Депрессия, роботы и один велосипед

На меня не реагировал.

– Здравствуйте! – громко сказал я.

В ответ я не услышал ничего, кроме сопения и шороха веника.

– Здравствуйте! Вы можете сказать мне откуда эти роботы?

В ответ он вроде бы что-то сказал себе под нос. Я подошёл вплотную к нему и повторил вопрос ещё громче. Он ответил тоненько и монотонно:

– Из клиники. Конечно. Из клиники. Конечно, из клиники.

– Какой клиники?

– Из центра психического здоровья. Из центра психического здоровья..

Я сделал несколько шагов назад. Откуда взялся сам уборщик – у меня было мало сомнений. Из той же клиники. Я стал кусать ноготь, думая, что предпринять дальше. С сумасшедшими я разговаривать не умел. Так что из четырёх стратегий у меня осталась одна: кусание ногтя.

Человек закончил подметать и поставил веник в угол. Потом оглядел стеллажи и тоненько заскулил. Я вздрогнул, потому что не мог понять, что его смутило. Уборщик потоптался на месте, а потом кинулся к полкам и принялся переставлять роботов. Быстро и чётко, как расставляет фигуры опытный шахматист перед началом партии.

Закончив, он вышел. Я двинулся было за ним, чтобы проследить, но что-то меня удержало. Слежка ни к чему хорошему меня ещё не привела. Я остался стоять у дверей гаража, наблюдая как сгорбленная фигурка, семеня, удаляется в парк. А потом вернулся в гараж. И тут – с первого взгляда на стоящих в новом порядке роботов – я заметил то, чего не замечал раньше.

Они были разных сортов. Или, если можно так выразиться, выполнены в чуточку разных стилях. Как если бы их лепили из пластика и раскрашивали разные люди. Некоторые сорта были в одном экземпляре, некоторые – в нескольких.

Я почувствовал коротенькое ощущение удовлетворения: как будто я был в игре, где надо перемещать фигурки так, чтобы одинаковые становились в ряд и исчезали. Теперь, когда уборщик расставил одинаковых роботов в ряд, что-то прояснилось. Или – по крайней мере – теперь я смогу перейти на новый уровень. Может быть.

Я опять закопался в данные, которые удалось наскрести из электронных мозгов. Но на этот раз разложил все находки по папочкам. Выяснилось, что и здесь есть порядок: если в робота были заложены координаты, то в тушках «одного стиля» находились координаты одного и того же человека.

Начав играть в компьютерную игру «три в ряд», трудно её бросить, особенно когда ходов осталось мало, а конец уровня маячит перед носом. Я, как человек, залипший в смартфоне, смутно осознавал, что прошло уже до чёрта времени, давно пора отложить игру в сторону и заняться делом. Но эти мысли были на краю сознания, а в основном голова моя была наполнена загадкой, которая вот-вот должна была разрешиться из-за того, что я нашёл какую-то закономерность.

Один из адресов оказался оказался адресом психиатрической клиники. А один из роботов этой же группы появился у меня уже после того, как я нашёл гараж. И ещё: один из роботов этой же группы сбежал на свободу в тот день, когда я, экспериментируя, беспечно включил нескольких.

Я решил, что раз первый визит робота к этому человеку уже состоялся, то можно нанести ещё один. Хуже не будет: либо тот робот уже сделал нечто непоправимое, либо этого человека моими роботами не напугать.

И вполне возможно, что бояться следует как раз мне. Привиделся такой сценарий: я нахожу этого человека, сидящего в психиатрической клинике (суровое здание за бетонным забором с проволокой), он поднимает на меня дикий взгляд, щёлкает пальцами, и робот, повинуясь, разворачивается ко мне. Моё лицо трескается, как фарфоровая чашка, и я медленно подхожу к окну, чтобы прыгнуть оттуда вниз головой.

Как технарь я не очень-то верил, что роботы могут излучать что-то губительное для мозга. Да и не было у них внутри никаких излучателей. Но всё же я не психиатр, и мне было немного жутко. Да что уж там: иногда совсем жутко.

Но остановиться я не мог.

Бывало, когда М*** приходил ко мне в очередной раз с коробкой под мышкой, я говорил: «Добрый день. Это снова вы?». А он отвечал «Конечно. Охота пуще неволи». Я не придавал значения этой странной поговорке. А теперь почему-то её вспомнил. Что ж, если бывают люди, которые одержимы желаниями, то я, наверное, не худший из них.

Я перепрошил робота на ходьбу, активировал его, выпустил из гаража и отправился следом.

Идти пришлось недолго. Гараж М*** стоял возле парка, с другой стороны которого к деревьям жался милый кирпичный особнячок века XIX-го, переделанный под учреждение, вывеску которого я не успел прочитать, потому что робот спешил к адресату, как за вкусненьким. Но по всему получалось, что это и есть та самая страшная клиника. Робот смело подбежал к двери клиники, а я струсил и остался стоять в парке – за деревом.

Робот подпрыгнул и ткнулся в звонок.

На крыльцо вышел немолодой человек в сером свитере. Он чем-то напоминал М***, но вместо седой бороды у него были седые волосы, требующие стрижки. Увидев робота, он замер.

Но к моему облегчению, не рассыпался на части и не схватился за сердце. Он чуть склонил голову и, не моргая, смотрел на механоида.

– Цып-цып-цып. Ну давай сюда. Ну давай.

У старика был сильный голос. Робот, переваливаясь, приближался к нему. Старик сделал несколько резких шагов, спустился с крыльца и схватил робота. Робот продолжил шевелиться в руках, но недолго: старик нащупал выключатель, спрятанный под корпусом и обездвижил машину. Старик сделал это уверенно, с первого раза, хотя чтобы добраться до выключателя, надо было отогнуть пластик, защищающий рычажок от случайных прикосновений, и потянуть его в нужную сторону – наощупь. Мне вспомнилось, как в детстве мой одноклассник ловил голубей и сворачивал им головы – хруст, и птица замирает.

Старик медленно выдохнул и поднял взгляд на дорогу, ведущую к двери клиники. Я увидел, как его лоб перечеркнула морщина, а уголки рта опустились, как будто он действительно убил голубя, но тот успел больно клюнуть. Старик внимательно осмотрел дорогу, потом повернулся вправо и стал изучать окрестности, видимо, надеясь увидеть того, кто привёл робота. Я стал осторожно отходить назад – когда старик посмотрит влево, он наверняка увидит меня.

Дверь открылась, на пороге появилась девушка в белом халате. Старик повернулся к ней, спрятав робота за спиной.

– Кто там? Уже ушли? – спросила девушка.

– Ошиблись адресом, – ответил старик.

– Вас ожидает клиент.

– Который на четырнадцать тридцать?

– Да.

– Сейчас. Спешу.

Девушка исчезла. Старик ещё раз осмотрелся по сторонам, сгорбился и зашёл внутрь.

Я подождал несколько минут, переводя дух. Здание выглядело мирно: из парка ветром нанесло кленовые листья к крыльцу, так что подойти к нему можно было, неслышно ступая по мягкому. Старые кирпичи здания чуть обкрошились, поэтому у них не было острых углов. Всё словно бы приглашало подойти и обещало безопасность.

Я сделал три глубоких вдоха и вышел из-за дерева. Ручка двери легко повернулась, хорошо смазанный замок щёлкнул, но негромко. Внутри был пустой вестибюль, по-казённому окрашенные стены которого были увешаны объявлениями, плакатами, выписками из нормативных актов и фотографиями.

«Простите, а как я могу найти вот этого седого мужчину, у которого сейчас клиент?… Нет, мне не назначено, я просто хотел спросить про роботов, которые…»

Я почувствовал себя глупо. Ещё было непонятно, с чего лучше начать расспрашивать старика. Он спрятал робота за спину, это значит… Стоп, а что он вообще здесь делает? Якобы лечит? Я ещё раз пробежался взглядом по объявлениям на стенах.

В коридоре послышались шаги. Я сфотографировал несколько объявлений и поспешил выйти на улицу. Отойдя от здания и повернув за угол, я пересмотрел снимки. На одном из объявлений был номер телефона. Я позвонил по нему сразу же – пока не перетрусил.

– Здравствуйте, – сказал я. – Я бы хотел записаться на группу поддержки.

– …и ты лежишь, – сказала девушка, – не можешь встать, чтобы помыть посуду. Ненавидишь себя за эту посуду. Кто ты такая, до чего докатилась? Уже на простейшее не способна. Скоро мыться перестанешь.

– Извини, пожалуйста, – сказала ведущая, – я напомню: надо говорить «я», а не «ты».

– Ах, да, опять сбилась. Извините.

– Ничего-ничего, – пробормотали в группе.

– Лежу целый день. Не могу помыть эту долбаную посуду, – девушка нервно засмеялась, замолкла и стала смотреть в пол.

– Спасибо, что поделилась, – сказала ведущая, – Кто-то хочет сказать что-нибудь Татьяне?

Она оглядела группу. Я спрятал глаза. Слово взял молодой человек, сидевший справа от меня.

– Таня, у меня было такое состояние. Ты прямо очень похоже описываешь. Я бы знаешь, что хотел сказать… Есть такой момент, что ощущение усталости – оно обманчивое. Немного обманчивое. Я ни в коем случае не говорю, что ты этого не чувствуешь – парень выставил ладони – просто иногда можно начать что-то делать и уже по ходу дела обнаружить, что это легче, чем кажется. Можно встать с целью помыть одну – только одну – тарелку, а там как пойдёт…

– Да, точно, – подхватила другая девушка из группы, – и ещё, конечно, работает КБТ. Берёшь табличку… Пардон! Я беру табличку и пишу, типа, «Помыть посуду – сложность восемьдесят». Начинаю мыть, и оказывается, что она не восемьдесят, а пятьдесят или даже тридцать.

– Понимаешь, Лиз, тут ещё какое дело. Я работала финдиректором до всего этого. И эти электронные таблички у меня вот где… при одной мысли…

– Ну можно взять бумажный блокнотик, ручку…

– А я понимаю, как это бесит, – сказала третья девушка. – Ты лежишь, всё тошно, и тут: на вот, давай заполняй таблички. Пиши в клеточки. Да идите вы в жопу!…

Девушка засмеялась и закрыла лицо руками.

– Простите! – сказала она.

– Так, хорошо, – сказал ведущая. – Быть может, ты что-то скажешь, П***?

Она посмотрела на меня. Все посмотрели на меня.

Я не был готов к вопросу, потому что был занят тем, что пытался найти во всех этих разговорах объяснение истории с роботами. Депрессия – я почитал про эту болезнь. То, что говорили эти ребята, было понятно, хотя я с трудом представлял себе это состояние. Но оно укладывалось в прочитанное. Должно было быть что-то ещё, что выбивалось из общей картины и могло вывести меня на роботов. Могли ли эти мои роботы атаковать человека, сделать так, что тот не может встать и помыть посуду? Причём целого финдиректора.

– Я пока помолчу. Можно? – сказал я.

– Конечно. Но если что-то хочешь добавить к нашему обсуждению, не стесняйся.

Я кивнул.

«Надо будет хоть что-то сказать», – подумал я.

Девушка, которая предлагала заполнять таблички, решила взять реванш:

– Ну и записываешь тоже эту мысль: «Я ничтожество, даже посуду не могу помыть», а рядом пишешь «Я не ничтожество, я просто болею. Это временно». И тебе сразу становится легче. Пардон! Мне сразу становится легче. Что я хочу сказать: депрессия это замкнутый круг, верно?

– Самоподдерживающийся цикл, – сказал парень.

– Ну или так. И рвать его нужно в любом удобном месте. Если ты не можешь… если я не могу пойти на работу, я считаю себя ничтожеством. Если я себя считаю ничтожеством, я чувствую себя ещё хуже, и у меня ещё меньше сил. Так по спирали и скатываюсь к тому, что не могу зубную щётку поднять. Но стоит только сказать себе, что я не ничтожество – спираль идёт в другую сторону. Лучше написать, конечно.

– Не представляю, как я выйду на работу. Да и зачем? Я проработала несколько лет на этой должности, ничего больше не видела, кроме этих табличек, а потом просто уволилась, потому что не могла продолжать.

– Я тоже думаю, – вклинился я, – зачем? Я работал программистом. А потом… я сидел, водил мышью по коврику и чувствовал, что рука становится тяжелее и тяжелее.

Кто-то кивал, кто-то смотрел с сочувствием, кто-то не смотрел на меня вовсе. Я осмелел и добавил к рассказу кое-то из прочитанного:

– Я стал просыпаться по ночам от чувства… как бы его описать. Как будто опаздываю на поезд. На самый главный поезд в жизни. Весь в поту. И я не понимаю. Вроде бы беспокойство за будущее – это важное чувство. Оно заставляет меня что-то делать. Но оно такое сильное, что парализует.

Ведущая кивнула.

– Самое плохое, что никто не понимает меня, когда я рассказываю… – добавил я.

– Но все считают себя знатоками, – грустно добавил парень из группы и все закивали.

– Спасибо, П***. Кто-то хочет что-нибудь сказать?

Любительница таблиц сказала:

– Когда паника очень сильная, можешь взять блокнотик и отмечать силу эмоции по шкале от одного до десяти. Каждые три минуты: сначала было восемь, потом семь, шесть, четыре… Эмоция пропадает просто потому что за ней наблюдают.

Парень добавил:

– Я читал, у буддистов тоже практики построены на внимательном наблюдении за внутренним миром. Попробуйте сесть неподвижно и просидеть час. Рано или поздно у вас невыносимо засвербит где-нибудь за ухом. Можно почесаться. Но можно и понаблюдать за тем, как свербит, где свербит, что именно свербит. И как оно постепенно проходит. То же самое с печалью. С неотвязным желанием. И с гневом и жадностью.

– Можно нарисовать свою тревогу, – подсказала другая девушка.

– Спасибо, – сказал я.

«Нарисовать тревогу, – подумал я. – Что за бред!»

– А что твой терапевт говорит по этому поводу? – спросила ведущая.

– У меня нет терапевта, – я немного похолодел.

Ведущая, к счастью, не удивилась.

– Я бы всё же рекомендовала такие вещи проработать на личной терапии. Что-то случилось? Почему ты перестал работать со своим врачом?

– У меня никогда его не было.

– Хорошо. Я не настаиваю, но могла бы порекомендовать хорошего специалиста.

Встреча закончилась, все попрощались и вышли из комнаты, я остался в коридоре, сел на скамейку и стал перешнуровывать ботинки. Левый, потом правый, потом снова левый – люди всё не расходились. Потом решил, что если я просто буду сидеть, то это будет менее подозрительно. Здесь не задавали вопросов. И я просто оставался на скамейке, пока коридор не опустел. Тогда я встал и не спеша прошёл в одну сторону, потом в другую.

Одна из дверей была открыта – кто-то, видимо, проветривал свой маленький кабинет, потому что была открыта нараспашку и форточка. Я заглянул внутрь – к одной стене жался старый дешёвый диван из Икеи, у другой был заваленный бумагами и книгами стол. Дальнюю стену занимали полки, забитые книгами и разными мелкими игрушками.

– Вы что-то хотели?

Я подпрыгнул. Это был голос старика. Он направлялся в этот самый кабинет, но я перегородил ему дорогу.

– Вы записаны? На какое время?

– Нет, – сказал я, – не записан. Но хочу… То есть… мне нужна личная терапия.

– Вы были на группе?

Я кивнул.

– Хорошо, только вам нужно всё же к администратору сперва. Но раз уж вы здесь, то давайте быстренько согласуем время приёма. Администратор всё равно полезет в мой календарь.

Старик жестом пригласил меня в кабинет, и я прошёл. Врач прошёл следом, опустился в кресло и ткнулся в компьютер.

– Следующий четверг? Первая половина? – спросил он.

– Хорошо, – сказал я.

Старик поднял голову и посмотрел на меня. Это был странный взгляд. Он не рассматривал меня с головы до ног, но глядел пристально. Я чувствовал, что его мысли не заняты ничем, кроме меня. И потому он свободно читает обо мне совершенно всё.

Я почувствовал себя неуютно и опустил глаза.

– У вас ничего срочного, я надеюсь? – услышал я голос старика. – Хорошо себя чувствуете?

– Нет, – ответил я. – Меня пугает это. Очень пугает.

На столе среди прочего лежал серый предмет, напоминающий формой то ли луковицу, то ли яйцо.

– Что это? – спросил я.

– Вы видели это раньше? – спросил старик, продолжая меня изучать.

– Нет.

– Хорошо. Я было подумал… когда вы стояли в парке у клиники, не решаясь зайти, то как раз могли встретиться с… ну ладно. Присядьте, пожалуйста. Это… сделал один из пациентов. Как по-вашему, на что похоже?

– На работы художника М***.

Старик поднял брови.

– Вы его знаете?

Я не знал, что ответить, и сделал неопределённый жест ладонью.

– А вы? – спросил я.

– Да, кстати, что он сейчас делает?

– Он умер.

– Ах вот как. Когда?

– Два месяца назад.

Старик потёр лоб. Он о чём-то крепко задумался, мне даже показалось, что на полминуты забыл о моём существовании.

– Как странно! Так вы его знали? Почему вас-то пугает эта штука?

– Хотел бы я знать.

– М*** вам не рассказывал о своих идеях?

– Нет. Ну то есть, да. Что добро и зло существуют сами по себе как поля. Всё такое.

– А с грустью ласково обращаться не учил?

– Э-э-э. Что?

– Вижу, что нет. Так вы его ученик?

– Как сказать… Помощник.

– Простите, я быть может, глупость скажу… вы точно здесь за консультацией?

– А вы точно… психотерапевт?

Старик расхохотался, а потом вместо ответа указал на диплом, висящий на стене в рамке.

– Извините, я не над вами смеюсь. Раз уж вы упомянули имя М***… Давайте так: я расскажу вам о некоторых наших с ним делах. Быть может, вы что-то для себя проясните и расскажете мне о своём с ним знакомстве. Если пожелаете. Идёт?

Я кивнул.

– М***.. Он приходил ко мне не так давно. Возмущался… Тут вот какое дело. Лет сорок назад, когда я был ещё аспирантом, М*** был популярен у молодёжи. Вот кто сейчас ходит на художественные выставки? Так и тогда никто не ходил. А М*** вдруг сделал изобразительное искусство актуальным: народ пошёл в галереи, стал обсуждать работы. Но только своё искусство. И ненадолго. Но был, конечно, большим молодцом, пока не тронулся окончательно.

– Разве он был сумасшедшим? – спросил я.

– Я его не освидетельствовал, – ответил старик с нажимом, – но общался несколько раз вплотную. Мы с коллегами позаимствовали у него идею. Он делал картины, цепляя датчики к людям. К горлу в частности. Человек мог увидеть, визуализировать свой комок в горле. Мы решили, что в этом есть терапевтический потенциал. Буддисты веками учат наблюдать за внутренним миром и многие проблемы решают именно тем, что изучают свои эмоции долго и пристально.

Проблема в том, что мало кто готов наблюдать за своей психической механикой по часу в день. И мы стали изобретать различные техники. Ещё когда я учился, у нас в арсенале был приём: попросить человека нарисовать свою депрессию, свою печаль, свой страх, свой комок в горле. Теперь мы смогли показать этот комок на экране. Распечатать. Человек мог поговорить со своим комком. Выслушать свою печаль, а не глушить её. А мог сжечь распечатку. Мог сделать самолетик и запустить с балкона в парк. Отправить письмом за океан. Это неплохо помогает, когда работаешь с большим депрессивным расстройством, особенно тревожного спектра.

Потом мне пришла идея печатать модели комков на 3D-принтере. А потом и… ну и…

Он взял со стола серый комок и показал мне.

– А-а-а, – сказал я.

– Именно. А вы что думали?

– Я не знал, что и думать. Ломал голову.

– Давно ломали?

Я понял, что нет смысла юлить.

– Тут вот какое дело… – сказал я.

И выложил всё с самого начала. Психотерапевт застыл, как будто я накладывал ему гипс на руку, а он не шевелился, чтобы не мешать.

Когда я дошёл до конца, он кивнул и с видимым удовольствием сменил позу.

– Прогуляемся в ваш гараж?

Не дожидаясь ответа, он взял шляпу и направился к выходу.

– Я привык что люди мгновенно узнают свой комок. У каждого он особенный. Человек бессознательно формирует это изображение под себя. Комок похож на его печаль. Печаль, тоску, сожаление, душевную боль, подавленность, апатию, грусть, меланхолию, скорбь, огорчение, отчаяние, безысходность, уныние, горечь.

– Вы знаете много грустных слов.

– Это профессиональное. Так вот, мы придумали эту технику: создавали эти самые комки по изображениям клиентов и давали им, чтобы те отпускали их в лес. Благо он у нас тут прямо за дверью.

Но да, вы правы: наверное, человек далёкий от нашей среды, совершенно не поймёт, что перед ним, если увидит комок. Решит, что это какая-то ходячая картофелина. Но М***… он как-то прознал, чем мы занимаемся. Он пришёл ко мне несколько лет назад.

Старик замолчал, вспоминая.

– И что же?

– Лет тридцать назад, – продолжил он после длинной паузы, – он написал стихи. Надо же, я до сих пор помню:

Он пригрозил мне, что бог нас сорвёт

Но мы ещё только зреем

Он уверял, что любой самолёт

Был в детстве воздушным змеем

Любил он всё одушевлять. Всё подряд. Так до старости эту привычку, видимо, и сохранил.

– Вы выпускали комки из горла в лес? Как-то странно звучит.

– О… Это не самое странное, чем занимаются терапевты. Видели бы вы, как у нас в городе кое-кто проводит групповые сеансы гипноза. Мне жалко пациентов. Сидит человек в трансе, а на него орут: «Рви пуповину!!! Рви пуповину!!! Рви пуповину!!!». А мы-то что.

– Но погодите. Я не специалист, конечно, но когда-то давно на тренинге слышал, что если мы отворачиваемся от неприятной эмоции, мы бежим от проблемы, и на самом деле надо принимать свои обиды, а проблемы решать.

– Всё верно. Это работает для здорового человека, а не для человека с клинической депрессией. К сожалению, единицы знают, что такое на самом деле депрессия. Но каждый считает себя знатоком. И наш общий друг тоже. Так вот: несколько лет назад этот самый М*** пришёл ко мне без приглашения и заявил буквально, что печаль нельзя так просто прогонять. Нехорошо мы с ней поступаем.

– С печалью?

– Именно. Вы знаете эти его идеи: что всё существует само по себе наподобие поля. Печаль, зло, добро, ненависть. Я, конечно, возражал ему, говорил, что печаль это эмоция, явление психики. Реакция мозга на внешние сигналы. А то что оно у нас тут на ножках бегает, ну так это терапевтическая игра. А он…

– А что он?

– Нёс какую-то ахинею.

– А, да. Это он умел.

– И, видимо, не ограничился разговорами. Но в тот день просто ушёл. Я не придал значения. Видимо, я его недооценил.

– Значит, он стал собирать выпущенные… эээ… комки в горле?

– Ха! – вдруг закричал терапевт. – Стал собирать! Не то слово! Вы не поняли ещё? Он поселился рядом с парком! Он их подбирал, как раненых птичек! Он ремонтировал их! Сколько вы говорите? Два года?

– Два года. С лишним.

– Ооо. Вы меня без ножа режете. Вы теперь мне объясните, как он их подбирал? Я, между прочим, доплачиваю дворнику, чтобы он находил их в лесу и сдавал в утиль. Не пугать же грибников, верно? И что он сделал с дворником? Подкупил? Перехитрил? А данные пациентов? Он откуда их брал? Воровал? О-о-ох.

Я не ответил. Я представлял себе, как М*** ходит этими тропинками, ощупывает их своим колючим взглядом. Быть может, поэтому у него были красные слезящиеся глаза: он целыми днями высматривал серых роботов в полутьме. Подкрадывался к опушке и наблюдал, как новый пациент отпускает свою печаль в лес. И та бежит в темноту, чтобы заблудиться и умереть, но попадает в тёплые руки М***.

Мы дошли до гаража.

– Ну что ж, – сказал я. – Вот они все. Теперь ваши.

И ясно вспомнил, что они здесь не все.

Терапевт прочитал мою мысль и кивнул.

– У меня семь давних пациентов внезапно слегли с рецидивами. Подумать страшно, что человек переживает, когда его комок в горле приходит к нему пешком средь бела дня. Я сам в первый раз чуть сердечный приступ не заработал.

– Но вы же профессионал. Вы же сами их делали!

– Терапевты тоже люди и имеют право на любые эмоции, – отрезал старик.

Я открыл гараж и мы заглянули внутрь.

На полках стояли комки. Если бы я увидел что-то подобное в художественной галерее, я бы решил, что художник псих, и тот, кто за это платит, тоже псих. Но сейчас мне казалось, что это самая красивая вещь, которую я видел в жизни. И самая грустная.

Старик посмотрел на стеллажи с роботами и покачал головой. Он огляделся, увидел стул, на котором я провёл эти дни, крошки чипсов, коробки из-под молока, мои инструменты и пакет с проводами. Глянул на меня коротко, но никак не прокомментировал увиденное. Снова посмотрел на ряды механоидов и вздохнул.

– Вот натворили мы дел, – сказал старик. – И я, и М***, и вы тоже хороши. Чёрт бы вас побрал. Зачем вы выпускали их?

– Ну… я же не мог предположить…

– Да знаю, – махнул рукой старик. – Давайте-ка от греха подальше выключим их всех. А лучше вывезем на свалку и сожжём. Что вы так смотрите?

Я пожал плечами.

– Они… Красивые. То есть, не красивые, конечно, но… как живые.

– Да, понимаю, – серьёзно сказал он. – Вам их жалко?

Я не знал, что ответить, и, к счастью, меня отвлёк колокольчик входящего сообщения. Я сделал вид, что сообщение срочное и невидящими глазами уставился на экран смартфона. Когда до меня дошёл смысл прочитанного, мне стало ещё более неловко.