Кваздапил. Наявули

– Алексантий… Можно просто Саня? Я знаю, тебя так сестра зовет. Мой приезд – как раз по ее поводу. Пока Маше не исполнится восемнадцать, я, как человек в нашей области известный, не могу рисковать репутацией. Не хочу проблем. Но также я не хочу скрывать наш роман от ее брата – опять же потому, что не люблю проблем. Я приехал поговорить с тобой и договориться. Родителей посвящать не будем. Маша в курсе нашего разговора, она настояла, чтобы я был с тобой максимально откровенным.

Спасибо, Машенька, за заботу.

Я не знал, что говорить, и Костя говорил за обоих. Он просто констатировал факты – то есть, сообщал о событиях, которые еще не произошли, но обязательно произойдут, если в ближайшие дни Землю не захватят агрессивные инопланетяне и она не взорвется. Другие проблемы, как мне показалось, значения для Кости не имели, он считал их решаемыми.

– Отели и съемные квартиры сразу отбрасываем, я не хочу попасться на мушку вездесущих фото- и видеокамер, это ударит как по мне, так и по твоей сестре. Маша предложила самое разумное в нашей ситуации. Мы будем встречаться здесь. – Костя обвел глазами квартиру. – Маша сказала, что ты чудесный брат и возражать не будешь.

– Она ошиблась в обоих случаях. Я совсем не чудесный брат…

– И она просила напомнить брату, которого считает чудесным, – перебил Костя, – что однажды он сделал сестре очень больно своим непониманием, причем больно как в душевном, так и в телесном смысле. Меня этот факт вашей биографии очень заинтересовал, но Маша отвечать отказалась. Она сказала, что ты поймешь, и просила напомнить, что ты обязан ей свободой.

– Разговор больше походит на шантаж.

Костя душевно улыбнулся:

– Ни в коем случае. Шантаж подразумевает насилие над личностью, шантажируемого загоняют в безвыходную ситуацию: «Поступай, как тебе велят, а то тебе и кому-то из твоих близких будет плохо». Мы же ищем возможность сделать хорошо всем. Настоящий шантаж выглядел бы так: я сказал бы, что удаленные тобой файлы восстановлены…

– Блефуешь? Да, я кое-что стер…

– Надо бы знать основы компьютерной грамотности. Неотформатированная память сохраняет удаленное – полностью или хотя бы частично.

Я мысленно избил себя до полусмерти. «Стертые» мной свидетельства Машкиного позора, которых я даже не видел и потому не мог знать, насколько они просто позорны, а насколько криминальны, были «удалены» правой клавишей компьютерной мыши, то есть отправлены в «корзину». Следующая команда – «очистить корзину» – окончательно успокоила меня: дело сделано, открываемый файл корзины отныне сиял девственной чистотой.

Так мне казалось. И зря. Девственность, как достопамятная Булгаковская свежесть, бывает только первой, а когда что-то случается второй раз и далее – это нечто другое, для чего есть другие названия.

Костя увидел, что я все понял, и продолжил:

– Стертые тобой файлы касались одной небезразличной нам обоим особы. Для шантажа лучше повода не придумать – ради сестры ты сделал бы все. Но теперь я беспокоюсь о Маше не меньше тебя, поэтому ставлю в известность: весь возможный компромат и негатив о ней удалены по-настоящему. Ты здесь ни при чем, это мой подарок моей девушке. Не заговори ты о шантаже, я не затронул бы упомянутый скользкий момент, но, надеюсь, теперь ты понимаешь, что мои намерения серьезны.

Ага, серьезны. И, кстати, кто теперь верит словам? Настя тоже говорила, что снимков больше нет, а что оказалось?

Проверить Костю я не мог, оставалось надеяться на его совесть. Глупая, конечно, надежда. У людей вроде него совесть обычно прислуживает практическому расчету.

– Повторюсь, – говорил Костя, – моя цель – никому не создать неудобств и чтобы все были счастливы. Сделать это легко. Я предлагаю тебе работу. Контракт у меня с собой, с моей стороны он подписан, и в нем такие условия, что они тебе понравятся. Ты сразу станешь обеспеченным человеком. Настаивать я не имею права, и время, чтобы подумать и все взвесить, у тебя будет. Если не появится возражений, подписать можно перед моим уходом. В институте возьмешь академический отпуск, через год переведешься на заочное. Я помогу.

– Кем же и чем может заработать студент-недоучка? – спросил я.

– Числиться будешь оператором – штатным сотрудником на удаленке. Нужно отслеживать неприятные, нелогичные и сомнительнее ситуации. Чтобы оператор не расслаблялся, некоторые из них будут проверочными. Судя по тому, что я знаю о тебе на сегодня, ты справишься отлично. От такого сотрудничества выиграют обе стороны. Технику и мебель фирма предоставит – для качественной работы требуются комфортные условия. – Костя выдохнул. – Одним махом мы решим все проблемы, как общие, так и каждую из наших личных. Ты же, наверное, хочешь, чтобы твоя сестренка была счастлива? Она в тебя верит. Я тоже поверил. Мне кажется, ты здравомыслящий человек и не станешь ломать сразу несколько судеб.

Слова лились хорошие, только от них морозцем веяло. Последняя фраза про ломку судеб – это же прямая, пусть и слегка завуалированная, угроза.

Но если не искать подводных камней, то звучало сказанное прекрасно.

Костя не умолкал:

– Ты же понимаешь, что приезжать сюда именно для встреч с Машей я не могу, поэтому я буду приезжать к тебе, а она здесь живет, и вопросов, почему мы иногда оказываемся вместе, не возникнет.

В замке провернулся ключ, и прихожую разметала буря по имени Маша.

– Ко-о-остик!!! – Светловолосое чудо повисло на моем госте, обхватив руками и ногами и не обращая внимания на тесную встречу своих грязных кроссовок и его дорогого костюма.

Глаза сестренки светились. В паре с Захаром она выглядела по-другому. И пусть лично для меня Захар был симпатичней и предпочтительней богатенького хлыща, но выбор Машки очевиден.

Проверивший комнаты Валера появился при первом постороннем звуке и сейчас контролировал ситуацию, в любой миг готовый оказать помощь начальству.

Слащавый поцелуй длился вечность, после чего Машка, наконец, обернулась ко мне:

– Костик уже рассказал?

– Да.

– Ты согласился? Спасибо! – Словно мартышка, перепрыгнувшая с одного дерева на другое, в одно движение Машка повисла мне. – Так ты решишь свои проблемы, а я свои!

– Я еще не…

– Я говорила Костику, что ты лучший в мире брат и что все поймешь и поможешь. Только посмей сказать, что я не права!

Я вздохнул и развел руками.

Костик улыбался.

Валера прошел на кухню.

***

Мы с Валерой сидели за кухонным столом. Маша с Костиком закрылись в родительской спальне, оттуда периодически доносились звуки. Судя по ним, Маше было хорошо.

Ну, хоть кому-то хорошо.

Меня накрыло дикой тоской. Хади больше нет. Это значило, что больше ничего нет. У меня остались только родители, сестра и жизнь. Надо помогать родителям и защищать Машку, вот новый смысл моей жизни. Папа с мамой – не вечные, однажды они уйдут на пенсию, начнут болеть. Чтобы им помогать, нужны деньги. Значит, нужна работа, желательно высокооплачиваемая.

Круг замкнулся. Решение лежало на виду и казалось единственным.

Решать не хотелось. Хотелось уйти. Но я не мог уйти. Оставить Машку одну в квартире с любвеобильным шимпанзе и его ручным гамадрилом? Нет, досижу до конца первого акта (ну и словечко прилетело препаршивейшее) новой пьесы. Надеюсь, он (упомянутый гадский акт) будет один. Машка, конечно, мерзавка, каких свет не видывал. Мой сегодняшний позор – ее месть мне за приступы ханжества и рукоприкладства. Дескать, у нее от моих действий болела задница – пусть от ее ответа у меня душа поболит.

И она болит. Не передать словами. Как объяснить, что творится на сердце, когда за стенкой при достаточной слышимости младшая сестренка голосисто (опять же, во всех смыслах, как и в предыдущем препаршивейшем случае) развлекается с мешком денег высотой в метр с кепкой? Не понимает, поганка малолетняя, что ее бесстыжие закидоны мне как серпом по мужским достоинствам, как моральным, так и аморальным. Взрослость – не творить невесть что, а думать. Когда поймет?!

Руки сами тянулись к ремню, но решать проблему ремнем – бесполезно. Ремень – оружие тактическое, а не стратегическое, время упущено, воспитывать надо было раньше.

А самое главное – воспитывать нужно примером. Чем мне похвастаться? Все предыдущие годы я был такой же Машкой, только в мужском обличье, и с возможностями мне не везло. До тех пор, пока в моей жизни не появилась Хадя, я видел мир через те же очки, что и сестренка. Хадя показала пример иной жизни, и оказалось, что мир разнообразен, и некоторые его стороны с привычной точки зрения выглядят жутко.

«Всегда готовые к журьбе, поют все песнь одну…» Не хочу больше. Машка наказала меня за лицемерие. Пора взрослеть и мне. То есть, тоже начинать думать.

В холодильнике всегда, сколько я себя помнил, стояла открытая бутылка водки – для дезинфекции и удаления пятен. В одном из снов я ее выпил. Она оказалась на месте, это обрадовало: умом я еще не тронулся, все прежнее было сном, а сейчас происходит в реальности.

– Будешь? – Я поставил на стол бутылку, в которой плескалось на донышке, и достал два стакана.

Валера скупо мотнул головой:

– На работе нельзя.

– А я буду.

Не люблю водку, но сейчас мне было все равно, что пить. Просто требовалось выпить.

Налитое я опрокинул в себя залпом, горло обожгло, организм продрало до печенок. Закуской послужил соленый огурец, выуженный двумя пальцами из трехлитровой банки.

Захотелось еще. Я хмуро глядел на пустую бутылку.

Валера открыл титановый «дипломат», с которым не расставался, как Президент с ядерным чемоданчиком.

– Коньяк. – Он поставил на стол пузатую бутыль. – Тебе. Презент.

Под его молчаливым взглядом я откупорил, понюхал и примерно на четверть налил янтарной жидкости в граненую посудинку. Судя по виду, коньяк был дорогим. В таких чемоданчиках, стоимостью дороже Гаруновской «Лады», дешевое пойло не носят.

Другой закуски, кроме соленых огурцов, под рукой не оказалось. Борщ, масло, майонез, томатная паста и три вида варенья с коньяком в моем сознании не вязались, и я закрыл холодильник.

– Точно не будешь? – на всякий случай спросил я Валеру, положив на стол несколько кусков хлеба и наполнив блюдце нарезанными огурцами.

Он покачал головой, и я, приподняв стакан как бы в его честь, выпил в одиночку.

Наверное, коньяк хороший. Как говорила Снежка, «хорошее вино вкуснее уже потому, что очень дорогое». В коньяках я разбирался так же.

– Костя хороший начальник? – спросил я, поставив на стол пустой стакан.

– Нормальный.

Как собеседник Валера напоминал каменного сфинкса. Сидит, такой, то ли лев, то ли орел, то ли живой, то ли мертвый. Хорошо, что, все же, отвечает на вопросы, а не свои задает. Начни он задавать – мне, наверное, пришлось бы несладко.

– Мы с ним сработаемся? – спросил я.

– Если ты без взбрыков и держишь слово, то да.

–Это хорошо. А он слово держит?

Ответ последовал не сразу.

– Смотря с кем. Бывает, кое-кого нужно обмануть, чтобы выжить. Ложь во спасение.

– Сейчас не тот случай?

– Ему нравится твоя сестра. Она по-настоящему настоящая. Каламбур получился. Но ты понял. Плохо, что она несовершеннолетняя, но у Константина Георгиевича нет времени на ожидание, пока она вырастет, он живет слишком быстро. К тому же, девушка первая заговорила об отношениях, я свидетель. Она очень настаивала, ему пришлось согласиться.

«Пришлось», ага.

– Он же на ней потом не женится?

– До женитьбы еще далеко, до нее дожить надо. Никто не знает, что будет через день, как загадывать на большее?

Такие люди, как Костя, должны заглядывать намного дальше, они обязаны просчитывать все варианты, иначе на их местах сидели бы другие.

Вслух я сказал другое:

– Тебя не уволят за то, что разговариваешь со мной о боссе и выдаешь разные тайны?

– Разговоры о боссе в нужном ключе хорошо оплачиваются.

Мощно. Честно. Достойно.

Я поднял за Валеру еще один стакан.

– Пойдешь к нам на работу? – спросил Валера.

– Пойду.

– Правильно. Сразу и деньги, и возможности.

– И сестра под наблюдением. Надеюсь, когда она Косте наскучит, меня не собьет машина где-нибудь в производственной зоне?

– Зависит от тебя.

– Спасибо за честный ответ.

Я налил себе еще.

Поверх стакана легла ладонь Валеры:

– Тебе хватит. Ты же хочешь работать у Константина Георгиевича?

Я кивнул и отодвинул стакан.

– И называй, пожалуйста, Константина Георгиевича на вы, – продолжил Валера. – Так у нас принято.

– Хорошее уточнение: у вас. Для тебя он босс, для меня еще нет. И когда он здесь будет вот так кувыркаться с моей сестрой, – я кивнул на закрытую дверь спальни, откуда неслись грубые выдохи и тонкие повизгивания, – он мне не босс, а приятель сестры, и слова, которыми его называть, зависят сразу от трех причин: от его поведения, от моего расположения, которое зависит как от материального положения и настроения, так и, опять же, от поведения нашего жизнелюба, и от желания Машки продолжать это, с позволения сказать, знакомство. Честно говоря, если бы не любовь к сестре, ваш Костик такого пинка от меня получил бы…

Валера промолчал. Мои аргументы его не убедили, но встречных не прозвучало. Каждый остался при своем мнении. Я понимал его точку зрения и даже сочувствовал необходимости всегда блюсти субординацию и стоять на страже интересов босса, даже когда душа клонится к противоположному – а молчанием Валера показал, что моя правда для него тоже в некотором роде правда.

– Ты сказал: «Работа у нас – деньги и возможности». С деньгами все понятно. Поговорим о возможностях, которые дает ваша фирма. У меня кое-с кем есть личные счеты…

Перед внутренним взором висел список. Гасан, убивший Мадину. Шамиль, с которого все началось. Муж Хади, выгнавший ее в первую брачную ночь. Отец Хади, отнявший жизнь и счастье у опозорившей его дочери. Если перейти к следующему листу, далее следовал Данила, куда бы он ни спрятался, и гаденыш Аркаша со справкой, и, по убывающей, много еще кто, вплоть до ребят, которые по просьбе Люськи чуть не отправили меня на тот свет. Если человек что-то делает – пусть готовится ответить за сделанное. Иногда в роли Бога выступают люди, у которых отняли самое дорогое. Когда счастье невозможно, хочется найти того, кто сделал его невозможным, и активно поговорить на эту тему.

Я спросил:

– Новая работа поможет мне активно утрясти кое-что в личных делах?

– Мало того, кое-что за тебя сделают другие. Нет, я неправильно выразился. Не кое-что, а многое.

Я почувствовал, как душа оживает. Кажется, у меня опять появилась цель в жизни.

Из соседней комнаты неслись охи и ахи. Маше хорошо. Почему мне должно быть плохо оттого, что ей хорошо? Я был неправ, признаю и склоняю повинную голову. У меня собственная жизнь, у сестренки – своя. Каждый помогает другому, но каждый отвечает за себя. Сейчас Машка, решая свои проблемы, помогала мне решить мои, причем решить глобально. Настолько глобально, что дух захватило. Как же мелко я мыслил, когда шел к Гасану с намерением запугать. Самое крутое, что представлялось – это нож в сердце в обмен на годы в тюрьме. Как же мелко я плавал. Отдать швартовы, корабль уходит на глубину! «В флибустье-ерском дальнем синем мо-оре…» – пела душа.

Душа пела! Я снова жил!

И кто сказал, что цель не оправдывает средства? Еще как оправдывает, если цель благородна, а средства приятны. А коньяк действительно был хороший.

Валера продолжал:

– Фирме нужны лояльные сотрудники, у которых нет проблем. А если проблемы исчезают благодаря фирме, работник становится немного преданней. Политика фирмы строится на всемерной помощи персоналу в любых делах.

– Знаешь, не выпить за это будет кощунством. – Я налил в стакан еще на несколько глотков. – За будущее без проблем!

Часть

3. To be or not to be

Это начинало надоедать. Очередной сон, очередное пробуждение. «День сурка» продолжался. Тот же час, та же дата, те же кровать и свет в глаза. Я отправился готовить кофе. Ударная доза кофеина прочистила мозги, а когда я мыл за собой чашку, раздался звонок в дверь.

Душа надеялась на чудо. Разум понимал, что чудес не бывает. Мои сны – просто сны, игра воображения.

И все же настоящие чудеса случаются, несмотря ни на что.

Не глядя в глазок, я распахнул дверь.

Гарун много дней меня избегал, сообщения и звонки оставались без ответа. И вот, как неоднократно повторялось во сне, он пришел. На этот раз без ножа. Вроде бы.

И все же я знал, что он все знает. Вместо привычного пожатия руки меня встретила холодная отчужденность. Гарун не смотрел мне в глаза. «Мене, Текел, Фарес» – как на библейском пиру. Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Все пройдет, и это пройдет, и очень скоро. И воздастся каждому по делам его.

– Я зайду? – Гарун продолжал глядеть мимо, будто меня не существовало, и обращался он не ко мне лично, а как бы вообще.

Я посторонился. Он разулся и прошел в комнату. Не на кухню, как принято, если пришел в гости. Вместе принимать пищу – сакральный жест. В доме врага не едят.

Я прошел за Гаруном к своей кровати, мы сели. На разные края. Между нами могла проехать машина.

– Ты слышал про Хадю? – глухо спросил Гарун.

– Да.

– От кого?

– Филька звонил.

– Кто ему рассказал?

– Говорит, что, вроде бы, Настя.

– А ей-то откуда известна правда? – Гарун скривился, будто стоматолог вырвал ему не тот зуб и теперь, наконец, взялся за больной. – Такие дикие слухи ходят… Что тебе рассказали?

– Хадю выдали замуж за кого-то, с кем давно помолвили родители. В первую брачную ночь муж ее выгнал. Она вернулась в родительский дом, ее встретил отец, а уже утром, как у вас принято, ее похоронили. Причиной смерти указаны то ли проблемы с сердцем, то ли еще что-то, что молодой девчонке не свойственно. Такая запись в медицинском свидетельстве появилась потому, что врач – родственник. Это правда?

– Насчет врача-родственника? Правда. Остальное – чушь. Впрочем, я слышал и не такое. Говорили даже, что Хадю убил я. Все знали, что свадьба расстроилась, а из-за того, что причину ни одна из сторон не объяснила, сначала пошли домыслы, потом откровенное вранье, потом нагромождения несусветной ереси…

– Хадя жива?!

– Поэтому я пришел к тебе. Не ерзай, сбиваешь. Разговор будет серьезный. На самом деле Хадя сразу рассказала о тебе родителям.

– И?!..

– Она сказала, что сделает, как они скажут. Понятно, что свадьбу требовалось срочно отменять, иначе семью ждал позор. Хадю посадили под замок, а родители отправились к семье жениха. Причину пришлось выдумать. Сказали, что Хадя встретила другого и хочет замуж именно за него.

– Ее мнение кого-то интересовало?

– За кого ты нас всех принимаешь? Не в прошлом веке живем. Несостоявшийся жених, конечно, мог настаивать, и нам пришлось бы держать слово. К счастью, он оказался порядочным человеком. Мы оговорили отступные и разошлись миром. Кстати, – Гарун отвернулся к яркому солнцу из окна и вздохнул, – машины у меня теперь нет. Деньги пошли в общий котел, на откуп.

Я больше не мог сидеть.

– Я все возмещу! – Вскочив с места, я начал бурно жестикулировать, словно забивая слова молотком. – Не сразу, конечно…

Гарун поморщился.

– Да сиди же ты, – он указал мне обратно на кровать, – я еще не все сказал. С семьей жениха вопрос кое-как утрясли, но Хадя осталась опозоренной в глазах близких. Отец действительно мог пойти на крайние меры, его сдерживала мать.

– Но почему…

– Да сядь же! Не маячь перед глазами, не даешь сосредоточиться.

Я резко сел. Кровать едва не треснула и что-то недовольно проскрипела.

– Ты понимаешь, почему Хадя твердила тебе, что у вас ничего не получится, а когда в чайхане ты заговорил со мной о желании жениться на ней, я даже не рассматривал это серьезно? У нас незыблемая традиция: женимся только на своих. Большинство браков совершаются внутри одной нации. Ели что-то не срослось, девушка может выйти за другого дагестанца или, например, чеченца или еще кого-нибудь, кого от дагестанца обычный русский на вид даже не отличит. Если дела обстоят настолько плохо, что традиционное замужество невозможно, остается единственное требование, которое никогда не нарушается. Нужно, чтобы избранник тоже был мусульманином.

– Неправда, исключения бывают!

– Правильно сказал. Исключения. В тех случаях, о которых я даже говорить не хочу. В жизни, конечно, бывает всякое, но вот ты, к примеру, отдал бы свою Машку за негра-каннибала?

– То есть, для тебя я людоед?

Впервые мне хотелось не обнять Гаруна, как и весь мир, вернувший мне Хадю, а дать в рожу.

– Я говорю о разнице в мировоззрениях. Мы с тобой можем дружить, но со стороны любому видно, насколько мы разные. И вы, и мы – все стараемся жениться на своих. Хадя должна выйти за мусульманина – это требование родственников, ничто другое не обсуждается. Вокруг нашей семьи множатся домыслы о том, почему договоренность нарушена и свадьба не состоялась. Чтобы успокоить окружающих, новое бракосочетание должно быть отпраздновано как можно быстрее. А кто захочет жениться на опозоренной? Ты не мусульманин, а среди мусульман (имею в виду по рождению, а не истинно верующих) Хадю возьмет какой-нибудь моральный урод, который не даст ей жизни за прошлые грехи. Хадя будет терпеть любые его выходки, она так воспитана. И, втихомолку избитая, она никому не расскажет о своих бедах, мужа будет ставить в пример, а тебя проклинать, как причину всех бед. В конце концов она найдет утешение в детях, и у нее все наладится, насколько это возможно.

– Я понял. Чтобы жениться на Хаде и быть принятым твоей семьей, я должен стать мусульманином.

– Мысль ты уловил точно, но «должен» – неправильное слово, насильно ислам не принимают.

– Что требуется, чтобы стать мусульманином?

– Признать при свидетелях, что нет бога кроме Аллаха и Мухаммад – пророк его.

– Я слышал, что эта фраза называется «шахада», и ее говорят по-арабски.

– Так принято, но, вообще-то, Аллаху все равно, на каком языке ты признаешь всевышнего. Допускается даже форма вопроса-ответа: «Веришь ли ты, что нет бога, кроме Аллаха? – Да. – Веришь ли ты, что Мухаммад – посланник Аллаха? – Да».

Верю ли я? А верит ли сам Гарун?

– Никогда не спрашивал, но теперь мне интересно: ты верующий?

Он отвел взгляд:

– Скажем так: я мусульманин, и для ответа на твой вопрос сказанного мной достаточно. Теперь я жду ответа от тебя.

Я завис, как компьютер, столкнувшийся с непосильной задачей. Вопрос веры – сложный и скользкий. Большинство людей – неверующие, но при этом они принадлежат к народам с определенными религиозными традициями. Гарун практически признался, что не верит в Аллаха, при этом он ярый мусульманин – с точки зрения менталитета. Не совершает намазов, не ходит в мечеть – но жизнь отдаст за соблюдение исламских традиций. Такие традиции – это его культура, они впитаны с молоком матери.

Хадя – такая же. Будь она другой, трагедии не случилось бы.

А я? Какой я?

Звук дверного звонка заставил дернуться и меня, и Гаруна.

– Кто это?

– Не знаю. Я никого не жду. Наверное, это к Машке. Если ко мне – скажу, что занят.

Я пошел в прихожую. Сейчас, когда Гарун здесь, меня обрадовало бы единственное: чтобы за дверью оказались мордовороты от Люськи-Теплицы. С другом мы решили бы эту проблему раз и навсегда. Путь в областной центр для меня вновь откроется.

Стоп. Почему именно так? То есть, с другом-беспредельщиком я крутой, а без него ничего не могу? И так будет всю жизнь? Зачем же я такой нужен – решатель проблем чужими руками, а сам ни на что не способный?

Не-е-ет, так дело не пойдет. С Люськой и Костей я договорюсь сам – пусть не столь жестко, как мог бы с помощью Гаруна, и все же сам. Я – мужчина, я должен отвечать за свои поступки, а поступать должен так, чтобы не было стыдно.

С чувством необыкновенной легкости на душе я распахнул дверь.

– Привет.

На лестничной площадке нетерпеливо перетаптывалась красиво одетая Даша. Длинные волосы ниспадали на плечи, фигуру облегало красное платье до середины бедер – короткое и броское. Все мужчины по пути к моему дому должны были, как в фильме «Матрица», оборачиваться на невероятно яркую Дашу, а проезжающие машины врезаться. Гладкие коленки сияли, остальная часть ног тоже словно бы светилась и просто-таки просилась в руки. Вспомнилось классическое: «Люблю я бешеную младость, и тесноту, и блеск, и радость, и дам обдуманный наряд, люблю их ножки, только вряд найдете вы в России целой три пары стройных женских ног…» Времена изменились, или Поэт вращался в таком кругу, где, как среди королевских семейств, все лица вытянутые, а ноги кривые. В России стройных женских ног больше, чем где бы то ни было. Даша – одно из подтверждений правила, которое в Пушкинские времена в аристократической среде было исключением.