Рынок и другие порядки

Для нашей нынешней задачи мне нет нужды предпринимать сколько-нибудь полный анализ рынков такого типа, но следует просто спросить, какой была бы на них роль конкуренции. Хотя результат был бы, конечно, неопределенным в весьма широких пределах, рынок все-таки порождал бы набор цен, по которым каждый товар продавался бы достаточно дешево, чтобы вытеснить близкие потенциальные заменители, – и само по себе это вовсе не мелочь, если мы примем во внимание непреодолимые сложности создания хотя бы такой системы цен любым другим методом, помимо проб и ошибок на рынке, когда индивидуальные участники постепенно познают релевантные для них факты. Конечно, верно, что на таком рынке соответствия между ценами и предельными издержками следует ждать только в той мере, в какой эластичность спроса на отдельные товары приближается к условиям, предполагаемым теорией совершенной конкуренции, или в какой эластичность замещения между различными товарами приближается к бесконечности. Но все дело в том, что в данном случае абсолютно нелепо считать такой эталон совершенства желательным или ставить целью его достижение. Основой для сравнения при вынесении суждений о достижениях конкуренции не может служить ситуация, которая не согласуется с объективными фактами и которую нельзя создать никакими известными средствами. Это должна быть ситуация, которая сложилась бы, если бы конкуренции помешали действовать. Критерием должно быть не приближение к недостижимому и бессмысленному идеалу, а усовершенствование условий, которые существовали бы без конкуренции.

Как отличались бы условия в ситуации «свободной» в традиционном смысле конкуренции от условий, которые существовали бы, например, если бы только людям с лицензией от властей было разрешено производить определенные товары, или если бы цены устанавливались властями, или и то и другое вместе? Ясно, что не только не было бы никаких шансов на то, чтобы различные товары стали производить те, кто лучше всех знает, как это делать, и потому может производить их с наименьшими издержками. Не было бы шансов и на то, чтобы все те вещи, которые понравились бы покупателям больше всего при наличии выбора, вообще стали производиться. Была бы очень слабая связь между наблюдаемыми ценами и наименьшим уровнем издержек, при котором кто-то мог бы производить эти товары. Действительно, альтернативы, между которыми могли бы выбирать как производители, так и потребители, то есть имеющиеся у них «данные», полностью отличались бы от тех, что они имели бы при конкуренции.

Реальная проблема состоит здесь не в том, получим ли мы данные товары и услуги при данных предельных издержках, но прежде всего в том, посредством каких товаров и услуг потребности людей могут быть удовлетворены с наименьшими затратами. Решение экономической проблемы общества в этом смысле есть всегда разведка, путешествие в неведомое, попытка открыть новые способы делать вещи лучше, чем их делали прежде. И так должно оставаться всегда, пока вообще есть какие-либо нерешенные экономические проблемы, поскольку все экономические проблемы порождаются непредвиденными изменениями, вызывающими необходимость адаптации. Новых решений требует только то, что мы не предвидели и к чему не подготовились. Если бы не нужны были никакие адаптации, если бы в какой-то момент мы поняли, что всякое изменение прекратилось и все будет всегда идти точно так, как теперь, не осталось бы больше никаких требующих решения вопросов об использовании ресурсов.

Человек, который владеет исключительным знанием или мастерством, позволяющим ему снизить издержки производства товара на 50 %, уже оказывает громадную услугу обществу, если приступает к его производству и снизит цену лишь на 25 %, – не только этим снижением цены, но и дополнительной экономией затрат. Но только благодаря конкуренции мы можем предполагать, что такая возможная экономия затрат будет достигаться. Даже если бы в каждом случае цены были достаточно низки для удержания в стороне производителей, не обладающих теми или иными сопоставимыми преимуществами, так что каждый товар производился бы настолько дешево, насколько это возможно, хотя при этом многие из них продавались бы по ценам значительно выше издержек, даже такого результата, вероятно, нельзя было бы достичь никаким другим способом, кроме как разрешив действовать конкуренции.

IV

То, что в реальных условиях едва ли когда-либо отыщется хотя бы пара производителей, находящихся в одинаковом положении, объясняется фактами, которые теория совершенной конкуренции отбрасывает, сосредоточиваясь на долгосрочном равновесии, которого никогда нельзя достичь в вечно меняющемся мире. В любой данный момент характер оборудования какой-либо конкретной фирмы всегда в значительной мере предопределен исторической случайностью, и проблема в том, как добиться наилучшего использования фирмой данного оборудования (а также приобретенных навыков ее работников), а не в том, как ей следовало бы поступать, если бы ей предоставили неограниченное время на приспособление к постоянным условиям. К проблеме наилучшего использования долговечных, но истощаемых ресурсов долгосрочная цена равновесия, которой призвана заниматься теория «совершенной» конкуренции, не имеет никакого отношения. Поглощенность этой моделью ведет к политическим выводам, которые в высшей степени ошибочны и даже опасны. Идея, что при «совершенной» конкуренции цены должны быть равны долговременным издержкам, часто приводит к одобрению таких антисоциальных поползновений, как требование «упорядоченной конкуренции», обеспечивающей справедливую прибыль на капитал, и уничтожения избыточных производственных мощностей. Энтузиазм по поводу совершенной конкуренции в теории на удивление часто совмещается с поддержкой монополии на практике.

Однако это лишь один из многих вопросов, где пренебрежение фактором времени бесконечно отдаляет теоретическую картину совершенной конкуренции от всего, что важно для понимания процесса конкуренции. Если мы представляем его себе, как и подобает, в виде последовательности событий, то становится еще более очевидно, что в реальной жизни в любой момент времени будет, как правило, только один производитель, который изготавливает определенное изделие с самыми низкими издержками и фактически продает его по цене ниже издержек своего ближайшего конкурента, но которого при попытке увеличить свою долю рынка зачастую догонит кто-нибудь еще, кому, в свою очередь, помешает захватить весь рынок кто-то другой, и т. д. Ясно, что такой рынок никогда не будет в состоянии совершенной конкуренции, хотя конкуренция на нем может не только быть предельно интенсивной, но и служить важнейшим условием, благодаря которому изделие во всякое время будет поставляться потребителю настолько дешево, насколько этого можно достичь каким бы то ни было из известных нам методов.

Когда мы сравниваем «несовершенный» рынок, как этот, с относительно «совершенным» рынком, как, скажем, рынок зерна, нам легче выявить разграничение, лежащее в основе всех наших рассуждений, – разграничение между основополагающими объективными фактами ситуации, которую нельзя изменить с помощью человеческой деятельности, и характером конкурентной деятельности, посредством которой люди приспосабливаются к ситуации. Там, где, как во втором случае, мы имеем высокоорганизованный рынок выпускаемого многими производителями полностью стандартизованного товара, есть мало нужды или простора для конкурентной деятельности, поскольку положение таково, что условия, порождаемые такой деятельностью, наличествуют уже с самого начала. Лучшие способы изготовления товара, его особенности и способы его употребления большую часть времени известны почти в равной степени всем участникам такого рынка. Информация о каком-либо серьезном изменении распространяется так быстро и приспособление к нему осуществляется так скоро, что мы обычно просто не обращаем внимания на то, что происходит в этот короткий переходный период, и ограничиваемся сопоставлением двух положений почти-равновесия, существующих до и после него. Однако именно во время этих коротких и игнорируемых интервалов действуют и становятся видимыми силы конкуренции, и нам надо изучать события именно в этом промежутке, если мы хотим «объяснить» следующее за ним равновесие.

Только на рынке, где адаптация происходит медленно по сравнению со скоростью изменений, процесс конкуренции идет непрерывно. И хотя причина медленной адаптации может заключаться в слабости конкуренции, то есть в том, что существуют специфические препятствия к вступлению на рынок или другие факторы типа естественных монополий, медленная адаптация никоим образом не подразумевает непременно слабой конкуренции. Когда разнообразие близких заменителей велико и быстро меняется, так что требуется много времени на выяснение относительных достоинств имеющихся вариантов, или когда потребность в целом классе товаров или услуг возникает лишь с перерывами, через нерегулярные промежутки времени, адаптация должна быть медленной, даже если конкуренция сильна и активна.

Путаница между объективными условиями ситуации и характером человеческой реакции на нее, похоже, скрывает от нас то существенное обстоятельство, что конкуренция тем важнее, чем сложнее или «несовершеннее» объективные условия, в которых ей приходится действовать. Действительно, отнюдь не считая конкуренцию полезной только тогда, когда она «совершенна», я склонен утверждать, что она нигде так не необходима, как в тех сферах, где характер товаров или услуг в принципе не дает возможности создать совершенный рынок в теоретическом смысле. Неизбежные реальные несовершенства конкуренции являются аргументом против конкуренции не более, чем сложности в достижении идеального решения любой другой задачи – аргументом против попыток вообще ее решать или плохое здоровье – аргументом против здоровья.

В ситуации, при которой никогда нельзя иметь множество людей, предлагающих тот же самый однородный товар или услугу из-за вечно меняющегося характера наших потребностей и наших знаний или из-за бесконечного разнообразия человеческих навыков и способностей, условием идеального состояния не может считаться идентичность больших масс таких товаров и услуг. Экономическая проблема – это проблема наилучшего использования имеющихся у нас ресурсов, а не проблема того, как нам следовало бы поступать, если бы ситуация отличалась от той, что есть на самом деле. Нет смысла говорить об использовании ресурсов, «как будто» совершенный рынок существует – если это означает, что ресурсы должны были бы быть иными, чем они есть, – или обсуждать, что сделал бы кто-нибудь, обладай он совершенным знанием, если наша задача – обеспечить наилучшее использование знаний, которыми обладают реально существующие люди.

V

Аргумент в пользу конкуренции не опирается на условия, которые существовали бы, будь она совершенной. Хотя там, где объективные обстоятельства позволили бы конкуренции достичь совершенства, это тоже обеспечило бы наиболее эффективное использование ресурсов и хотя, следовательно, есть все основания для устранения созданных человеком препятствий на пути конкуренции, это не означает, что она не приводит к столь же эффективному использованию ресурсов, которого можно достичь любым из известных нам способов, и там, где в силу характера самой ситуации она вынуждена оставаться несовершенной. Даже там, где свободное вступление на рынок обеспечит лишь то, что в каждый момент времени все товары и услуги, на которые, имейся они в наличии, будет существовать эффективный спрос, станут реально производиться при наименьших из всех возможных в данной исторической ситуации текущих затратах ресурсов[177], пусть даже цена, которую потребитель будет вынужден платить за них, окажется значительно выше издержек, лишь чуть-чуть уступая стоимости следующего наилучшего варианта удовлетворения его потребности, то и это, настаиваю я, намного больше, чем мы можем ждать от любой другой известной нам системы. Решающий момент опять-таки элементарен: почти невероятно, чтобы при отсутствии искусственных препятствий, которые создаются деятельностью государства и им же могут устраняться, какой-либо товар или услуга были доступны все время только по цене, при которой аутсайдеры, проникни они в эту сферу, могли бы рассчитывать на более чем нормальную прибыль.

Практический урок из всего этого, я думаю, состоит в том, что нам надо гораздо меньше беспокоиться, является ли конкуренция в том или ином случае совершенной, и гораздо больше – есть ли там конкуренция вообще. Наши теоретические модели отдельных отраслей скрывают, что на практике гораздо более глубокая пропасть отделяет конкуренцию от ее отсутствия, чем совершенную конкуренцию от несовершенной. Однако общая тенденция в нынешних дискуссиях состоит в том, чтобы нетерпимо относиться к несовершенствам конкуренции и обходить молчанием ее недопущение. Мы можем, вероятно, еще больше узнать о действительном смысле конкуренции, изучая результаты, регулярно появляющиеся там, где конкуренция намеренно подавляется, чем сосредоточенно сравнивая недостатки реальной конкуренции с идеалом, не имеющим отношения к существующим обстоятельствам. Я специально говорю «где конкуренция намеренно подавляется», а не просто «где она отсутствует», поскольку ее главные результаты обычно сказываются, пусть и медленнее, до тех пор, пока она полностью не подавлена с помощью или при попустительстве государства. Бедствия, являющиеся, как показывает опыт, регулярным следствием подавления конкуренции, находятся в иной плоскости, нежели те, что могут быть вызваны ее несовершенствами. То, что цены могут не соответствовать предельным издержкам, куда менее важно, чем то, что при утвердившейся монополии издержки, вероятно, будут намного выше, чем необходимо. С другой стороны, монополия, основанная на превосходстве в эффективности, приносит сравнительно небольшой вред, пока есть уверенность, что она исчезнет, как только кто-то еще достигнет более высокой эффективности в удовлетворении нужд потребителей.

В заключение я хочу вернуться на минуту к тому моменту, с которого начал, и вновь сформулировать главный вывод в более общем виде. По существу, конкуренция есть процесс формирования мнения: путем распространения информации она создает единство и согласованность экономической системы, что мы и подразумеваем, когда представляем ее себе как единый рынок. Она формирует мнения людей о том, что есть самое лучшее и самое дешевое, и все, что люди реально знают о шансах и благоприятных возможностях, им известно благодаря ей. Таким образом, это процесс, который включает непрерывное изменение данных и смысл которого, следовательно, должен оставаться полностью недоступным для теорий, принимающих эти данные как неизменные.

Часть II

От Чикаго до Фрайбурга: дальнейшее развитие

Глава 5

Политический идеал верховенства закона

НАЦИОНАЛЬНЫЙ БАНК ЕГИПТА

Мемориальные лекции в честь пятидесятилетия основания

«Политический идеал и верховенство закона»

Ф. А. Хайек, F. B. A.

Dr. jur. et Dr. rer. pol. (Вена)

Dr. Sc. (Econ.) (Лондон)

Профессор общественных и моральных наук в Чикагском университете

(Комитет по общественной мысли)

КАИР, 1955 г.

Предисловие

Когда меня почтили приглашением прочитать лекции в честь юбилея Национального банка Египта, лучшим, что я мог предложить, были предварительные результаты исследования, которому я уже посвятил некоторое время, но еще не успел придать законченный вид. Я воспользовался возможностью изложить в общих чертах сделанные мною выводы, хотя они, возможно, потребуют корректировки в некоторых отношениях. Нижеследующие лекции следует поэтому рассматривать как предварительное описание моей позиции, которая нуждается в более детальном освещении. Тем не менее я с удовольствием принял предложение Национального банка Египта напечатать лекции в том виде, как они были прочитаны, поскольку надеюсь получить пожелания и критические замечания от тех, кто ознакомится с ними; это, несомненно, пойдет на пользу дальнейшему, более детальному варианту. Поскольку текст представляет собой лишь наброски основных идей, я счел нужным привести в примечаниях информацию более полную, чем та, которую обычно можно встретить в такого рода лекциях, – чтобы те, кого не удовлетворит по преимуществу схематичное изложение, располагали дополнительными сведения о затронутых мною вопросах. Некоторыми сведениями я обязан любезности д-ра Ширли Летвина, Айрен Шилз и д-ра Джеральда Стуржа, которым хочу выразить признательность за доброжелательное внимание к моей работе.

Ф. Хайек, февраль 1955 г.

Лекция I

Свобода и верховенство закона. Исторический обзор

The power which is at the root of all liberty to dispose and economise, in the land which God has given them, as masters of family in their own inheritance.

<Власть, которая есть корень и источник всякой свободы, распоряжаться и хозяйствовать на земле, которую Бог даровал им как главам семейства в их собственном доме и в свободное наследование.>

Джон Мильтон'[178]1. Принципы и дрейф от них в демократическом процессе

Если в этих лекциях я буду говорить об идеале, который некогда нашел воплощение в лице Англии, я прошу вас помнить, что, как я вынужден с сожалением добавить, я буду говорить преимущественно о прошлом этой великой страны. Я буду говорить об идеале, который она однажды представила миру и стремлением к этому идеалу сделала себя великой, хотя сейчас порой может показаться, что она отвернулась от него. Я все же не думаю, что это дает основание считать сам идеал устаревшим и не представляющим огромной ценности для мира. И как бы ни повернулись события в странах, которые благодаря политике обеспечения индивидуальных прав и свобод стали великими центрами созидательной цивилизации (а я не знаю в истории человечества примера, когда страна добивалась этого иным путем), – т. е. позволила ли такая успешная страна впоследствии себе роскошь заменить прежний идеал какой-нибудь новой правовой концепцией, – я не сомневаюсь, что путь к величию остается таким же, т. е. тяжелым и, пожалуй, суровым: страны, желающие возвыситься или вернуть утраченное богатство, приведет к цели лишь стимулирование всех индивидуальных энергий, чему способствует только царство свободы.

Хотя начну я со вполне конкретных достижений, которых в не столь давние времена добилась Англия, интересовать меня будет проблема не национальная, а всеобщая. Шестьдесят или восемьдесят лет назад идеал, о котором я собираюсь говорить, полностью владел если не делами, то умами всех западных стран, и мало кто сомневался, что ему уготовано вскоре править всем миром. Материальная цивилизация, окружающая нас и доступная, во всяком случае, правящим классам всех стран, по-прежнему является продуктом господства этого идеала. И поскольку мы все еще выражаем наши политические идеалы в тех же терминах, что и наши деды, мало кто сознает, насколько изменилось значение этих терминов и насколько мы отклонились от идеалов, которые когда-то ими обозначались.

Рассмотреть мой предмет в историческом ракурсе я решил именно для того, чтобы объяснить вам, сколь значительно уже изменились внутренние основы государственной власти и как мало правовое положение даже в самых свободных странах соответствует тем идеалам и представлениям, которые мы все еще превозносим на словах. Я хочу обратить ваше внимание на тихую революцию, происходившую на протяжении двух или трех поколений в святилищах права и почти не замеченную широкой публикой. Эта революция последовательно уничтожила большинство гарантий индивидуальной свободы, за которые в свое время люди были готовы сражаться. В ходе этой специфической революции представители самой, как часто считается, консервативной профессии, разрабатывающие практические механизмы осуществления народной воли, изменили правовую структуру государственной власти гораздо сильнее, чем могли подумать суверенный народ или его представители. Самые важные перемены произошли в правовом истолковании вопросов, которые людям несведущим казались сугубо юридическими, доступными пониманию и умению лишь узких специалистов, но от которых на самом деле зависели самые основы их свободы.

Мало того, весьма часто те самые люди, которые наиболее активно способствовали этим переменам, не догадываются о них до такой степени, что хотя и твердят нам о «невозможности повернуть время вспять», с возмущением отвергнут предположение, будто нечто существенно важное было утрачено и какое-нибудь важное достижение либеральной эпохи было принесено в жертву. И уж тем более об этих изменениях всей концепции права и государственных полномочий не догадываются рядовые люди. Действительно, кому есть дело до унылой сферы административного права, само название которой вызывает у большинства людей досаду и скуку. Однако именно узкоспециализированные дискуссии в этой сфере решают судьбу нашей свободы, и именно в них мы должны вникать, если хотим понять, как ее сохранить.

Соотношение между принятыми демократическим путем решениями и вводом их в действие с помощью экспертов – это такой механизм, который часто приносит результаты, к которым никто не стремился, и потому заслуживает гораздо большего внимания, чем ему обычно уделяют. Когда администрирование становится особой профессией и специалистам поручается делать выводы из того, что сформулировано другой группой людей в качестве социально-экономической политики, такое разделение труда почти неизбежно приводит к непланируемым последствиям. Юристы, считающие себя простыми исполнителями воли народа, часто извлекают из демократического решения такие следствия, которые безусловно подразумеваются этим решением, но не приходили в голову его авторам. Однако то обстоятельство, что из решения вытекают определенные следствия, часто считают доказательством желательности этих последних. Юрист, который есть только юрист и никто больше, не может не вывести эти следствия. Возможно, это и правильно, что юрист, как слуга демократического волеизъявления, полностью сосредоточен на правовых аспектах дела. Однако, отдавая ему должное уважение, нужно сказать: право, которое защищает нашу свободу, слишком важная субстанция, чтобы оставлять ее исключительно в руках юристов[179]. Видимо, нетрудно объяснить, почему обсуждение правовых вопросов сейчас почти полностью предоставлено людям, которых в профессиональном плане интересует то, каким право является сейчас, а не то, каким оно должно быть, но в любом случае такое положение дел достойно сожаления. Данная ситуация становится определенно опасной, когда с ней сочетается весьма распространенная среди современных теоретиков права склонность считать принятие закона доказательством его необходимости (потому что, как мы часто слышим, иначе воцарился бы хаос), а реальные результаты его действия – неизбежными или желательными. Такую позицию многих юристов можно, конечно, объяснить их профессиональными интересами, но юристы, защищая дело своих рук, явно проявляют чрезмерную уверенность. Если демократия хочет осуществить свои чаяния, ей, вероятно, больше, чем какому-либо иному политическому строю, необходим системный критический подход к общему результату, который складывается из совокупности отдельных ее действий.

В последней лекции я буду говорить о процессе, в ходе которого традиционные гарантии свободы фактически были постепенно разрушены, и покажу, что сравнительно недавно они даже стали объектом систематических нападок целой школы социалистических юристов, особенно в Англии. Но прежде, чем я перейду к рассмотрению текущего конфликта между старым идеалом и современными тенденциями, я должен максимально ясно показать, чем был этот идеал в своих истоках и в то время, когда он служил главной целью великого либерального движения XIX в.

2. Состояние свободы

Исторический подход к нашей проблеме очень полезен и по другой причине. Абстрактные рассуждения о сути свободы вряд ли когда были плодотворными. Обычно их ведут люди, которые обладали важнейшими основами свободы так долго, что воспринимают их как нечто само собой разумеющееся и едва ли осведомлены, в чем состоит их суть. Люди всегда будут посвящать главные усилия преодолению препятствий, мешающих им удовлетворять свои желания; вследствие этого по мере преодоления старых барьеров в центре их внимания неизменно и немедленно оказываются новые цели. Поэтому народ, в течение многих поколений располагавший твердыми гарантиями свободы, будет больше интересоваться «новыми свободами», чем той свободой, которую он уже имеет, и даже, может быть, согласится пожертвовать частью старой свободы, если ему пообещают новые свободы.

Но если у людей, долгое время обладавших свободой, притупляется ощущение ее природы и ценности, то мы, несомненно, можем доверять тем, кто был лишен свободы и тут же распознает ее, когда видит. И раз мы хотим понять, в чем же заключается суть индивидуальной свободы, которая еще не так давно казалась основанием Западной цивилизации, нам стоит вернуться назад, в те времена, когда эта свобода была еще новым явлением, была ценностью, за которую приходилось бороться и к которой надлежало стремиться.