Полная версия
Печатая шаг
А дюны в пустыне исходят свечой
Погряз паровоз в послезавтрашнем рейсе —
Он был поврежден в феврале каланчой,
Упавшей внезапно… Воды в ней немало
Внутри, а снаружи тем паче – вода!
И сразу, когда эта башня упала,
То, в общем, упала она навсегда.
Когда ж я увидел начала вагона,
Я радостно вскрикнул, ладони разняв —
И, вновь погружаясь в струю самогона,
Я двигаю пальцем застывший состав…
О Млечный Бескрайний Безбрежный Путище!
Ты светишь опять в вышине при луне,
И тот, кто дорогу бессмысленно ищет,
Пусть смотрит в твой лик в голубой тишине!
Я умер давно, и воскресну не скоро,
Ладонями мысленно челюсти сжав;
И голос мой, полон немого укора,
Рассеется в запахе утренних трав…
О нет! Я не буду гадать на сегодня,
Я вымазан в саже, как жалкий кабан —
Я просто доеду до станции «Сходня»
И в залу войду, поиграть в кегельбан…
Я утром и вечером в муке тщедушной,
Забыв, опоздав, отмотав до угла —
Ты лучше меня, шебутного, не слушай:
Я быстро пройду сквозь поверхность стола,
И больше не буду усталым регентом,
Который сидит на зеленом диване.
Я, ты, и она – это всё реагенты.
Реакцию будем устроить мы в бане,
Втроем погрузившись в прохладную ванну
Размером три метра, а то и четыре —
И я агрессивен впоследствии стану
Совсем не такой, как сегодня в квартире…
Я силу ощущаю очень сильно.Опять в квартире нашей бардачокИзменчивость расходится обильно —Жокей садился аж на облучок;Дальнейшее вовне покрыто мракомЯ тщетно вспоминаю телефон:Мелькают цифры, диск верчу, однако,Я так же несущественен, как он…Я так же изначально был на этомНа поприще сомнительных побед,И расцветала тёмно-жёлтым цветомТолпа людей, не евших винегрет…Обрывочки мыслей возводятся нами
На пост-постамент панацеей от бед.
Вы правы – мы глупы. От вас мы узнали,
Что значит порой озаривший ответ…
И он отвечает достаточно скупо:
«А вы не пытались окошко открыть?»
Затем обещает нашествие трупов —
Нам некуда наши огрехи зарыть,
Трудами растёт пирамида из трупов!
Ведь так мы, возможно, достигнем Луны.
Убийство ведь было достаточно крупно —
Поэтому он приспускает штаны.
Ты хочешь укрыться под сводами кельи?
Возможно, ты прав – ни к чему горевать.
Вдруг вещи всцвели в середине апреля;
Что может гармонию нам даровать?
А в данный момент мне, наверное, больно.
«Чудак» – говорит он – «ты можешь дышать,
А ты повторяешься!» Словом, довольно!
Логичности не удалось избежать.
Но Africa Nova сказала «фигово» —
И я вспоминаю прошедшую муть:
От берега сучки бежали сурово,
Как странно, что я сочинил эту жуть…
Надменный немножко, чуть-чуть многобровый…
– На последний кирпичЗаготовлен был спич,И, доверившись СМУ, без опаски,У трубы за стенойЖил ручной домовойС удивительным именем Васька.Он от света сегоНе видал ничего,Знал тепло батарей отопленья —Здесь вчера был отсосЗа ответ на вопросДомового предназначенья.Хоть неясен нам путьКоим шла его суть,Жить старался он, жизнь украшая,И хоть гланды имел,Вечерами он пел —Нежно пел он, сверчку подражая.Но не каждый душойОбладает большой —Странно Ваську жильцы оценили:Дескать, что за петухБудоражит наш слух?И его хлорофосом морили…Пресекая скандалИ в ответ на сигнал«Рыбнадзор» налетел сюда мигом:Стену разворотил,Ваську освободилИ занёс его в «Красную Книгу»…В это время верблюды, в пустыне рыдая,
(А их было штук семь или восемь,
И была с ними длинная палка литая —
Потому что настала уж осень,
И цветы отцвели, и листы полетели
Вдоль по знойной зеленой канаве…) —
Те верблюды стояли и очень хотели
Ниспослать состояние нафиг,
Что поплыл в отдаленье туманной порою,
В злом краю, где кордоны густые
Плотной сеткой легли на одно и второе,
Заглушая рыданья пустые…
А верблюды – как птицы в подветренном море! —
Горевали в печальном экстазе,
И однако весьма несомненно и вскоре
Потонул парафин в унитазе,
И возврата ему никогда нет оттуда,
И не будет отнюдь совершенно,
Потому что душа у живого верблюда —
Это время, и время нетленно!…
В лесу охуевшем птицы не спали,Кругом озверелые листья летали;Лишь слабый порыв ветерка донесется,Легчайший неслышимый шёпот —И в бешеном ритме куст затрясется:Медведей случившихся топот…Кругом превалирует сила маразмаКакой удивительный месяц!Здесь кактус вошёл в состоянье оргазма —Ей Богу, что мир стал тесен…Если обить всю деревню войлóком
И вывинтить пробки из хмурых бутылей,
Он скажет, пригладив рукой чей-то локон:
«Ну, что? Неужели вы снова забыли?
Был день, и я шел по унылой пустыне.
Я шел по пустыне, зубами стуча —
Мне холодно было: пески уж остыли,
И только виднелась вдали каланча —
И та ведь упала, я помню об этом!
Остыли пески очень сильно с утра,
И я, только солнцем горячем согретый,
Бреду по пескам, хоть упасть мне пора,
И холод пронзает озябшие кости —
Совсем я разделся, но холодно все же:
Была каланча, как последний мой мостик
В тот мир, что приблизиться ближе не может,
А я всё иду… И лишь солнце случайно
Меня хоть немного в песках согревает —
Сейчас я наполню водой этот чайник
(Что – чайник?.. Бутылка, но только кривая!)
И выпью воды, на костре подогретой,
Но дров не найти – бесконечна пустыня;
Сижу я в пустыне, курю сигарету;
Пески все с утра так ужасно остыли…
Я плавки снимаю, и кепку снимаю,
Но холодно мне несмотря и на это —
А солнце все выше… Пески остывают…
Сижу на песке и курю сигарету…
А чайник нагреть мне никак не удастся —
Я пробую снова холодную воду;
Деревне бы хоть на пути мне попасться,
Увы… Не люблю я такую погоду!
Маячит мираж каланчи неупавшей,
Хоть точно упала она – я же видел!
Но снова мне день возрождает вчерашний
Пустыня… Гляжу, будто в гневной обиде,
На башню, которая раньше упала,
Но снова стоит флегматичным миражем —
И мне ничего от нее не осталось,
Ни камня… Ни звука… Ни голоса даже.
Лишь голос мой собственный стонет, как ветер,
Который я помню, которого нет здесь
Но мне безразлично – никто не ответит,
Никто не узнает всех ужасов-бедствий,
Что возданы мне… Я наполню лишь чайник,
И буду хлебать несоленую жидкость,
Которую выпил бы только случайно
Я, если бы не был и если б не жил здесь…
Еще полчаса… Ужасающий холод
Пронзает мне душу, хоть я еще молод,
Я будто расколот – остался лишь голод
И пульс в голове, будто огненный молот…
Пустыня! Кошмар наполняет мне душу,
И разум спастись в миражах уж не может —
Вот башня все ближе… Я вижу наружу,
И то, что внутри – взгляд конструкцию гложет,
И в башне, упавшей вчера на рассвете,
Я вижу финал моего перехода —
Я словно забыл о своей сигарете
И жду с нетерпеньем второго восхода,
Пески чтоб нагрелись… Я плавки надену
И чайник наполню водой несолёной,
И вскоре дойду – и упрусь взглядом в стену,
Что кажется мне лишь стеной утомлённой,
Как я… Утомлен, и не чувствую боли
Пустыне отдал все последние силы;
Бреду по песку, как в нескошенном поле,
Как будто гуляю по краю могилы…
Я чайник налью, и воды подогрею,
И плавки надену, и станет мне лучше —
И завтра до башни добраться успею,
Я верю! Я знаю, мой случай не худший —
Лишь день простоять, и лишь ночь продержаться,
И можно расслабиться ливнем блаженным,
Я здесь, я устал непрерывно сражаться,
Я знаю, что важно, я знаю, что ценно,
Мне холодно, сердце в жестоком зените,
Холодные пальцы песок раздвигают,
И губы бессильные строчки слагают —
Я скоро умру без спасительной нити!
Мне нужен лишь час, и я буду у башни.
Она ведь упала в начале рассвета.
Рассвет не сегодняшний был, а вчерашний;
Иду по пустыне, курю сигарету…» —
Так скажет он, локон поправит обратно,
И речь после паузы долгой продолжит:
«Допустим, с утра вы увидели пятна,
И душу сомнение страшное гложет.
Но пятна (заметьте! Они голубые!)
Исчезнуть готовы лавиной вчерашней,
Но камни в тумане (довольно тупые)
Задержат лавину – но это не страшно.
Покроются пятнами сами те камни,
Покроются – станут пятнистыми очень,
Но вспомните: только что дождик недавний,
Который прошел в полчетвертого ночи,
Отмыл их от прежней пятнистой окраски,
Оставшейся здесь от вчерашней лавины.
Вы камни берёте – уже без опаски:
Они голубые лишь до половины,
И пятна покрыли их слоем красивым,
Но скоро не хватит камней, что в тумане
Маячат сурово угрюмым курсивом…
Конечно, понятно: все дело в обмане
Оптическом. Зрение часто подводит,
И пятна, что камни слоями покрыли,
Облезлых картофельных шкурок навроде,
Красны – но они голубые… Вы были
В Бердищеве хмурой сентябрьской ночью?» —
Он спросит, ресницы устало откинув,
И, будто впервые увидев воочию
Всю эту обитую мехом картину.
Продолжит: «Итак, я скитался в пустыне,
Холодной, как омут, и белой, как свечка.
В движении вещи я вижу отныне —
В вещах началась повсеместная течка.
Коль башня упала, и нет ее больше,
Я шел и терял ужасающий разум;
Пришёл. Оказался я в Западной Польше
И кто-то меня накрывал медным тазом…
О жизнь!!! (Кстати: таз, был, похоже, латунный!)
Ты стонешь, как лама в лесах Занзибара!
Нет сил отыскать револьвер полулунный
И выстрелить в лоб голубого кошмара!» —
Он скажет. – «А всё же. Вот, кстати, вам штучка:
Пропеллер чугунный, на лопасти – ручка.
Берёте, к примеру, машинный вы клапан —
Тогда начинается диск «Made In Japan»,
При этом кошмар был руками залапан.
Открытием ветра окошко открылось,
И мальчик вприпрыжку ходить начинал.
Лицо его так ненавязчиво билось,
Что даже, возможно, он был самосвал…
У меня на печке
Началася лечка
Дунул я на свечку
Всплыло три колечка
Блеяла овечка
Потому что течка.
Вряд ли хватит бритвы остроты,
Чтобы с хрипом горло пересечь,
Но явился Знак – и видишь ты
В отстраняющем мерцанье свеч:
О как бритвы блеск к себе манит,
Ближе, ближе… Свет и голоса…
Идиот проклятый вновь избит,
Руки сломанные стянуты назад —
Люди, что за счеты вы свели
Здесь со мной у этого окна?
Господи, хотя бы раз внемли
Прежде, чем оскалится луна…
Уведомлением жёлтым беспечнымТы открываешься. Ты говоришь.Люди вокруг получают увечья —Господи, важно! Ты ведь сгоришь!Видишь, безжалостным белым размахомЛес оплывает в корче стволов,Это нестрашно – публика ахает —Ready? – Oh… Yes, sir! – и я готов,Я предвкушаю такую развязку…Странно, что время на месте стоитВсё ещё… В нашей трясине вязкойПучится что-то… А он разглядит.Он разглядит, назовёт и укажет,Не затрудняясь в выборе слов,А если запнется – тогда подскажем:Нас ожидает богатый улов!…Но растекается белый деньПо потолку сквозь оконную скважину,Тело твоё не отбросит тень,Плавится в печке солдатик отважный…Прочь, уберите свиные рыла!К любым испытаниям я не готов!Это не нужно… Да что ты, милый?Скажет… Ей Богу, не нужно слов!Сколько таких вот ненужностей важных —Не переступишь, тяжелый груз…Ты к нему с просьбой – а он откажет,В зубы ему бетонный арбуз…Прыгал в балдёже Андрюша Шапкин —Блядь ему лезла ночью в кровать:Он её веником, он её тапком —Бестолку всё, ах мать твою мать…И снова опять не могу больше ждать!
Я вышел в разгон, опустившись в бетон,
Торчащий арбузом бессмысленным грузом
Из пасти, раскрытой бездонным корытом —
Могила разрыта, и память забыта;
Гранитные плиты, и грязь из гранита.
Безбрежность разбита как рваное сито —
Я лидер, я видел, как руки… и вытер…
Горящие светом бессмысленным летом
Согреты – рассветы, ответы, нимфеты,
Я буду… Упавший, как свечка и полночь
Создавший – рассудок не сможет исполнить —
Баллон… Это вентиль… Ты просто придурок.
Но только открой это время из шкурок
Убитых лососей – они молодые:
Густые, пустые, седые, седые,
Седые… Я вентиль, уставший туманом.
Он пьяный, и создан бездушным органом:
Баллон. Эталон. Перезвон эстоцина…
Я просто дубина, ты просто дубина,
Он просто дубин, как рубин – ты один, и
Картина не стала конкретным конкретом,
Конкреции смрадом женевским согреты,
О нет! Это – это, и это. Just это!
Ты был. Я упал. Ты остыл. Всё осталось.
Сначала начало мычало молчало
Сначала Сначала Сначала Сначала
Скучала торчала торчило сторчала
Alright.
И под нашей луной голубойЧудеса всеразличные множатся.Ты хотел бы остаться собой,Но наденешь чужую кожицу.Он приветствует этот миг,Для него готова отмета:По асфальту плывёт рыба сигВ суматохе жаркого лета.Облик новый ты зря надел,Невозможны черты иные —Это знают и даже те,Что испитые шеи выют.Славно пахнёт паленый асфальт,По нему ты загнанный движешься;Раз – прицел, на курок – и два,Рана мощная, не залижешься…Испарение темных струй,Крови струй бесполезно пылящихся —Тут конечно же рифма БУЙ,Какового у нас два ящика…Все же он продолжает молчать,А ведь, кажется, уж невозможно —Зря ты рот отверзаешь, крича:Я такой же, как ты, сапожник,Я хватаю стальную иглу —Куча кожи и крепкая дратва.Пауки скребутся в углуЗеленющие… Кончено… Прав ты.По утрам он вонзает взгляд —Книг навалом, и все из камня.Ты странички листаешь подряд:Сколько букв, этот город странен…Всё из камня: книги, интриги,Голоса, даже камни и злато —Изваяем из камня фиги:Их фиговость столь камневата…Ослепленье живущих букв,Вероятно, тебя не коснется.Вероятно… Отсутствие мукНевозможно! Тут Конь принесётсяС синеватым оскалом рта,Исступлённой болью задушен;Все шарахнутся – он по угламБьёт копытом, домик разрушен…Но надеялись все ещё —«Это просто наутро после,После будет порядок большой…»Только Конь вдруг явил свои кости —Обожжённую клочьями плотьДымной гарью по ветру кинул;Ссохся хлебный последний ломоть,Подставляй под удар свою спину…Белым плотным туманом день,В нём пустоты – и мы здесь жили.Он залез на дубовый пень.После пива они отлили…Ветер начал зигзагам дуть,Взрывом воздух темней и колючейВ долевой отправлялся путь —Буратино свой выебал ключик,Миг последний – узора прицелВсё спокойно и радужно минет;Нет, ты что, ты останешься цел —Он не в духе сегодня ныне…А в углах – беззвучные дыни.
Он остынет, он сгинет: смотри…
Он – в пустыне, а фонари
Красные на черном доме,
Внутри – разные… Упорным
Ветром захлебнувшись, стекаешь вниз —
Бриз, запнувшись, споткнувшись, повис —
Стекаешь… Ветром, который не знаешь,
Не знаю (никто не знает) откуда…
Светофоры: запруда в потоке, потоке, пото-
Ке. Шторы, но ты упорен.
Упорен, как буйвол, прорвавший скалы
Устало. Настало оно – сначала
Дальше… Что дальше? Купол
Из черного неба,
И звезды – ступор. Без хлеба,
Но ты
Беззвучен,
Как дыни в углу.
Отныне, и случай случай случай —
Всё, что ты можешь можешь я —
Тоже.
Падают рожи в железные бочки,Мирно растут на полянах цветочки.Съели мы плюшечку – всю, а кусочкиСдули в окошко в ночные часочки…Листики вянут, а я улыбаюсь:Радужно гляну – аллейка прямая,Тополи дружные пирамидальненькиеСолнышки кушают, словно паяльники!Мы унесемся в предверие штормика,Скинув одежду на пляже.Смотрит толпа на кретина упорненько —Я их не слушаю даже!Белые камешки дно облелеяли,Парус покрылся печалью.Вот и овечки больные заблеяли —Я вас на лодке встречаю.Встречу, родимых – пойдем не спешамшиВ нежно-туманное поле…Радость какая! Всё сосны – из замши,Хвоя испортилась, что ли…Я всё равно приветствую радостно,Здесь – просто берег лазури,Здравствуй! Раскинься в волнении сладостном,Ветер не чувствует бури.Вот и песочек и солнечны зайчики —Много ловить их не надо,Лучше сними две с полтиную маечки,Радость моя и отрада.Взором тебя обласкаю нетронутым —Берег улыбкой сияет;Встанешь потом и пройдешь по перрону ты,Маечек не надевая,Я залюбуюсь картиной божественнойВ приступе нежного шквала…Вот ты, ступив на асфальтик торжественноСледуешь мимо вокзала,Ветер несет эти длинные волосыМимо вагонов суровеньких —Лишь пассажирики медленным голосомДелают это диковинкой…Корпусом двигая плавно-лениво,Некому видеть все радости,В миг, что ты входишь походкой игривойВ здание черной громадности…Следуй за мной, дорогая – и вскореТы, как кораблик в штормующем море,Будешь рыдать в непрерывном укоре,Или в тоске…Гиря в ногах, в парусину одетый,
Скользнув по смолистой доске
В море уйду, никем не отпетый —
Чайки взметнутся в тоске.
Скорбь равнодушных суровых лиц,
Штиль, и парус поник.
Тихо недвижимо волны ниц
Пали. Умолк родник.
Белый родник просветлённых чувств,
Выпьешь – осадок на дне.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.