Действо

Крыс…

– Да вы ведь и сами заметили, – улыбнулся почтальон, – Общего нет ничего, но вспомните, что было с вами до того, как этот безумный день начался? Где были крысы, электроника, собаки и… и мои степи, полные демонов?

Соседи молчали. Смутные, нервные обрывки, приходившие им в головы в течение всего дня, неожиданно складывались, сливались, обрисовывая нечто единое. Единое, и темное, как грозовые тучи у низкого горизонта.

– Я помню… – неохотно нарушил тишину Ткачев, – помню Кусаку и Бутчера, помню, как мы ломали… там была крыса, да… Но это всего лишь сны!

– Не всего лишь… – сказал, улыбнувшись, Поляков, – Это Сны. Вы ведь заходили в двери? Заметили связь?

– Я тоже помню, – сказал Красноцветов, – А связь… мы ведь как-то влияем на двери?

– Мы тут на все влияем! – Поляков стукнул по толстому пруту решетки, – это все, вокруг, построено на нас! Это мы и есть! Еще одно замечание – вы смогли добраться из одного подъезда в другой. Без сомнения это было трудно, но вы смогли! А это значит, что несмотря на выверты пространства по дому МОЖНО передвигаться! Достаточно выучить правила.

– Звучит пугающе, – произнес Александр, – наверное, потому что этим мы признаем реальность происходящего.

– Это и есть реальность, – сказал курьер, – в той или иной степени… Главное, я могу сделать два вывода – первый: кроме нас, наверняка есть еще живые, второй: также есть выход и я, наверное, единственный знаю каким он должен быть.

– Каким же? – спросил Красноцветов, – лестница обрывается.

– В четвертом подъезде выхода нет. Во втором тоже – я смотрел, пробовал. Но вы сейчас в третьем. Вспомните еще один объединяющий факт. То, что мы видели незадолго до Снов?

Ну, посмотрите на меня – я почтальон.

– Письмо, – сказал Александр, – я видел письмо, оно валялось возле подъезда. Я еще подумал, подобрать его, но решил не трогать… вы тоже его видели? – он обернулся к соседям.

– Как же, лежало справа от ступенек, долго лежало, – произнес Красноцветов, – белый конверт, синий штемпель.

Поляков негодующе качнул головой, словно у него с этим письмом были связанны некие тяжелые воспоминания:

– Письмо. Но главное не оно. Главное – почтовый ящик. Во сне я опускал письмо в ящик, после этого просыпался.

– Ящик? Но в нашем доме нет почтового ящика, – заметил Красноцветов, – только на соседней улице.

– Вам надо искать его не в коридорах, – Поляков вновь наклонился к решетке, – нет!

Зайдите в двери. Послушайтесь меня – только так, мы сможем вырваться на свободу. Это возможно!

– О, да, – усмехнулся сетевик, – также возможно, как шизофренику самому преодолеть болезненный бред. Только в нашем случае болен весь мир.

– Идите к почтовому ящику, – настойчиво повторил почтальон, – больше я ничем не могу вам помочь. Я постараюсь найти остальных живых… может быть, проберусь в первый подъезд. А вы найдите ящик… и тогда возвращайтесь.

– Как же мы вас найдем? – удивился Красноцветов.

– Встретимся здесь. На чердаке второго подъезда. Да, и у меня есть подозрения, что в соседние подъезды можно попасть не только через чердак. И через двери тоже, если идти достаточно долго. Ну. Это все.

– Постой, – заговорил Александр, – а как же…

– У вас есть цель, – твердо сказал Поляков, – теперь есть. Поверьте, я немного понимаю законы этого дома, с целью идти гораздо проще! Найдите ящик! Это важно!

– Что ж, ящик так ящик, – покачал головой Алексей Сергеевич, – вы уверенны, что не хотите остаться?

– Это бессмысленно. Кроме того, здесь не слишком уютно – территория подъезда номер один тонет во тьме. И, кажется, там кто-то есть…

Поляков осекся, потому что тьму за его спиной разорвал чей-то резкий, жестокий хохот.

Соседи вздрогнули, захотелось поскорее покинуть негостеприимный чердак. С полминуты жуткий смех длился, а потом сменился издевательским ерническим голосом:

– Один из них утоп, Ему купили гроб, И их осталось трое!

После последней строчки вновь настала мертвая тишина. Поляков посмотрел в глаза, отделенных от него решеткой людей:

– Помните про ящик… Ну, до свидания! Встретимся здесь, – и он, резко оттолкнувшись от решетки, устремился в глубь чердака.

Скрипнуло, на загаженный пол легла тонкая полоса света от открывшейся двери.

Почтальон ушел.

Некоторое время соседи молчали.

– Ну что ж, – сказал, наконец, Красноцветов, – ящик так ящик. Ничуть не хуже чего ни будь другого. Во всяком случае, на нем не растет шерсть и он не лает.

Валера согласно кивнул, а Александр Ткачев удивленно заметил:

– А ведь мне знаком этот голос… ну, тот который смеялся. Это ведь тот самый клоун из моего терминала. Только он теперь не синтезирован!

Алексей Сергеевич пожал плечами и они побрели к единственной в помещении двери, за которой теперь скрывалась страна мрачных чудес, страна растекающихся будильников, в которой солнце встает на западе и садится на юге и где у каждой из множества лун обязательно есть свое стремительное копытное. За дверью ждала змея, кусающая себя за хвост – пересеченная лестницами вертикальная шахта подъезда номер три.

Эстафета.

После того, как дверь на чердак закрылась за ним, Константин Поляков уверенно отправился вниз по лестнице. Там, за чередой одинаковых ступенек, на уровне четвертого этажа лестничный пролет подобно ленте Мебиуса встречал свою второю сторону и, немыслимо изгибаясь в неких внепространственных далях, приводил на площадку этажа двенадцатого. Ходить так можно было до бесконечности, но Поляков не дойдя до точки сдвига, свернул в неприметную дверь под номером 73 и, внутренне собравшись, потянул дешевую силуминовую ручку.

Со скрипом, протирая на древнем линолеуме широкую полосу, дверь отворилась и явила за собой бескрайнее сверкающее пространство о котором Константин, с самого начала этого безумного дня не переставал втайне вздыхать.

Он сделал шаг и жгучий ветер свободы дунул ему в лицо, заставив прищуриться от едкой, мелкой пыли, которую игривый воздушный поток вздымал с верхушек одиноких барханов, что примостились в кольце угрюмой каменной породы, как редкие животные в клетке зверинца.

Курьер огляделся – он снова был одет в знакомый по снам непритязательный костюм – вытертые джинсы с псевдомедными заклепками, куртка из кожзаменителя сделанная в далекой экзотической Турции, да тяжелые ботинки на толстой подошве – яркой и глупой молодежной окраски. Непрозрачные очки в толстой пластиковой оправе давно вышедшие из моды и защищавшие глаза от палящего солнца торчали из правого верхнего кармана.

Впереди лежала земля – пустынная и унылая, она хранила и пестовала свои горькие воспоминания, что лежали на ней подобно тяжелой серой печати. Что-то случилось здесь – давным-давно, что-то нехорошее, прошедшее по окрестным холмам подобно бешеной буре сметая все следы мира и процветания.

Впрочем, скорее всего и до катаклизма, эта обитель уныния не могла похвастать особым богатством.

Константин шел вперед, километр за километром, его привычные к ходьбе ноги почти не знали усталости. Палило солнце, слабый ветерок гонял по каменистой почве скомканные шарики промасленной оберточной бумаги, а вокруг валялся техногенный мусор – остатки ныне сгинувшей цивилизации – всяческого рода железки, пружины от задней подвески «жигулей», смятые жестянки «кильки в томате», будильники «слава» и «полет» – все без стрелок, алюминиевые ножи и вилки с таинственной надписью «нерж», чугунные олимпийские мишки с улыбками идиотов, стальные календари-перевертыши с навеки застывшим числом тринадцать, да битые бутылки из-под портвейна «агдам» и «солнцедар».

Где-то здесь, в глубинах этой негостеприимной земли скрывался вход, нет, скрывались врата, выход в подъезд номер один, где могли быть еще живые люди – потерянные, дезориентированные, испуганные за свою жизнь и свой рассудок.

О том что он, в сущности, находится в одной из квартир, Полякову напоминали только изредка встречающиеся одиноко стоящие стены – остатки обрушившихся домов – оклеенные одинаковыми безвкусными обоями в розовый цветочек.

Через два часа он достиг утлой деревеньки расположившейся в угрюмой, похожей на кратер котловине. В наспех собранном из разнокалиберных гнилых бревен бараке трое обросших, бомжеватых личностей, напряженно слушавших молчащий картонный динамик, неприветливо зыркнули воспаленными глазами на Константина и на его вопрос о ближайшем крупном городе, махнули рукой в сторону встающего солнца. Помимо солнца, в том направлении, должен был находится город Сарайск – самый большой (и единственный) культурный центр этих познавших беду земель.

До Сарайска курьер добирался еще часа три, сначала пешком, а потом на пронзительной скрипящем средстве местного сообщения – потерявшем цвет кузове «запорожца» поставленного на тележное основание, в который была запряженная старая кобыла по кличке Манька.

Владелец транспорта, пьяный и веселый дедок Николаич, всю дорогу тешил Полякова последними новостями столичной жизни, густо мешая их с немудреными, душевными наставлениями.

– Ты сынок, как в городе-то окажешься, ты рот не раскрывай – не ворона, чай. Враз облапошат – это у них мигом. Со стервятниками не связывайся, божество почитай, а как прижмут – деньги отдай. Деньги, они – тьфу, жисть важнее. И оружие на виду не носи – обидеться могут и головенку тебе снесут.

Впрочем, применить на практике полученные знания, Поляков так и не смог. Въезд в Сарайск им преградила неряшливо собранная из шиферных листов пограничная будка с прилагающимся полосатым шлагбаумом. Поверх будки, меж двух бетонных фонарных столбов, трепетала на ветру алая растяжка с коряво выписанными буквами:

«Автоматическая КПП. Предъявите документ». Судя по всему, на всем посту автоматическим являлся только древний как небо АК-47 в руках подошедшего пограничника.

Страж порядка хмуро смотрел на подъезжающий экипаж, переминаясь выглядывающими из-под длинной линялой шинели кроссовками «адидас». Проверив захватанный документ, полученный от Николаича, пограничник воззрился на Полякова с нехорошей заинтересованностью и показал дедку три поблескивающие медью монетки. Что значила сия пантомима курьер спросить уже не успел, потому что Николаич, не с того не с сего, хакнув, опустил на голову Константина недопитую в пути бутылку «южной полночи». Полночь, не замедлила наступить.

– Ну, проснись, соколик! – сказал тьма, – тебе чего тут надо, а?

Константин поднял голову и тупо уставился на говорящего. Мысли путались. Чем-то Полякову была знакома эта обрюзгшая рожа, на которой явственно отпечатались все многочисленные пороки предков.

– Да ты приди в себя, – повторил этот тип, похлопывая по изрисованной поверхности древней, рассыхающейся столешницы, – давай, новый день настал.

Видно этого не было – они находились в очень тесном закрытом помещении. Курьер скосил глаза на унылые некрашеные стены с полинявшими от времени ломкими постерами «безумного Макса» и рисованными плакатами к фильму «первая перчатка». У единственной двери обретался еще один солдат в вытертой шинели без знаков различий и в ярком пластмассовом хоккеистском шлеме. Автомата воину не дали и он довольствовался остро заточенным прутом арматуры.

Помимо солдата и потасканного типа комната была полна древними подшивками газеты «советский спорт» за октябрь 79ого года. Поляков вновь уставился на зачуханного и тотчас узнал его.

– Я в Сарайск шел, – сказал Константин рассудительно, – никаких претензий ни к кому…

Говорят, у вас здесь есть врата.

– А то! Есть, конечно, – довольно улыбнулся зачуханный, – врата есть, а вот со спортивным просвещением у нас плохо. Не идет народ в спортсмены, что ты будешь делать!

Короче, я хан Юрик. Я здесь главный судья, тренер и комментатор. В общем, я здесь самый-самый.

– Вон куда забрался, – пробормотал Поляков, – ну, хорошо, ты – тренер. А я то, для чего тебе нужен?

Хан Юрик довольно заулыбался и невежливо ткнул в Полякова грязным кривым пальцем:

– Я ж грю, в спортсмены не идет никто, демоны! Умные все стали, итить их! Как что – прячутся. А у нас с каждым поколением все более хилый народ рождается. Своих скоро и брать перестанем. Вот и приходится пришлых ловить, да спортсменами делать.

– Так тебе спортсмен нужен? А кто сказал, что я тебе в спортсмены пойду?

– Ты вона какой здоровый, – сказал Юрик, с ухмылкой, – выдержишь долго… может быть даже до конца дойдешь! А кто сказал? Тебе ведь во врата нужно? Так они заперты все равно, кого попало туда не пускают. Меня только, да победителей Эстафеты.

– Что еще за эстафета?

– О, демона вошь! Эт-та, братец наше главное культурное событие года. Спортивное состязание и религиозный праздник! Рассказывать тебе о нем не буду, сам увидишь, но народ это любит, обожает. Ну что, пойдешь ко мне спортсменом?

Поляков посмотрел в бегающие глаза хану Юрику и не увидел там ничего кроме провинциальной хитрости и немалой доли жестокости.

– У меня есть выбор? – спросил курьер.

Юрик широко улыбнулся и кивнул солдату у дверей. Тот встрепенулся, дернулся как заводная машинка, и с диким воплем метнул свое копье в сторону остолбеневшего Константина. Арматура просвистела у самой головы курьера и с грохотом на четверть вошла в плакат «первой перчатки», продырявив черно-белую голову нарисованному боксеру.

Оказавшейся свободной рукой солдат нервно взмахнул в воздухе и неумело отдал честь.

– Я согласен, – быстро сказал Поляков, как только обрел дар речи.

– Ну и ладушки! – посветлел лицом Юрик, – будешь моим спортсменом, и демона только кобенился? Пройдешь – сам тебя во врата отведу! А не пройдешь – звиняй, брат, тогда тебе уже ничего не надо будет… Ну, бывай, побегу утрясать в министерство. А ты пока в себя приходи, как надо позовут.

Хан Юрик поднялся из-за своего стола – оказалось, что на самом-самом нацеплен грязный до невозможности синий комбинезон, поверх которого обретался однобортный пиджак с алым флажком на лацкане. Завершал картину многоцветный ремень с олимпийской символикой.

Хлопнула дверь и Поляков остался один. Солдат покопался за пазухой и вынул кухонный нож с синей пластиковой рукояткой. За стенами комнаты раздавались смутный низкие звуки – как будто там работала тяжелая техника или плескались волны неизвестного моря.

Константин некоторое время думал что будет, если он сейчас попытается выдрать арматурину из стены, но оценил глубину погружения снаряда и смирился.

Как и обещалось, через два часа за ним пришли. Угрюмые люди в полосатых пиджаках и вытянутых на коленках тренировочных штанах вытолкали курьера из комнаты и провели по узкому, короткому коридору. Скрипнула дверь и в глаза Константину брызнуло солнце.

Он ошеломленно поморгал, а в уши в это время вливался мощный, многоголосый рев, которые может издавать лишь штормовое море и пришедшая на аутодафе толпа. Глаза привыкли к жаркому сверканию и Поляков ошеломленно огляделся.

Судя по всему, после Катаклизма от Сарайска осталось не так много – потресканная пятиэтажная хрущоба, с закопченными стенами и перекрещенными бумагой окнами в окружении живописных развалин и кое-как собранных из жести унылых бараков. В результате пятиэтажка внушительно возвышалась над всем городским пейзажем, как последний островок сомнительной цивилизованности.

Чуть в стороне от этого местного небоскреба, минуя загаженный двор, где на вросших в землю каруселях сушилось тряпье, когда-то располагалась спортплощадка, а сейчас было странное нагромождение не сразу поддающихся идентификации предметов. Размеченная позывными «старт» и «стоп» асфальтовая дорожка убегала на шестьдесят метров, а далее, проломив ржавый забор, сворачивала на чудом сохранившуюся улицу.

В основании дорожки громоздился донельзя нелепый помост, собранный из подручного хлама и покрытый кумачового цвета материей с неким подобием занавеса и одинокой ржавой стойкой для микрофона без микрофона. Чуть дальше, в самой середине асфальтового поля для игры в футбол, окруженное блестящими ступенями из неровно обколотых мраморных плит, вырастало донельзя уродливое сооружение явно религиозного толка. С нарастающим изумлением Поляков узнал в нем кузов ассенизаторского грузовика с прилагающейся гидравликой и порядковым номером, украшенный самодельными бумажными цветочками и вырезанными из картона самодельными же гирляндами в виде вереницы кособоких утят.

Два огненно красных транспаранта, обрамляли площадку с двух сторон. На той, что у дома было написано: «О, Сор – ты мир!». На той, что напротив: «О, спор – ты мертв!»

Между транспарантами находилась толпа – донельзя пестрая, смеющаяся, кричащая, поющая и матерящаяся на все голоса. Большинство людей было одето в страшный сон всех кутюрье мира – в основном превалировали ватники, шинели без нашивок, заношенные до крайности пальто и футуристического вида образования из предметов быта. Народ вопил и кидал в воздух шапки, кепки, панамы, каски и шлемы.

Как раз в тот момент, когда Поляков появился на свежем воздухе, четыре громкоговорителя по углам площади трескуче откашлялись и с энтузиазмом грянули:

Все выше и выше и выше, Несет нас мотор наших птиц…

Народ взревел, по углам площади звучно громыхнули минометы, в воздух взвились десятки шаров однообразного серо-черного цвета и на сцене появился ведущий. Песня оборвалась и репродукторы выдали мощное хардроковое приветствие.

Как нетрудно было догадаться, вел представление хан Юрик. Только теперь он был облачен в умопомрачительный больничный халат с нашитыми стальными ложками и блестящий на жарком солнце шлем пожарного. От одного его вида хотелось закрыть глаза и больше их не открывать. Юрик экспрессивно взмахнул руками и, вцепившись в стойку без микрофона, крикнул:

– Привет, Сарайск!! Как дела!!

– АААААА!!! – отозвалась толпа.

– Как дела, я спрашиваю?! – выкрикнул Юрик, голос его пер из динамиков подобно реву.

Народ неистовствовал. Из толпы вылетело два десятка штопаных носков и темно-синий рабочий халат, осевший на правом сапоге Юрика. Тот широко и безумно улыбнулся.

– Хорошо, да?! Ну тогда ДА НАЧНЕТСЯ НАШЕ ШОУ!!!

– АААААА!!! – надрывалось человечье стадо. Наиболее экзальтированные пытались залезть на сцену к Юрику, но были скинуты угрюмыми солдатами в разнобойных шинелях. Из громкоговорителей вновь грянула бравурная музыка.

Пока длилось вступление, два мрачных солдатика вели Константина к беговой дорожке, упирая ему в спину древнюю двустволку четырнадцатого калибра. Вокруг бесновался народ – лица были искаженны, глаза выпучены, изо рта брызгала пена. Спазматически дергаясь, они тянули скрюченные руки в направлении сцены. Справа от Поляков женщины в одинаковых оранжевых бытовках слитно вопили «Юрик, мы тебя любим!!!» и махали сделанными из покрашенной мешковины флажками.

Поляков же на сцену не смотрел. С брезгливым удивлением он пялился на своего соперника, который уже топтался на своей полосе беговой дорожки. Осунувшийся, в рваном синем комбинезоне с затертой эмблемой, это без сомнения был Плотный. В ожидании старта он разминал ноги в потерявших цвет кедах из парусины.

– Слышьте, вы!! – выкрикнул Юрик, страстно обнимая стойку, – сегодня у нас Эстафета!

Третий этап! Двое уже на старте – ВЫ ХОТИТЕ ВИДЕТЬ, КАК ОНИ ПОБЕГУТ?!!!

– ДААААА!!! – заорали благодарные слушатели и на занявшего стартовую позицию Полякова обрушился град бумажных и пластиковых цветов, некоторые из которых были весьма увесистыми.

– Эти двое – молодые таланты! – кричал Юрик, – надежда нашего спорта!! Гордость, Сарайска и пустынных земель!!! Они чемпионы!!! ЧТО ВЫ ХОТИТЕ ИМ СКАЗАТЬ?!

Людской вопль был оглушительным, разразилась настоящая буря эмоций, все кричали, надсаживались, самые экзальтированные стали набрасываться на соседей с кулаками.

– ПОБЕДИТЕЛЬ ПОЛУЧАЕТ ВСЕ!!! – рявкнули зрители. Плотный, покосился на Константина со злобной насмешкой. Он явно собирался победить.

– ДА!!! – возвестил Юрик, – Это так! Победителю – слава, побежденному – смерть! Но перед тем, как мы начнем состязание, давайте же отдадим почести тому, без кого все это не могло произойти! Восславим нашего кроткого бога!!! Ну! Три-четыре!!!

– СОР!!! – выдохнуло разом несколько тысяч глоток, – О СОР – ТЫ МИР!!! О СПОР – ТЫ МЕРТВ!!! САРАЙСК! ЮРИК! МЫ С ТОБОЙ!!!

– Принесем же почести Сору – нашему божеству, Богу Праха и Гниения Без Которого Ничего Бы Не Было. Принесите агнца!

Народ раздался в стороны, как вода расступается перед быстрым судном. Двое солдатиков в милицейских шинелях тащили связанную овцу, размеры которой превосходили всяческие границы. Тварь весила килограммов восемьдесят и яростно вырывалась. Надрываясь, солдатики протащили создание мимо сцены с почтительно замершим Юриком и вскинули на мраморные ступени алтаря. Только теперь Поляков заметил, что облезлом боку контейнера пришпилен крупный рекламный щит, на котором была изображена известная фотомодель в дорогой норковой шубе и кривым ритуальным ножом в руках. Над тысячедолларовой голливудской улыбкой дивы игривыми золотистыми буквами было написано: «красота требует жертв».

Агнца доволокли до ступеней и с грохотом обрушили в украшенный бумажными цветами мусорный бак. Овца забилась, пытаясь высвободиться, но это ей было уже не суждено.

– СОР! – мощно выдохнул Юрик, – Из праха мы пришли в прах и уйдем! Сор – ты держишь все и без тебя бы ничего не было! Прими же нашу жертву, чтобы у нас все было!!!

– ЧТОБЫ ВСЕ БЫЛО!!! – выкрикнула толпа и затихла. Медленно и торжественно Юрик нажал потайную кнопку и бак, отчаянно скрипя, стал возноситься к вершине контейнера. Голова брыкавшейся овцы на миг появилась над срезом бака. С ней, что-то явно происходило – она деформировалась на глазах, пасть ее перекашивалась, уши съезжали на одну сторону.

Когда бак вознесся на максимальную высоту, жертвенное животное нарушило молчание.

– Братцы!! – выкрикнула овца слезливо, – Братцы, не губите!!! За что, товарищи?! Я же не виноват, что проиграл!! Я не хочу! НЕЕТ! Снимите это с меня! Снимите!!

– Сор милосердный, – торжественно сказал Юрик, – прими нашу скромную жертву.

– Аааа!! – заорала овца, раздирая собственную шкуру, а потом вместе с баком обрушилась в недра контейнера.

Секунду ничего не происходило, а потом внутри стального кузова заработал электродвигатель, прессуя накопившийся мусор. Некоторое время агнец глухо орал из-за толстых стенок, а потом затих.

– Сор принял жертву! – возвестил Юрик и молитвенно простер руки к контейнеру.

Толпа отозвалась единым рубленным выкриком: «Сор!» и вновь стихла. Все взгляды были устремлены на контейнер. Поляков кинул быстрый взгляд на Плотного и обнаружил, что тот, вместо контейнера со злобным ожидание смотрит на него.

– А сейчас, главная часть нашей сегодняшней программы! – обронил Юрик в затихшую паству, – они уже близко! Смотрите! – и он резким жестом указал куда-то за спину Полякову.

Ожили репродукторы и излили из себя первые негромкие наплывы Вагнеровского «Полета валькирий». Все смотрели теперь назад – глаза широко раскрыты, в них застыло напряженное ожидание. Под набирающую мощь музыку из-за дальнего барака появилось две шатающиеся фигуры, за каждым из которых тянулось по странному, чрезвычайно длинному хвосту.

– Они идут! – вымолвил Юрик и толпа коротко вздохнула.

Поляков потоптался на месте и, приготовился бежать. Фигуры приблизились, хромая на обе ноги. Они явно направлялись к участникам. Плотным развернулся лицом к бегущим и злобно скривился. Константин внутренне собрался.

Марафонцы миновали хрущобу и оказались совсем рядом. Тот, что был справа, побежал к Полякову. Курьер увидел как смертельно устал бегун, как он хрипит и задыхается. Он был мертвенно бледен. С нарастающим изумлением Константин увидел, что несчастный несет в сведенных судорогой руках древний дисковый телефон из черной пластмассы. Длинный шнур выходил из аппарата и исчезал вдали.

Бегун достиг стартовой отметки и судорожным движением кинул телефон Константину:

– Донеси… – прохрипел марафонец, – не подведи… приказ должен быть выполнен… – и он без сил повалился на асфальт. Ноги его дернулись и он замер. Толпа взревела и в тот же миг минометы выпалили еще раз над самым ухом, отчего, не ожидавший этого Поляков чуть было позорно не распростерся на земле в самом начале гонки. А когда он поднял инстинктивно вжатую в плечи голову, то увидел, что Плотный уже вовсю бежит.

– Поооошлииии!!! – взревели динамики, и Константин Поляков побежал.

Бежал не торопясь – экономил дыхание, силы должны были понадобиться позже. Проклятый телефонный провод путался под ногами. Чуть впереди столь же не торопливо трусил Плотный, изредка оборачиваясь и меряя противника уничтожающими взглядами. Он тоже тащил телефон, но не черный, а темно-коричневый.

Первая полоса препятствий оказалась несложной – ряд уличных заграждений из полосатого дерева. Поляков перепрыгнул их сходу, следя, чтобы не зацепиться шнуром. Дальше длинное бревно над канавой полной битого стекла. Плотный уже бежал впереди. Константин вскочил на мостик, и, балансируя, телефоном быстро одолел препятствие.