И сверкали бы звезды

Мечты о далёком Нью-Йорке, нежном Лазурном береге двигали меня вперёд, заставляли учить языки, читать книги и наблюдать за аристократическими привычками Серафимы Эммануиловны. Я копировала её манеру держать столовые приборы и бокал, сервировать стол, сидеть на краешке стуле с прямой спиной. Обращаясь к собеседнику, задавать правильные вопросы, держать полуулыбку. Я шлифовала свои манеры, поглощала книги об искусстве и истории. Я готовилась к своей мечте.

* * *

Мне больно видеть тот день, вернее, ночь.

Но меня заставляют снова и снова смотреть на всё это.

* * *

Возвращаясь от Серафимы Эммануиловны в квартиру отца, я несколько раз видела у своего дома огромный чёрный джип с затемнёнными стёклами. Говорили, что к соседке, молодой красивой девахе по имени Афина, приезжает люберецкий авторитет Анибус. Меня пугала его кличка, которая на самом деле, как я узнала позже, происходила от фамилии Анибаев. Анибус соответствовал своему «погонялу». Он был грозен, страшен и нёс смерть. Все знали его бешеный характер и его везение. Отсидев по молодости за драку три года, он вернулся матёрым злым шакалом. В пищевой цепочке нового времени занял верхние позиции и удерживал их жестокостью и звериным чутьём.

Анибус высматривал меня…

Взял, как берут варвары женщин завоёванных городов. Не в его привычках было тратить время на ухаживание и разговоры. Странно, но жертвы потом сами становились его добровольными рабынями, выпрашивая любовь и внимание. Была в нём притягивающая женщин магия. Правила его игры принимались жертвой безоговорочно. К очередной наложнице он относился ровно. Подавив её волю силой, подарками и равнодушием, он терял к ней интерес, как только видел покорность и влюблённость. И находилась новая жертва. Но постепенно слава о Анибусе как о брутальном любовнике разошлась по области. Всё меньше сопротивления от девушек он встречал, всё больше и больше они сами искали с ним знакомств и предлагали себя. Ему стало скучно.

Мне было 16, я не знала подробностей о нём, меня вообще не интересовала жизнь братвы. Мне надо было поступить в институт, воспользоваться связями Серафимы Эммануиловны, чтобы найти работу переводчицей в каком-нибудь «совместном предприятии», и свалить из совка.

Но всё оборвалось в один миг.

У меня не было шанса отказать и не сесть в машину Анибуса. Двое его ребят силой запихнули меня на заднее сиденье.

* * *

Мне больно это видеть. Не надо… не показывайте…

* * *

Что я чувствовала в этот миг? Странно, но первая моя мысль, когда всё закончилось и Анибус пошёл в душ, была: «Этого ты и достойна… Что бы ты ни делала, куда бы ни стремилась, грязь – твоё место…»

Когда он вышел из душа, то ожидал увидеть маленькую и жалкую девочку со слезами на глазах. Но получилось всё по-другому. Он не заметил, как я тихо возникла за его спиной. Огромный острый нож, что я нашла на кухне, оказался у его горла.

– Я убью тебя, если ты ещё раз такое сделаешь, – прошипела я.

Находясь по другую сторону жизни, я поняла, как глупо это выглядело: хрупкая девушка дрожит всем телом, но держит нож у горла огромного накачанного быка. Конечно, одно его движение, и я уже отлетела в другую часть комнаты, а нож оказался у него.

Я забилась в угол и зло смотрела на него.

– Не подходи! Я убью себя! И тебе придётся возиться с трупом!

Странно, но в глазах Анибуса появилось удивление. И он сделал не свойственный ему жест. Он подошёл ко мне, сел на корточки напротив и протянул руку, как к дикому зверьку:

– Не бойся. Я больше не дотронусь до тебя без твоего разрешения.

Я чувствовала, что он не отпустит меня, пока не наиграется.

Моя мечта об институте и другой жизни была уничтожена в тот день.

Мне стало всё равно. Наверное, это равнодушие и возбуждало Анибуса больше всего. Он из шкуры вон лез, чтобы увидеть улыбку на моём лице. Водил по ресторанам. Привозил деликатесы, которых ещё невозможно было купить в магазинах, забрасывал безвкусными, на мой взгляд, золотыми кольцами и цепями. Мне по-прежнему было всё равно. Он спрашивал, что я хочу… Я говорила одно: «Отвали от меня». Но ночью, когда он брал меня, я начинала осознавать свою власть, управляя им. Чувственность открывалась во мне, я постигала суть секса, я шла в удовольствие тотально, используя для этого тело Анибуса, беря в плен его душу. Секрет оказался прост: я всё и всегда делала только для себя, но не жадно и открыто, а словно играя.

Его очаровывали мои манеры и стиль, которым я обучалась у Серафимы Эммануиловны. На фоне модного в те времена образа путан и жён бандитов, аляповатого, пошлого и грубого, я отличалась сдержанностью и элегантностью. Однажды я в сердцах сматерилась при нём. Конечно, для меня не была проблема в своём доме послать Дусю и Васюточку по полной программе, но, сохраняя образ и манеры, я не позволяла себе этого вне дома.

– Никогда больше… – тихо сказал он, – это не твоё.

Я хотела, чтобы он сам оставил меня в покое. Оставил по-хорошему, поэтому я совсем не думала о том, чтобы нравиться ему. Я удовлетворяла свои запросы, баловала себя, компенсируя деньгами разбитые мечты. Ничего не просила, но использовала его настолько, насколько у меня хватало фантазии. Благодаря его деньгам я стала ходить на все самые модные выставки и театральные постановки. В Большом театре у меня уже были закреплённые места. Чаще всего я брала с собой Серафиму Эммануиловну, которая обучала меня тонкостям понимания музыки и режиссуры, но вскоре и Аниб присоединился к нам. Вначале он просто не хотел отпускать меня, но позже втянулся и даже по-своему стал получать удовольствие. Чем больше я проявляла эгоизм, тем смиреннее и покорнее становился этот монстр.

Я практически уже не жила с отцом, его женой и братом. Аниб снял квартиру недалеко от моей школы. И если его не было рядом, то кто-нибудь из его бритоголовых шестёрок всегда сидел в машине под окнами квартиры или школы или возил меня к Серафиме Эммануиловне.

Так что я и не знала, что Дуся подала на развод и занялась разменом квартиры.

Всё произошло тихо. Подло.

Меня поставили перед фактом в момент подписания документов.

Отец, как всегда, только виновато улыбнулся, когда я увидела, что при размене нам с ним досталась комната в коммуналке, а Дуся забрала хорошую однокомнатную квартиру. Я была в шоке, орала на Дусю, но она только мстительно ухмылялась. Я ничего уже не могла поделать. У меня больше ничего не осталось. Ни дома, ни семьи. Отец забрал в комнату свой нехитрый скарб и раскладушку, Дуся – всю мамину мебель и посуду. У меня остался только альбом со старыми фотографиями. Все мои личные вещи давно хранились у Серафимы Эммануиловны и на съёмной квартире.

* * *

Учебный год подходил к концу. Я мучительно думала, как сказать Анибу о своих планах на моё будущее, в котором был институт и не было его.

Но он меня опередил.

– Нам надо пожениться, – однажды ночью заявил он.

Я подскочила с постели:

– Мне только 17 исполнилось! Нас никто не распишет!

– Я знаю. Но если ты забеременеешь, то распишут!

Мой мир разлетелся вдребезги. Если я до этого момента и тешила себя надеждой, что надоем Анибу и мы тихо разбежимся, то теперь поняла, что он вцепился в меня и не отпустит, пока окончательно или не выпотрошит душу, или не подавит мою волю.

Моя жизнь превратилась в тихий ужас.

Он делал всё, чтобы я забеременела. Контролировал моё питание, образ жизни, проверял, не пью ли я таблетки, ходил со мной к гинекологу.

Я судорожно искала план спасения, но его не было. Я знала, что он страшный человек. И ужасно везучий. Когда вокруг приходили новости о том, что кто-то из его друзей и партнёров убит или схвачен органами по борьбе с организованной преступностью, он с лёгкостью ходил по краю, словно под крылом своего татарского ангела.

* * *

Выпускные экзамены я сдавала на третьем месяце беременности.

Аниб был счастлив и от радости немного ослабил контроль.

Я судорожно соображала, что можно выжать из этой ситуации, и нашла решение. Под видом, что отец болен и ему тяжело жить в шумной коммунальной квартире с соседями, а нашему ребёнку нужен здоровый дед, Аниб быстро выселил соседей отца, и нам досталась огромная квартира в сталинском доме на окраине Москвы.

Как только соседи отца выехали и я стала обладательницей большой квартиры, случилось страшное. Отец на радостях напился палёной водки и умер.

На пятом месяце беременности я потеряла ребёнка. Но эта была версия для Анибуса. Я вытравила ребёнка. Тайно купила лекарство у знакомой акушерки и вытравила плод сразу после похорон отца. Я обдумывала этот план и раньше, но, зная подозрительность и хитрость Анибуса, боялась рисковать. Он был убит горем. Видя его тоску, я испытывала смешанное чувство жалости и мести.

Но каждый сам за себя, если хочешь выжить в джунглях.

У меня была квартира, немного денег в валюте, которые я прятала от Аниба. Я собирала золото и втихую распродавала шмотки и сумки. В тот период тотального дефицита часть того, что мне в невероятных количествах дарил Аниб, я меняла у фарцовщиков на валюту.

Поступление в институт я пропустила. Но мысль об учёбе не покидала меня. Можно было зацепиться за вечерний или, по крайней мере, заочный, но Аниб как одержимый снова заговорил о ребёнке. Я боялась идти с ним к врачу, чтобы он не заподозрил меня, и просила дать мне ещё полгода на восстановление от шока.

Но тоска Аниба по сыну росла с каждым днём, делая его уязвимым, в итоге убив его. Теперь я понимаю, в этом была моя вина. Я видела его страдания и наслаждалась ими. Незаметно, по-подлому, подбрасывала в его костёр боли свои сухие ветки мести.

Он потерял нюх. Его застрелили в упор. В середине дня в центре города. По телевизору ещё месяц крутили этот кадр, записанный уличными камерами. Я всматривалась в каждый момент, улыбаясь и ликуя в душе.

От Анибуса мне практически ничего не досталось. Братва организовала пышные похороны, подкинула мне немного деньжат. И они тут же занялись разделом его имущества – нескольких ресторанов, магазинов, моек машин и прочей недвижимости. По бумагам я, конечно, ни на что не имела права претендовать: мы не успели расписаться. Но мне и не надо было.

Всё, что мне было нужно, чтобы братва меня забыла.

* * *

Серафима Эммануиловна стремительно старела и всё больше оставалась дома.

Её сын так и продолжал бездельничать. Когда он нуждался в деньгах, просил у матери или брался за перевод какой-нибудь инструкции от японской техники. Ему хватало на вино, сигареты и пару походов в ресторан со случайной девицей. Больше напрягаться он не хотел.

У меня созрел план. Я предложила Серафиме Эммануиловне выкупить у неё дачу с тем, что она остаётся в ней жить навсегда и я позабочусь о её питании и лечении.

На удивление она очень быстро, даже, как мне показалось, с радостью согласилась. Её сын не любил дом в лесу, и она понимала, что после её смерти он продаст его без торга первому встречному. Серафима Эммануиловна видела мою привязанность к этому дому.

После оформления собственности на дачу я ничего не меняла в ней. Только улучшила коммуникации и сделала более современными и удобными душ и туалет.

* * *

Мне нравилось думать, что это мой дом и он был моим всегда.

В нём живёт моя история. Я воображала, что Серафима Эммануиловна – моя бабушка, с которой прошло моё детство. Не зная, что такое любовь, я была привязана к Серафиме Эммануиловне всем сердцем, но скрывала это от себя.

Я могла только использовать людей, но не любить их.

«Любовь делает тебя без кожи, без брони» – было моё убеждение.

Я когда-то любила маму – она ушла. Я любила Дусю – она предала меня.

Мой отец, любивший меня, не смог защитить.

Любовь Аниба ко мне и нерождённому ребёнку сделала его слабым и погубила.

* * *

Через год я всё же поступила в институт. Мне было далеко ездить из своей квартиры и я предложила сыну Серафимы Эммануиловны, Иннокентию, снимать у него одну комнату из трёх. Свою квартиру на окраине города я удачно сдала. Ленивый востоковед согласился. Он любил лёгкие деньги и без зазрения совести пользовался моими продуктами, туалетной бумагой. Я оплачивала коммунальные счета.

Я сознательно сделала его жизнь удобной, инфантильной и зависящей от меня. Я лелеяла мечту – выкупить эту квартиру. Как и дача Серафимы Эммануиловны, она была наполнена историей, духом нескольких поколений московской интеллигенции: высокие потолки, французские окна до пола, лепнина, потёртый дубовый паркет, старый массивный буфет с кузнецовским фарфором, неудобный диван – скамья XVIII века из ценнейшей карельской берёзы, огромная библиотека в кабинете, стены которого обшиты дубовыми панелями, и повсюду картины. Картины мужа Серафимы Эммануиловны и их друзей.

Конечно, при Иннокентии квартира пришла в полное запустение. Я часто ночами бродила из комнаты в комнату, смахивая пыль с невесомых статуэток беззаботных пастушек и прозрачных фарфоровых балерин – коллекцию старинного немецкого фарфора собирала ещё бабушка Иннокентия.

Я представляла, что это дом, где прошло моё детство. Вот дед, красивый и породистый, словно лев, учит меня рисовать или читает книгу в полутёмном кабинете, на стенах которого мелькают тени рыцарей Круглого стола. Я слышу шорох лисы – оборотня из старых японских сказок. Ещё я видела себя маленькой счастливой девочкой, которая всё воскресное морозное утро каталась на коньках на Патриарших прудах. Я рисовала заново своё детство, свою семью. Я даже к Иннокентию относилась как к старшему бестолковому брату.

Но была одна проблема – это всё не моё. И Иннокентий – не мой брат, и Серафима Эммануиловна – не моя бабушка. И как бы тепло она ко мне ни относилась, эта квартира принадлежит только ей и её сыну. В любой момент Иннокентий мог потребовать размена или продажи квартиры. Я не могла этого допустить. Квартира на Патриарших должна принадлежать только мне. Со всей её историей, ценными вещами и даже хламом. Поэтому я старалась знать всё, что происходит в жизни Иннокентия, следить за его часто меняющимися любовницами, чтобы оградить себя от появления какой-нибудь бойкой дальновидной девицы. До сих пор мне это удавалось. Но я не обладала достаточными финансовыми ресурсами, чтобы долго держать ситуацию под контролем. Я искала решение.

Но пока я училась на первом курсе и подрабатывала только случайными переводами.

* * *

В институте у меня появилась подруга. Ну, как подруга. Софочка была хорошая девочка из богатой, по старым советским меркам, еврейской семьи. Папа занимал высокую должность в министерстве нефтяной промышленности, мама преподавала в нефтяном же институте.

Сама Софочка – невысокого роста, узкая в плечах и широкая в бёдрах, с непослушными кудрявыми волосами, с очками, за толстыми диоптриями которых с трудом можно было разглядеть насмешливый взгляд чёрных шустрых глаз – на первый взгляд производила впечатление легкомысленной пустышки и папенькиной дочки. Но я быстро раскусила её. Роль наивной дурнушки, которую Софочка осознанно играла, позволила ей ослабить тотальный родительский контроль над единственной дочерью и прятать от влиятельных друзей родителей истинную свою сущность.

Софочка была тотально развратна. Ещё в детстве, застав восьмилетнюю Софочку теребящей себя между ног, когда уличный кот покрывал их домашнюю породистую кошку, родители поняли, что за Софочкой надо смотреть и смотреть. Но чем больше они «смотрели» за дочерью, тем сильнее она «удивляла» их. Они с ужасом наблюдали, как Софочка с наслаждением вдыхает запах пота из обуви, обнимая старые тапочки и катаясь с ними по полу, или подглядывает за писающим гостем в замочную скважину туалета. Родители с ног сбились в поисках очередного психолога. Их не устраивали объяснения, что с Софочкой всё нормально, но она испытывает стресс и давление. Родители слышали в этом одно: девочку надо отвлекать и занимать. Поэтому всё её детство няни и бабушки под чутким руководством родителей таскали Софочку по кружкам, музеям, театрам, учителям английского и французского, в музыкальную школу. Но всё это не уберегло Софочку от беременности в 13 лет. Виновником оказии назначили таджика, который ремонтировал гараж на даче. Позор был обнаружен и смыт знакомым гинекологом за большие деньги, а родителям Софочки только и оставалось, что молиться, чтобы этого не повторилось до её 18-летия.

Когда мы познакомились, меня в Софочке привлекло её умение перевоплощаться и скрывать своё истинное лицо. Ведь и я была такой же. Меня же Софочка назначила подругой по другой причине – я молчала и слушала. Она видела мои изумление и восхищение её тайной порочной жизнью. В этом была часть правды – я испытывала шок. Мне казалось, что кроме меня в свои 19 лет никто не может так скрывать прошлое и притворяться другим человеком. Софочка считала меня наивной скучной девственницей, воспитанной слишком интеллигентной бабушкой. Она выливала на меня свои фантазии, по сравнению с которыми немецкое порно казалось классической постановкой Шекспира. Она умудрилась переспать с половиной студентов и преподавателей университета. Как они велись на эту не очень красивую и, на первый взгляд, наивную девочку? Софочка нутром чувствовала пороки и страхи людей. Она вообще относилась к жизни как к игре. Её не волновали последствия приключений. Она всегда шла только за своими порочными желаниями. Но делала это с такой искренностью и наслаждением, что все случайные её партнёры, поражённые противоречивой девочкой и уровнем её разврата, предпочитали молчать о связи с ней.

Родители Софочки не сразу допустили меня в семью. Они боялись «привязанностей» дочери. Но вскоре мне удалось усыпить их страхи относительно себя. Я играла роль наивной, непорочной тихони из скромной, но хорошей преподавательской семьи без вредных привычек. Лучшей подруги трудно представить для их дочери. Меня даже стали приглашать на семейные праздники в огромный, по сравнению с моей дачей, дом на Николиной горе, где часто собирались шумные компании «нужных людей».

* * *

Советский танкер рухнул. И в море, полном хаотично плавающих обломков корабля и людей, выживал сильнейший. Самой важной стала способность приспосабливаться к течению новой жизни, не тащить за собой ненужных и бесполезных людей. Иметь звериное чутьё и интуицию, чтобы знать, куда грести. И самое главное – иметь силу и одержимость, чтобы первым схватить штурвал корабля, потерявшего капитана, команду и курс. А слабых и порядочных – за борт. Жестокое время, где есть место только сильным. И на этом новом, наспех собранном корабле требовалась команда из крепких, циничных и беспринципных персонажей.

Связи значили всё.

Я чувствовала, что рядом с родителями Софочки находятся нужные люди Нового времени. Это была «правильная лодка», за которую мне надо было ухватиться, успеть запрыгнуть и стать членом команды. Я чувствовала: этот корабль плывёт в правильном направлении – к деньгам и власти.

Я ещё не знала как, но интуитивно проявляя навыки мхатовской школы, шаг за шагом выстраивала свой план.

* * *

«Нефть. Нефть. Нефть», – я постоянно слышала вокруг. Организации, люди, связанные с нефтью, – всё это было рядом с отцом Софочки. Я уже подумывала о том, чтобы поговорить с мамой подруги о переводе в её институт. Я не собиралась быть рядовой переводчицей за спинами этих людей. Я хотела быть в их команде. Но пока я только присматривалась и прислушивалась, сидя за столом серой мышкой, скромно потупив глаза в тарелку из мейсенского фарфора.

Ещё одной целью родителей Софочки был подбор выгодной партии для неё. Кандидаты в женихи, приглашённые на обеды и ужины на Николину гору, сознавали ценность брака с дочерью такого влиятельного человека. Софочка имела особую привлекательность на этих смотринах. Здесь наши роли менялись, и теперь в большом доме на Рублёвке я была той самой «некрасивой подругой». Я и не возражала. Мне нужна была работа в правильном месте. Я хотела независимости, власти и денег.

«Путь долгий, но я умею ждать», – так я говорила себе.

Пока не встретила Марка.

С недавних пор Марк с породистой еврейской фамилией (а как могло быть иначе?) стал появляться в доме на Николиной горе. Я заметила, как менялись в лицах большинство гостей, как приосанивался и становился сверхлюбезным хозяин дома, а мама Софочки, женщина с волевым характером и властным голосом, вдруг смущалась и краснела как школьница.

– Кто это? – спросила я у Софочки.

– Кто?

– Марк. Кто он? Почему перед ним так все заискивают и строятся?

– А, Марк? – равнодушно уточнила подруга.

Мы закрылись в туалете, где Софочка поправляла косметику, с удовольствием разглядывая себя в зеркало.

– Тебе идёт это красное платье, оно очень подчёркивает твои бёдра, тонкую талию, и драпировка удачно прячет отсутствие груди, – автоматически отметила я, продолжая думать о Марке.

– Сучка! – рассмеялась Софочка и чмокнула меня в щёку.

Я удивлённо посмотрела на Софочку. Надо признать, при своих пороках она не была злой и завистливой. Она любила себя и трезво относилась к своим недостаткам, зная, в чём её сила.

– И что, подружка, твоя грудь третьего размера помогает тебе? Не надоело быть девственницей?

Я засмеялась в ответ, но всё же выпытала всё, что знала Софочка о Марке. Знала она немного, но и этого было достаточно, чтобы впечатлить меня.

– Он нигде не светится, должностей не занимает. Говорят, что связан с Самим. Страшно богат. Живёт в Лондоне. Был женат. Недавно развёлся. Четыре дочери. Жену вроде не обидел, но с его деньгами она могла бы получить и больше. Родители, конечно, хотели бы меня ему сунуть, но фу… – скривила губки на удивительно милом сегодня личике моя подруга.

– А почему «фу»? – удивилась я.

– Слушай, Алин, ну он реально старый! Ему сорок! Он зануда. Уверена, скучен в сексе, ортодоксальный еврей. Я же трахаться люблю! Да не просто, а позатейливее, да чтоб в компании! А это что? Ещё рожать заставит. Наверное, развёлся, потому что сына хочет. Жене тоже сорокет, не родит больше. Вот и ищет себе породистую молодую еврейку, чтоб выстреливала сыночками. На фиг надо?! Я вообще замуж не хочу! У папани денег много, запишет так и так на меня компании и недвижимость. Вот я и стану и при деньгах, и при свободе.

Я вздохнула, повернулась к зеркалу и смыла губную помаду с губ.

«Что ж, мы пойдём другим путём».

* * *

Путь к сердцу Марка оказался долог и тернист. В те времена, когда ещё не родился интернет, тяжело было узнать информацию о человеке, хотя и позже всё, что касалось Марка, тщательно скрывалось.

И тем привлекательнее он становился для меня.

Несколько раз мне случалось сидеть рядом с ним за столом, перекинуться парой фраз. Запах денег, исходивший от его одежды, обуви, часов, смуглой кожи, холёной сытой внешности, сводил меня с ума. Я чувствовала вибрации власти, силы и магического влияния на людей. Мне было необходимо проникнуть в этот загадочный мир всемогущества.

Дело было не в самих деньгах и роскоши. Мне казалось, что, попав и закрепившись там, наверху, я получу какие-то особенные преимущества, раскрою тайну, неведомую простым смертным.

* * *

Летом отец Софочки устроил нас на практику в серьёзную организацию, связанную с нефтью и газом. Софочке надоело работать уже через неделю. Она закапризничала, уехала к матери в Ниццу. Но я осталась и вкалывала за двоих. Мне было всё интересно. Вскоре в компании обратили на меня внимание и как на сметливую стажёрку, и как на симпатичную молодую девушку.

Но у меня была цель – Марк, и я не собиралась размениваться на менеджеров среднего звена. Иногда я видела Марка в офисе, но он по-прежнему не замечал меня, несмотря на то, что мы были представлены друг другу и несколько раз пересекались на Николиной горе.

Сколько сил я потратила на разработку плана под кодовым названием «Заманить льва в яму»!

Измучившись, уже готова была сдаться, но судьба решила посмеяться надо мной и заманила меня в коварные сети.

* * *

Из-за Софочки, учёбы и званых обедов у родителей подруги я стала редко навещать Серафиму Эммануиловну и как-то летом, в выходные, всё же вырвалась на свою дачу. Я была вымотана работой, устала от одержимости Марком и уже решила оставить эту затею. Когда я приехала на вечерней пятничной электричке, уже с порога радостная и возбуждённая Серафима Эммануиловна сообщила, что у нас гости. Это было тем удивительнее, что она никогда не звала друзей на дачу, предпочитая встречи с подругами и сослуживцами по институту в центре столицы.

Удивлённая, я зашла в комнату. За столом сидела наша соседка и незнакомый мужчина. Он встал, чтобы представиться и пригласить меня за стол. Высокого роста, светлые волосы, добрые и умные глаза. От него шла волна надёжности, уютности. Я поймала себя на мысли, что он кажется мне родным. Где я его видела? Портрет! Это же тот мальчик, чьё изображение я так любила рассматривать! Он больше не мальчик, а красивый мужчина с римским профилем. Но его глаза и длинные пальцы крепких надёжных рук, они те же.