Силки на лунных кроликов

2.

– Не похожа, – вынес вердикт майор, дернувшись от собственного голоса. Он показался чужим и безжизненным. – Не она.

– Если и правда прошло двенадцать лет, то, конечно, она не похожа, – успокоила Аня.

С монитора на них смотрела пятилетняя малышка с пухлыми щечками, светлыми волосиками и розовыми ручками.

– Не знаю.

– Родных уже ищут, – Аня положила свою ладонь на его плечо. И хоть он был в форме, всё же почувствовал тепло ее руки. Или, может быть, так только показалось. Потому что тепло ее рук знали и другие места в его теле. От нее пахло духами. Он ненавидел посторонние запахи на работе. Но не этот. Этот сводил его с ума. Только за последние пару дней майор и без того был не в себе.

Алиса любила женщин. Но далеко не всех. И она точно убедилась в этом с тех самых пор, как начала жить во внешнем мире. Вчера, когда врач взяла ее за руку, девушка не сдержалась и укусила женщину. Потом, правда, успокоилась. Ведь папа предупреждал ее, просил быть хорошей.

И вот еще одна женщина. Но эта не берет за руку, не хватает, не смотрит строго. Она спрашивает Алису про игрушки, любимые цвета и занятия. Ее не сажают на твердые деревянные стулья за твердые деревянные столы. Женщина села рядом с ней на пол, как будто и в ее жизни это была самая обычная вещь!

– А знаешь, кого еще звали Алисой? – спросила женщина.

– Знаю. Алису в стране чудес.

– О! Я очень люблю…

– И еще примерно десять тысяч женщин на Земле.

Женщина открыла рот, чтобы закончить предложение, но так и не смогла. Слова, как испуганные тараканы, разбежались по темным углам, оставив после себя хаос и пустоту. Она не знала статистику имени «Алиса» так же, как и не знала ничего о своем.

– А какие еще имена ты знаешь?

Алиса пристально посмотрела прямо в глаза собеседнице. На ее лице заиграла улыбка. Психолог увидела маленькие белые ровные зубы. Верхняя алая губа слегка вздернулась, обнажив два резца, как у маленького кролика.

– Я знаю много имен.

– Откуда?

– Из книг и фильмов.

Ее голос больше не был похож на голос маленькой девочки. В душной комнате он прозвучал, как голос древнего палача, согнувшегося над своей жертвой. Психологу приходилось работать только с детьми. И теперь она испытывала злость на то, что ее сюда позвали.

– А из жизни?

Лицо девочки снова стало серьезным. Зубки спрятались за гримасой грусти. Она оставила медведя в покое и теперь рассматривала свои белые ноги, никогда не знавшие агрессивного действия солнца. Ее лицо было таким гладким и кремовым, как сметана, кожа никогда не знала загара. Ни одного прыщика не горело на впалых щеках. Она была худой. Очень худой. Но пальцы были изящными, как у пианиста.

– Зачем мне знать имена? Разве по имени можно что-то сказать? «Что в имени тебе моем?..»

Она мечтательно закатила глаза, и психолог почувствовала, что пол стал для нее твердым и холодным, словно каменная мостовая в дождливый день. Захотелось тут же встать и ощутить себя нормальным человеком, а не кошкой, подкрадывающейся к ловушке. Это была ее работа: двигаться медленно и неслышно, как змея, чтобы забраться в самую душу. Но сейчас змеей была не она.

– Ты читала «Ромео и Джульетту»?

– Много раз, – она снова улыбнулась. Ей нравилось говорить о книгах и фильмах. Значит, они были всей ее жизнью.

Она не ходила в школу, не встречалась с друзьями, не гуляла на улице.

– А что еще ты читала? Там, где ты жила, было много книг?

Нет-нет! Ты допускаешь ошибку, задавая сразу несколько вопросов…

Лицо девочки снова помрачнело. Упоминание о месте, где она жила, снова заставило ее грустить. Психолог подбирала нужные слова и вопросы, уловки для отвлечения внимания. Но не могла предугадать мысли девочки.

– Сколько вам было лет, когда вы ушли из дома? – спросила Алиса.

Она не должна отвечать на вопросы пациентов. По крайней мере, таких пациентов.

– Я была уже очень большая.

– А ключ всё еще под камнем?

– Какой ключ?

– Тот, которым вы можете открыть дом.

– Ключ от твоего дома лежит под камнем?

– Да. Только я должна найти камень. А вы?

3.

Сентябрьский вечер розовел на горизонте, обнажая тонкий изгиб растущего месяца. Откуда-то в открытые окна повеяло приблизившимся октябрем с его кострами и вспаханной землей. Детские крики затихли, звуки мотоциклетных моторов стали ровнее.

Стон щемящей тоски врывался в сердце. Родителей девочки нашли. Или людей, опустошенных утратой, которую им никогда не восполнить. Быть может, это всего лишь еще один острый скальпель, который врежется в их рану, чтобы снова пустить из нее гной. Он видел такое несколько раз и раньше. Люди пропадали без вести, не оставляя после себя ни слова, ни вздоха. И тогда малейшая надежда превращалась для родных в пытку.

Павел бросил курить двадцать лет назад, но сейчас так хотелось нарушить это терпение. Разрушить напряжение запахом дыма. В последних лучах заката Минск казался унылым гнездом отчаяния.

Та девочка пропала на другом конце страны. А нашлась здесь. Но если это не она, так не хотелось быть причиной чьей-то боли. Ведь мужчина неистово верил, что он хороший человек. Хорошие люди иногда изменяют женам, курят и пьют, ругаются матом. Пусть в морали копаются философы.

Психолог вышла из кабинета, чувствуя себя выжатой, как лимон.

– Не думаю, что она та самая девочка, – вынесла вердикт женщина.

– Не думаешь или не веришь?

– Она не пленница. Даже если ей семнадцать лет, она слишком развита для пленницы.

Павел уставился на женщину.

– Вы много раз общались с пленницами? Все они были недоразвитыми?

Она не нашлась, что ответить на это. Только ее раздражало, что кто-то мог усомниться в компетентности ее знаний.

– Давайте-ка я вам кое-что объясню, – начала она. – Людей не держат просто так взаперти. Если это происходит, значит, у кого-то проблемы с рассудком. А тот, у кого проблемы с рассудком, не может сделать из пленника полноценную личность.

– Значит, тот человек, который выбросил ее на обочину, и правда ее отец? И значит, он здоров?

Психолог пожала плечами. Ей не нравился тон разговора. Идиоты совершают ошибки. Профессионалы – никогда.

– Мы не знаем, выбросил ли ее кто-то. Это могут быть фантазии обозленного подростка.

Осенние вечера слишком быстро заканчиваются. Невыносимая легкость прохожих, которые ни о чем не подозревают. И он все эти годы жил, не зная, что кто-то может мучиться и ждать своего пятилетнего ребенка. Она это или нет… Может, лучше поверить в то, что она потерянная и найденная девочка. Даже самый пластичный разум будет отвергать такую возможность. Потому что, признай он возможность такого исхода, он вынужден признать, что ничего не может контролировать в этом странном мире. А его разум давно не был пластичным. Он не мог выдавить из себя: «В жизни всякое случается». Потому что сам не верил. Не может случится всякое. Ведь всё под контролем. Дети не исчезают бесследно. А родители не живут в аду. И нет преступников, которых можно было бы понять. В это он верил стойко. До вчерашнего дня.

Он верил в точность протокола, пока кто-то не забывал улики в мусоре.

Верил в чистоту любви, пока сам не перестал любить.

И теперь он вынужден поверить во что-то другое. Во что-то, что невозможно контролировать.

Глава 7.

Тыквенные семечки

1.

Она проспала еще целые сутки, а потом пошла на поправку. Хозяин дома вымыл погреб и стал обдумывать, как бы его утеплить. Он убрал все банки и закатки, выбросил овощи и фрукты. Всё, что мог, уместил в холодильник.

Несколько дней подряд его не покидало ощущение, что жизнь, наконец, наступила. Это была долгая полярная ночь, и Земля никак не хотела вращаться вокруг своей оси. И теперь он увидел первые лучи рассвета. Сессия почти заканчивалась, и теперь можно было вздохнуть спокойно. Больше свободных дней, больше дней, проведенных с ней.

Она не проявляла никакого беспокойства, хорошо ела, спала, голова под повязкой заживала. Профессор всё реже и реже просыпался по ночам, мучаясь от мыслей, что где-то кто-то ждет ребенка домой. Ее никто не ждал, и хватит лгать самому себе. Она была одна на той дороге. Она ничего не помнит ни про велосипед, ни про столкновение, ни про людей, которые были ее родителями. Теперь он станет для нее целым миром.

Теперь он лучше спал по ночам. Сперва он хотел спать с нею в погребе, но потом подумал, что не стоит приучать ее к этому. Она должна привыкнуть к одиночеству. Так будет меньше проблем.

Уезжая в университет, профессор закрывал погреб на тяжелый подвесной замок. Такой нельзя взломать ни одними кусачками. Проще выломать саму крышку. Об этом он тоже задумался. Необходимо поставить тяжелую металлическую крышку, которую невозможно будет сорвать с петель.

Каждый день у него появлялись новые цели, и это придавало его жизни смысл. Мужчина впервые почувствовал себя настоящим, из плоти и крови. Он вернул свое сердце обратно туда, откуда оно насильно было вырвано.

Каждый день он задавал малышке наводящие вопросы, чтобы проверить, помнит ли она что-то. Она ничего не помнила, как будто и не было никакой жизни до того самого утра. Скорее всего, удар как-то повлиял на ее память. Но нельзя было думать, что это продлится вечно. Он должен оставаться начеку.

Для девочки он принес биотуалет, купил несколько игрушек, но еще нужно было заполнить пустые стены. Погреб не был похож на детскую комнату, и это его удручало. Тогда он принес книги. Весь его маленький дом, который так презирала бывшая жена, был заполнен книгами. Их она тоже презирала. Больше всего ее раздражал запах книжной пыли. Он же упивался им, запахом, и старался приучить к этому их дочь. Но, в конце концов, это вылезло ему боком.

– Это что? – спросила девочка, когда он принес стопку книг. Она тут же подошла и с интересом начала разглядывать их.

Никто из студентов так книгами не интересовался, как она.

– Книги для тебя, дочка.

Она засунула палец в рот. Она всегда так делала, когда задумывалась о чем-то, словно маленький мыслитель. Тогда он смеялся над ней, гладил по нечесаной голове. С волосами лучше, конечно, управилась бы женщина. Но он научится всему сам.

– Вот, смотри. Тут сказки с картинками. А вот эта была моей любимой в детстве, видишь?

Она присела рядом с ним, подогнув маленькие пухлые коленки. С обложки на нее смотрела удивленная светловолосая девочка с голубой ленточкой на голове. Девчушка указала мокрым пальцем на буквы:

– Это про что?

– «Алиса в стране чудес». Вот, смотри. «А»…

– Читай, – с нетерпением приказала она.

Он не был готов к такому напору, но не мог отказать ей. Присев на край матраса, он усадил ее рядом и открыл книгу. И погреб наполнился звуком его голоса, который он давно позабыл. Это был голос сказочника, рисовавшего словами историю. Алиса сидела возле сестры. А потом она увидела белого кролика и помчалась за ним в большую широкую нору…

И всё это было здесь, в полумраке под землей. Внимание девочки ни на секунду не ускользало. Время от времени он следил за ней: не задремала ли она? Не устала? Но она вся была внимание.

Профессор, конечно, не надеялся прочитать сегодня всю книгу. Это заняло бы часов семь, а то и больше, если учесть перерывы на еду и туалет. Поэтому, когда девочка начала тереть глаза, он отложил книгу и предложил ей отдохнуть.

– Мы тоже живем в норе, да? – спросила она, надув щеки.

Сперва он едва изумленно не сказал «нет», но быстро опомнился. Ведь она не знает, как выглядит его дом. Она не помнит, как выглядел ее дом.

– Да. Ты в одной норе, а я в другой.

– А меня тоже зовут Алиса?

Нет-нет! У тебя другое имя. Твое имя, которое дали тебе, когда ты родилась. Не здесь. Не в кроличьей норе.

– Да. Красивое имя, правда?

Девочка широко заулыбалась и закивала головой. Затем ее маленькие ножки застучали по полу, как будто она танцевала на месте.

– И у меня есть кролики, – уверенно сказала Алиса.

– Нет, – захохотал он.

– Есть. Я помню. Есть кролики.

Мужчина почувствовал, как что-то закололо у него в районе груди. Каких кроликов она помнит? В памяти, как в компьютере, начали всплывать картинки прошедших недель. Он не мог знать, были ли у нее кролики.

– Какие? – спросил он, ощущая, какими влажными стали ладони.

– Ну, такие они… Красивые… Светятся…

Скорее всего, она вспомнила какой-то мультик или, может быть, ночник. Он должен купить ей ночник в виде кролика, чтобы навсегда вытеснить эти воспоминания. И тут же запротестовал. Нет. Так он может только спровоцировать их. Как прустовское печенье заставило героя вспомнить о прошлом.

– Сходи в туалет и ложись спать.

– А потом ты опять почитаешь?

– Да.

– А ты Шляпник?

Еще один вопрос. Но на этот раз он не смеялся.

– Нет, я…

– А кто?

Он в нерешительности помассировал лоб, пока она сидела на горшке.

– Папа.

Она немного нахмурилась. Снова что-то обдумывала или вспоминала. Потом ее бесцветные брови стали совсем гладкими, и Алиса заулыбалась.

– Потом придешь читать, папа?

Мужчина едва держался на ногах. Стены в погребе вроде бы стали сжиматься, его тело точно лишилось костей. Он не был готов к этому. Он не был готов к тому, чтобы услышать это слово.

– Да, Алиса.

Папа уложил ее спать, накрыл одеялом и поцеловал в лоб. Затем поднялся по лестнице и закрыл замок на ключ. Рухнул на колени и разрыдался. Он не плакал, когда хоронил дочку. Не знал, почему. Все вокруг падали от бессилия. Но не он. В тот момент ему казалось, что если он поддастся эмоциям, то мир рухнет, перестанет существовать. Он был осью, которую невозможно было согнуть. И тогда она, его жена, сказала, что в тот момент окончательно его возненавидела. И теперь у нее другая жизнь. С чужими детьми. Интересно, называют ли они ее «мамой». Нет, вряд ли. Они слишком взрослые.

А вот он стал отцом во второй раз. Только невозможность прокричать об этом во всю глотку не давала ему покоя. Но он плакал. Слезы извергались из него, как огромная бетонная плита придавила и теперь выжимала все соки. Он плакал от счастья.

2.

В тот день, когда он заметил длинные тени у калитки своих соседей, было очень жарко. Наверное, это был самый жаркий день за всё лето. Июль наступил, а девочку из соседней деревни так и не нашли.

Профессор поливал редкие кривые грядки с зеленью и еще немного виноград, когда соседка, разговаривая с мужчиной в форме, пальцем указывала куда-то в его сторону. Неужели эта проклятая стерва что-то знает? Что она может знать, если они обходят друг друга стороной за километры?

Он отгородился от всего мира, чтобы его не трогали, не лезли к нему в душу, не спрашивали, как дела. Это был самый бессмысленный и болезненный вопрос из всех, что могло придумать человечество. Вопрос, вынуждающий лгать, лицемерить. И теперь она указывала пальцем в его сторону.

Мужчина в форме попрощался, и соседка быстро закрыла калитку, как будто это у нее в подвале сидел ребенок. Профессор продолжал поливать грядки из шланга, когда у забора появились «погоны».

– Доброе утро!

Басовитый бодрый мужской голос. Профессор нажал на рычаг, чтобы отключить струю, бросил шланг и вытер руки о рабочие шорты. Сейчас было слишком жарко для того, чтобы строить из себя преподавателя. Белая майка со следами земли взмокла от пота. Дряблые руки и небольшой нависший живот не могли скрыть возраст доцента кафедры философии.

Хозяин открыл массивную калитку из цельного резного дерева и протянул руку то ли лейтенанту, то ли сержанту. Он не разбирался в милицейских званиях, так что для него он был просто следователем.

Следователь помедлил, прежде чем протянуть руку мужчине, работавшему в саду. Он и не обязан был это делать. Ему нужно было всего лишь отдать честь. Но это только формальность. На деле же перед ним стоял преподаватель, так что нет ничего страшного в том, чтобы пожать ему руку.

– Что-то случилось? – спросил профессор, веря всем сердцем в то, что он ничего не понимает.

– Вы, наверное, слышали, что двадцать дней назад в соседней деревне пропала маленькая девочка.

Сделай вид, что удивлен…

Сделай вид, что знаешь…

Сделай вид, что знаешь больше…

– Да, читал в интернете. Ужасно…

Следователь одобрительно кивнул, как будто это был экзамен на сочувственность.

– Сейчас ведутся обширные поиски в близлежащих районах. Не замечали ничего подозрительного? Может, видели девочку?

Вопросы по протоколу. Будто зазубренная таблица умножения. Да, видел. Да, знаю.

– Нет, – профессор задумчиво пожал плечами. – Я чаще пропадаю в университете в Гомеле, так что… Ничего такого вспомнить не могу.

Следователь черкнул что-то в бумажке. А потом бросил стандартное:

– Вспомните что-то – звоните.

Непременно.

Он помнил многое, что мог бы рассказать. Но так никогда и не позвонил. Ему попросту некогда было терять время на рассуждения о морали и о том, правильно ли он поступает. Ему приходилось покупать детскую одежду подальше от города, в разных местах. Чтобы его не могли запомнить. Он покупал одежду на вырост, чтобы она дольше прослужила.

Так что свитера, кофты и футболки на девочке порой сидели так, словно она была Алисой, съевшей пирожок для уменьшения. Сама уменьшилась, а одежда осталась той же. Но девочке, казалось, до этого не было никакого дела.

После «Алисы в стране чудес» он читал ей книги про кролика Питера, мышонка Пика и Винни-Пуха, но ничто не могло вернуть ей первые ощущения от «Алисы». Она снова и снова просила папу почитать ей эту книгу, пока, в конце концов, он едва не возненавидел эту историю.

Каждый раз он порывался «потерять» книгу, разорвать ее на клочки, сжечь или просто выбросить. Но ее взгляд останавливал. Взгляд больших желто-зеленых глаз.

Прошу тебя… Прошу… Папа.

И он не мог отказать. Никогда не простил бы ее за это. Алиса ловила каждое его слово, каждую интонацию. И в один прекрасный день начала просто повторять все слова. Она выучила книгу наизусть. И теперь она мог бы показать, как выглядят слова, которые она произносит.

3.

МЧС продолжает поиски пропавшей без вести девочки. Сотни волонтеров прочесывают леса вокруг деревень Валики, Зеленое и Заречье…

Рана на голове хорошо затянулась. Он всегда знал, что детские травмы быстро заживают. И остатки памяти быстро стираются. Она больше не упоминала кроликов, но время от времени ему казалось, что девочка водит его за нос. Она знала и помнила намного больше. Но затем он одергивал себя, убеждая: пятилетний ребенок не в состоянии манипулировать так.

Он принес ей тыквенных семечек, чтобы научить девочку очищать скорлупу. Но не успел профессор дать мастер-класс, как Алиса показала, что уже давно умеет делать это.

– Вот так, – улыбнувшись, показала она и отправила семечку в рот.

Затем взяла еще одну, и еще и еще…

Потом ее движения замедлились, она прикрыла глаза и как будто углубилась в свои приятные ощущения. То ли что-то вспоминала, то ли фантазировала.

Профессор не на шутку испугался. Может быть, в этом нет ничего страшного. Может быть, ей просто нравится вкус семечек. А знает она, как их очищать, просто потому, что это моторная память. В конце концов, она ведь не забыла, как ходить и говорить.

Алиса снова и снова очищала семечки и отправляла их в рот, не проронив ни слова. Он поднял руку и со всей силы опрокинул миску с семечками так, что та разлетелась на керамические осколки.

– Хватит! – закричал он.

Девочка в ужасе посмотрела на красное лицо папы. Такого она еще не видела. Это было самое страшное, что только могло с ней произойти. И она не смогла сдержать слез. Зарыдала, завыла, как сирена. А он просто стоял не в силах шелохнуться. Затем он резко схватил ее за маленькие плечи и встряхнул. От страха она замолчала.

– Ты не любишь семечки, поняла? Никогда не будешь их любить!

Из его рта вырывалось горячее дыхание. Несколько капель слюны брызнули прямо ей в глаза.

– Я люблю семечки! Люблю! – прокричала Алиса. И она точно знала, что это правда. Ей действительно нравились семечки. Их вкус напоминал ей о солнце, которое так часто упоминалось в сказках. И еще почему-то она помнила о желудях. Маленьких таких твердых орешках, падавших с деревьев. Не могла понять, почему.

Папа хотел было замахнуться, но быстро опомнился.

И тут же в голове снова замелькали страшные картинки. Когда мать его девочки, прошлой девочки, кричала на него, обвиняла в равнодушии, он заехал ей по физиономии так, что женщина отлетела в стену. Это было на кухне. Или в гостиной? Он уже не мог вспомнить. Но только это поставило точку, окатило ледяной лавиной ад, в котором они жили.

Нельзя допустить такое. Но профессор слишком любил эту маленькую девочку. Так сильно, что хотел обладать ее волей, ее желаниями, ее воспоминаниями.

Она не должна любить семечки. Она не должна любить кроликов. Она должна забыть все сказки, где были кролики.

Мужчина резко развернулся и направился к лестнице, борясь с подступившими слезами. И только тут он почувствовал, как кто-то схватил его за ноги, сжал с такой силой, как будто капкан.

– Не уходи! Пожалуйста, не уходи!

Девочка с трудом выговаривала это слово: «пожалуйста». Выходило у нее что-то вроде «пожаста». И это так сильно нравилось ему. Маленький теплый комочек нежности. Мужчина обернулся и погладил ее по лохматой голове. Затем присел на корточки.

– Надо быть послушной и хорошей девочкой, да? – он сказал эту фразу так, будто пробовал ее на вкус.

Девочка закивала головой, сунув палец в рот. Он обнял ее крепко и сказал, что очень любит. А теперь ей пора ложиться спать. И спать она будет до тех, пока он не позволит ей обратного.

И Алиса спала в своей кроличьей норе. Очень часто, правда, сон прерывался, и тогда она лежала в темном погребе, просто уставившись в пустоту. Ей не было страшно в темноте, потому что темнота – это первое, что она видела в жизни. Первое, что она помнила. Она знала, как выглядит свет от лампы. Но папа сам решал, когда наступает утро. Папа сам решал, когда она должна утолить голод. Папа был ее солнцем, возвещавшим о начале нового дня.

Лежа в темноте, она повторяла слова, фразы и целые предложения, которые слышала в книгах. Теперь она и сама могла читать отдельные слова. Девочка снова и снова шептала, слыша свой голос в темноте. Моменты, когда папа приходил к ней в нору, были моментами истинного счастья. В такие минуты она, словно лампочка, зажигалась изнутри, светилась. А потом, когда он уходил, свет тоже уходил вслед за ним.

А тыквенные семечки…

Алиса не знала, как это. Но их вкус тоже зажег внутри нее свет. Их вкус был подобен сладкому сну, которые она видела почти каждый раз, как закрывала глаза. В снах она видела странные картины, которых не было в жизни. Может быть, во всем виноваты эти истории в твердых обложках. Эти истории пахли весной. Но ведь она не могла знать запаха весны. Эти истории наполнялись множеством голосов. Но ведь она слышала только два голоса: свой и папин.

Теперь она знала еще, что должна быть хорошей девочкой.

Чтобы осознать любовь, не нужно слышать это слово. Прежде, чем ребенок научится говорить, он уже знает, что такое любовь. И ему не нужно облачать это в слова. Тогда и она, Алиса, тоже будет молчать. Лучше показать, чем говорить. Что-то было в тот день в ее словах такое, что испугало и разозлило папу. И впредь такого не будет.

Глава 8.

Звезды не светят в пасмурную ночь

1.

У женщины волосы были цвета спелой сливы. Практически черные, но, когда на них падал свет, в рефлексах отчетливо была видна синева. И всё же, конечно, они были крашенными. Алиса знала, что таких волос в природе не бывает. И ко всему прочему она смогла усмотреть несколько седых волосков. И седую прядь у виска.

Было сложно определить возраст. Все люди ей представлялись двух возрастов: маленькие и большие. И это была одна из многих вещей, которые ей было сложно понять.

На первый взгляд могло показаться, что глаза у женщины были карими. Но нет. Они были серо-зелеными, с нависшим верхним веком и припухлостями под нижними веками. Маленький аккуратный нос и гладкий лоб показались Алисе самыми привлекательными чертами в этом лице. Но не поджатые губы. Девушка всматривалась в лица окружающих так же, как и собака, пробующая настроение на запах. Алисе не нравились эти поджатые губы, этот бугристый подбородок, словно женщина собиралась расплакаться. И напряженная шея.

– Это не она, – произнесла женщина на выдохе уставшим голосом. И если бы голос обладал цветом, то этот цвет определенно был бы серым.