Внутри меня гасли звезды

Проще ограбить банк, нежели достучаться до нее. Она уничтожает себя. Медленно, но уверенно двигается в сторону бездонной пропасти. И я боюсь, что однажды не смогу ее спасти, не успею подать руку помощи. Я боюсь, что однажды потеряю ее так же, как потерял Мередит.

Ее уход для многих стал болезненным. Я не исключение. Я горевал, не спал сутками, вспоминая наше счастливое, полное радости и любви, прошлое. Но я смог совладать с собой и справиться. У меня был стимул продолжить жить, не простаивать на месте, упиваясь болью, и этот стимул – две мои дочери. Но Дакота… моя маленькая девочка потерялась, заблудилась так далеко, что я уже не знаю, где и как ее найти.

Это не она.

Ее нет рядом.

В ее, казалось бы, знакомых глазах нет ничего родного. Единственное, что в них отражается, – это ненависть. Ненависть ко всему. И никакие способы вернуть ее в прежнее состояние не работают.

Я часто вспоминаю ее прежнюю. Задорную, веселую, инициативную, уверенную в себе девушку я видел каждый день до того самого момента… Потом он стер из нее эти качества. Во мне еще теплится надежда, что они не исчезли бесследно, что однажды она сможет перебороть свою темную сторону.

После того, как мы вернулись из Нью-Йорка, она опять замолчала. Она и раньше уходила в себя, но с каждым разом эти путешествия затягивались все дольше и дальше. Уж не знаю, что лучше – животные крики или храм тишины за дверью.

О чем она думает? Что ее тревожит? Что она хочет сказать, но не может?

Дакота просто там сидит и ничего не делает. А ведь и дня не было, чтобы она не проводила его в движении. Она постоянно танцевала. Это занятие всегда помогало ей в трудные минуты. Кажется, что когда включалась музыка, и она начинала двигаться, то все плохое, посетившее ее душу, тут же испарялось. Но только не в этот раз. Она уже как год забросила все, что связано с танцами. Переехав в Филадельфию, я даже оставил одну комнату для хореографического зала, но она туда так ни разу и не заглянула.

– Милая, открой! – Я стою под дверью, стараясь достучаться хоть до какого-нибудь чувства дочери. – Я принес твою любимую пиццу с морепродуктами.

Но в ответ, как обычно, тишина.

А вдруг она что-нибудь сделала с собой?!

Эта мысль неожиданно въелась в мозг и заставила сердце забиться в два раза быстрей.

Тело покрывается холодным потом. С колющим страхом в душе я начинаю неистово колотить в дверь, пинать ее ногами, выбивать. Она не сдерживает напора и срывается с петель, с грохотом падая на паркет.

– Стив, немедленно сюда!

Дакота, зачем ты так со мной? Что же ты творишь?

***

Иногда кажется, что мое путешествие по этому миру закончилось. Моя душа отправилась в свободный полет, оставив искалеченное тело на произвол судьбы доживать остатки дней.

Мост Бенджамина Франклина, конечно, не Бруклинский – жалкая замена, но тоже ничего. Яркая подсветка отражается в водах реки, усыпая ее голубыми и желтыми пятнышками. Небо сейчас такого глубоко темно-фиолетового цвета, что хочется протянуть к нему свои руки и дотронуться, а еще лучше устремиться ввысь. Взлететь, как птица или, на худой конец, как кленовый лист, гонимый ветром. Мне хочется туда, где не будет ни одной живой души, ни единого звука. Я хочу отдаться пустоте, как моя никчемная душа. Я хочу почувствовать невесомость. Я хочу стать невесомостью.

Окруженная сотнями разных звуков городской суматохи, я сижу на одинокой скамейке возле ветвистого дуба. Его темные ветки по-хозяйски протягивают свои длинные лапы. И, думаю, если бы они могли двигаться, то удавили бы меня, подняв над землей за шею.

Все вокруг незнакомое и чужое. А я сбежала из дому. На этот раз незаметно. Вылезла через окно, как мелкий воришка или строптивый подросток. На это раз мне не хотелось выбивать мнимую свободу скандалом. Я просто тихонько ушла.

Не знаю, куда держать путь. Я устала. Я очень устала. Может, взять и уехать отсюда? Сменить не город, а страну? Свалить в какую-нибудь Канаду или Мексику? Денег у меня достаточно, я была не дурой и переводила все, что давал мне отец, на левый банковский счет. Там накопилась приличная сумма. Жить на нее можно спокойно год. Но только вот есть ли смысл в том, чтобы сесть в самолет и покинуть все? Оставить прежнее, забыть? Есть ли смысл хоть в чем-то?

– Жизнь – дерьмо?

Устремив свой взгляд вдаль, погрузившись в размышления, я и не заметила, как мое одиночество нарушила молодая женщина, одетая так, словно бросить вызов всему обществу – идея фикс. То ли юбка, то ли брюки до пят никак не сочетаются с фетровой жилеткой в цветочек. А шляпа, как у Гендальфа, вообще стала бы последней каплей к сердечному приступу какого-нибудь модного кутюрье.

– Это вообще-то моя скамейка, но, так уж и быть, сегодня я разрешу тебе здесь остаться, – продолжает она.

– Разве это твоя собственность? Ты ее купила? – сухо замечаю я, отведя от нее глаза.

– Ишь ты какая! Сразу видно – стерва. Но только меня этим не спугнешь, я знаю, почему такими становятся, и тебя не сужу.

– Мне плевать.

– Мне тоже.

Она замолкает и бесцеремонно усаживается рядом, снимая с плеча мешковатую сумку, в которой начинает дребезжать все ее барахло.

– Я пришла в твой дом? Ты живешь здесь что ли? – Раздраженно отодвигаюсь от нее, благо скамейка не маленькая.

– Я что, на бомжиху похожа? – заряжается смехом она.

– Похожа.

– Не суди человека по одежке.

– У-у-у, древней мудростью запахло.

– Раз хочешь сидеть здесь, то придется нюхать.

– Кому придется? Мне? Если я захочу, то тебя к этой скамейке на пушечный выстрел не подпустят!

Незнакомка ничего не отвечает, а лишь про себя ухмыляется и достает из саквояжа вечного странника бутылку виски. Я слышу, как она делает пару глотков, затяжно вдыхая воздух, словно закуску.

– Пей! – протягивая мне емкость, твердо говорит она.

– Еще чего!

Я резко отмахиваюсь. Бутылка чуть не падает, но все-таки не встречается с землей, спасаясь ловкостью своей хозяйки.

– Я знаю твой диагноз.

– Ты что, доктор Хаус?

– Хочешь, скажу, кого ты из себя представляешь?

– По мне видно, что я питаю желание? Повторюсь, мне плевать. А на твои мысли, так подавно.

– Твоей стервозности можно монумент поставить. Ты избалованный ребеночек папашки с толстым кошельком. Тебе позволено в этом мире все. Уверена, что даже если ты прикончишь кого-нибудь, то выйдешь сухой из воды. Но это неважно. Деньги тебя не греют. Суть вот в чем: ты больна. Понимай это как хочешь, но ты всего лишь психопатка. И причина этого заключения лишь одна – боль. Не знаю, может это рак или что-то другое, да и плевать.

Она делает еще пару глотков и затыкается.

Рак. Неплохая метафора. Все, что со мной происходит, – это злокачественное новообразование. Оно появилось год назад, дало метастазы и медленно ведет меня к тетке с косой. Когда-нибудь опухоль коснется жизненно важного органа, и никакая химиотерапия или операция не спасет этого тела.

– Ну что? В точку?

Я впервые бросаю на нее внимательный взгляд. Из-за того, что она сейчас близко, я могу рассмотреть ее лицо. Она не красавица, да и страшилищем тоже не назовешь, но есть в ее внешности что-то уродское, грубое. Скорее всего, это длинный горбатый нос, как у вороны, встретившейся с лобовым стеклом. Ей и тридцати не дашь, но шмотки все-таки знатно прибавляют возраста.

– Больная здесь только одна, и я с ней сейчас разговариваю, – закатывая глаза, язвлю я.

– Не отрицаю первого, но с последним не соглашусь: нас двое.

– Да пошла ты!

Я резко встаю, собираясь покинуть ненормальную, но она напористо хватает меня за запястье и рыком усаживает обратно.

– Надо же как! Послала меня, а сваливаешь сама. Противоречивая или глупая?

– Да что ты от меня хочешь? Денег? Сколько тебе нужно, чтобы ты свалила отсюда на ночь?

Она начинает меня бесить не на шутку. Ненавижу людей, сующих нос не в свои дела, как собаки в тарелку с кормом. Лишь бы нажраться чужого дерьма, чтобы потом казалось, что свое не такое вонючее.

– Откупиться хочешь? Мне твои бабки к черту не нужны!

– Ошибаешься! Еще как нужны. Может, хоть одежду нормальную себе купишь, а то ходишь как пугало.

– Лучше как пугало, чем как стадо. Слушай, я не хочу ругаться. Глупо рамсить с тем, кого видишь впервые. Если не хочешь говорить – молчи, только не уходи. В таком состоянии ты можешь дров нарубить.

– Тоже мне, нашла дровосека!

– Прости, если обидела, я же не хотела. Мне просто стала интересна твоя жизнь, не более, вот я и предположила. Ты вообще местная или туристка?

– Местная. – С этой бабой бесполезно припираться, да мне и надоело. Не хочу себе портить еще больше и так поганый вечер.

– Тогда что ж ты тут делаешь?

– Пока ты не пришла, всего лишь сидела. Спокойно, мирно, молча.

– Богатенькие здесь не тусуются.

– Я уже заметила.

– Да и ты, судя по всему, не желаешь находиться в их обществе.

– Не желаю.

– Нахлебалась изысканного, а сейчас на простое потянуло.

– Никуда меня не потянуло.

– Я вижу.

– Глазастая.

– Наблюдательная.

– Давай сюда свою бутылку! – Если уж мне и предстоит находиться рядом с этой женщиной, то лучше быть под градусом.

Она невозмутимо протягивает емкость, и я сразу же делаю пару крупных глотков – чего тянуть? Незнакомка больше и рта не раскрывает, чтобы завязать беседу. И я, довольствуясь тем, что она наконец заткнулась, продолжаю прожигать себя, истерзывающими в клочья мыслями.

Проходит не более получаса, когда до меня доходит, что я уже опьянела. Огни города становятся ярче, звуки громче, температура тела выше, душевная боль острее. Меня захлестывает череда неприятных воспоминаний, призраков прошлого в лице матери. Ее карие глаза таращатся на меня в теплом чувстве, а губы расплываются в грустной улыбке.

Опять она. Только не это…

– Предательница! Предательница! – нарушаю молчаливую обстановку я. – Убирайся отсюда. Я видеть тебя не хочу!

Незнакомка-недобомжиха с интересом зыркает на меня, словно пришла в кинотеатр на вечерний сеанс. Сюда бы поп-корна, и картина выглядела бы завершенной.

Я швыряю пустую бутылку в дуб и, поднимаясь на ватные ноги, хватаюсь за волосы. Знакомая боль разливается по венам, как вино по бокалам. Каждая часть тела начинает ныть неприятными ощущениями. Комок в горле вот-вот распадется на слезы.

– Сядь! – несвойственной грубостью прерывает мою истерику молодая женщина.

Я, как собачка, послушно падаю на скамейку, содрогаясь от внутренней резни.

– А теперь выкладывай все. Давай!

Мое пьяное сознание недолго сопротивляется. Душевная слабость дает о себе знать, и я рассказываю ей обо всем, что довелось пережить за этот год. Выливаю на нее помои своего существования.

– М-да… печально. Но твоя история не должна заканчиваться на этом. Рано или поздно она бы ушла. Здесь только вопрос времени. Это было ее решением, это была ее жизнь. Эх! Решения, решения, решения.... Их так много в нашей жизни. Все наше существование – это решения. Нет ни дня, чтобы мы их не принимали, начиная от выбора цвета носков, заканчивая мыслью о смерти. Эгоистично? Да! Но ведь все мы эгоисты! Ты тоже эгоистка.

– Она сбила меня с ног.

– Тебя сбили с ног?! Вставай! Кинули топор в спину? Вытащи его, мать твою, а не ходи с ним со словами: «Ой, мне опять сделали больно». Ты знаешь, что жизнь – та ещё карусель. Так какого черта я вижу слезы на твоих глазах?! Слабых никто не любит, каждый будет пытаться поставить подножку, задеть. Ты же понимаешь, что подобным поведением показываешь свою слабость, да? И если будешь реветь, то станешь легкой мишенью. Ты очень далеко зашла, но еще не поздно все вернуть.

– Не хочу ничего возвращать.

Я ложусь на скамейку и смотрю на луну. Из-за ярких городских огней, ее единственную способно транслировать небо. Никаких звезд, никаких поводов, чтобы загадать глупое желание, предаться глупым мечтаниям. И она, худощавая, в форме серпа в ответ таращится на меня.

– Хочешь! – спустя минуту раздумий, продолжает философствовать собеседница. – В глубине своей натуры ты желаешь вернуться к тому, что тебе было некогда дорого. Ты отвернулась от своей семьи, хотя не должна была этого делать. Ты кинула свою цель, хотя не должна была этого делать. Ты зачеркнула все, что было светлым, теплым и хорошим, хотя не должна была этого делать! Знаешь, сколько на свете людей желает иметь то, что есть у тебя? Так не упускай этот шанс! Забудь прошлое, вспомни о своем будущем. Подумай о нем, дурочка, иначе плохо закончишь. Я повидала таких, как ты – беспечных прожигателей самого ценного ресурса своей жизни. Кто-то из них уже давно гниет под землей, кто-то на пути к этому. Остановись, поверни в другую сторону! Даже когда многое потеряно, еще не поздно начать борьбу за оставшееся.

– Я не смогу без нее сделать и шага вперед. Я ненавижу ее за то, что она сделала, но все же, вопреки этому все еще чертовски сильно люблю. И за это ненависть, ставшая частью меня, еще крепче держит в своих щупальцах.

– Сможешь. Прими ее уход как данность. Смирись, прости и попрощайся.

Глава 5

Она вернулась сама. Почти под утро тихий дом наполнился ее неуверенными шагами. Я слышал, как она прошла мимо моей спальни, лишь на секунду задержавшись у двери. Хотела ли она войти? Что-то заставило ее остановиться?

Где же ты была? Совершила ли ты опять какой-нибудь дрянной поступок, Дакота?

Когда я зашел в ее комнату, она крепко спала. Ее ровное дыхание пощекотало кожу на моих пальцах. Я хотел к ней прикоснуться, но не посмел. Я не знал, какой реакции от нее стоило ждать на этот раз. Лицо целое, руки тоже. Значит, ночью она ни с кем не дралась – уже хорошо.

Я решил сегодня не ехать в офис, чтобы попытаться поговорить с дочерью. Отпустил Ив с миссис Данн по магазинам, а сам принялся за готовку овсяных блинчиков. Дакота любила их.

Когда-то.

Может, сегодня у нас получится обсудить хоть что-то?

Она появляется на кухне ближе к обеду. Впервые я не вижу в ее взгляде гнева. В нем затаилось нечто другое… Кажется, ее бездонные зелено-карие глаза поглотили вселенский масштаб усталости. Она так исхудала! Платье, еле прикрывающее колени, не скрывает шрамы на ногах, полученные в процессе беспорядочных драк. И я так корю себя за то, что не смог уберечь ее от этих отметин!

– Привет, пап, – тихо-тихо шепчет она.

– Здравствуй, родная! Будешь есть? Я тут кое-что приготовил… Надеюсь, тебе понравится.

Даки бросает кроткий взгляд на тарелку и кивает в знак согласия.

Такое впервые!

Я и не ожидал, что нечто подобное произойдет, поэтому в моем сердце загорается маленькая искорка надежды на хорошее.

Дочь бесшумно усаживается на стул и берет один блин. Я пододвигаю ей клубничный джем, она его принимает.

Господи, спасибо тебе за это!

Моей радости нет предела! Подумать только, я радуюсь тому, что она ест без укоров, упреков и ругани то, что я ей предлагаю!

– Чем думаешь заняться? – осторожно спрашиваю я.

– Не знаю.

– А чего бы ты хотела? Я сегодня выходной взял, может, сходим куда-нибудь?

– Нет, пап. Я не хочу. Как-нибудь потом…

Что ж, не все дается сразу, но ее спокойный настрой все-таки угомонил мою встревоженную душу.

Это маленький шаг вперед, маленькая победа. Я не хочу ее спугнуть, поэтому напирать не стану.

***

Я хочу плакать. Но только так, чтобы после извержения слез стало легче, а не больнее. А всегда происходит именно так: в момент слабости я не чувствую освобождения от бремени, я ощущаю его крепко привязанным тугим узлом у себя на шее.

Как же я хочу плакать по-другому!

Прошло пару дней после беседы с незнакомкой у моста. Я не знаю почему, но со мной что-то произошло. Несколько психологов пытались неделями вбить мне то, что случайный собеседник смог донести за один вечер.

Нормально ли это? Реально ли такое?

Оказывается, реально… Меня как будто окатили холодной водой, окунули в ледяную прорубь, обуздали монстра простым разговором, не прибегая к сильнодействующим успокоительным. Он сейчас тихонько посапывает где-то в глубинах сознания, поэтому я не знаю, что происходит со мной. Кто я? Что это за человек? Нет желания грубить, ругаться, громить мебель, разбивать лица.

Впервые за долгое время я посмотрела на отца как-то по-другому. Он изменился. За этот год он постарел, как за пять лет. На лице появилась щедрая россыпь морщин, на волосах заблестели десятки седых волосинок. А ему и пятидесяти еще нет…

Это моя вина. И только моя! Он столько всего вытерпел, пережил. И ни разу, черт возьми, ни разу не повысил на меня голоса!

Как принять все это? Как разгрести последствия стихийных бедствий? Столько крушений, столько потраченных безвозвратно нервных клеток. Если я и зла, то только на себя. Сгусток гнева на мать остался, но больше не способен померяться своей мощью. Теперь в этом мире я ненавижу исключительно себя.

– Даки? – Дверь распахивается, и оттуда выглядывает маленькая голова младшей сестры.

Она ни разу ко мне не заходила. Когда-то давно я ей запретила появляться в своей комнате. Грубо и очень настойчиво указала податься восвояси. От того истерического голоса из прошлого пробегают мурашки по коже.

Бедная Ив, ты не заслужила такого обращения. Как же мне стыдно! Я оттолкнула тебя в самый тяжелый момент вместо того, чтобы прижать к себе крепче. Я пропустила твой день рождения и не поздравила с шестилетием пару месяцев назад. Я не сказала ни одного доброго слова… Какая же я тварь!

Хочется врезать себе со всей силы, чтобы изуродовать каждый дюйм тела! Моя внутренняя сущность должна совпадать с внешней.

Я уже было сжала кулаки в желании выместить очередную порцию нахлестнувшей агрессии, как вовремя очнулась, вспомнив про ребенка. Ивонна все так же стояла у двери, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь войти.

– Папа сказал, что мне можно тебя навестить… Ты уже выздоровела? – Ее чистенький голосок вызывает умиление.

«Выздоровела»…

Да, наверное, он сказал, что я больна. И я понимаю, что это не только глупая отмазка для шестилетнего дитя. Это сущая правда. Я действительно психически нездорова. И место такому пациенту в психушке, а не рядом с нормальными людьми.

– Почти выздоровела, сестренка… – Чувствую, что задыхаюсь. К глазам подступают слезы и вот-вот выпросятся наружу.

Она осторожно подходит, и ее маленькая ладошка касается моей, сжатой в кулак, руки. Легонькое прикосновение приятно расходится по всему телу теплой пульсирующей волной. Я уже и забыла подобное чувство…

Мигом падаю на колени и крепко прижимаю сестру к себе, вдыхая лавандовый запах ее кудряшек. Ее сильные ручки обнимают меня за шею и взрывают каменные завалы в сердце. Темно-русые вьющиеся волосы Ив унаследовала от мамы, но вот глаза у нее – отцовские: почти зеленого цвета. И именно они сейчас внимательно разглядывают мое скуксившееся лицо.

Моя родная девочка, прости меня за все. Прости за то, что ты видела. Я показала тебе страшного монстра. Но обещаю, что больше никогда не позволю встретиться вам снова. Никогда.

– А ты отвезешь меня в парк? Я так хочу покататься на карусели! Папа не сможет, а миссис Данн очень занята, – спрашивает она с небывалым огоньком надежды в глазах.

– В парк? Хорошо, давай съездим в парк. Я отвезу тебя в самый лучший парк, на самые лучшие аттракционы, куплю тебе самую вкусную и самую сладкую вату. Я сделаю для тебя все, что ты захочешь!

Ив радостно взвизгивает и целует меня в щеку. Я чувствую, как она начинает гореть. Приятно гореть…

Не плачь, Коуэн, не плачь. Не спугни ее.

***

Я хотела побыть с Ивонной наедине, сама повести машину, но один из охранников увязался следом. И я понимаю, что это правильно. Все еще побаиваются оставлять меня с сестрой, думая, что я не смогу совладать с гневом. Я и сама не знаю, смогу ли побороть эмоции, если меня что-то выведет из себя, поэтому лишь благодарно улыбаюсь парню и усаживаюсь на заднее сидение.

– А где мой отец, мистер? Простите, вашего имени я не знаю.

Сквозь непробиваемое выражение лица охранника просачивается удивление. Он впервые слышит от меня что-то подобное. Я ведь то и дело орала на всех. А он, судя по всему, лишь недавно работает здесь, поэтому и не видел меня в другом состоянии.

– Вы можете звать меня просто Блейком, мисс. Мистер Коуэн уехал на сделку.

Он даже в выходные работает, лишь бы мы ни в чем не нуждались… Я обязательно сегодня же поговорю с ним и попрошу прощения за свое девиантное поведение. Я должна это сделать. Обязана.

Не хочу возвращать прежнее, теперь я хочу все исправить и зажить по-новому. И первое, что я изменю, это себя и свое непростительное поведение.

Здесь очень шумно, собралось очень много желающих провести свободное время и покататься на аттракционах. Повсюду слышен радостный гул детей. Разлитый в воздухе, сладкий запах ваты и ванильный поп-корн врывается в легкие. За пределами парка проходит какой-то байкерский фестиваль; рев моторов смешивается с прочим шумом, создавая вакханалию звуков.

Байкеры… только этих придурков не хватало.

Ив, таща меня за руку, бежит вперед к тележке со сладостями. Она так счастлива… И я являюсь причастной к этому. Как же приятно осознавать, что можешь сотворить такое чудо!

Накатавшись вдоволь на всех каруселях, мы идем к колесу обозрения, чтобы увидеть так не полюбившийся мне вечерний город с высоты. Блейк остается у будки, а я с сестрой прохожу в кабинку. С каждой секундой, поднимаясь все выше и выше, мы отдаляемся от земли.

Филадельфия красивая, правда, но все равно пустая! Пустая не потому что мало машин или людей, нет, этого добра здесь навалом. Пустая по другой, неизвестной, но явно ощутимой душе причине.

– Даки, Даки, смотри, что там?! – тормоша меня за рубашку, любопытно спрашивает Ив.

Она показывает в сторону величественного стеклянного сооружения, принявшего на себя удары последних солнечных лучей. Отражая взбитые розовые облака и струящийся медовый свет, оно привлекает к себе внимание и заставляет тихонько восхититься.

– Если я не ошибаюсь, то это Комкаст-центр – одно из самых высоких зданий в США. Там находятся офисы.

– А что такое офисы?

– Ну… это места, где работают люди.

– Наш папа там тоже работает?

– Нет, офис папы находится чуть дальше.

– А жалко… Тогда можно было бы съездить к нему и посмотреть на это место изнутри.

– Там нет ничего интересного. На него если и смотреть, то только снаружи, как сейчас.

Я подставляю лицо к ласково касающимся струям света и вдыхаю так, словно стараюсь втянуть его в себя.

– Не может быть такого! Я уверена, что внутри очень и очень красиво. А ты когда-нибудь будешь работать в таком же здании?

Моя любознательная сестренка, я не знаю… Не знаю, где я буду работать. Я ведь все бросила. А без образования вряд ли смогу устроиться на какую-нибудь приличную работу. Я так и не дописала главу одной из важных историй в своей жизни. Я оставила танцы, оставила Джулиард, оставила свои цели и мечты. Я и не уверена, что захочу когда-то танцевать… без нее.

– Я вот, когда выросту, пойду работать туда. Что для этого нужно сделать? – Не унимается Ив.

– Для начала вырасти, милая. Нужно окончить школу, университет, получить профессию.

– Хм, а это долго?

– Ты и оглянуться не успеешь…

– Тогда все решено!

Я подавляю улыбку. В ее писклявом голоске прозвучала недетская уверенность. Она непременно станет тем, кем захочет. Я верю в это.

– Ты ведь пошла в школу, – вспоминая, что уже конец августа, замечаю я. – Тебе нравится учиться?

– Очень! Но там все такое легкое, нас учат тому, что я уже умею.

– Значит, у нас в семье растет гений!

Она начинает гордо ухмыляться, словно ей уже вручили премию за какой-нибудь прорыв в науке или искусстве.

– Папа говорит, что я очень на тебя похожа…

– Правда? Когда он такое сказал?

– Недавно. Он сказал, что я умница и очень талантливая. А еще, что этим очень напоминаю тебя.

Дай бог, чтобы ты взяла от меня только хорошее.

– Ну не знаю, ты, скорее, похожа на маленькую, миленькую, но очень умную принцессу! – поправив ее, выбившиеся из пучка, волосы, шепчу я.

– На Белль (3)?

– На Белль!

– Я так и знала! – удовлетворенно восклицает она.

Мы выходим из парка, когда от солнечного света не остается и следа. Фонари сияют мягким мерцанием, укутывая улочки в теплую пелену. Ослепительная улыбка Ив украшает ее личико. Она осталась довольна сегодняшним днем. И я почувствовала то же самое. Это первый раз, когда за столь долгое время мне хочется вернуться домой, поужинать и посмотреть какой-нибудь старый фильм.