его намерения было не так уж и трудно. Но у меня самого на этот счёт были совсем другие планы.

Я продолжил свой рассказ: есть только один верный способ натянуть на себя шкуру жителя любого города – это сесть в тени какого-нибудь сквера, достать из рюкзака еду и перекусить, не торопясь, наблюдая за тем, как жизнь будет медленно проходить мимо тебя. В такие минуты, все тревогу исчезают. Волноваться во время обеда – вредно для пищеварения. Когда я ем – я смотрю вовнутрь себя, всем телом ощущая вкус блюда. Если твой ленч проходит в тишине и на природе, то оглянувшись вокруг, на миг может показаться, что ты един со всем миром вокруг. И оглядываясь по сторонам – ты всё так же смотришь вглубь себя. Что снаружи, то и внутри.

Дальнейшие мои слова описывали мелкие и незначительные эпизоды, произошедшие со мной во время шестичасового пребывания в Полтаве – даже такого срока для этого города было слишком много. Так, Хайдеггер бы уже давно дошел до дома и занимался бы какими-то своими скучными делами – как же он ненавидел меня за то, что я всё никак не мог закончить, и не давал ему ни единого повода сбежать. Плохо так думать о друзьях, но он был именно таким: предложив помощь, он уже через минуту начнёт раздумывать над тем, как бы поскорее избавиться от тебя. Он страдал оттого, что ему приходится выслушивать мои глубокие размышления про углы домов, потрескавшейся настенной штукатурке и старых детских площадках в полтавских дворах. Кофе мы с ним уже выпили. Теперь, мы ходили по кругу и разглядывали лучики искусственного света уличных фонарей, автомобильных фар и окон жилых домов. Я продолжаю рассказывать, а он слушает, если и отзываясь на мои слова, то только в мыслях.

«Белую беседку» – самую любимую и чуть ли не единственную настоящую достопримечательность старого города я нашел не с первой попытки, хоть затем и понял, что всё это время просто бродил кругами. За это время, я нашел четыре места, откуда открывается отличный вид на город – о нескольких из них вряд ли догадываются даже некоторые местные жители. Но панорама долины, открывавшаяся с беседки, заставила плакать мою больную душу и сердце. Тогда, этот вид показался мне настолько прекрасным, что надолго поразил моё сознание. И, тем не менее, в нём не было ничего особенного, за что можно было бы в него влюбиться, и глаза мои, глядя на него, равнодушно оставались сухими. Но я знал, что хватило бы одной банки пива, чтобы заставить свои неприступные очи прослезиться в унисон с душой. И тогда, я направился на поиски пенного, будто от этого зависела моя жизнь.

Хайдеггер посмотрел на меня – всего на мгновение, но из него вырвался это взгляд, как бы говоривший: и в кого же это ты такой уродился, Гоголь? Тоже мне, любитель раздувать самые обычные вещи до космических масштабов. Заговорив про поиски пива в Полтаве, я вспомнил про свой ром, лежавший у меня дома. Впервые за долгое время, я решил отойти от темы своего путешествия в другой город и предложил продолжить наш познавательный разговор за стаканчиком другим рому.

– Ну уж нет, – сразу же отрезал он, – ты знаешь, мне иногда самому хочется душевно провести вечер. Но если я сейчас выпью, меня стошнит. Вот и зачем оно тебе надо?! Ты что, никогда видел, как твоих друзей выворачивает наизнанку и тебе не терпится насладиться этим зрелищем, а?

Дураков нет, я сразу всё понял. И вернулся к Полтаве – к злоключениям в поисках пива. В будущем все, кому не лень, могут обвинить меня в том, что я всё выдумал и выдавал за реальность то, что было не более чем фантазии и домыслы, прямо указывая на противоречия и неточности в моей истории. А я всё равно буду пересказывать их такими, какие они есть, если мне удастся выполнить хотя бы десятую часть своих планов по покорению литературного мира и кому-нибудь будет дело до того, о чём я говорю.

История, как термин – сама по себе служит обозначением историям вымышленным и невымышленным; поэтому говорить здесь об истине в последней инстанции не приходится. К тому же, прерывать интересную историю по такому незначительному поводу как недостоверность некоторых событий – было бы неправильно и нелепо со стороны слушателя. Уже и не вспомню, когда я подловил себя на том, как сам верю всему, что говорю. Хотя, зачем мне верить, если многое действительно произошло?! Всё это не так важно по сравнению с тем, что Хайдеггер, вслушиваясь в каждое моё слово, переживает эту пивную трагедию как свою собственную.

Через месяц, даже меньше, я получу, наконец, паспорт. Но пока – что мне делать, раз нужно и по-другому никак нельзя?! Да, приходилось идти на унижения: что-то говорить, кого-то просить, как-то выкручиваться. Думать, что добьёшься своего, а в итоге не получить ничего. А Полтава – это город, в котором далеко не с первой попытки можно найти в центре достаточно большой, чтобы там уже попросить доброго человека об услуге: заплатить за товар на кассе. Мне пришлось потратить целый час, чтобы обойти круг и, в конце концов, найти подходящий магазин. Название у него было незнакомое – прежде я таких никогда не встречал, но я так обрадовался, что об этом думал в последнюю очередь. Так много времени на его поиски у меня ушло, потому что я не искал супермаркет целенаправленно, не спрашивал прохожих, а просто обходил квартал за кварталом, в надежде рано или поздно на него наткнуться. С таким обывательским подходом, второе более вероятно, чем первое.

У меня оставалось всего пара часов в Полтаве; и как раз тогда, когда я совершенно отчаялся, супермаркет явил себя. Я зашел в него, не зная, должен ли я радоваться или злиться. Но какие бы эмоции меня не настигли, своё пиво я получил, а всё остальное было уже не так важно.

Дальнейшие мои рассуждения были лишены всякого сюжета, словно его вырезали за ненадобностью. Я пустился в самый настоящий поток сознания, из которого меня нужно было спасать – по крайне мере, это читалась во взгляде Хайдеггера: «не то ещё захлебнётся в собственных словах». Но как простому человеку вроде него справиться с силой воображения такого мечтателя как я?! Пристрелить, разве что, чтобы не мучился. Но даже будь у него пистолет – ему не остановить меня. Я обезоружил бы его, положил на лопатки и кувыркаясь по асфальту, рассказывал бы ему, как я радовался, ощущая сладкий холод банки пива в кармане по пути к альтанке. Мои слова перепрыгивали друг через друга, а точка в конце предложения утонула в необъятных смыслах моих фраз, уходящих в необозримую даль.

Банка пива в руке, перед глазами вид Полтавы – города, в который ни за что не вернусь, а в голове слова, которые я услышал где-то, когда-то очень давно: «Сталкиваясь с силой приключений, путешественник очищается от того, что было спрятано глубоко в его душе, что лежало на ней камнем, ускользая от познания и понимания – но, к несчастью, очищение никогда не бывает полным, и надо всё начинать сначала, раз за разом, всегда. А в результате неистовый путник становится только несчастнее». Я слушал музыку Вивальди, а когда надоедало, русский рэп. Знаешь, Хайди, мне всё чаще кажется, что мы занимаемся чем-то не тем и вместо рок-н-ролла нам следовало заняться хип-хопом, но это уже так, мысли вслух.

Не так уж и долго я просидел, наслаждаясь видом с беседки. Но этого времени мне хватило, чтобы полностью забыть обо всём, с чем я приехал в этот город. Я прибыл сюда за тем, чтобы разорвать в клочья то пространство, что угнетало и сковывало меня. Мне следовало понять это намного раньше.

– Если честно, то я жду не дождусь, когда же ты скажешь: «А теперь о самом главном, из-за чего я начал этот разговор». Или я уже всё пропустил? Если да, то уж прости, в твоём рассказе должно быть хоть какое-то содержание – иначе, к чему всё это?!

– Вот нет же у тебя терпения! Конечно, до самой сокровенной части мы ещё не дошли.

– А, так это было всего лишь вступление… Ты ждёшь, пока я состарюсь или действительно в этой истории был хоть какой-то смысл?!

Хайдеггер терял то, что у него ещё осталось от тех крох терпения, что у него когда-то были вначале. Мне пришлось его успокаивать:

– Я хотел, чтобы ты увидел мир моими глазами – понял, каким всё было на самом деле, каким я был и что чувствовал. Всё это имеет огромное значение. Но в одном ты, кажется, прав. Я действительно слишком затянул вступление. Ещё немного и рассказывать об этом я буду дольше, чем оно происходило.

– Ну, так давай, кончай уже!

Было бы, что заканчивать, – подумал я.

– Слушай внимательно, – сказал я, театрально подняв указательный палец вверх, – то, что я тебе расскажу, должно остаться между нами. Не говорили об этом никому: ни Штефану, ни Андрею, ни одной девушке из твоего гарема. Я могу тебе доверять?

– Конечно, можешь! Давай уже!

– Точно никому не расскажешь?

– Ну…

– Тогда ладно. Вообще, любой другой человек на моём месте не стал бы ничего рассказывать, а то, что произошло, что бы его личной тайной, которую нельзя доверять никому. Но тебе я верю. Да и к тому же, эти события нуждаются в том, чтобы быть рассказанными, иначе призраки той истории разорвут меня в клочья.

– Я слушаю.

Даже заверив его в том, что теперь точно расскажу ему только самое важное – я не сразу приступил к тому, что на самом деле хотел сказать. Если он ждал откровений в следующем предложении, то он попал не на того рассказчика. Чтобы мягко перейти к теме, которую мне так не хочется затрагивать, я должен сделать ещё несколько замечаний о Полтаве. Неблагодарное это дело, но придётся заканчивать, раз я уже начал.

Проблема переполненных маршруток – универсальна для всех городов Украины. Её можно встретить повсюду; как и недовольных подобным положением вещей пассажиров, готовых обсуждать её вслух прямо на месте их ежедневных мучений, на всех языках и диалектах, какие только можно встретить в нашей стране. Мне, как и многим городским жителям, сталкиваться с этим приходится довольно часто. Автобусы и маршрутки со свободными местами – редкость, на которую даже не стоит рассчитывать. И вот, оказавшись так далеко от дома, то же самое явление встречает меня здесь, как будто я и не покидал пределы привычного для себя мира. И всё же, автобус, разваливающийся на части и доверху забитый людьми, мечтающими его покинуть – это всё наша родная страна. Где кончается эта маршрутка – так кончается и мой дом, о котором я так много слышал, но только сегодня узнал по-настоящему.