Калинов мост

Погадаев испытал шок. Увиденная картина перевернула в сознанье общепринятые человеческие ценности, которые, оказывается, в одних ситуациях совсем не нужны. Есть рабочая сила, которая за глоток воды и миску постного супа будет день и ночь работать в условиях болот, тайги, жесточайшего гнуса. Уже сейчас над барахтавшейся в воде биомассой, издавая звон на одной омерзительной ноте, зависла тёмная туча оводов, слепней, комаров, мошкары. Гнус ожидал выхода людей из воды.

Пантелей Куприянович с болью смотрел на женщин, утративших природное начало – стыдиться своей наготы. Они ничего не видели, не замечали, хватая пригоршнями воду, припадали к ней, как к целебному напитку, понимая, что следующего раза утолить жажду может и не быть. Другие же, насытившись водой, стирали рваное бельишко, кое-какую одежду и ею же натирали тела, очищаясь от грязи. Растирались до крови, не замечая ничего вокруг, кроме счастья ощущения воды, где можно мыться и пить её без конца и края.

– Але-е-е-е-ся, Але-е-еся! – раздался вдруг истеричный женский голос. – Где моя доченька? Кто видел? Кудрявенькая…

Обнажённая женщина заломила тонкие руки вверх.

– Она была здесь! Лю-ю-ю-ди!

– В самом деле, где девочка? Посмотрите, – пробасил бородатый мужик, стиравший пахнувший скипидаром армяк.

– Лю-ю-ю-ди-и-и, смотрите-е-е! Моя до-о-о-чь! – задыхалась женщина.

– Сидоренко, что происходит? – крикнул Огурцов, услышав вопль женщины.

– Не можу знати, товаришу помкомвзводу, зараз гляну. А ну, тримай!

Командир отделения кинул винтовку стоявшему рядом красноармейцу.

– Чого кричиш? Що сталося?

Раздвигая руками голые тела выселенцев, он, как был в форме, так и вошёл в воду по колено, потом в пояс. Приблизившись к бившейся в истерике женщина, заорал:

– Чого репетуеш, курва?

– Ребёнок, дитя моё…

– Не кричи, дура! Куди дивилася!

Сидоренко понял, что девочка ушла под воду.

– Де вона була? Хто бачив?

– Здесь, беленькая такая, кудрявенькая, – отозвался бородатый…

– Значиться, так, нырнула, – заключил конвойный. – Потягти плином не встигло, вона десь тут… Слухай мене! Розвернутися ланцюгом и вздовж берега – марш! Бригадири? Не чую команд!

– Развернуться цепью, – заорали бригадиры из числа спецконтингента.

– Щупайте дно, тело винесе на вас, – крикнул Сидоренко.

– Какое тело? – заорала мать, вцепившись в командира отделения, – Какое тело? Дай мне девочку мою!

– Гей! Акуратнише, застосую силу! – взревел Сидоренко. – Видвали вид мене! Наступив на щось…

Конвойный наклонился в мутную воду Полоя и вытянул за ножонку ребёнка.

– Алесенька-а-а-а, – заорала мать. – Убью, гад! Убью!

Она кинулась к конвоиру и вцепилась в его горло руками. Не ожидавший атаки озверевшей от горя матери, Сидоренко выпустил ребёнка из рук, не успев заслониться от обезумевшей женщины. Она сбила его с ног и вместе с ним ушла под воду. Народ растерялся, не зная, что делать.

– Помогите ему! – крикнул Огурцов. – Помогите, мать вашу!

Из-за множества голых тел ему не было видно Сидоренко, но, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией и не может ничего поделать, начальник конвоя выхватил наган и выстрелил в воздух.

– Приказываю – помогите Сидоренко!

Услышав стрельбу, люди издали истошный вой и, сбивая с ног ослабевших, женщин, детей, устремились на берег.

– За мной, на баржу, – крикнул Смирнов, верно полагая, что с неё лучше будет видна панорама событий.

Так и случилось! Местные чекисты, помкомвзвода Огурцов и Погадаев забежали по трапу на стоявшую рядом баржу, и перед ними открылась жуткая картина. Обнажённые с обезумевшими глазами люди бежали прочь из воды. Растерявшийся было красноармейский конвой, ощетинился штыками винтовок, пытаясь не допустить толпу за пределы границ, обозначенных начальником конвоя. Но поддавшиеся панике люди, смели конвойных у лодок – конечной линии разрешённой площадки и, как были, в чём мать родила, кинулись на высокий яр парабельской пристани.

– Стоять… твою мать! Стоять! Приказываю – ложись! – заревел благим матом Огурцов, стреляя из нагана вверх. – Конвой, слушаю мою команду! По врагам народа – огонь!

Красноармейцы конвойной группы, вне себя от смятения тоже, сделали нестройный залп из винтовок. Эхо выстрелов отрезвило головы спецвыселенцев, рванувших наверх обрыва. Куда там? Сообразив, что не одолеют крутизну яра, упали на землю.

– Товарищ командир роты, что делать? – опомнился Огурцов.

– Так-а-а-ак… Ни хрена себе! – растерянно произнёс Смирнов, поправляя сбившуюся на бок фуражку.

– Ты вот, что, Огурцов… Держи-ка их на мушке, а я поговорю…

– А, если порвут?

– Хм, черти… Могут, – затоптался в нерешительности чекист.

– Товарищи, товарищи, – вмешался Погадаев, – с ними, действительно, надо поговорить и убедить не делать глупостей…

– Кажется, Сидоренко то же самое хотел, – усмехнулся Смирнов, – где он теперь? Сам чёрт не знает!

– А вон – смотрите, товарищи! – кивнул командир взвода Агеев на речку.

Погодаев и чекисты обернулись. Ниже по течению в водяной воронке вращалось обнажённое тело женщины, вцепившейся в толстый загривок Сидоренко. На петлицах защитной рубахи командира конвойного отделения блестели буквы из жёлтого металла ТКП (Томский конвойный полк). Здесь же в адском кругу водоворота совершало обороты тельце девочки, нырявшее под воду поплавком.

– Багор, твою мать! Может, живой, – вскинулся Огурцов.

– Какой живой! – отмахнулся Смирнов, – язык на боку.

– Надо вытаскивать, – заметался начальник конвоя.

– Никуда не денется, достанем. С этими вот, что делать, ума не приложу? – Чекист кивнул на валявшихся в грязи обнажённых людей, – вы хотели с ними поговорить, товарищ Погадаев, может, возьметесь, а мы подстрахуем?

Смирнов выжидательно глянул на Пантелея Куприяновича. Погадаев кивнул.

– Попробую, конечно.

– Стоп-стоп, товарищи, у меня пустой барабан, – оживился Огурцов, нервно доставая из подсумка горсть патронов к револьверу системы «Наган».

– Валяй быстрей, очухаются, хуже будет, – брал в свои руки ситуацию начальник Парабельского райотдела ГПУ Смирнов.

Ему не нравилось развитие событий, за которые придётся отвечать перед начальником краевого ГПУ Калашниковым. Во всяком случае, Владимира Валентиновича придётся информировать докладной запиской о неспособности конвойной группы Томского конвойного полка ГПУ исполнять служебные обязанности. Погиб красноармеец. Вышел из-под контроля спецконтингент, что, не исключено, отразится на настроении населения и может привести к нежелательным последствиям.

– Быстрей, Огурцов, быстрей! – торопил он конвойного начальника, – товарищ Погадаев, готовы? Пойдите к ним, чтобы они видели вас безоруженным. Поговорите с ними, успокойте…

– Хорошо, хорошо, иду, товарищи.

Пантелей Куприянович направился к распластавшимся на берегу людям. Сотни обезумевших от паники выселенцев не спускали с него глаз.

– Товарищи, – обратился он к ним.

Горло перехватило спазмом. Прокашлявшись, Пантелей подошёл ближе. Смирнов поправил Погадаева:

– Они – граждане, товарищ Погадаев, граждане.

– Ага…

– Граждане выселенцы, моя фамилия Погадаев, – перевёл, наконец, дух Пантелей Куприянович, – председатель Нарымского краевого исполкома. Вы прибыли в моё распоряжение на строительство объектов…

Справившись с першением в горле, продолжил:

– Ваша группа останется работать в Парабельском районе… Мы вас разместим, обеспечим питанием и организуем уход за детьми. От вас требуется соблюдение трудового дня, дисциплины, норм санитарной гигиены… Дальше – время покажет… Сейчас, товарищи… извините – граждане, – споткнулся Погадаев на слове, – необходимо пройти пять- шесть километров к месту назначения. Прошу быть внимательными к командам конвоя и выполнять его требования. Красноармейцы люди служивые и действуют в соответствии с инструкцией и напрасные жертвы никому не нужны. Это я вам говорю, как юрист по образованию. «Что ещё сказать? – подумал Погодаев, – нечего».

– У меня всё. Товарищ Смирнов, командуйте.

– Пантелей Куприянович, вон председатель райисполкома бежит – Братков.

– Точно он! Поговорю с ним по объекту, а вы уж, товарищ Смирнов, займитесь контингентом, вечер на носу.

– Разберёмся, товарищ председатель. Огурцов!

– Слушаю!

– Поди сюда!

Представители территориальных и конвойных органов ГПУ, посовещавшись о порядке конвоирования ссыльных к месту назначения, направились к спецконтингенту.

Подошёл запыхавшийся тучный Братков.

– Здравствуй, Илья Игнатьевич!

– Ох, не могу отдышаться, Пантелей Куприянович! Здравствуйте. Что происходит? Люди голые, стрельба? Чёрт знает, что и думать!

– Здесь «чёрт знает, что» и происходит, уважаемый Илья Игнатьевич! Мне не ясно, почему вы не встретили первую партию выселенцев и не организовали её доставку к месту размещения?

– Пантелей Куприянович, мы их ждали завтра. Завтра!

– Почему не уточнили с Томском время прибытия в Парабель? – всё более раздражался Погадаев, – смотрите на них! Это работники? Нам нужны здоровые, крепкие люди, которые перенесут зимнюю стужу и будут вкалывать на морозе: валить лес, корчевать пни, выжигать пастбища, осваивать посевные поля. Так надо!

Склонный к полноте Братков, развёл руками.

– Больше не повторится, товарищ Погадаев, учтём!

– Куда вы денетесь? – усмехнулся Пантелей Куприянович, – пойдёмте, посмотрим условия перевозки людей в этих «калошах», – кивнул он на пришвартованные к берегу баржи.

Между тем местные чекисты, обсуждая событие, связанное с потерей контроля над ссыльными, справедливо полагали, что ЧП, в том числе и смерть командира конвойного отделения, произошло на их территории, значит, Смирнову отвечать перед начальством за их гибель. Начальник районного ГПУ верно оценил обстановку и, недолго думая, взял управление в свои руки.

– Огурцов, наше руководство с твоим контингентом переговорило. Надеюсь, поняли! Без истерик командуй: всем – встать, одеться и через десять минут быть готовыми к движению колонной. Красноармейцев расставь таким образом, чтобы исключить возможность шмыгнуть в тайгу или болото. Это бесполезный номер, не порвёт медведь – сдохнут от гнуса – так и объясни им. Понятно выражаюсь?

– Так точно, товарищ командир роты!

– Если понятно, действуй!

Начальник конвоя оживился.

– Есть вопросик…

– Слушаю, Огурцов.

– Полагаю, что вы доложите по начальству о происшествии… Понятное дело: гибель командира отделения, выход ситуации из-под контроля…

– Хм, Огурцов, ты мне всё больше нравишься, – усмехнулся Смирнов, – конечно, доложу – письменным рапортом.

– Есть предложение, товарищ командир роты, – воровато оглянулся начальник Томского конвоя.

– Интересно-интересно… Слушаю.

– Мне думается, что Сидоренко погиб, предотвращая попытку массового бегства ссыльных… При исполнении, так сказать, служебных обязанностей…

– Так-так, Огурцов, я, кажется, понимаю, куда ты клонишь…

– Ага! Поняли мысль! – обрадовался помкомвзвода. – Так, по рукам!

– Конечно, по рукам, Огурцов, но… завтра утром!

– Почему? – насторожился конвойный.

– Рапорт начальнику краевого ГПУ я напишу с ранья, понимаешь? По факту приёмки команды спецвыселенцев. Завизируешь его и по рукам! Идёт? – весело рассмеялся Смирнов.

Помкомвзвода сник.

– Не хотелось бы ставить подпись на бумаге, товарищ командир роты… Сами знаете, как в нашей системе…

– Знаю, знаю! – громче прежнего рассмеялся чекист. – Но без подписи нельзя, Огурцов! Сам понимаешь, ЧП на моей территории по твоей вине! А я помогаю тебе, так сказать, бескорыстно! Э-э-э, где наша не пропадала, Огурцов! Не бзди – прорвёмся! Поднимай своих и вперёд! Засветло успеть надо.

– Слушаюсь, – понуро кивнул конвойный начальник и пошёл к красноармейцам, стоявшим с винтовками наперевес.

Смирнов позвал чекистов.

– Агеев, возьми мужиков, багор и вытащи утопленников, – распорядился он, – обойди баржи, трюмы и все трупы сюда. Не тяни резину! Вопросы?

– Никак нет!

– Действуй! Ты, Шилов, оформи протокол происшествия и, чтобы комар носа не подточил – аккуратненько! Конвой «прокололся», ему и «хлебать баланду»! Наше дело – сторона!

– Понял, товарищ начальник!

– Чего стоишь, если понял?

Осмотр барж занял немного времени. Погадаев, Братков и двое красноармейцев из конвоя, выделенных для эвакуации трупов, поднялись по трапу на ближайшую «посудину». Построенная лет двадцать назад баржа много лет служила для перевозки засоленной рыбы в Томск, Новосибирск, населённые пункты по Оби, Кети, Парабели. Она насквозь пропиталась прогорклым запахом рыбьего жира, вызывая тошнотворный рефлекс у местного начальства. Тысячи мух, взяв её плотным кольцом в спадавшей жаре, настырно лезли в трюмы, где когда-то перевозилась рыба, а нынче сотни выселенцев – в Парабель.

– Неужто для людей не нашлось что-нибудь приличней? – ужаснулся Братков, вытирая потную грудь платком. – Четверо суток в могильнике! Женщины, дети…

Сунув руки в карманы, Погадаев, молча, оглядел затхлые внутренности баржи, где угадывалось ленивое движение крыс – тварей, способных жить в невероятных условиях.

– М-да-а-а… Обрадовались рабочей силе, Илья Игнатьевич… Сказывали знающие люди, что при царизме система урядников учитывала все мелочи… Сколько ссыльных прошло через Нарымский край? Тысячи… Ладно. Другие времена… Ты вот чё, – задумчиво произнёс Погадаев, – поддержи их: картохи, хлеба, рыбы – не жалей. Подкорми народ.

– Сделаем, Пантелей Куприянович! Вижу – не работники!

– Ну, лады! Пошли отсюда!

Спустившись на берег Полоя, Пантелей подошёл к красноармейцам, складывающим рядком тела погибших выселенцев. Судя по окровавленному белью ссыльных, винтовочный залп конвоя достиг цели: четверо несчастных были убиты при попытке выскочить за пределы контрольной зоны. Здесь же лежало тело Сидоренко – командира отделения, бесславно утопленного, потерявшей разум матерью. Женщина с признаками молодости и посиневшими губами лежала рядом. «Такого бугая утащила под воду! – покачал головой Погадаев. – Не иначе всю ненависть выплеснула за унижения».

– Что, гражданин начальник, не нравится? – пристально вглядываясь в Погадаева, спросил тот же самый бородатый мужик в армяке, что находился рядом с женщиной в реке. – Хохловский пёс получил сполна! Пьяным таскал её на корму сильничать. Хоть бы девчушке дал, когда краюшку хлебца. Н-е-е-ет же, сам сжирал, собака, и нас обирал…

– Патох-то кто?

Погадаев удивлённо обернулся. Сзади стоял худенький человечек с широкоскулым лицом, излучавшим беззлобие и желание участвовать в событиях, развернувшихся на берегу Полоя. Ошарашенный вопросом, Пантелей, хотел было грубо ответить невесть откуда взямшемуся остяку, но сдержался, с интересом, рассматривая пришельца. С косынкой на голове, телогрейке, облепленной чешуёй, таких же зачуханных штанах.

– Вот рабочую силу привезли, будем осваивать край. Не все доехали, умерли в пути.

Человек покачал головой.

– Шибко плохо! Мой баба тоже сдох, дети сдох. Шибко плохо. Сапсем один! – голос остяка дрогнул.

– Ты сам откуда будешь? – спросил Пантелей.

– А-а? Мой Пашка… рыпак! Моя тут все знают. Чижапка – знают, Нарым – знают, Каргасок – знают, Парабель – знают, – с чувством достоинства ответил остяк и поинтересовался:

– Твоя кто будет?

– Всё хочешь знать! – вмешался Братков, – вон у дяди спроси, который на барже сидит. Он всё объяснит!

– А-а! Твая с баржи, – закивал остяк, – а пашто товара нет? Зачем пустой баржа?

– Она не пустая, Павел, – угрюмо заметил Пантелей, – ещё недавно полным-полнёхонькой была, сесть негде, а ты говоришь – товара нет!

– О-ё-ё! – удивился остяк, – зачем так много?

– Я же сказал – строить светлую жизнь, – мрачно бросил Погадаев.

Сокрушённо покачав головой, Пашка отошёл. Пантелей услышал, как дитя природы тихонько запел:

Парабель мой, Парабель,Весь ты извихлялся.Лавка, сахар не до вес,Брашка не удался…Соболь ловим,Белка бьём.Бурундук в сельпо сдаём…

– Что происходит, товарищ начальник? – подбежал Огурцов. – Кулацкая морда на приклад напрашивается?

Бородатый мужик спокойно возразил:

– Извольте, гражданин начальник, если руки чешутся, только я не кулаком буду, а заведующим базой…

– Проворовался, значит, советской власти? Тем хуже…

– Не воровал я, гражданин начальник, государственное не сберёг… Испортилось…

– Стой, Огруцов, – Погадаев одёрнул старшего конвоира. – Продолжайте… Как вас по батюшке?

– Крестили Иваном Щепёткиным, гражданин начальник.

– Женщина кричала: «Алеся» – странное имя, не находите? – поинтересовался Погадаев.

– Они из Белоруссии будут, муж партийный работник, не угодил властям – отправили в Сибирь. И сгинули все, как есть…

– М-да… Командуйте, Огурцов, пора идти.

Конвойная команда выстроила ссыльных в походную колонну. Люди приходили в себя, одевались и, несмотря на вечернюю духоту, «ёжились» от невзгод, свалившихся на плечи.

– Меня не покидает ощущение, Илья Игнатьевич… Прям и не знаю, как сказать… Упустим организацию прибытия выселенцев, вопросы обеспечения всем необходимым для жизни и работы, с нас с тобой спросят, причём, не за них, бедолаг! Видишь, чего стоит жизнь? Спросят за выполнение планов, показателей, и спросят строго! Как мыслишь-то, а?

– Мыслю я, Пантелей Куприянович, так… Самому бы не оказаться в этом строю, – произнёс Братков, пряча глаза от Погадаева.

– Тише ты! – одёрнул Пантелей председателя райисполкома, – думай прежде, чем херню городить!

– Полтора десятка человек, как корова языком слизала. Это ж надо?

– Значит, надо, Илья Игнатьевич! Садись на лошадь – и на кирпичный завод. Людей встретишь, накормишь, разместишь! Детишек десятка два наберётся – не больше, устрой в балаган, определи няньку – присмотрит.

– Будет сделано, Пантелей Куприянович!

– И смотри мне: пилы, топоры, ломы вывези к объекту завтра же, организуй складик и всё такое прочее – по учёту. Инструмент нужен будет, ох как его не хватает. И вообще, следуй принципу: расчёт на собственные силы! Всё! Отчаливай!

Колонна выселенцев приготовилась к движению. Огурцов расставил красноармейцев по её периметру и согласовал маршрут движения со Смирновым.

– Давай так, Огурцов! Мой командир взвода пойдёт направляющим. Вы следуйте за ним.

– Идёт, товарищ начальник! Спокойней будет!

– Агеев! Ко мне! – махнул Смирнов помощнику.

– По вашему приказанию прибыл, – козырнул подбежавший чекист.

– В райотдел за лошадью. Приведёшь спецконтингент на место дислокации. Маршрут следующий: пристань – больница – улица Советская и по томскому зимнику к объекту «кирпичный завод». Так он в планах называется, привыкай. Встретит председатель райисполкома Братков, покажет размещение спецконтингента. Вопросы?

– Никак нет!

– Действуй, и смотри – внимательней!

– Будет сделано!

– Тебе, Шилов, особая задача. Организуй мужиков с тремя-четырьмя подводами и, не привлекая внимания сельчан, вывези трупы на кладбище и зарой там. Знаешь где. Лишние разговоры ни к чему! Верно говорю?

– Так точно, товарищ командир роты!

– Действуй, а я пообщаюсь с председателем крайисполкома. Не нравится мне его настроение, приболел, чё ли?

– Приболеешь тут, товарищ командир роты! – ухмыльнулся взводный, – твориться чёрт знает, что! Первые выселенцы… а сколько хлопот?

– То ли ещё будет, Шилов, пожалуй, ты прав, но язык держи за зубами… Умничать вредно для здоровья! Усёк чё ли?

– Так точно!

– Давай!

Колонна двинулась к устью Шонги, впадавшей в Полой. Пантелей помнил о подъёме на яр с выходом на улицу Советскую. По ней лежал путь первой партии ссыльных выселенцев. Парабельцы не без любопытства провожали взглядами осуждённых на поселение людей. «Пригнали за тысячи вёрст неспроста», – говорили глаза чалдонов и попавшихся на пути остяков. Чем же провинились они перед страной, строившей промышленные гиганты: Магнитогорский металлургический комбинат, автозавод ГАЗ, Челябинский тракторный завод, Уральский завод тяжёлого машиностроения, фабрики, гидроэлектростанции? – Так писали в газетах. Чем же оказались неугодными советской власти, строившей светлое будущее через трудовое воспитание людей?

Шаркая обувью, колонна брела по центральной улице Парабели. У церквушки, что справа, произошла заминка. Часть ссыльных остановилась и, повернувшись к храму лицом, осеняла себя крестным знамением, другие, напирая на них сзади, вызвали столпотворение. Это не понравилось конвою. Огурцов занервничал.

– Не останавливаться! Проходи! Проходи!

Колонна шла, провожая взглядом обшарпанную церквушку, словно надеясь, что, пройдя мимо неё, найдут исцеление от бед и несчастий. Не помогло. Под отборный мат и пинки конвой гнал их за населённый пункт, где начиналась тайга.

– Не отставать! Шевелись!

Спустились в низину. Пахнуло болотной жижей, мхом, ягодником, а гнус, звеневший над плотью, озверел совсем. Если на реке, открытых местах тучи комаров, оводов и слепней от людей сдувало ветром, то в тайге и болоте от него не укрыться ничем. Злющие твари с жестокостью жалили плоть, оставляя на теле волдыри, следы укусов. Люди жалкими пожитками укрывали лица, участки тела, чтобы хоть как-то уберечься от невыносимой муки. Не помогало!

От дороги, что вела в направлении Томска, столицы Томского округа, свернули вправо ─ и вскоре вышли к поляне, где стояли бараки, сколоченные из тёса, горбыля, а далее – балаганы.

– Сто-о-ой! Пришли! – крикнул Агеев, ехавший на лошади направляющим колонны выселенцев. Чекист Парабельского райотдела ГПУ развернул лошадь к ссыльным и зычным голосом оповестил:

– Молитесь! Вот она, ваша Голгофа!

Глава 4

Солнышко последним лучиком-мазком скользнуло по лицам несчастных и окрасило в бордово-тревожные тона распластавшийся над ними небосвод. Смеркалось. Сгустившиеся краски уходившего дня, меняя контрасты жутковатых теней, размылись, превращаясь в светлую душную ночь. «Гуу-гуууууу», – вскрикнула неясыть и стихла, озираясь в ожидании отклика самки. «Ыыы-хыы-гыыыыыы», – отрелила ей болотная сова, пуча глаза на кусты, отделявшие поляну от таёжной глуши. Хищники вышли на охоту, выискивая детёнышам пищу, себе и, зачастую, не рассчитав усилий, сами становились добычей более крупных и хитрых зверушек, замыкая цепочки питания животного мира богатого Нарымского края.

Здесь же на таёжной поляне, где неестественным образом угадывались собранные из дощатых щитов бараки, окончился путь в никуда пригнанной в Парабель первой партии ссыльных.

– Эй, народ! Становись! – взмахнул фуражкой Огурцов, помощник командира взвода Томского конвойного полка ГПУ.

Помкомвзвода присел на пень-колоду у кучи стружек и обрезков, оставшихся после сборки барака. Разорванная на части колонна спецвыселенцев, отмахиваясь от проклятого комарья, вышла на поляну, насторожено вглядываясь в хвойный лес, оживший вдруг под напором ветра. Опустив на землю узлы, чемоданы, оставшиеся при себе с дороги на спецпоселение, люди в безмолвии ожидали решения Огурцова.

– Не иначе к грозе? Так что ли, товарищ командир взвода? – нахмурился начальник конвоя, обращаясь к Агееву, гарцевавшему на коне.

– Похоже, Огурцов, – согласился чекист, щурясь на иссиня-тёмную тучу, вылезшую из-за шумевших вершин кедрача.

– Да-а-а, идрит твою налево, невезучий сегодня день, – вздохнул старший конвойный, отирая липкий пот с загривка спины. – Э-э-х, передали бы вам контингент и назад… А та-а-ак, хлебай кисель из дождя…

– Не-е-е, брат, с кондачка не пройдёт. Оформим по порядку: сдал – принял, по стакану ─ и за следующей партией. Похоже, так и будет. Ещё свидимся, Огурцов. Однако, не нравится мне туча. Вишь, что творится, идрит твою корень?

И верно, росчерком кривых зигзаг полыхнули зарницы, возвещая о приближении ночной грозы. Тревожный вздох громовержца едва слышимым рокотом недовольства прокатился по западу и пошёл дальше, сметая на пути стаи перелётных птиц, не успевших упасть в прибрежную осоку таёжных болот и озёр. Убедительные перекаты урчавшего грома прошлись над ссыльными, развеяв сомнения в отношении исключительности вышних сил. Природа сжалась в ожидании стихии, словно предполагая, что светопреставление, наметившееся разразится в ночи, очистит души людей от несправедливости и скверны.

Полыхнуло. Бешеный всплеск молнии разорвал небосвод на куски. Ослеплённые вспышкой люди, осеняя себя крестом, упали на колени. Дед Лаврентий зачастил скороговоркой молитву: «Господи Боже наш, утверждаяй гром, и претворяяй молнию, и вся деяй ко спасению дел руку Твоею, призри Твоим человеколюбием, избави нас от всякия скорби, гнева и нужды, и настоящаго прещения: возгремел бо еси с небесе Господи, и молнию умножил еси, и смутил еси нас».