Любовь да будет непритворна

Приехали в селение (названия я не помню), в котором находился специализированный магазин. Вольфганг выложил на прилавок «дерьмовый» подшипник, его заменили точно таким, но, разумеется, фээргэшным. Не моргнув глазом «капитан» выложил пятьдесят марок, и мы вернулись в Кальтенхоф. А тем временем из Киля в срочном порядке доставили «языка»: переводчицу Дуню (она сама так отрекомендовалась). А с ней – корреспондента местной газеты. Общий настрой у всех был явно приподнятый. Читалось на лицах: «Русские! К нам?! Что происходит?»

Праздничный стол немцы накрыли под открытым небом. А когда всё, наконец, устроилось и успокоились дети, Гюнтер Гёринг на правах священника произнес следующее:

– Прежде, чем чего-то достичь, – начал он с аффектацией актера любителя, – надо учиться преодолевать себя и свой эгоизм. Всем – без исключения, – Гюнтер обвел взглядом присутствующих, – что греха таить, надоедают нотации. Однако, друзья мои, вспомним детство – вспомним нашу звёздную, летящую пору и всколыхнем в себе, то беззаботное время!

Вокруг рассмеялись.

– Не ошибусь, если скажу, что в детстве многим из нас мечталось увидеть мир своими глазами, приблизить его к себе, изучать не по книжкам, а натурально, таким, каким его создал для нас Господь. И вот мы – принимаем у себя Игоря и Людмилу, наших, не побоюсь этого слова, непрошеных гостей из далёкой России. Веломобиль простое, кажется, дорожное приспособление. Наши гости внесли оживление, радость, да? Ну, а если серьёзно, друзья мои, когда последний раз мы – вот так запросто собирались вместе за одним, праздничным столом? Никто не припомнит. Наша планета Земля будто мощный, державный корабль, а мы – неизменные, беспокойные её пассажиры! И пусть в недрах бушует огненный шквал, пламя неописуемой силы, которое движет как бы пружины, рычаги и колёса, а пар, вырываясь наружу, живописует и превращается в облака! Однако сколько чудесных, неуёмных фантазий, песен, баллад связанно с Царством небес, с лучами восходящего солнца, с радугой, с выражением вечной духовной гармонии и мечты о подлинном Божественном счастье, ибо, как сказал поэт: «Любящие – вне смерти!» Ура!

19. Утром

Утром случилось событие, которого мы никак не ожидали. Мы лишь высунули носы из палатки, Юнотан (сын пастора) преподнес нам, пахнущий типографской краской, свежий номер местной газеты. Под фотографией веломобиля подробно описывался ремонт и праздник, который устроили в нашу честь кальтенхофцы. Однако важно другое, а именно документально подтвержденный, публичный факт нашего пребывания в Германии, который возбудил в нас смешанные чувства. С одной стороны мы испытывали умиление и некоторое удивление, а с другой – вдруг стало понятно, что вольно или невольно, однако наш визит перешел как бы в посольство, которое, кстати, трогательно выразилось в еще одном документе, сопроводительном письме, составленным кальтенхофцами накануне нашего отъезда в Эрланген. Цитирую письмо так, как нам удалось его прочитать:

«Дорогие Люди!

Мы, русская пара, держим путь из Петербурга в Эрланген.

Мы просим Вашего разрешения поставить для отдыха нашу палатку всего на одну ночь. Мы несём Мир и благодарим Вас за Вашу поддержку. Если Вы хотите узнать о нас больше, то можете обратиться по телефонам: (далее следуют фамилии и номера телефонов)

Спасибо Вам за помощь!»

Помимо ремонта веломобиля состоялся эпизод, о котором необходимо упомянуть особо. Но для начала стоит напомнить, что в нашем коммунистическом, следовательно, материалистическом мировоззрении – Бога не было. Мы и думать не смели ни о чём подобном. Случалось, что я слушал орган в Домском соборе в Риге, но, концерт, разумеется, не Божественная литургия. И вот, ни с того ни сего, Петер Новаки привез нас в Любек на мессу в католический храм.

Лишь стоило нам взойти, на потрескавшиеся от времени, каменные ступени перед входом, как мы услышали возвышающее, стройное пение в сопровождении органной музыки. В центре над алтарем – воплощённая боль, распятый Христос. Оглядевшись, мы не сразу заметили, что прихожан под сводами храма было немного. Впрочем, служба скоро окончилась. В финале – немолодой, отдышливый священник, пыхтя, взошел на амвон, процитировал отрывок из Евангелия на латинском языке. Затем он негромко, как мы поняли, стал проповедовать, но тут прихожане – все как один – развернулись и с удивлением воззрились на нас.

Сказать, что мы растерялись, смутились, значит, ничего не сказать.

Трогательное, обостренное чувство коснулось наших сердец, как если бы нам выдали не часть, а сразу всю сумму радости, которую оценить невозможно. Тем не менее, стало понятно, что мы – такие как есть – есть часть огромного, сложного Мира, и перед Богом равны!

20. Накануне отъезда

Накануне отъезда в Эрланген – географический атлас 1976-го года – кальтенхофцы просто-напросто у нас отобрали как «хлам и позор». Взамен нам выдали новый, подробный, глянцевый, однако уже восстановленной, объединённой Германии. До Киля мы добрались без помех. По городу, как некогда, уже не блуждали. Киль проскочили легко тем же маршрутом. И смело рванули на Юг – теперь уже дальний!

Встречный, обжигающий зной пронизывал наши, избалованные городской негой, тела. Вслушиваясь в пьянящее пение птиц, мы навёрстывали упущенное время, наматывая на колёса веломобиля, точно магнитофонную ленту на перемоточной скорости, перспективу дороги. Раздолье, ухоженные, вольные поля с рапсом и цветущей гречихой, леса, пастбища, добротные, керамические крыши коттеджей мелькали по сторонам шоссе. Мы с удивлением наблюдали за повадками диких, рогатых оленей, которые совсем как ручные буднично паслись на полях. И словно дети, мы восхищались лебедиными стаями. Птицы размашисто били крыльями, поднимаясь ввысь, таяли в небесной лазоревой дымке на наших глазах. И казалось, что эти летучие создания, точно некие ангелы, сшивали границы стран незримыми нитями своих перелетов за горизонтом мечты.

От полдневного, раскаленного эфира, асфальт блестел как застывшая, стеклянная лава. Порой, было видно, как воздух колеблется, искажает дорожный ландшафт, вытягивая из нас остаток последних силёнок. На закате жар спал, справа по ходу мы заметили прямоугольный, скорей всего, искусственный водоём с камышом по периметру. Вокруг пруда гундосили жирные гуси, а пестрые утки-нырки соревновались в пожирании алого ариллуса.

– Всё! – вырвалось, наконец, у Людмилы, хотя до этого она, молча, вращала педали, как бы усиленно перемалывая свой внутренний мир общения. – Незнакомые, посторонние люди приняли, помогли с ремонтом, кормили нас бесплатно – три дня, предложили остаться, а тебе хоть бы хны!

– Людмила, мы должны ехать.

– Куда?!

– Сама знаешь – в Эрланген; нас для этого пригласили.

– Ха!

Людмила упрямо кивала головой, подтверждая внутренний взрыв отчаяния.

– Тебя отговаривали – хором! Почему не прислушался? Немцы определенно дали понять, что ехать на веломобиле в такую даль – небезопасно! Оглянись! Что видишь? Игорь, мы в поле! Где ночевать? Где голову преклонить? Где помыться, приготовить еду? На костре, как в каменном веке? Тебе никто не позволит…

– У нас есть письмо…

– Игорь, да пойми же ты, наконец, мы не в России! Здесь Европа! Здесь живут люди, у которых совершенно иные порядки! Кошки, коровы, утки, олени – и те под присмотром, а мы?..

Тем временем к нам подошел щуплый, плешивый мужчина среднего роста. Казалось, что его сучковатый нос и плохо выбритый, неопрятный кадык, скрывали в нем образ местного фавна. Бруно сказал, что прочёл о нас в газете еще утром, и спокойно указал место нашей ночевки посреди поля, на котором разгуливал его скот. Жена моя тихонько посмеивалась, пока я возился с палаткой, но когда Бруно принес ведро с холодной водой, а с ним целую корзину сырых яиц, Людмила как запоёт:

Из-за острова на стрежень,На простор речной волныВыбегают расписные,Острогрудые челны…

Резвым козликом, перескочив через женский кочедыжник по гипотенузе, фермер ретировался к себе, зато через четверть часа у нас были, и вареные яйца, и масло, и хлеб…

Под звездами смиренно щипали траву симпатяги бараны, а голая задница щербатой луны, как «клинический случай запущенной эротомании», нисколечко уже никому не мешала.

21. Ни свет, ни заря

Ни свет, ни заря квёлая баба с пучком мышастых волос явилась за нами, чтобы призвать нас к столу. Дом, снаружи облицованный серым мрамором, внутри оказался незавершённым и гулким как Московский вокзал. Туалетная комната была настолько тесной, что мне едва удалось пристроить колени, что было странно при общих, я бы сказал, грандиозных масштабах строения в целом.

Хозяйка не представилась. Она позволила нам в ванной умыться, причем в очередь, дожидаясь под дверью. Завтрак прошел на втором этаже трехэтажного дома в полнейшем молчании. Бруно, насытившись, без церемоний вышёл из-за стола, наскоро обозначил в нашем атласе «только что проложенный, новый путь», уверяя, что так для нас будет намного короче. А через минуту где-то внизу натужно взревел, судя по всему, мощный дизельный двигатель. За окном мелькнул конуса света. Из-за дома выкатился одноглазый, как циклоп, экскаватор. Мы, поблагодарив, казалось, полуживую хозяйку, поспешили за Бруно, и очень скоро пожалели об этом.

Между железобетонными плитами – щели с краеугольными, рваными гранями. Для колес веломобиля, которые рассчитаны на передвижение по асфальту, в крайнем случае, по грунтовой дороге, пыльный, точно лунный ландшафт – катастрофа. Как только мы натолкнулись на бригаду дорожных рабочих, Бруно высунулся из кабины своего экскаватора, и радостно указав на нас крюченным пальцем, зычно крикнул подельникам:

– Русские – вон! Я говорил…

Называется: «Сократили дорогу!» С досадой, не оглядываясь, мы двинулись дальше. Объезжая валуны и комья засохшей глины, мы потеряли два часа (как минимум) драгоценного времени. Скоро восстановилась жара, а с ней наши влажные лица и ароматные майки. Пот скатывался по лицу, разъедая глаза, точно в парной. Мне пришлось повязать на голову женин платок, в котором я выглядел как заправский антрепренер или шпанский лабазник. Однако встав, как говорится, на трассу, мы разогнались и даже прилично, можно сказать, с шиком въехали в миленький Зегеберг, где слегка заплутали. Улочки, переулочки, домики, будто сахарные петушки, леденцовые мостовые – нас умиляли. Чтобы разжиться продуктами и водой, спешились. Бросив веломобиль у входа в магазин, вошли в него злые как флибустьеры с пиратского судна.

Покупателей – ноль. Чистота точно в кунсткамере. На стеллажах хрусталь. Дрожит, переливается в свете витрин разнообразнейшая и, видно, дорогая посуда. В простенках, на потолке – антураж, зеркала. Мы размножились в них, будто кинологические черти, когда на нас обратила внимание карамельно-розовая трибада.14

– Игорь, чего она? Уставилась.

– Делай вид, типа, мы Белка и Стрелка.

– Кто? – с усмешкой спросила Людмила.

– Улыбайся, – режиссировал я под сурдинку.

Я на минуту отвлекся, напевая: «Орлёнок, орлёнок…», как вдруг прозвучало:

– Хочу – апельсин! – Людмила показывала пальцем на аккуратно составленную горку цитрусовых.

– Бери, кто тебе не даёт?

– Да, но я не знаю, сколько что стоит!

– Люда (блин) какая муха тебя укусила? Ценники под носом: читай…

– Где? Я не вижу.

А заслышав русскую речь, продавщица еще больше насторожилась. В своем воображении я четко представил обозленных овчарок и элегантных гестаповцев, прикрывающих скрещенными ладонями нижнюю чакру муладхара.

– Что это?! – прокричала твердыня силы на полную мощь своих потрясающих легких.

– Где – это? – оторопело переспросил я жену.

– Булочка! – лицо Людмилы просияло, будто внутри у нее включился прожектор.

Я показал жене ценник. Она, поперхнувшись, упрямо сказала:

– Хочу!

– Люда, – произнес я как можно теплее, – в пересчете на наши деньги, этот (блин) кусок теста тянет на шестьсот рублей! Шесть сот, понимаешь?

– Да.

– Шесть сот! – я старательно вложил в уши жены интонацию астрономического значения еще раз.

– Хочу! – но теперь уже тихо повторила она, сверкнув глазами, полными удушающих слез.

Немка шагнула вперед…

– Идиотка, положи булку! – прошипел я придушенным зайцем.

– Nein!15 – ледяным, рассыпчатым залпом прокатилось по торговому залу немецкое эхо.

Не деньги удручают, а их отсутствие. Я завелся. Я трещал как механический, заведенный болван про другой магазин, в котором цены на продукты «не бешеные». Я напомнил Людмиле о том что, если мы хотим добраться до цели то, необходимо во всём себе отказывать. А между тем слёзы Людмилы, точно хрустальные бусы, катились под ноги врагу. И меня это бесило!

Разобщенные мы вышли из лабиринта товаров. Паточный городишка в мгновение ока сделался тусклым и совершенно безрадостным. Наши рты рожали чудовищ. Жемчужные облака обрушились, осыпаясь, казалось, липкими насекомыми с мягкими лапками. Мы пронзали один другого словами как острыми стрелами притом, что я отчётливо понимал, что неправ – неправ… Но я кричал, изобличал, уверял… Я выскочил из веломобиля и пошёл наугад, как дурак, не разбирая дороги. Во мне бушевали вихри, сонмы мучений, ниспадающих молний…

В бессознательном состоянии, мы не заметили, как вкатились в город под названием Бад Олдеслое, в котором, разумеется, помирись.

22. Однообразие утомляло

Однообразие утомляло. Тишайшие, дремотные улицы, повсеместное цветочное украшательство, порой, нас доводили до одури. В голове так и сыпались пафосные, обличительные диатрибы и хотелось крикнуть: «Эй, домоседы, очнитесь: русские в городе!» Ну, а если без шуток то, на поиски «языка» иной раз уходила уйма драгоценных минут. Однако именно разности-несуразности нас окончательно примирили. Омытые радостью, мы едва не влетели в аварию.

– Ой, мадам, мы вас не сразу заметили! Просто вы так резко свернули… Простите, тысячу извинений…

Из открытого автомобильного окна, казалось, раскаленного докрасна «Opel Corsa», фрау с комбинационными глазками, не обращая внимания на извинения с нашей стороны, без предисловий полоснула вопросом:

– Holland?

– Голландия? – переспросил я. – Нет, драгоценная, вы ошиблись. Мы русские – русские из Ленинграда…

– Из Санкт-Петербурга! – поправила меня Людмила, слегка толкнув локтем в грудь.

Наладив связь с одутловатым, дряблым своим личиком, дама, потешно дрыгая ножками, а потому не сразу, однако выпорхнула из авто, которое так и осталось торчать на проезжей части, перегородим дорогу по диагонали.

– Was ist mit der Flagge? Nicht russisch.16 – усомнилась она.

– Флаг русский! – ответил я в таком же наступательном тоне. Флаг царь Пётр Первый учредил.

– А-а, – протянула фрау с ухмылкой, – Горбачёв – перестройка!

Даму, что называется, мотнуло, при этом ее чуть не сбила проезжающая мимо машина. Однако, заметив, атлас немка накинулась:

– Путешествуете? Куда направляетесь?

– Мы… направляемся в Эрланген…

– Куда? – переспросила немка.

– В Эрланген, – ответила Людмила, – на ежегодный фестиваль веломобилей. У нас даже есть официальное приглашение. Людмила достала папку с документами.

– О, замечательно, великолепно! – воскликнула немка и нос ее покрылся лёгкой испариной.

– Пожалуйста, если не трудно, – сказала Людмила, – покажите, куда, как проще, быстрее выехать за загород? Ваши улицы так пустынны…

Узнав о том, что мы из России, женщина в фиолетовом платье с розовой фишю, стала усиленно артикулировать. Она выделяла, будто печатала каждую букву в отдельности, точно мы в один миг превратились в душевнобольных:

– В-и-д-и-т-е в-ы-с-о-к-о-е д-е-р-е-в-о? – Да, – удивилась Людмила. – Т-у-д-а!

Указав направление, странного вида мадам энергично вскочила за руль авто и укатила, оставив нас полном недоумении.

Однако серебристый красавец тополь, в самом деле, возвышался при выезде из Бад Олделое. Под деревом была лужайка, на ней – две фигуры. В черном – мужчина, рядом с ним – вы догадались.

– Also!17 – многозначительно произнесла немка, мерцая короткими, словно остриженными ресничками. – Перед вами мой муж, его зовут Мартин. Он архитектор. Меня зовут Зигрит. Я – медсестра. А дальше: «Цирлих-мацирлих, наш дом в двух шагах, пожалуйста, не отказывайтесь, погостите, у нас вам будет намного удобней, чем в палатке…»

– Да-да, вы доставите нам удовольствие, – поддакивал, словно «черный тюльпан» архитектор, энергично кивая головой. При этом его напомаженные усики дергались, будто второпях они были неровно приклеены перед выходом на задание.

Что сказать? Ну да, мы спешили. Да, нам очень хотелось добраться до цели. Но с другой стороны: почему нет? Людмила из веломобиля перекочевала в авто Зигрит, Мартин втиснулся на сиденье рядом со мной. Мы развернулись, как на военном параде, и скоро оказались на месте.

23. Дом, который…

Дом, который спроектировал Мартин сам для себя, оказался – умеренным, то есть не слишком большим, не слишком маленьким, однако, удобным во всех отношениях. Первым делом Мартин выкатил свой глянцевый «Opel» из подземного гаража, внедрив в него наш hand-made.18 Я из овечьего любопытства поинтересовался: «Зачем, почему он счудачил?» Мартин, проводя дальнейшую рекогносцировку, уверил, что так сохраннее. Вы (то есть мы) гости, а веломобиль – эксклюзивная вещь, за которой необходимо присматривать.

Войдя в дом, медсестра предложила «продезинфицировать наш гардероб». А пока мы скоблили себя в душевой, в автоматической стиральной машине, о которой «тогда» мы могли только мечтать, уже вращались наши пожитки.

После небольшой адаптации, Мартин любезно зазвал меня и Людмилу в подвальчик, где находился уютный, хорошо оборудованный мини-бар. Судя по всему, наши новые знакомые были настроены весьма радушно и предложили распить с нами по бокалу Моэта. Однако после второй распитой бутылки, мы узнаем о том, что Мартин и Зигрит родились и выросли в Кенигсберге, то есть в Калининграде (бывшей столице Восточной Пруссии). Я насторожился, поскольку муж сестры моей матери Фёдор Петрович Волков воевал в Кенигсберге в звании майора Красной армии, выполняя обязанности военного комиссара. Хотя о том, что происходило в осажденном городе на самом деле, разумеется, я знать не мог.

– Расстреливали, уничтожали нещадно, – с дрожью в голосе продолжала чеканить слова фрау Зигрит. – В августе англичане, после них русские, следом американцы…

– Мертвые лежали прямо на улицах, – вторил жене Мартин, – некоторые тела разорваны на части, раздавлены танками…

– «Давай, давай, йо-вашу мать!» – орали нам русские. – Детей, женщин, всех – без разбора гнали неизвестно куда.

– Паника, голод, болезни, ужасная вонь, – рассказывал Мартин. – Кто мог воровать – воровали, варили крапиву, одуванчики, лебеду, на помойных свалках раскапывали картофельные очистки, вываренные кости из супа. Люди отлавливали и ели домашних животных. И даже наполовину сгнивших покойников.

– Ужас! – повторяла через каждое слово Зигрит. – И хотя мы были детьми, многое, слишком многое помнится до сих пор. Но, спустя много лет, мы узнали о подобных вещах, которые происходили во время войны в Ленинграде.

– Вот почему мы вас пригласили, – заключил архитектор.

Иступлённые, они жадно, перебивая один другого, еще долго загружали наши головы свирепыми фактами своих воспоминаний. И чтобы как-то развеяться, Мартин принес из подвала старенький патефон «Electrola». Глядя на вращающиеся черные диски, мы вслушивались в голоса тех, кого давно не было в списках живых. Мы разбирали пожелтевшие письма, некоторые со стихами и рисунками. И только за полночь, когда, наконец, мы с Людмилой остались одни, под шорох внезапно обрушавшегося на город ливня, в голову полезли разнокалиберные в основном невеселые мысли.

24. Проведению было угодно

Проведению было угодно, чтобы мы столкнулись с живыми свидетелями трагедии, которая состоялась между нашими народами в середине двадцатого века. И, если до нашего приезда в Бад Олдеслое со стороны простодушных кальтенхофцев упоминания о Второй Мировой Войне были, но как бы вскользь – невзначай, то теперь всё кардинально изменилось. Сами того не желая, в нас постепенно просыпалось чувство высокой моральной, а сказать больше, духовной ответственности.

После краткого молитвословия: «Любовь да будет непритворна; отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру…», которое прозвучало во время совместной утренней трапезы – семейная пара из заштатного городка Бад Олдеслое всенепременно решила свести нас со своими друзьями. Для чего им это понадобилось, мы понять не могли, отнекивались поскольку, естественно, торопились, к тому же нам не хотелось никого утруждать.

– Никаких возражений! – чеканила фразу за фразой Зигрит. – Это приказ! Вы наши – наши, и всё!

Да, нас присвоили, приобщили к себе. Но, к слову сказать, нам тоже хотелось понять: как живут, чем дышат современные немцы в более широком, послевоенном диапазоне. «Вряд ли представится иная возможность, – рассуждали мы между собой, – будь что будет!». И мы решили подстроиться по Станиславскому в новых предлагаемых обстоятельствах.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

The fool on the hill (анг.) Дурак на холме.

2

Сломан (нем.).

3

Понимаете? (нем.)

4

В. Розанов «Опавшие листья»

5

Простите, где у вас туалет? (нем.)

6

Быстро, быстро … (нем.)

7

В. Набоков.

8

Пьер Буль – автор романа «Планета обезьян».

9

Проблемы? (нем.)

10

Дерьмо – нет проблем (нем.).

11

Во славу Божью! (нем.)

12

Троица! (нем.)

13

Без денег. (нем.)

14

Трибада (греч., от tribein – тереть).

15

Нет! (нем.)

16

А флаг? Не русский. (нем.)

17

Итак! (нем.)

18

Рукоделье (анг.)