Полная версия
Золотая лодка
«А потерю этой проклятой овцы, – думал мальчик, – я обязательно возмещу. Как только начну зарабатывать, я куплю ему двух, нет, даже трех овец».
От этих мыслей у Мансура стало спокойней на душе. Он слегка улыбнулся и даже чуть просветлел. Да и дядя Казыбек казался ему теперь не таким уж злым, а обычным уставшим и ворчливым мужиком.
Покинув дом, ребята первым делом отправились пешком к одинокому карагачу, у которого вчера оставили свои велосипеды. Они вышли на вчерашнюю проселочную дорогу, которая вела также в сторону пастбища, находившегося ближе к селу Жалгансай. Старик Камбар предпочитал пасти сельских овец в том месте. Если верить ему, то трава там была намного сочнее, да и отсутствовала надоедливая мошкара.
Друзья шли по дороге. Яик еще больше наполнился водой, охватив собою тугайные леса. Кусты дженгила24, росшие в сторонке, теперь понуро торчали в воде, раскинув на ее поверхности свои тонкие веточки. Вода совсем вплотную подошла и к одинокому карагачу, у которого стояли велосипеды. Почки на ветках дерева успели набухнуть, вот-вот собирались лопнуть и выпустить наружу листочки. Зеленая травка на земле пробивалась к яркому солнцу. На берегу бегали трясогузки, шустро снуя у воды, вылавливали мелких насекомых. В синем и безоблачном небе летали жаворонки, разрывая весенний воздух своими трезвонящими голосами.
Ожившая природа подействовала на Мансура умиротворяюще. Мальчик окончательно отошел от недавнего общения с родителями Баубека и уже забыл о своей обиде на дядю Казыбека. В этот момент он даже старался не думать о золотой лодке, всячески отгоняя возникавшее желание свернуть с дороги и вернуться к ней.
Оседлав свой велосипед, Мансур ощутил, словно у него за спиной появились крылья, и он теперь сможет быстро домчаться до дедушки, компенсировав утерянное за завтраком время. Он нескрываемо радовался, что рядом с ним находится его друг, в котором он ценил надежность, открытость и храбрость. Когда надо было постоять за себя или за другого, то Баубек не оставался в стороне.
Баубек катил рядом с Мансуром на своей «Каме» и о чем-то рассказывал ему. Выехав на дорогу, они взяли курс на пастбище. Мансур крутил педали и, изредка поглядывал на друга. Он вспомнил об их прошлогодней стычке с хулиганами. Это произошло после уроков рядом со школой. В то время из соседних сёл повадилась приходить к ним в школу группа старшеклассников. Они собирали с местных ребятишек дань, подсаживая их на «счётчик». Подобный способ отъема денег у младшеклассников был широко распространен, ничем не отличаясь от средневековых устоев, – и когда кто-то из этих беззащитных мальчиков, по разным причинам, не мог в назначенный срок отдать хулиганам деньги, должника избивали и его долг вырастал, накручиваясь на счётчике, как таксомоторные километры в автомобиле дяди Казыбека.
В один из дней, после окончания уроков, Мансур с Баубеком вышли на школьный двор и обогнув здание, направились к потайному проходу в заборе – он выводил прямо на их улицу. Как вдруг неожиданно наткнулись на сидящих там на корточках хулиганов. Их было человек восемь – достаточно для того, чтобы напугать кого угодно. Друзья на миг остановились, почувствовав опасность, исходившую от хулиганов, но, быстро взяв себя в руки, спокойным шагом проследовали дальше, стараясь обойти сидящих.
Но, не успели они сделать пару шагов, как один из хулиганов встал в стойку и, свесив руки вниз, словно взбешенный орангутан, рявкнул в их сторону:
– Эй, братишки, я чё-то не понял? Сюда подошли, оба!
Грубый тон хулигана был приказным. Он подходил к друзьям, распрямляя на ходу спину.
Мансур с Баубеком, не желая прослыть жалкими трусами, остановились и, быстро развернувшись, пошли хулигану навстречу.
Бесстрашный вид ребят заставили хулигана ненадолго засуетиться. Тот переступил пару раз с ноги на ногу и на долю секунд взглянул на своих дружков, будто тем самым просил их, чтобы те, на всякий случай, поднялись и стали с ним рядом.
Подойдя к хулиганам поближе, Мансур с Баубеком встали вплотную друг к другу, ощущая свои плечи, и, готовые отразить нападение, спокойно спросили, что от них хотели. Самый старший из них неспеша поднялся с корточек, оттолкнувшись руками о колени, и подошел к ребятам. Вынув изо рта недокуренную сигарету, он резким щелчком пальцев отбросил ее в сторону. Было похоже, что он недавно вышел из тюрьмы, или научился этому трюку у своих старших приятелей и теперь изображал из себя бывалого рецидивиста.
Мансур успел подумать, что хулигану удачно подошла бы кличка «Бывалый» и нервно ухмыльнулся.
– Ты, братишка, почему так ведешь себя? – затянул свой вопрос Бывалый, обращаясь к Мансуру. – Не уважаешь старших, что ли?
Бывалый заводился. Было видно, что его распирало от злости.
– Таких как ты, – зашипел он, сверкая глазами, – я на зоне, как клопов, тапочками прихлопывал, а ты тут проходишь мимо меня и не здороваешься.
– Я в своем районе со всеми, кого знаю, очень даже приветлив, – чуть взволнованно ответил Мансур. – Но тебя я вижу в первый раз.
– Что ты сказал? – завопил Бывалый. – Ты смерти ищешь? Ну так ты её нашел!
От этих слов Баубеку сделалось не по себе. Мальчик напрягся всем телом и приготовился к худшему. И только он подумал об этом, как Бывалый ударил кулаком Мансура в лицо. Но то ли удар был недостаточно сильным, то ли Мансур был достаточно вынослив, но он устоял на ногах, лишь налетев плечом на Баубека.
Завязалась драка. Разозлившись, Мансур подскочил к хулигану и нанес ему ответный удар. Бывалый опешил от такой прыти. Не ожидая, что моментально получит сдачу, он пропустил сильный удар в голову и без чувств упал на землю. Дружки Бывалого тут же набросились на Мансура с Баубеком и принялись избивать их, стараясь свалить на землю. Друзья отбивались от хулиганов как могли, изредка доставая их лица и тела своими ответными ударами. Но противостояние было недолгим, хотя друзьям казалось, что оно длилось вечность. В один момент Бывалый очнулся и, вскочив на ноги, выхватил из-за пазухи нож. Сквозь дерущихся он подобрался к Мансуру и полоснул его по животу. Мальчик сперва не понял, что произошло. Ему показалось словно что-то очень больно ужалило его в живот. Он схватился за это место и рухнул на колени. Наступила тишина. Хулиганы начали отходить от раненого Мансура, пятясь все дальше назад.
После Баубек рассказывал Мансуру, что тоже сперва не понял, что произошло. Но когда увидел, как тот истекает кровью, принялся истошно орать на хулиганов, вогнав их в страх, и бросился помогать другу. Мансур терял сознание, а напуганные хулиганы ринулись прочь со школьного двора. Недолго думая, Баубек поднял на руки Мансура и понес его в сельскую больничку, беспокоясь, что друг может умереть от потери крови.
Об этом случае Мансур все время помнил. Он очень ценил смелый поступок своего друга. В особенности, он почему-то вспоминал об этом случае и поступке Баубека тогда, когда начинал злиться или собирался обидеться на друга из-за чего-то. И вот сейчас, когда они катили на своих велосипедах по дороге, воспоминания и чудесная погода окончательно растворило все его невзгоды и дурные мысли. Он снова взглянул на Баубека, который с озабоченностью говорил об их вчерашней находке, и понял, что тот всего лишь беспокоится за них обоих.
Мансур, пытаясь подбодрить и, одновременно с этим, отблагодарить своего друга, подкатил к нему поближе и, дотянувшись рукой до его головы, по-дружески потрепал сухие рыжеватые волосы. Он это сделал ещё и потому, что тот не стал рассказывать своим домашним об их находке.
Баубек, приняв дружеский жест Мансура, продолжил говорить о золотой лодке. Мансур избегал разговора на эту тему. Но Баубек не сдавался и сыпал вопросы.
– Мансур, расскажи, что ты увидел, когда находился в золотой лодке? – с нескрываемым любопытством интересовался он. – Ты выглядел растеряно и мне показалось, что ты увидел там кого-то или что-то. Ты ведь даже не мог говорить, когда появился обратно в лодке, и на тебе не было лица.
Мансур посмотрел на Баубека и сильнее закрутил педалями. Баубек не отставал от него и, запыхавшись, старался догнать друга. Его быстрая «Кама» легко неслась по песчаной проселочной дороге, оставляя за собой небольшие клубы пыли.
– Я очень сильно за тебя испугался и переживал, – не унимался он. – Ты там что-то увидел, ведь так?
Но Мансур молчал и, пригнувшись к рулю, поддал обороты. Мальчик хотел сохранить свои слова для дедушки, чтобы сейчас по дороге не растерять ни одного из них, делясь ими с другом. Он желал донести каждое из них в сохранности и постараться найти на них ответы. Помимо этого, невольные думы о золотой лодке лишний раз заставляли его оглядываться по сторонам. Ему казалось, что она, словно живая преследует их, крадучись по степи среди кустов. Мальчик осторожно глянул туда, а потом перевел взгляд в сторону реки. Неужели снова стены средневекового города! Но никакого города у реки, конечно же, не было, а только лишь очередная гряда тугайного леса, стоявшая безмолвно в воде.
– Потерпи Баубек, – не выдержав заговорил Мансур. – Давай доедем до Камбара и послушаем, что он скажет нам об этом. Это он с виду кажется таким простым, но на самом деле он знает о многом. Ему довелось многое повидать в жизни.
Немного помолчав, словно подумав о чем-то, и заодно переведя дыхание, Мансур продолжил:
– Кстати, ты знаешь, что мой дедушка воевал с фашистами?
– А то! – громко ответил Баубек. – Он был на прошлогоднем параде в орденах. Я его видел на возложении цветов у обелиска в нашем парке.
– Я не имею ввиду саму войну, – продолжил Мансур. – Я имел в виду бой, который произошел недалеко от нашего села в мае 1944 года. Слыхал о таком?
– Бой? – удивился Баубек. – У нашего села?
Мансур глянул на Баубека. Но увидев удивленную гримасу на его лице, расхохотался.
– Ну, как бой, – поспешил он успокоить его. – Это была перестрелка между нашими милиционерами и немецкими диверсантами. Они прилетели сюда на самолете и спрыгнули с парашютами. Они ещё планировали провести диверсии в Казахстане и даже поднять восстание среди местного населения.
Баубек еще больше удивился. Похоже, он, действительно, впервые слышал об этом и его удивление начало переходить в возмущение.
– А почему ты мне об этом никогда не рассказывал? – бросил он на Мансура обиженный взгляд. – Другом ещё называешься!
– Извини, Баубек, – попытался оправдаться Мансур, – но я сам об этом узнал случайно от дедушки. И потом, он просил меня никому об этом не говорить. Хотя, я думаю, что об этом знают только те односельчане, из его поколения, которые еще остались в живых. Но таких с каждым годом становится все меньше.
Баубек прибавил хода и принялся догонять Мансура.
– Ну так вот, – продолжил Мансур, увидев, что Баубек поравнялся с ним. – Дедушка Камбар был участником того события, а вернее боя, прилетев с ними вместе сюда. Он затем помог нашим справиться с врагом. Была перестрелка, кого-то убили, кто-то из них сдался в плен.
– Так получается, что твой дедушка был у немцев в Германии? – логично спросил Баубек. – Он был разведчиком что ли?
– Не знаю, – ответил Мансур. – Наверное.
– Получается, твой дедушка герой! – воскликнул обрадованно Баубек. – И мы с тобой сейчас едем к нему в гости!
– Конечно, герой! – спокойно ответил Мансур, никогда не сомневавшийся в этом. – Но только прошу, ему об этом не говорить и не расспрашивать ни о чем касательно этой темы, если он сам не станет о ней говорить.
Договорившись, друзья продолжили свой путь на пастбище.
Мальчики свернули с дороги в сторону степи, по которой тянулась автомобильная трасса, и перед ними открылась картина, в центре которой находилась небольшая юрта старика Камбара, покрытая выцветшим войлоком. Юрта стояла на фоне высокого голубого неба и бескрайней степи. Вдали за юртой виднелись телеграфные столбы. Издалека они казались маленькими и торчали ровным рядом вдоль автомобильной трассы. У самого жилища старика на вкопанной в землю, потемневшей от времени и непогоды, доске висел умывальник. Недалеко от юрты находился самодельный дощатый навес с топчаном. В прошлом году Мансур помогал дедушке привезти доски из села и сколотить этот навес. Мальчик вспомнил об этом и ему стало тепло и приятно.
Ребята подъехали к юрте. Рядом с ней стоял чей-то «Уазик» с потертой надписью на боку «Прикаспийская коммуна», но внутри автомобиля никого не было. Не было никого и поблизости.
– Это журналист, – сказал Мансур. – Он приехал из города. Мне мама говорила, что у деда собирались взять интервью.
– Ух ты! – воскликнул Баубек. – Я же говорил, что он герой. Им уже пресса интересуется, а ты говоришь, что никто не знает.
Мансур проигнорировал слова Баубека и заглянул внутрь юрты.
Шанырак25 на верху жилища старика был открыт и свет от солнца, проходивший сквозь него, хорошо освещал внутренность помещения. Убранство было простым, но в нем присутствовал порядок. Пол жилища был застелен состарившимися текеметами26 и алашой27. У дальней стены, напротив входа, стояла кровать старика с застеленной постелью. Слева от кровати находился старомодный деревянный платяной шкаф, а справа стоял старый сундук со сложенными на нем казахскими напольными матрасами-корпе. Над кроватью висела потертая домбра. Ближе ко входу стоял старинный кебеже28, в которых кочевники хранили продукты, с простеньким набором посуды, сложенными на крышке.
Вдохнув знакомый запах обветшалой кошмы и крепкозаваренного чая, Мансур произнес:
– Деда, ты здесь?
– Скорее всего, за стадом ушел, – сказал Баубек, также просунув голову в дверной проем юрты. – Наверное, ходит в степи.
В юрте не было ни души. Отойдя от жилища, ребята принялись вглядываться вдаль, пытаясь разглядеть там старика, как вдруг недалеко от них послышалось чьё-то неприятное рычание.
Глава 4. Воспоминания Камбара Абдрашитова.
Весна 1991 года. Сарайшык. Гурьевская область. Казахстан.
Старик Камбар, заложив руки за спину, неспешным шагом прогуливался по степи. Он был одет в бежевый плащ, купленный когда-то его покойной женой Кунсулу в городском торговом центре по случаю какого-то совместного их торжества, а, возможно, и на его юбилей. Под плащом проглядывался воротник стеганой ватной безрукавки. В последние годы старик не снимал её до наступления лета. Кости немного стали поднывать, и появилось в теле ощущение холода. Его штаны были заправлены в разношенные яловые сапоги, и на голову был нахлобучен войлочный колпак.
В этом году Камбару Абдрашитову исполнилось шестьдесят восемь лет. Возраст преклонный, но он не выглядел дряблым и тщедушным. И он не носил умудренную бородку, – атрибутику многих аксакалов из сельских районов, – и не ходил важно и размеренно. Камбар по сей день ступал твердым шагом. Он держал спину ровно и всегда был по-солдатски чист, выбрит и ухожен. Вот только заложенные за спину руки выдавали в нем сильную погруженность в размышления или, скорее, в воспоминания, во время которых он осторожно отмеривал каждое свое слово перед тем, как произнести его вслух. Долгая и суровая жизнь приучила его к этому.
Рядом со стариком шел человек. Он был значительно моложе и одет даже, по-пижонски. Кепка и клетчатый твидовый пиджак молодого человека выдавали в нем городского жителя. Было видно, что он о чем-то расспрашивал Камбара и успевал затем на ходу делать записи в свой блокнот острозаточенным карандашом.
Это был журналист из «Прикаспийской коммуны». Он с утра появился здесь и, предупредив старика, что у него не так много времени, – ему надо было до обеда вернуться обратно в город по каким-то неотложным делам, – теперь брал интервью у него. Журналист задавал вопросы о детстве старика, о юности, о том, как проходила его жизнь. Он внимательно слушал Камбара и, с не менее внимательным видом, все это отмечал в блокноте.
Прошло много лет с тех пор, как закончилась Великая Отечественная война и с того момента, как Камбаром был совершен подвиг. В стране уже во всю расцвела горбачевская гласность, превратившаяся к этому времени в практически неограниченную свободу слова, и газета, вспомнив о герое-земляке, решила посвятить ему отдельную статью на развороте, написав открыто и без цензуры.
Старик Камбар с журналистом, не удаляясь далеко от отары овец, мирно пасшихся на светло-зелёной травке, ходили вокруг. Отара была немногочисленной. Слегка разбредшись под весенним солнцем, овцы позволяли пастуху с его собеседником делать достаточно большие круги.
– Из своего детства я помню только троих людей, – начал старик. – Это мой отец, его имя было Шона, моя мама, её звали Нурбике, и мой двоюродный брат Ельнар.
Старик Камбар произносил имена родных ему людей и делал на каждом из них акцент поступью, словно сейчас эти имена служили ему опорой. Он делал шаг правой ногой – это был отец – сила духа, мужественность и стойкость к трудностям были заложены в этом; левой – это была его мама – близость к сердцу подчеркивалась сострадательностью, справедливостью и порядочностью. Снова правой – это уже был Ельнар – неугасимая связь с прошлым, символ сплоченности и боевого клича-урана их рода, отзывающегося эхом в вечности.
– Вспоминая о них, – говорил старик, – я мысленно переношусь в те далекие годы конца двадцатых и начала тридцатых. Я был тогда ребенком, но хорошо помню то время, словно это происходило вчера.
Старик тяжело вздохнул и продолжил:
– Трудные были времена. Испытания на людей навалились огромные. Коллективизация и необдуманное превращение кочевого быта казахов в оседлый привели многие аулы к катастрофе. Голод нещадно косил детей и взрослых. Наверное, похлеще было только в годы великого бедствия, когда в нашу степь пришли джунгары29.
Старик Камбар на мгновение задумался и продолжил:
– Много людей пострадало тогда. Очень много. Хотя, что греха таить-то, засухи, неурожаи и голод часто случались в прошлом, до прихода в степь большевиков.
Сказав об этом, старик снова замолчал, но ненадолго. Было видно, что воспоминания давались ему тяжело.
– В те годы мой отец руководил басмаческим движением в степи…
– Вот это да! – воскликнул журналист. Он не ожидал услышать такое и, извинившись, переспросил:
– Ваш отец был главарем басмачей?!
– Да, и с оружием выступал против советской власти, – ответил спокойно старик и продолжил:
– Шона, мой отец, был тогда молод. Ему, наверное, было около двадцати шести лет, и он уже являлся предводителем среди мужчин рода.
Журналист принялся торопливо записывать в блокнот. Старик Камбар сделал паузу, ожидая пока тот закончит писать.
– А каким был ваш отец, Кабеке? – сделав запись, уважительно обратился к нему журналист. – Не могли бы в двух словах описать его? Каким он был? Что ему нравилось в жизни?
– Отец был богатым и очень влиятельным человеком, – отозвался Камбар, шагая с заложенными за спину руками. – Но богатство и власть его не портили: он был трудолюбивым человеком. Сам ухаживал за лошадями. Он часто находился в седле и выходил на выгон. Помню, как я ждал его возвращения домой пока он находился в степи. Стоял во дворе и смотрел вдаль. А завидев вдалеке всадников, вприпрыжку бежал к ним навстречу. Насколько я сейчас это помню и понимаю, у него тогда были и редкие скакуны, которыми он торговал с купцами, приезжавшие к нему из разных мест. Это было, точно…
Продолжая идти, старик Камбар говорил. Но в его памяти до сих пор отчетливо сидела картина, когда отца пришли забирать красноармейцы. И он принялся рассказывать ее журналисту. Тот слушал не перебивая.
– Это произошло в начале лета 1929 года. Мне было тогда лет шесть. Тот ранний вечер ничего необычного не предвещал. Мы только недавно всем аулом перекочевали на летнее пастбище – джайлау, в Уильском районе Актюбинского округа, и взрослые занимались там своими обыденными делами. Я находился на улице и видел, как небольшая группа пожилых женщин, что-то активно обсуждая, хлестала тальниковыми прутьями верблюжью шерсть, периодически равномерно перекладывая ее на овечьих шкурах. Недалеко от них бегали и резвились другие дети. Женщины помоложе со своими старшими дочерями занимались хозяйскими делами, вычищая для постоя свои глинобитные дома, и вытряхивая из них пыльные паласы и корпе. Основная часть мужчин и подростков, уцелевшая в последней стычке с красноармейцами, была в это время на перегоне скота и еще не подоспела к ним. Пара женщин усердно колдовала над варившемся в большом казане мясом, готовя большой ужин на всех. Остальные соплеменники, в том числе старики, находились в домах. Мой отец, Шона, был тяжело ранен, – кажется в грудь, не помню, – и находился в своем доме. Никто не подозревал, что к нам в это время приближался большой отряд конных красноармейцев, вышедший ранним утром из Актюбинска. В суматохе кто-то из братьев моего отца потом говорил об этом. Они еще говорили, что это могло означать только одно, что их предал кто-то из тех, кто знал места их летних кочевок, не зря ведь красноармейцы смогли сразу и безошибочно выйти на них в степи, – старик отвлекся и, поправив воротник плаща, словно это дало ему немного времени, чтобы обдумать о чем-то, продолжил, – ну так вот. Спустя немного времени сквозь эту степную идиллию и тишину стали доносится чьи-то крики. Кто-то кричал вдалеке: «Красные! Сюда едут красные!» Это был мой двоюродный брат, Ельнар. Оказывается, он вырвался вперед от взрослых перегонщиков скота и заметил отряд красноармейцев, который двигался в сторону джайлау. Недолго думая, он поспешил предупредить нас об этом. Было видно, как Ельнар несся на своем коне, приближаясь к пастбищу. Он подстегивал коня по бокам плеткой, и, не боясь, что его услышат солдаты, во весь голос кричал: «Красные! Сюда едут красные!» Услышав это, женщины в испуге хватали детей и прятались в домах. Несколько мужчин, оставшихся после перекочевки на пастбище с моим отцом, схватили винтовки и заняли боевые позиции. В этот момент Ельнар на своем коне подскакал к нашему дому и, спрыгнув на землю, быстро вбежал внутрь. Я забежал за ним и захлопнул входную дверь. Наверное, я пытался спасти этим самым всех, кто был в доме от красноармейцев. Стоя уже внутри помещения, Ельнар еще раз прокричал, что красные выследили их и скоро будут здесь. Но отец, с трудом встав со своей кровати, спокойным голосом ответил ему: «Я слышал, Ельнар». Еле стоя на ногах и держась за раненую грудь, он подозвал меня и попросил подать ему его ружье. Оно лежало на столе. Я молча выполнил поручение отца и подал ему ружье. Моя мама, Нурбике, стояла рядом с ним. Кажется, она почувствовала сильную тревогу и вцепилась в оружие. Со слезами на глазах она тихо проговорила: «Шона, я умоляю тебя, не надо воевать с ними больше. Они ведь убьют тебя и твоих братьев». Как сейчас помню, отец тогда взглянул маме в глаза и опустил ружье. Он затем повернулся к Ельнару и сказал: «Ельнар, будем сдаваться. Скачи навстречу нашим и скажи им, чтобы не сопротивлялись и складывали оружие».
Старик замолчал, смахивая рукавом своего плаща слезу с глаз. Журналист, словно решив, что довольно с него на сегодня, – не стоит теребить сердце старика воспоминаниями, – посмотрел на часы: время было около одиннадцати часов. Он уже собирался заканчивать на сегодня с расспросами, но тут старик Камбар заговорил снова:
– Отец вышел во двор. Он сел на деревянную скамейку, которая стояла у дома и прислонился головой к стене, старик показал журналисту, как Шона сел на скамейку и добавил, – вот так. Не прошло и нескольких минут, как у дома появились красноармейские всадники. Их было много: сабель сто. Один за одним они спешились и быстро взяли в кольцо повстанцев, плотно окружив их всех. Отец прислонился рукой к стене и встал со скамейки. Наверное, в этот момент он подумал о том, что права была мама. При любом их сопротивлении, красноармейцы могли зарубить их всех своими острыми саблями. Чуть погодя, за конным отрядом красноармейцев подошла пешая группа мужчин. Это был основной отряд отца, который состоял из родственников, тех самых мужчин, на встречу к которым направился Ельнар, чтобы передать им слова моего отца. Было видно, что они прислушались к нему, так как сдались без боя и теперь шли молча, понурив головы, конвоируемые несколькими всадниками. За ними шел многочисленный табун лошадей. Пыль стояла столбом. Животные шли. Ими управляли несколько опытных погонщиков. Они ловко справлялись с делом. Это были жатаки30, бедняки, которые батрачили на моего отца раньше, но затем перешли на сторону Советов. Все это время маленький я стоял в дверях дома и наблюдал за происходившим. Я был напуган и растерян. Подъехал грузовик. В кузове уже находилось несколько пленных из числа тех, кого большевики перехватили по дороге с перегона. К отцу подошли два красноармейца. Они подняли его под руки и повели к грузовику. Я не удержался и побежал за ними. Вцепился в рукав рубахи отца и принялся тянуть на себя. Я пытался вырвать его из рук красноармейцев и кричал: «Отец, не покидай нас!» До самого грузовика я шел так за отцом и не выпускал из рук его рукав. Но, когда подошли к машине, то один из красноармейцев оттолкнул меня и крикнул: «Ну-ка, пацан, иди отсюда!» Но я не послушался и остался стоять рядом. Красноармейцы перестали обращать на меня внимание. Они взяли под руки отца и подсадили его в кузов автомобиля. Через мгновение отец выглянул оттуда и сказал мне: «Сынок, беги к маме! Будь с ней рядом!» Но я ослушался его и продолжал стоять рядом с грузовиком. Я был растерян. Стоял и глядел то на отца, то затем на маму, которая сидела на той же скамейке, где недавно сидел отец, и рыдала. Но тут грузовик прорычал и тронулся. Отец махнул мне рукой и выкрикнул: «Сынок, ты теперь дома за главного. Береги себя и маму! Кош бол, балам31».