Силки на лунных кроликов

– Вот, видишь? – майор показал мокрую руку. – Обычная вода. От нее нет никакого вреда. Ты пьешь ее каждый день.

Но Алиса никогда не слышала, чтобы вода издавала такие громкие звуки. Девочка схватила Павла за руку и начала рассматривать. Рука была холодной, но такой приятной. Вода быстро высыхала на ней. Выглядело это так же, как и в те моменты, когда Алиса мылась.

– Мальчик в пузыре тоже никогда не видел дождь? – спросил майор.

И девочка тут же ответила:

– Нет. Никогда.

– Все дети должны гулять и бегать под дождем.

И тут же он вспомнил, как однажды отшлепал своего сына, когда тот, подобно нормальному ребенку, пришел из школы весь мокрый и грязный. В тот весенний день они с другими ребятами прыгали по лужам, попав под дождь. Потом сын простудился и несколько недель слушал лекции о плохом поведение.

Но все дети должны гулять и бегать под дождем…

– Я… – начала Алиса, – то есть мальчик в пузыре не мог. Это убило бы его.

– А мальчик пробовал?

– Да. Однажды. Он так чуть не умер!

Алиса злобно посмотрела на майора исподлобья.

– Но не умер? – Павел пожал плечами и вышел из комнаты.

Алиса еще раз потрогала свою щеку. Затем встала и пошла в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало. В ванной был только искусственный свет. Она любила эту комнату, потому что точно знала, что здесь ей ничего не угрожает. Девочка посмотрела на свое отражение. Ей нравилось, как она выглядит сейчас. Казалось, она стала взрослее. Но щека от прикосновения дождя никак не изменилось. И чувствовала она себя хорошо.

Девочка покрутила кран, и оттуда побежала струя воды. Она сунула руку под воду и держала так, пока не почувствовала покалывание в пальцах. Никакой разницы между этой водой и той, что была за окном, нет.

Глава 11.

Ярость

1.

Когда тишина начинала звенеть в ушах, Алиса открывала глаза и начинала громко дышать. Так ей казалось, что темнота расступается. Когда и этого становилось мало, она начинала тарахтеть, как мотор. Ей нужно было хотя бы слышать звук своего голоса. Так ей казалось, что она не одна. Так ей казалось, что время летит быстрее. То время, которое она осознавала, было другим для папы.

Он называл время, он говорил время. Для нее это были пустые слова, за которыми ничего не стояло. Время в ее понимании и было папой. Для других людей существовало солнце. Для нее только папа.

Здесь не тикали секундные стрелки, не было закатов и рассветов. Алиса зажимала в объятиях журнал с грустным мальчиком на обложке. Каждый раз, когда становилось невыносимо трудно, она вспоминала его. Для него тоже не было времени.

Но мир изменился после того, как папа рассказал ей правду о болезни. Раньше девочка не воспринимала свою жизнь чем-то ненормальным. Теперь внутри нее зародилась ярость. Как маленькое семечко. Намного меньше тыквенного. Оно проникло внутрь и теперь пускало ростки. Тонкие, слабые, но наполненные стремлением жить.

Маленькие тонкие полоски света иногда проникали сквозь щелочки в крышке наверху. Обычно они указывали на то, что папа вот-вот войдет в нору. Но сегодня этого не происходило.

Алиса проваливалась в дрему, а потом звон тишины снова пробуждал ее сознание. Она открывала глаза. Темнота встречала ее, как самый верный друг. Не в силах больше это терпеть девочка украдкой протягивала руку за голову, нащупывала провод с маленькой кнопкой. Девочка немного помедлила, прежде чем нажать на нее. Папа запрещал ей самой разгонять тьму. Но если она сделает это просто мимолетно. На одно мгновение. Ничего страшного не случится. И она давила на кнопку. В эту секунду ей казалось, что ничего не произойдет. Наверное, кнопка срабатывает только от папиных рук. Сработало.

Свет проник в нору, рассеивая тьму. Это всегда было похоже на магию. Свет был не таким, как от маленького фонарика, который она использовала, чтоб отсчитывать шаги, нарезая круги по норе. Этот свет был больше.

Девочка села на горшок и справила малую нужду. Затем снова нырнула под одеяло. В норе гулял ветер. И хоть он заставлял кожу девочки покрываться мурашками, всё же это было приятно. Приятно осознавать, что здесь был кто-то, кроме нее самой. Нужно было выключить свет, пока папа не пришел. Нужно было… Но она никак не могла себя заставить. К тому же папа так и не появился.

В животе заурчало: явный признак того, что пора позавтракать кашей. Девочка мечтала о сладком чае. Снова захотелось на горшок, теперь по-большому. Она сдерживалась, как могла. Обычно делала это в то время, когда папа уже приносил завтрак и мог почистить горшок. А теперь придется сидеть с полным туалетом.

В конце концов, девочка не выдержала. Зато знала точно: утро наступило. Алиса в очередной раз открыла журнал со статьей про грустного мальчика. Она могла осилить пару страниц, но в тексте было так много непонятных слов, что все они сливались в бесформенную массу, становясь похожими на жеванную бумагу. Как-то Алисе стало интересно, на что похожа бумага по вкусу. У нее практически не было вкуса, а на зубах она скрипела.

Вот таким же ей и представлялся весь этот текст. Но вот, что девочка смогла понять. У мальчика была мама, папа и сестра. А еще много людей, которые приходили к нему. И это огорчало Алису. Она всё время вспоминала рассказ папы о том, что мама ее бросила. И ярость закипала в ней, как горячее масло.

Тогда она встала и начала отсчитывать шаги. Теперь она могла считать до тридцати. Это было вовсе не сложно. Даже проще, чем читать. Читать она умела, но смысла многих слов не понимала. А счет шагов всегда был простым и понятным. Неужели теперь ее бросил и папа? Она швырнула журнал в другой конец норы. Бетонный пол глухо «пожаловался».

Алиса ускоряла шаг с каждым счетом. Голод сдавливал ей горло, а под ребра будто кто-то вонзил кинжал.

– Папа, папа, папа… – шептала девочка, вместо чисел.

Затем она начала вспоминать маленькие примитивные детские стихи, которые знала наизусть.

Левой, правой, левой, правой на парад идет отряд…

Я люблю свою лошадку, причешу ей…

Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка…

И потом вдруг ей на ум приходили слова, которых она никогда не слышала, никогда не читала, никогда не учила.

Тили-бом, тили-бом…

Алиса точно помнила, что речь шла про кошку. Кошек она видела на картинках, читала о них сказки, но почему тогда память услужливо подсовывала ей воспоминания о мягкой шерсти? О запахе? Об острых когтях?

Неосознанно девочка посмотрела на сгиб локтя правой руки. Точно. Вот он, тонкий белый шрам. Откуда он мог взяться и почему девочка так отчетливо помнила о нем?

Тили-бом, тили-бом…

Папа так и не появился. Бутылка с водой стояла у матраса, и девочка жадно прильнула к горлышку. Папа предупреждал ее, чтобы она была осторожней и не подавилась. Слабо понимая, что значит подавиться, девочка просила его рассказать об этом. И папа нарисовал для нее жуткую картину устройства человеческого тела. До того момента Алиса думала, что внутри человека пустота. Он словно стеклянная банка, которая наполняется едой, а потом опорожняется. Но, оказалось, всё намного сложнее. Мир вообще был сложной штукой, недостижимой для понимания. И чем больше она узнавала, тем меньше ей хотелось наверх.

Здесь, в норе, было намного проще.

Прочитав про себя все стихи, что она знала, девочка нашла единственный выход уничтожить время. А вместе с ним и тоску.

Снова прочитать «Алису в стране чудес». Снова провалиться в странный мир, похожий на сон. Снова бежать за маленьким кроликом. Ее сознание в какой-то момент начало исчезать и растворяться так же, как и Чеширский кот. Глаза ее начали слипаться, и она провалилась в глубокий тревожный сон.

В нем кролики вновь отплясывали свои хаотичные странные танцы. Теперь они, однако, могли ходить на двух лапах, подобно людям. Иногда они даже взлетали. И в этих снах Алиса видела себя в желтом платье. Странно, ведь она никогда не носила желтых платьев. И кролики прятались у нее под юбкой, становились меньше, походили на мышей.

Девочка открыла глаза и не увидела привычной темноты. Нору заливал желтый искусственный свет. Она уснула с книгой в руках, оставив свет включенным. Непростительная ошибка. А если бы в этот момент пришел папа? Он разозлился бы. Но папа не пришел. И теперь было плевать на это.

Снова захотелось на горшок от выпитой воды. Сколько раз еще она сможет сходить в биотуалет, пока тот не заполнится до краев? Хотелось есть. Но единственное, что у нее было, – это вода. Алиса не знала, что водой невозможно подкрепиться, водой нельзя утолить голод. И всё же девочке казалось, что вода притупляет его.

Она разрушила мозаику, чтобы собрать ее снова. К сожалению, девочка слишком хорошо знала рисунок и помнила место каждого кусочка. На рисунке был изображен яркий зелено-синий попугай. Он смотрел на нее своим глазом, и это вызывало в девочке гнев. Такой простой, понятный, и в то же время жестокий и удушающий.

Слезы подступили к горлу. Она редко плакала. Бывали моменты, когда ей очень хотелось, но не получалось. Сейчас же слезы градом катились по бледным щекам, падали на собранный паззл, в глазах помутнело. Плакал ли так мальчик в пузыре?

Ярость снова набрасывала на нее невидимую удавку. Алиса разрушила паззл, чтобы не видеть взгляд этой застывшей птицы с собственными каплями слез. И внезапно впервые раздался крик. В этих стенах, не отражавших звук, раздался пронзительный детский крик.

Алиса, упоенная свободой звуков, которые могла теперь издавать, бросала книги и игрушки, била ногами в матрас и стены, бегала из угла в угол. Сорвав голос, она рухнула без сил и опять уснула. Девочка не знала, сколько прошло времени.

Открыв глаза, она снова увидела желтый свет. Горло болело, хотелось пить. Но воды больше не было. Туалет заполнился до краев. Она то впадала в забытье, то приходила в себя. Лицо чесалось от слез. Прошло три дня.

Иногда она выключала свет. В такие моменты темнота помогала. Мир будто переставал существовать, не было боли, не было мальчика с грустными глазами, не было папы. А его ведь и не было. Как хорошо было сказочной Алисе, когда она просто очнулась ото сна. Было бы здорово, если бы всё это тоже оказалось сном.

Хотелось до ужаса пить. И единственной жидкостью здесь была ее собственная моча. И девочка, сначала брезгливо, но потом совершенно естественно сделала глоток из ведра, в которое ходила всё реже. Было мерзко и противно. Рвотный рефлекс тут же дал о себе знать. Но что-то в маленьком измученном организме девочки не позволило исторгнуть жидкость. Алиса зарылась в подушку и снова зарыдала. Папа не придет. И теперь нужно подняться по этим ступенькам, чтобы выбраться в черную дыру. А там будет вредный воздух и солнце, которые убьют ее.

Ярость давала такое яркое необыкновенное осознание страха смерти. Каждый ребенок знает, что жизнь человека бесконечна. Она повторяется изо дня в день, а дням этим нет счета. Вот так представляется жизнь. Но смерть – это что-то совсем другое. Это не то, чем заканчивается жизнь. Скорее это зло, которое неизбежно преследует всех в этом мире.

Смерть представлялась Алисе мухой, попавшей в паутину, пчелой, задохнувшейся в банке. Где-то в другой жизни она видела всё это. Где-то не здесь.

Но сейчас ей казалось, она и есть та самая муха. Наверху, там, где была решетка вентиляции, висела бесформенная паутина. И Алиса могла видеть, как та колышется от ветра. Где-то должен быть и паук.

Девочка подошла к лестнице и посмотрела вверх. Крышка плотно заперта, и нет никакой черной дыры. Но что если папа в беде? Ему нужна помощь, и никто об этом не знает? Она должна быть храброй.

Алиса поднялась на первую ступеньку, но тут же застыла. Страх подкатил внезапно, сковав ее движения, будто рухнул потолок, намертво пригвоздив маленькое тело к полу. Ноги налились свинцом. Крик снова готов был вырваться из груди. Девочка заставила свое тело пошевелиться, спрыгнула со ступеньки, выключила свет и спряталась под одеялом.

Она была тем ребенком, который не боялся темноты. В темноте не было ничего плохого. Только если это не была черная дыра в потолке. Темнота успокаивала, утешала, давала время.

В свете желтой лампы, которую папа подвесил над головой, мир казался враждебным, лишенным надежды. От него пахло смертью.

2.

К началу четвертого дня ее стала бить мелкая дрожь. Она почувствовала тяжесть в легких. Казалось, кто-то сидит прямо здесь, у нее на груди. Девочка включала свет, чтобы убедиться, что это просто сон.

Температура поднялась, начался кашель. Сухой, дерущий горло, но нараставший с каждым разом. Язык горел, нос чесался. Сил не было даже стонать. Алиса не знала, сколько времени она вот так пролежала, в бреду, танцуя с белыми кроликами.

Придя в себя, девочка увидела папу. Неужели это значит, что она была права: это был сон. Папа здесь, трогает ее горячий лоб чем-то холодным. Это было так приятно, что Алиса снова провалилась в сон. Или бред. Где кролики с красными воздушными шариками превращались в жутких оборотней, клацающих зубами. Она, будто Красная Шапочка, пыталась найти выход из темного леса. Она открыла глаза, и ужас обнял ее своими холодными щупальцами с присосками. Оборотень никуда не делся. Он был здесь, перед ней. Навис, как огромная кровавая луна. Девочка закричала, что было силы. Легкие горели адским пламенем. Она дергалась и вырывалась, пока оборотень держал ее за тонкие руки.

– Тише, тише, моя девочка, – приговаривал он.

Вот только Алисе казалось, что голос этот резал, будто нож.

Тише, тише…

Силы покидали ее, и она переставала сопротивляться. Было то жарко, то холодно. Потом Алисе чудилось, будто она тонула. Перед ней раскинулось бескрайнее море. Такое настоящее, такое живое, оно дышало, исторгало белую пену на белый песок. И кто-то брал девочку крепко. Она не могла рассмотреть лицо из-за солнца. Слепящего солнца. И вот эти руки несут Алису в воду. Вода приятно холодит. Кожа покрывается мурашками. И Алиса плывет. Тело такое невесомое, солнце такое горячее. Но потом вдруг чья-то жестокая сильная рука опускает голову девочки в воду. И она задыхается, не может сделать вдох. Всё кончено… Всё.

3.

Когда профессор вернулся спустя три с половиной дня домой, он прямиком рванул в погреб. Он не думал, что так всё получится, не знал, как всё обернется. Но это университетское руководство сидит на шее и погоняет им, как лошадью. В тот первый день он выехал на работу, как обычно. Но к обеду ему сказали собраться и выезжать в Минск на симпозиум доцентов. Он не смог даже заехать домой.

Ноги подкашивались, желудок сжимался. Кусок в горло не лез, ведь он знал, что дома в погребе ждет его малышка. Его Алиса.

Быстро открыв замок, он откинул крышку и сбежал по ступенькам. В нос ударил запах нечистот. Свет, как ни странно, горел. Стены были вымазаны дерьмом, повсюду была моча, ведро заполнено до краев. Алиса лежала на полу, без движения. Он тут же подхватил ребенка и положил на матрас. Она вся горела. Сперва профессор подумал отнести ее наверх. Но тут снова в нем заговорило чувство страха. Он не мог так рисковать. Даже когда на кону стояла жизнь Алисы.

Мужчина потрогал лоб. Горячий. Нужно быстро принимать меры. Он принес холодной воды, сделал компресс на лоб. Девочка открыла глаза на мгновение. Он попытался поговорить с ней, но, казалось, сознание ее было далеко. И всё же она смогла выпить лекарство от жара. Кашлянув несколько раз, ее тело обмякло. Это, очевидно, был бронхит или воспаление легких. Температура в погребе стала слишком низкой. Нужно было включить обогреватель.

Профессор судорожно метался из стороны в сторону, думая о том, что делать, если девочка умрет. Он вдруг поймал себя на мысли, что это было бы не так уж и плохо. По крайней мере, никакого страха быть пойманным. Он просто избавится от нее, как избавился от велосипеда. Но тут же мысль растворилась, как грязное пятно под действием щелочи. Какие мерзкие мысли иной раз приходя в голову человеку. Он пару раз ударил себя по голове. Несильно, но так, чтобы почувствовать собственный гнев. Конечно, малышка не умрет. А если вдруг ей станет хуже, он просто возьмет ее на руки и отвезет в больницу. А что будет потом? Неважно…

Алиса металась из стороны в сторону на промокшей простыни. Весь матрас был мокрым – хоть выжимай. Пахло мочой. И еще у девочки открылся понос. Просидев в погребе целую ночь, профессор всё же решил перенести девочку наверх. Он уложил ребенка в свою постель, продолжая делать компрессы. Когда она приходила в себя буквально на пару минут, он поил ее водой и парацетамолом. Затем она снова засыпала. Но уже к вечеру судороги прекратились, она перестала бредить.

Чистые постели, мягкая кровать и рассеянный солнечный свет, проникавший в комнату сквозь тонкие занавески, помогли ей. Пока девочка спала наверху, мужчина отчистил погреб от нечистот, сменил матрас, постелил свежее белье. Старое стирать смысла не было. Только сжечь. Стоило купить еще один матрас на всякий случай.

Хоть в погребе и была какая-то вентиляция, запах въелся в стены так, что, казалось, не выветрится никогда. Он не мог допустить, чтобы девочка пришла в себя и увидела его комнату. Тогда она поймет, что может жить наверху. А для него это было смерти подобно.

Когда ее состояние значительно улучшилось, он перенес ее обратно. Включил обогреватель на максимум, чтобы девочка не замерзла.

– Ты злишься на меня? – спросила девочка, открыв глаза.

– На что это?

– Я сама включила свет.

Профессор улыбнулся и погладил ее по голове.

– Нет, конечно. Нет.

Казалось, она не помнила ничего из последних дней. Ни того, что он бросил ее на три с половиной дня, ни того, как она пила мочу, ни дерьма на стенах, которое размазала сама. Ничего.

В следующий раз он оставит ей воды побольше…

Единственное, что Алиса хорошо запомнила, – это ярость. Ярость, которая наполнила ее душу. Гнев, который вырвется наружу…

Глава 12.

Подзорная труба

1.

Майор вертел в руках бумажку. Вглядывался в нее, как первоклассник, который только что научился читать. Буквы и цифра прыгали перед глазами. Родство между девочкой и женщиной, которую звали Катерина Малько, составляло девяносто девять процентов.

В кончиках пальцев Павел чувствовал покалывание, как будто там разразилась гроза. лоб стал мокрым от пота. Неужели это правда? Он даже слегка ущипнул себя, чтобы убедиться, что не спит. Нет, это был не сон. Быть может, конечно, ошибка. Но не сон. Теперь нужен повторный анализ, а также анализ на отцовство.

Только сейчас Павел вдруг понял, как долго и сильно укрепилось в нем недоверие к миру. Как слабо он мог верить в то, что люди обычно называют «чудом». Но это не было чудом. Девочка, пропавшая без вести двенадцать лет назад, нашлась. Тот, кто похитил ее, сам вернул ее миру, да к тому же еще написал ее имя. Он вспомнил грязный пакет из крафтовой бумаги, который мог отправиться на свалку.

Теперь работы только прибавится. Возможно, всё закончено для бедных родителей, живших в аду, но не для него. Это начало. Придется спихнуть остальную работу на другие отделы. Теперь это его работа. Найти психопата, который испортил столько жизней.

Майор знал, что это будет ударом для всех близких девочки. Но ведь она жива. Только как ей об этом сказать?

Алиса много времени проводила в кабинете психолога. Психиатрическая экспертиза показала, что девочка здорова, если не считать задержки в эмоциональном развитии. Но это не помешает ей жить. И ее агорафобия, в конце концов, – это не смертельное заболевание. Пройдет время, и всё наладится. Мир знал много похищенных и возвращенных детей. Многие из них смогли вернуться к нормальной жизни, завести семьи, собственных детей…

Павел вдруг представил Алису совсем взрослой женщиной и… фантазия оборвалась, не успев даже обрасти несколькими штрихами. Не было там ни семьи, ни детей, ни дома. Ничего не было. Панический страх охватил сердце мужчины, и он был вынужден сесть на стул. Тонкие руки Ани подхватили его. Почему-то сейчас ее прикосновения не успокаивали, а наоборот, раздражали его. Мужчина слегка отстранился, и молодая следователь почувствовала это. Между ними всё было кончено.

2.

Катерина пристально смотрела в результаты анализов. Так же, как и Павел накануне. Она примчалась из Гомельской области сразу же, как только ей позвонили.

– Это может быть ошибкой, так?

– Вероятность ошибки низкая. Но мы сделаем повторный тест. И еще сделаем тест на отцовство… Если вы не против.

Женщина удивленно уставилась прямо ему в глаза. Что-то неприятное, давящее было в ее взгляде.

– Думаете, она может быть моей дочерью, но не дочерью моего мужа?

Павел, конечно, не думал об этом. И ему было всё равно. Тест на родство с отцом делался в два, а то и три раза быстрее, и он дал бы дополнительную гарантию того, что Алиса их дочь. Но была небольшая вероятность того, что девочка могла быть зачата другим мужчиной, и тогда тест на отцовство не совпал бы. Это могло бросить тень на женщину, и создать кучу ненужных проблем расследованию.

Майор поежился. Хотелось послать женщину ко всем чертям, но он, конечно же, сдержался.

– Нет. Конечно, нет. Двойной анализ мог бы дать стопроцентную вероятность того, что это ваша дочь.

– Это не моя дочь.

Павел мог ожидать любой реакции: истерики, радости, слез, обморока – но только не этого. Разве мать, нашедшая своего ребенка, не должна быть счастлива?

– Но анализ лгать не может, – Павел попытался говорить спокойной.

– Вы же видели ее. Она не такая, как на фотографиях.

– Прошло двенадцать лет, Катерина Антоновна.

– Но я бы точно узнала свою дочь. Смотрите, – женщина полезла в сумку и судорожно начала что-то искать. Руки ее тряслись. Это была паника. – Вот.

Она показала майору цветную, немного поблекшую фотографию. Это был портрет маленькой девочки с большим бантом на голове. Светлые волосы обрамляли круглую головку с пухлыми щечками. В камеру смотрели светлые зеленоватые глаза. Та же девочка смотрела с экрана монитора, стоя рядом с желтым велосипедом.

– Тут ей только исполнилось пять. Это было в две тысячи пятом. Посмотрите же на ее волосы, на ее глаза, на ее улыбку!

– Я понимаю. Но дети с возрастом меняются.

– Неужели? – она снова злобно посмотрела на него. – Вы хотите подсунуть мне чужого ребенка! Я знаю!

Он едва сдержался, чтобы не заехать ей в глаз. Ради кого они только стараются? Но затем одернул себя и вспомнил: перед ним человек, который пережил горе. Сломленный человек. Разбитый.

– Сначала вы все хотели спихнуть вину на нас с мужем! А теперь пихаете мне чужого ребенка!

– Мы не вели это расследование, – успокаивал майор.

– А мне плевать! Вы все одинаковые!

– Вы должны встретиться с Алисой… с девочкой еще раз. Может быть, вы всё-таки узнаете ее.

Женщина швырнула бумажку. Она сделала такое движение руками, будто хотела вцепиться в собственное лицо, но не смогла. Павел рассмотрел на ее кистях несколько красных пятен, похожих на ожоги. Ногти были коротко острижены, несколько прядей темных волос выпали из прически.

– Хорошо! Хорошо! Может, вы так быстрее отстанете от меня!

3.

Не так уж сложно сказать матери, потерявшей своего ребенка, что ее дочка нашлась. Куда сложнее объяснить ребенку, который никогда не знал мать, что она теперь существует. Павел понятия не имел, как Алиса отреагирует на это. Но хотел сказать ей обо всём сам.

– Алиса, мы нашли твоих маму и папу.

Девочка вскочила с пола. Книга, которую она читала, вывалилась из рук.

– Вы нашли папу? Папу? Как он?

Она выбежала из комнаты, напрочь забыв про дневной свет. Хотя за окном в свои владения уже вступил октябрь, света в квартире было еще достаточно.

– Папа! Папа!

Теперь она была похожа на совершенно обычного ребенка, который с нетерпением ждал папу с работы. Павел вдруг вспомнил, как его маленький сын когда-то встречал его так же. А отец всегда приносил ему что-то вкусное. Куда всё это делось?

– Папа… – прошептала она, удостоверившись, что квартира пуста.

– Алиса, сядь, послушай.

Он завел ее обратно в темную комнату и усадил на кровать.

– Когда ты была совсем маленькой, тебя забрали у настоящих мамы и папы.

– Нет, неправда, – сказала Алиса. – Они меня выкинули.

Павел широко открыл глаза. Он слышал такое впервые. Всё время до этого девочка делала вид, что не знала о существовании своих настоящих родителей.

– Почему выкинули?

– Им не нравилось, что я болею. Они не могли сделать для меня пузырь.

– Нет, Алиса. Тот, кто рассказал тебе это, солгал. Ты понимаешь?

Она безучастно опустил глаза, а потом снова посмотрела на него.