Калинов мост

– Пришлые говоришь? – насторожилась женщина, утерев лицо рукавом фуфайки.

– Ну, да! Ссыльные трудпоселенцы…

– А-а-а, эти-то, ссыльные… Сам знаешь, сколь их до революции у нас было неугодных царю… Шишков, Свердлов, Рыков, Куйбышев. Сам Иосиф Виссарионович…

«Да, – подумал Погадаев, – Нарымский край обживала „вся революционная Россия“, здесь были представители пятнадцати партий и групп четырнадцати национальностей».

– Разное баили про тебя, Петровна… Неужто правда? – поинтересовался Погадаев, скосив глаза на уборщицу.

Женщина отвернулась от осторожного намёка председателя…

– Ты чё… О «Кобе», чё ли, Пантелей?

– Ну-у-у… как сказать… Дело житейское! Сколь воды утекло с тех пор.

– М-да-а, время летит. Это ж когда их пригнали? Ага! В июле 1912… Яков Михайлович уже отбывал ссылку, прижился, а «Кобу» поселили у крестьянина Алексеева – урядник велел. Мы жили рядышком с ними, через огород. Ну и встретились однажды… Чернявенький такой, с густой шевелюрой, бородкой… Интере-е-есны-ы-ы-й… Да и сколь жил у нас? Месяца через полтора утёк и с концами…

– Ты вот чё, Петровна, – Погадаев задумчиво тронул плечо женщины, – никому ни слова… Времена-а-а пошли… Не ровен час, смотри…

– Да, Бог с тобой, Пантелей Куприянович! Я чё? Прощелыга какая, чё ли?

– Нет, конечно, Петровна, договорились?

– Ох, мужики, – сокрушилась уборщица, выходя из кабинета Погадаева. – Договорились! А ссыльным твоим, Пантелей Куприянович, у нас будет не сладко. Местный чалдон не любит чужих. Закон – тайга! Ты это знаешь!

Погадаев знал! Чужаков не любили в крае. Пришлые, бывало, селились в соседях: беглые, надзорные. К ним приглядывались исподтишка, изучали, оставаясь нелюдимыми, и смягчались, когда видели в них людей мастеровых, деятельных – принимали.

В Нарымском крае суровые законы! Закон – тайга, как сказала Петровна. Не вписался в сложившуюся веками жизнь? И человека как не бывало – был и нету. Тайга или матушка-Обь заберёт с концами – не сыщешь! Они умели хранить тайны! Ни в царское время – урядник, ни в советскую власть – милиционер в жизнь не сыщут правды. И всё же основную часть пришлых не выкидывали за борт остяцких обласов, они наделялись землёй, строились, приживались по «законам тайги» и не жаловались на суровый мороз зимой и нестерпимый гнус летом.

Погадаев был наслышан об истории с первыми пришельцами в Приобье. Ими, оказывается, были жители Углича из окружения малолетнего царевича Дмитрия – младшего сына Ивана Грозного, убитого в 1591 году при загадочных обстоятельствах. Приказом правителя Российского государства Бориса Годунова около двухсот человек по этому делу казнили, иных отправили в ссылку в Тобольск и земли, где в 1596 году основался Нарымский острог.

А дальше ещё интересней. В XVI—XVII веках в этих краях оставались первые землепроходцы, воители, исследователи Сибирских земель. Ермак Тимофеевич, признанный завоеватель Сибири, был не первым воином, пришедшим в 1581 году с дружиной «воевать Сибирь». За сто лет до него в 1483 году войска князя Фёдора Курбского и воеводы Ивана Салтыкова-Травина прошли путём, известным новгородским купцам, к Тоболу, Иртышу и вышли к средней Оби.

Василий Сукин – воевода, в 1586 году шёл на помощь Ермаку и основал Тюмень – не без того, тоже оставил след на этой земле.

Казак Пенда через среднюю Обь в 1623 году добрался до Чечуйского волока, где Лена подходит к Нижней Тунгуске и по ней доплыл до места, где ныне построен Якутск.

Затем, словно по команде, в неизведанные пространства Сибири двинулись отряды Петра Бекетова, Ивана Москвитина, Ивана Стадухина, Василия Пояркова, Ерофея Хабарова. Все они оставили корни потомкам и след первооткрывателей Сибири. Уживались, не гнушаясь браками с инородцами – остяками нарымскими, вероисповедованием, рожали детей. Все зависели от щедрот великой сибирской реки Оби, её притоков, выписывающих витиеватые извилины на просторах Западно-Сибирской неизменности. Она была им матерью-нянькой, объединяла, кормила, но не баловала, прибирая к себе многих, кто забывал о её могучей силе.

В Нарымском крае со старожильческих времён жили по законам, которые передавались молодым поколениям не нравоучениями стариков, а конкретными делами, приносившими рыбу, дичь, дрова и всё, что необходимо для жизни. Из лёгких, ненавязчивых бесед с местной чалдонкой, Погадаеву были известны многие самобытные истории края, в котором прижился и он, человек городской, сын конторского служащего в Томске. Появился говорок нарымский – «чёкающий», короткий, но по делу, конкретный. Люди жили здесь малоразговорчивые, общались мало, но из неторопливых бесед с остяками, чалдонами он узнавал Нарымский край, которым руководил на протяжении двух лет.

Петровна подтвердила мысли Погадаева по важным направлениям, которые волей партии предстояло в ближайшее время решать: образование туземных советов и приём ссыльных трудпоселенцев. Создание туземных советов беспокоило его неоднородностью остяцкого населения – северных, южных остяков, которые относились к разным группам одного самоедского народа. Язык общения, культура, обычаи, традиции несли в себе оттенки, окрас и, как думал Погадаев, искусственный загон народов в рамки административно-территориальных единиц, могли вызвать в их среде противоречия. Случись такое? Ему несдобровать! Руководство Сибирского края вменит в вину по линии исполнительной власти и партийной тоже. Там разговор короткий! Чикаться не будут!

Приём группы трудпоселенцев на принудительные работы осложнялся вопросами организационного характера. Они замыкались на райисполкомах, сельских советах и выходили на местных жителей. Им придётся жить с пришлыми. «Как примут их? – Вопрос! Не любят у нас таковых, – размышлял Погадаев, – не жалуют!» Реплика Петровны, брошенная на прощанье, подтверждала его размышления о непростой ситуации. «Одним словом, ухо надо держать востро! – сделал вывод Погадаев. – Иначе – удачи не видать!»

– Пантелей Куприянович, Пантелей Куприянович! – крикнули с улицы.

– Что случилось? – Погадаев выглянул в затянутое паутиной окно.

У двухэтажного здания окружкома возбуждённо махал руками заведующий сектором рыболовства Иван Дюков.

– Налицо неисполнение решения крайисполкома, Пантелей Куприянович! Докладываю: невод изъела зараза! Или не законсервировали с осени как надо, или, как пить дать, абы как хранили на складе.

– Чё городишь-то, Иван Ермолаевич? Осенью, когда путина закончилась, ты же докладывал мне, что невода ополоснули и вывесили на вешалы!

– Небрежность случилась, Пантелей Куприянович, проверил сегодня – и вот незадача!

– Идём!

Погадаев оделся и сбежал вниз по ступенькам.

– На конюшню, Иван Ермолаевич, возьмём лошадей – сподручней будет.

На берегу Оби у вешал – приспособлений из жердей, на которых вывешивались для просушки невода, собрались рыбаки, в основном остяки среднего Приобья. Судили-рядили о подготовке к путине, выказывали приметы по успешной рыбалке.

– Я, парля, тымский, Степан, знаю, чё говорю! – брызгал слюной мужичонка в рваном зипуне, – невод изъела зараза, оставшаяся от чешуи и внутренностей рыбы. Сушка не при чём!

– Сказанул, мужики! – озверел Степан Тобольжин, бригадир рыбаков, – сушка не при чём? Дурья башка! Протяну колом по остяцкой спине – будешь помнить, что невода сушат на вешалах. Обдыбает ветерком с Оби, высушит, тем и хранится! А ты чё осенью творил? Жерди для чего валяются? Где Лёнька?

– Здесь я, бригадир!

– Невод сушили осенью, мать твою разэтак?

– Да, как сказать, Митрич! Расстелили на земле! За тебя оставался тымский остяк, вроде «петрит»… Мы чё? Сказал расстелить на траве – расстелили.

Бригадир оторопел! Поправил армяк, перетянутый бечёвкой.

– Значит, на солнце кинули, сволочи? Думали, солнышком протянет – и в чинку его?

– Ну, было дело, – вздохнул рыбак.

– Когда же вы, сволочи, научитесь хозяйничать и бережно относиться к снасти, а? Чего зенки лупите? Перебирайте полотно! Оно трётся о грунт, коряги, топляки, обшивку бортов, палубные мостики неводников и портится. Кому говорил, остяцкие морды? Ёшка, твою мать?

– Здесь я, бригадира, – шмыгнул носом тымский остяк.

– Почему невод не расшили по частям, не сняли груз, наплавы?

– Дэк, рази упомишь всё, Митрич. Перед ледоставом вода поднялась, едва управились.

– А дыры? Невод скормили мышам?

Рыбаки мялись под свежим ветерком с Оби, оправдываясь перед бригадиром.

Погадаев понял, в чём дело. Осенью после окончания путины невод бросили на берегу, не расшили полотно, не сняли груз, наплавы. Полежал на солнце, чего тоже допускать нельзя, подсох – и снесли на склад, оставив мышам на съедение. Рыбий жир, чешуя привлекли грызунов, они и «прошлись» по нему зубами – от того и дыры.

– Значит, так, работнички! – вмешался Погадаев. – Я выслушал вас! Теперь слушаем меня! Вижу, что из наших разговоров вы ничего не поняли! Товарищ Дюков, проинформировать краевую прокуратуру о факте вредительства в отрасли рыболовства! Положение о прокурорском надзоре от 1922 года, утверждённого товарищами Калининым и Енукидзе, никто не отменял! Вам, товарищ Тобольжин, даю трое суток на приведение в порядок рыболовных снастей и «флота» к началу путины. За срыв распоряжения крайисполкома применю статью 58, в части пункта 7 и сошлю к чёрту на кулички! Кто не понял, о чём говорю?

Опустившиеся головы мужиков рыболовецкой бригады вряд ли убедили председателя крайисполкома в раскаянии и признании вины. Залитые брагой глаза мужиков слезились желанием опохмелиться и, махнув на всё рукой, упасть на вшивый топчан в балагане. Благо тепло.

– Эй, мужики, Колю-Морду не видели? – окликнул рыбаков бригадный повар в рваной телогрейке. – Чёрта послал за дровами и след простыл!

– Глянь-ка в кустах, может, там валяется, – отмахнулся бригадир. – Товарищ председатель, сделаем! Сами видите, с кем выходим на тони. Поправим дело.

– С пьянством не кончили, Степан Митрич? Сахар просадили на брагу? Вам, подлецам, мешок отпустил? Где? Пропили?

– Было дело, Пантелй Куприянович, – виновато развёл руками Митрич, – как без этого в воду лезть?

– Как лезть, прокурор разберётся! Всё! Разговор окончен!

Погадаев с Дюковым не дошли к привязанным к жердине лошадям, как услышали из кустов благий мат повара:

– Твою мать, перемать, Колька-Морда утоп! Идите сюда!

Переглянувшись, рыбаки заспешили в прибрежный тальник.

– Тьфу, ё… шь твою! С пьяну хрен понёс за дровами!

– Третью неделю не просыхал – хлестал бурду из лагушка.

За прибрежным тальником находился садок, приспособленный для выловленной рыбы. Коля-Морда, видно, не рассчитал силы и, свалившись в воду, где глубины-то по пояс – не больше, захлебнулся и пожалуйста, лежал, раскинув руки.

– Тащи за фуфайку, ядрёна корень!

Тело рыбака вытащили на берег. Лицо утопленника синело на глазах, приобретая чёрный оттенок. «Качать» не имело смысла – захлебнулся.

– Отмучился, бедный. Дёготь пил от пистрахвостов – не помогло, печёнку лечил брагой – впустую, – вздохнул Митрич. – Несите уж, первым ушёл в сезоне – обмоем.

Подхватив тело рыбака, бригада вынесла его на песчаный берег Оби.

– Скольких ещё приберёшь, матушка-Обь? – сокрушился Митрич, мутным взглядом окинув бригаду. – Ить говорил же ему – наить кончать с этим делом, на кухню отправил подсоблять… Не послушал…

Рыбаки молча стояли перед телом непутёвого Кольки – вымазанного илом, ненужного, заброшенного. Кому отдать? Кто примет-то? Никто не и знал – Коля-Морда из чалдонов и всё.

– Где обитал? Кто скажет? – спросил Митрич, в общем-то, не ожидая ответа.

Нет, повар, кое-что ведал:

– Вроде, у Аньки прижился, та, что в сельпо торгует.

– Хэк, у Аньки, сказанул, – вздохнул бригадир, – у неё вся бригада прижилась… Значит, никого… Там, за тальником, выройте могилку, спроводите уж, а я к прокурору…

Тонули рыбаки часто. Погадаев издал распоряжение, которым органам милиции предписывалось контролировать пески. Им же вменил в обязанность взимать штрафы, садить в кутузку всех, кто пьянствовал на реке. Обь кормила, но она же забирала всех, кто не следовал её законам.

– Поехали, Иван Ермолаевич, нечего нянчиться с ними. Прокурор разберётся! Ты вот что! Убейся, но парабельский песок должен иметь два стрежевых невода. Под юрты Мумышевы хватит одного. Разживёмся – приобретём.

– Хорошие неводы, Пантелей Куприянович, производят в Астрахани. Там сетевязальная фабрика славится на весь Каспий и Волгу, стрежевые невода, в раз для наших тоней, вяжут тоже.

– Разберись через своих в Сибкрайисполкоме и с Томском свяжись, что-нибудь подскажут. Нужно усилить юрты Мумышевские, осётр пойдёт, стерлядь, муксун, поэтому давай, Иван Ермолаевич, кровь из носу, но два невода нужны – и план дадим, и своих прокормим.

Хозяйственный Дюков мысль председателя словил на лету. Возможности Мумышева надо развивать! Остяцкие семьи Урбоковых, Тагиных, Чужиных, Тагаевых, Иженбиных крепко сидели на рыболовном деле. Им надо подбросить самомётных лодок, инструмента для чинки сетей, неводов, насытить магазинчик товаром и дела пойдут в гору. Правда, пили, черти, не в меру, тонули, но брали осетра больше, чем Парабельский песок.

– Сладим, Пантелей Куприянович! Сетёшек подброшу одностенных, трёхстенных, сплавных – есть на складах, пусть шире разворачиваются.

– Сдаётся мне, Ермолаевич, десятка два-три людишек подбросим им из выселенцев…

Дюков оторопело глянул на председателя.

– Это каких таких выселенцев, Пантелей Куприянович, уголовников чё ли?

– Хуже, дорогой мой, политических, как при царизме!

– Во-о-он чё, мать её за ногу! Да-а-а-а времена…

– Распорядись-ка мумышеским – пусть поставят пришлым балаганы и пару землянок, а то не управятся и в зиму негде будет жить.

– Разместим, Пантелей Куприянович, и надолго их к нам? – Дюков с интересом взглянул на Погадаева.

– Не трепи нервы, Иван, и так нездоровится! Делай, чё сказал, и молча. Ты же не слепой, посмотри вокруг себя чё делается?..

– ?..

– То-то же!

Глава 3

Пантелей Куприянович Погадаев всё лето мотался по Нарымскому краю, выполняя решения Сибирского краевого исполкома по образованию национальных советов и переселению на Тым остяцкого населения. Северные ли остяки, южные они издавна осели на берегах Парабели, Кенги, Чижапки, Чузика, Кети, имевших пески, охотничьи угодья. Ставили чумы, рыли землянки, обживались, рыбачили, охотничали, не обращая внимания на перемены в политической жизни и приближавшуюся осень.

Погодаев понимал, что зима обернётся серьёзным испытанием для остяцких семей, переживших переселение с насиженных мест. Поэтому, налаживая работу краевой исполнительной власти и туземной, он помышлял о насыщении новых посёлков продовольственным и промышленным товаром. Крайпотребсоюзовские баржи в Нарыме загружались мукой, крупами, солью, сахаром, керосином, спичками, лампами, тканью, инструментом, нехитрой обувью и юркими моторными катерами буксировались к местам компактного проживания инородцев. Баржи швартовались у посёлков, собирая на берегу жителей деревень, и товары сходу расходились по остяцким семьям.

Встретил Пантелей Куприянович и первую партию спецвыселенцев, высланных из Москвы, Ленинградской области и Белоруссии. Печальный осадок остался в душе председателя крайисполкома при виде морально уничтоженных людей: мужчин, женщин, детей, стариков. Распоряжением председателя Сибирского краевого исполнительного комитета Роберта Индриковича Эйхе, их на баржах доставили в Нарымский край из Томска. Измученные жарой и затхлой духотой трюмов зловонных судов, они сошли по трапу на берег Полоя под охраной красноармейцев конвойных войск ГПУ.

Измученные люди, оглядев невидящими глазами серо-жёлтый косогор Парабельской пристани, на котором угадывались избы с перекошенным забором и любопытным людом, кинулись было к реке.

– Стоять, мать твою! Конвой стреляет без предупреждения! Стоять на берегу! – взревел помощник командира взвода Огурцов. – Командиры отделений, ко мне!

Подбежавший к начальнику конвоя младший начальствующий состав, козырнув, выстроился в шеренгу.

– Конечная точка прибытия – Парабель, товарищи командиры, – объявил помкомвзвода с тремя треугольниками на петлицах, – проверить спецконтингент по списочному составу, освободить трюмы от трупов и быть готовыми к передаче контингента местным органам ГПУ. Я свяжусь с начальством. Сидоренко – старший. Вопросы?

– Товариш помичник командира взводу, харчування немае… Потрибна допомога мисцевих, инакше перепочинемо все и до Томська не дотягнемо…

– Твою морду, Сидоренко, за раз не обсерешь, а тебе всё мало! Сухари грызи! Ещё вопросы?

– Немае питань.

– Валяй, считай контингент.

Спустившись с крутого яра к берегу пристани, Пантелей Куприянович подошёл к конвойной команде.

– Здравствуйте, товарищи! Председатель Нарымского крайисполкома Погадаев!

– Здравия желаю, – оживился начальник конвоя, – помощник командира взвода Томского конвойного полка ГПУ Огурцов.

Пантелей Куприянович скользнул взглядом по мордастым лицам красноармейцев, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками, и решил, что эти парни, в отличие от контингента, который охраняли в пути, успешней перенесли нелёгкий путь по Оби.

Между тем выстроившиеся в шеренги выселенцы, с вожделением смотрели на мутную воду Полоя, изнемогая от жажды и голода. Казалось, ещё немного – и вопреки команде конвоя «стоять на месте» кинутся к илистому берегу речки.

– Дайте людям напиться воды и привести себя в порядок. Нельзя же так, товарищи!

– Не положено, товарищ Погадаев. Передадим вашему ГПУ, а там – хоть не рассветай! Что хотите с ними, то и делайте. Вон, кажется, и представители идут!

С крутого обрыва спускались трое в форме начальствующего состава ГПУ: в фуражках с синими околышами, на защитных рубахах темно-зелёные петлицы. У одного на левом рукаве звезда с двумя квадратами – командир роты, у остальных по квадрату – командиры взводов. Начальство.

– Здравствуйте, товарищи! Начальник Парабельского райотдела ГПУ Смирнов. А вы Погадаев? Пантелей Куприянович?

– Верно, – кивнул Погадаев.

– Здравия желаю, я вас признал по Нарыму. Были у вас на совещании начальствующего состава краевого ГПУ, вы делились с нами вопросами развития края. Интересно было. Вроде глушь, тайга кругом, а много что кроется в них, и надо развивать, осваивать. Богатства, одним словом!

– С ними вот и будем развивать и осваивать, – кивнул Погадаев на изнеможённых людей.

– М-да, – понимая, к чему клонит начальник крайисполкома, согласился чекист, – доходяги.

Подбежал шустрый начальник конвоя с командиром отделения. Козырнув, доложил:

– Товарищ командир роты, спецконтингент в количестве трёхсот пятидесяти человек в ваше распоряжение прибыл. Старший конвойной команды помкомвзвода Огурцов.

– Нияк ни, товаришу помкомвзводу, – вытаращил глаза Сидоренко, – в наявности вже триста сорок шисть осиб.

– Утекли в дороге? – насторожился Смирнов.

– Куда утекут, товарищ начальник? Померли в трюмах – два человека мужеского рода, женщина и малое дитё.

– Значит, так, Огурцов, людей у меня нет, все на объектах. Вас ожидали завтра, но ничего! Сколько у тебя красноармейцев?

– Конвой – девятнадцать человек.

– Отлично, дорогой мой! – хлопнул по плечу начальника конвоя Смирнов, – конвоировать спецконтингент всего ничего – километров пять и свободны, а там разберёмся сами. Бежать всё равно некуда – бесполезно, и гнус сожрёт, да и народ у нас ох, как не любит чужаков. Охотники знают тайгу – от них не уйдёшь.

Погадаев решил вмешаться в разговор чекистов, чтобы разобраться с прибывшими людьми и объектом, на который они определены Томским руководством, и соответствует ли это плану, утверждённому им самим неделю назад.

– Товарищ Смирнов, а где председатель райисполкома Братков? – спросил он у чекиста, – мне не понятно, на какой объект направлен спецконтингент? В сопроводительных бумагах ничего такого нет?

– Так точно, товарищ начальник! – вмешался Огурцов, – у нас в сопроводительной значится конечный пункт – Парабель и всё.

Погадаев перевёл взгляд на Смирнова.

– Не могу знать, товарищ Погадаев, – пожал плечами чекист, – мы ожидали их завтра, наверное, и председатель на объекте.

– Что за объект?

– Их вообще-то несколько, но, пожалуй, спецконтингент направлен для строительства кирпичного завода.

– Это, как-то проясняет картину.

Пантелея Куприяновича расстроила организация приёма первой партии выселенцев. «Так не пойдёт, – решил он, – полнейшее отсутствие взаимодействия органов ГПУ с властями по доставке контингента».

Вздохнув, окинул взглядом безликую массу людей: «Какие из них работяги? Им бы отдохнуть, набраться сил, но где там? Надо строить жильё, подъездные пути, поднимать завод! Подготовиться к зиме».

– Товарищ Смирнов, прошу вас, дайте команду конвою, чтобы люди напились воды, ополоснулись. Чувствуете запах? Антисанитария! Дети малые, женщины не дойдут до объекта, а идти по тайге и болоту несколько километров.

– А что, Огурцов, если спецконтингент хлебнёт водицы? Не возражаешь? – спросил Смирнов у помкомвзвода.

– Не возражаю, товарищ командир роты, если под вашу ответственность, конечно!

– Ты это брось – под мою ответственность! – вскинулся чекист. – Под мою, это, когда приму у тебя. А тут недостача вышла, разобраться надо…

– Однако мысли у них разные, товарищ командир роты…

– Известное дело – разные! Они и у нас с тобой неодинаковые, так, что ли, Огурцов?

– Так точно, товарищ начальник! Сидоренко!

– Тут я, товаришу помкомвзводу! – откликнулся командир отделения.

– Контингент построить в шеренгу по десять! Пересчитать и двадцать минут на моцион! Но смотри у меня – глаз не спускать!

– Слухаюсь!

Сидоренко козырнул и побежал к измученным людям.

– Слухай мою команду! – гаркнул потомок запорожских казаков. – В колону по десять – ставай! Живенько! Часу в обриз.

Масса зашевелилась, загалдела, послышался плач детей, матерные команды бригадиров: «Разберись по десять, быстрей, быстрей!».

Погадаев удивился, глядя на живой муравейник из людей, который привычно выполнил команды на построение. Обозначилась первая шеренга, вторая, третья…

– Становись, мать твою! Кто упал! Петров, пройдись прикладом!

Красноармеец с лоснящимся от пота лицом кинулся в глубину строя.

– Кто тут? Встать! Ну-ка не балуй мне! Встать, говорю!

– Женщине плохо, дайте воды! – послышались голоса.

Люди расступились. На песчано-илистом берегу Полоя лежало тело худенькой женщины в рваненькой блузке, рядышком мальчуган четырёх-пяти годков.

– Вставай, мамка, ну, вставай же, – теребил он плечо упавшей женщины, – дядя с наганом разрешил испить воды.

Конвойный наклонился к женщине, приложив к шее тыльную часть ладони.

– Минус один, товарищ помкомвзвода – мёртвая, – крикнул он начальнику конвоя.

– Так, ёшь твою мать… Ты, ты и вы двое, – Огурцов указал на мужчин-выселенцев, – вынести тело. – Шевелись, мать вашу так!

Четверо мужчин взяли тело несчастной за руки и ноги и вынесли из толпы к начальству.

– Мальчонка остался один, граждане начальники. Её муж умер в теплушке после Урала», – заметил средних лет выселенец, прикрыв лицо усопшей косынкой, снятой с её же плеч.

– Хм, фамилия? – спросил Смирнов.

– Моя?

– Твоя-твоя!

– Мезенцев я, из Ленинграда.

– Забирай мальчонку, на месте разберёмся.

Помкомвзвода Огурцов, решив, что вопросы решены, крикнул:

– Сидоренко, не слышу доклада о наличии контингента!

– Миттю, товаришу помкомвзводу! Ставай! Шикуйсь! Видставити! Раз шеренга, два шеренга, три… Хто бовтаеться в строю? Дивись у мене! Раз, два, три… Товаришу помкомвзводу, спецконтингент в килькости триста сорока пьяти осиб побудований!

Огурцов повернулся к охраняемой группе выселенцев.

– Слу-шать ме-ня вни-мательно! – обратился он к несчастным, рубя слова по слогам, – границы пребывания – слева и справа самоходные катера, пришвартованные к пристани, сзади – линия лодок. Далее, чем в пояс, в воду не входить. Излишне говорить, что конвой стреляет без предупреждения! Двадцать минут на мытьё. Простирнуть одежду и в строй. Время пошло!

Обезумев от жажды, люди кинулись к воде. Падали, вскакивали, бежали, снова падали! Тех, кто рвался первыми, стоптали бежавшие следом.

– Стоять! – заорал Огурцов.

Выхватив из кобуры наган, он выстрелил вверх.

– Лежать и не шевелиться, скоты! Стреляю на поражение!

Распластавшись у кромки воды, люди замерли.

– Медленно ползём к воде! Не дёргаться и без резких движений, а то я нервный и случайно нажму на курок!

Десятки измученных тел, заняв береговую линию от катера и до катера, ползли в хлюпающем иле в Полой – речной рукав, соединявший реки Обь и Парабель. Река в июле мелела, тем не менее, людям хватило места, чтобы, сняв с себя одежды, погрузиться в мутную воду реки. Масса людей приняла вид биологической особи без полового и социального признака. Люди срывали с себя одежды и погружались в живительную влагу, не обращая внимания на обнажённые тела друг дружки.