Избранные. Гримдарк

Из дверей шахты хлынули крысы. Серая армия угольно-черных тварей вырвалась наружу. Священник молился, чтобы все шахтеры покинули забой. Крысы бежали только перед обвалом.

Марбл припал к витражному окну. Ему померещился жуткий грохот, удар. Так падали камни в подгорных тоннелях. Священник вздрогнул. Шахта выдохнула облако черной пыли. Люди за цветным стеклом испуганно заозирались, затихли.

– Обвал в тоннеле! А где же Морри?! Там Морри! Мой Морри! – пронзительный голос вспорол тишину. Женщина, крепко сбитая, в синем выходном платье, бросилась ко входу в шахту.

Марбл сошел по ступеням, приподнимая полы своей белой рясы.

Он знал, что от него потребуется.

Он был служителем Жизни, но его вынуждали провожать тех, за кем приходили тени Смерти. Марбл видел их слишком давно.

Теперь мужчина – тогда мальчишка.

Он почти умер в медвежьих когтях. У слуг Смерти не было лиц – только мрак, облаченный в доспехи, выкованные из обрывков ночи. В тот день эта тьма протянула ему руку в латной перчатке. Марбл был готов ухватиться за нее, но чей-то властный голос сказал: «Еще не время», и черная рука исчезла.

Медведь лежал, убитый сияющей стрелой. Марбл поднялся на ноги. Перед ним стояла молодая женщина в желтой кожаной куртке. Руки его спасительницы сжимали рукоять лука. Он смотрел на женщину, не веря, что жив.

– Хороша сегодня охота, а, Мраморный Волчонок? – она улыбнулась, склонилась над медведем.

В руках ее блеснул нож, она вспорола зверю брюхо, вытащила внутренности. Она мяла их, выворачивала наизнанку. Марблу хотелось убежать, спрятаться. Но он стоял и смотрел. У женщины были темные волосы и молодое ясное лицо. Ее зеленые глаза изредка весело поглядывали на него, но руки не останавливались ни на миг.

– Почему вы назвали меня Мраморным Волчонком? – спросил Марбл*, неотрывно смотря на ловкие руки женщины.

– Так тебя зовут, разве нет? – ее светлые руки были перепачканы в крови, но ему казались чистыми.

– Я не понимаю, – покачал головой он. Марбл никогда бы не признался, что и не желал понять. Ему только хотелось, чтобы она говорила. Он жаждал слушать.

– Может, потом поймешь, – махнула рукой женщина, и капли медвежьей крови слетели с ее пальцев, запятнали одежду Марбла.

– Вы богиня? – дрогнувшим голосом спросил мальчик, не видя ничего, кроме блестящих зеленых глаз.

– Все может быть, в Пограничном Мире и не такое можно увидеть, – усмехнулась она и пожала плечами, поднялась на ноги. – Вот, держи подарочек, – протянула ему алые молитвенные четки, которые вытащила из медвежьих кишок. – Мне пора, Мраморный Волчонок.

Женщина исчезла, а он так и остался стоять рядом с убитым медведем. Марбл крепко сжал в руке липкие от крови молитвенные четки.

Он шел по ступеням своей церкви. Он – пастырь заблудших овец. Это – его город, его люди. Тысячу лет назад они пришли за ним сюда, их руками он выстроил храм во имя своей спасительницы. Марбл назвал ее Жизнью и ей служил. Он не мог уследить, вспомнить, сколько поколений сменилось с тех пор, как он был мальчиком. Лица теперь были другие, люди вокруг были детьми детей, последовавших за ним. А может, и не были.

Лицо Марбла было молодым, но для всех в Маунт-Даре он был старейшиной, реликтом былых времен. Мраморной статуей святого.

Пастырь шагал по площади, и толпа расступилась перед ним. Напуганные грязные лица смотрели на него. Марбл желал возвращения спасительницы, он хотел показать ей, каким стал. Но теперь он молил богиню не являться сегодня в его город, такой несовершенный, такой дикий, такой грязный.

В свете масляных фонарей все казалось нечетким, темным. Тени плясали на стенах тоннеля, угольная пыль забивалась в легкие. Проход был широким, но идти было нелегко. Слишком грязно. Марбл сглотнул, его тянуло вернуться домой, в прекрасный светлый храм. Туда, где витражи, где он мог забыться и ждать возвращения богини. До забоя оставалось немного. Пастырь чувствовал животный ужас своих овец. Они сомневались теперь в том, что Смерть исчезла. Слишком осязаемой она была здесь, слишком многие погибли на забое. Точно в первый раз, священник не хотел идти, смотреть на раздробленное тело. Он забыл тогда, что Смерть исчезла. Ему казалось, что ее тени уже стояли за его спиной, коршунами глядели на мертвого шахтера.

– Морри! Мой Морри! – стенания женщины, бросившейся к завалу, точно ножом полоснули по слуху Марбла. Люди тут же зажали ей рот – горы не терпели шума. Содрогаясь всем телом, теперь молча, жена пыталась вытащить, освободить мужа от плена обрушившейся горы. – Помогите! Да помогите же! – яростно шептала вдова.

Послышался стон под грудой камней.

– Он жив! Он дышит! Слышите?! Слышите?! – ее мольба превратилась в пронзительный вопль охрипшей баньши, кричащей на болотах.

Мужчины и женщины оттеснили Марбла, кирками превратили камни в пыль, балками укрепили проход. На лицах застыло упрямое выражение тупой уверенности в собственных силах. Они слышали, что человек под завалом еще стонал, дышал. Поэтому они боролись с горной стихией. Этот народ показался пастырю ополчением, уничтожающим врагов своего города. Они были готовы умереть, но спасти. Только Смерти не было. Марбл вспомнил это, когда человеческое море отхлынуло, когда женщина в ужасе закричала, когда людское месиво из раздробленных костей и лопнувших мышц зашевелилось, попыталось подняться.

– Смерти нет, – прошептал Марбл, до боли сжимая в ладони алые молитвенные четки.

Он бросился прочь, не разбирая дороги. Пастырь слышал, что его перепуганные овцы следовали за ним, но ни разу не обернулся.

– Закрыть тоннель! – приказал он не своим голосом, когда их лиц коснулся солнечный свет.

* * *

– Как она могла? Как она могла нас оставить?! Почему она не приходит? – полубезумно шептали старики, шамкая беззубыми ртами.

Марбл не мог больше слышать их, спрятанных в крипте под храмом. Они были слишком стары, чтобы жить, они не могли умереть. Некому было прийти за ними, увести их за руку в другой мир. Им больно, они устали.

Пастырю нужно было принять решение, спасти своих несчастных овец. Что ему делать, что? В огне рун на молитвенных четках ему мерещился ответ.

И Марбл решился. Он должен был призвать Смерть. Или стать ею.

Воспоминания об этом казались теперь черно-красным сном. Тогда он и его священники впервые оделись в рясы цвета спелой рябины.

Сквозь ночь священники шли к кургану. Скелет дракона был опорой, черная земля, наросла на кости вместо мяса. Вереск панцирем закрыл остов чудовища. Мрачной процессией пастырь и овцы шагали к холму. Под уздцы они вели лошадей, тянувших непосильную ношу.

На вершине кургана священники вырыли глубокую яму – голыми руками. Так приказал пастырь. Они вбили в землю столб, на котором Марбл вырезал древние руны с молитвенных четок и улыбающееся женское лицо. Оно казалось всем смутно знакомым.

Из тьмы под руки вывели добровольца. Он был почти слеп, его голова качалась из стороны в сторону. Он был двухсотлетний ссохшийся старик, слишком уставший жить. Мужчина и женщина – высокие, темные тени, – подвесили его, как жертвенное животное. Они закрыли собой тщедушное тело.

– Во имя Смерти и ради Жизни, пусть возобновится течение Вечной Реки! – в унисон произнесли они. В их голосах – бой барабанов, в их глазах – раскаленный металл. Они хотели казаться смелыми, но пастырь кожей чувствовал их страх.

Марбл отвернулся, чтобы не видеть, как пустят кровь, как задушат последний вздох. Это должно быть сделано. Люди должны умирать. Они этого хотели, молили об этом. Почему же в его ушах до сих пор звучал крик жертвы?

Или это был его собственный?

Немертвый с распоротыми животом и горлом сошел с жертвенного столба. Голова свесилась назад, чудовищной улыбкой показывая кровоточащую глотку. Дрожащие скрюченные пальцы тянулись к пастырю, ища помощи, поддержки, защиты.

Священники бросились прочь. Марбла стошнило.

* * *

По улицам Маунт-Дара блуждали немертвые. Покореженные, обожженные, путающиеся в собственных вывалившихся внутренностях, разлагающиеся. Во всех городах Пограничного Мира не было Смерти.

Марбл и его священники приносили жертву за жертвой, но только пополняли чудовищное воинство, заполнившее улицы. Немертвые были не врагами и не друзьями. Они – те, чьи до боли знакомые лица гнили, кусками мяса падали на дорогу.

Небо охрипло от кашля – с него сыпались немертвые птицы и звери, чудовища. Они казались Марблу знаком войны в Бессмертном Мире. Ему слышался бой барабанов, марш невидимых армий там, где Жизнь и Смерть, Любовь и Обман, Судьба и Снотворец обретали плоть. Оттуда они правили, повелевали всем и всеми. Теперь же они призывали к оружию тех, кто жил в Пограничном Мире.

Марблу казалось, что где-то там, за хриплым небом, была его спасительница. Он днем и ночью ждал ее клича, собрал для нее Мраморных Волков – монахов, обернувшихся мясниками. В Пограничный Мир пришел Зима. Он изгнал Весну и Осень. Яростно, зло, безжалостно наслал мороз и снег. Никогда раньше он не являлся сюда, но теперь не желал уходить.

Когда наступили холода, и все покрылось коркой льда, пастырь стал вожаком. Он выл на кровавую луну, и его стая – вместе с ним. Они не охотились на зверей, не могли их убить. Но ни дня не проходило без жертв.

Мраморные волки в алых рясах больше не боялись крови. Им нравилось по капле выдавливать, выжимать ее из почти мертвых тел.

Марбл теперь сам наносил удар. Четки обжигали ему ладони, требовали новых жертв.

Кровь – рябина на барабане из оленьей кожи. Крупными алыми ягодами она застывала на белом снегу. Своими белыми руками Марбл мял, давил, менял тех, кто устал. Ему нравилось видеть, как по мрамору его кожи растекался красный жизненный сок.

Волки рыскали по миру, охотились, приносили в промерзший храм желанную добычу. Они не помнили иной жизни, привыкли к немертвым. Волки забыли о Жизни и молились теперь пропавшей Смерти. Они воздвигли ей мраморную статую. Сделали ее улыбающейся женщиной в кожаной куртке с луком в руках. На голове у нее – венец из рябины.

Марбл склонился перед статуей, соединил ладони в молитвенном жесте. Четки обжигали пальцы.

– Из лучших лучших надо брать всегда, иначе кровью станет вдруг вода, – произнес нездешний голос за спиной вздрогнувшего пастыря.

Марбл обернулся. Перед ним был конь, с которого сняли шкуру, а мышцы превратили в кости. На шее и боках виднелись незажившие раны от огромных когтей. Глаза были белыми и светились. Кровавые слезы замерзли на щеках. Посередине лба призрачно горел витой рог. От ноздрей коня не шел пар.

Марбл замер перед единорогом. Человек боялся.

– Господин желает видеть тебя, смертный, – сказал конь, в его потусторонне-белые глаза было больно смотреть.

– Зачем? – спросил пастырь и закашлялся – холодный воздух царапал горло.

Единорог не ответил, повернулся боком к человеку. Молитвенные четки приказывали садиться в седло, выполнять волю господина. Марбл не хотел.

Он сел на коня.

Жеребец заржал, сорвался с места. Все вокруг зарябило, заколыхалось, точно со стола резко сорвали белую скатерть, скомкали ее, бросили где-то позади. Осталась только чистая тьма. Смертный крепче схватился руками за гриву коня – тот скакал так быстро, словно пытался обогнать время.

* * *

В Бессмертном Мире на руинах великого замка пастыря ждал бог. У него было четыре руки и три крыла за правым плечом; кожа – полупрозрачная, белая, как будто сброшенная змеей; на лице горели огненные руны. Он был одет в серую мантию.

Этот бог с по-детски злобным лицом сидел на высоком троне из поломанных каменных изваяний. Он и сам напоминал статую. Только ни один скульптор не смог бы передать то сильное выражение презрения, с которым владыка этих мест смотрел на Марбла.

– Ты и твои прислужники… вы поклоняетесь Смерти, – он не спрашивал, но утверждал. – Вы жаждете ее возвращения, – он сжал подлокотники своего трона.

Марбл молчал, почтительно склонив голову. Богам нельзя смотреть в глаза, перечить, выказывать неуважение – так говорили четки. Они обвивали запястья, связывали, как цепи. Затягивались все туже.

– Что ж, ты принес мне много жертв, смертный. – Камень крошился, сыпался под его тонкими длинными пальцами. – Я знаю, куда делась Смерть.

Пастырь вздрогнул, но не поднял головы.

– Но я скажу это тебе, если ты принесешь мне накидку из шкуры Времени, – на лице бога рваной раной зияла полубезумная улыбка. Он помолчал. За его спиной стояла армия черных теней, когда-то служивших Смерти.

– Убей его, убей Время, сдери шкуру, сделай плащ, принеси мне, – он смаковал каждое слово. Он не просил – повелевал.

Крошащийся камень бог обратил в угольную пыль, бросил ее в лицо пастырю. Марбл закашлялся, он ничего не видел – плотной черной пеленой затянуло мир вокруг. Когда туман рассеялся, мужчина оказался у мраморной статуи женщины, державшей в руке лук. На голове ее был венец из рябины.

Пастырь стоял на коленях. Снег облепил алые полы рясы. Марбл поднялся. Его ждала охота.

Пора созвать Волков.

* * *

В их диких глазах – ярость, голод и гнев. Красношкурые оборотни бежали от города к городу, а за ними следовала вьюга. Живые прятали немертвых – иначе волки вгрызались в их глотки. Звери стали кошмаром Пограничного Мира. Говорили, когда-то они были людьми, но за долгой охотой это забыли.

Крепкие тела, быстрые ноги, сильная воля. Они теперь были волками. Стая красной стрелой летела через заснеженную равнину, окруженную горами. Густая шерсть цвета крови, острые когти, звериная жестокость. Охота. Мраморные Волки загоняли зверя, имя которому Время. Они чуяли смрад его тела, его страх. Близко. Совсем близко.

Вожак не хотел помнить, что когда-то был человеком. Он больше не молился, не просил. Никто не мог ему помочь – только он сам. В волчьем разуме не было места людским мыслям – только раненый шестиглазый олень, чья морда облеплена ледяными мухами. Марбл помнил, как вцепился ему в ногу, но тварь успела сбежать. Больше ей это не удастся.

Не сегодня. Вожак чуял кровавый след. Его стая рычала, неслась за ним красной лавиной. От них не спастись. Лапы проваливались в снег, это не могло замедлить волков. Марбл чувствовал их ярость, она подпитывала его, заставляла бежать еще быстрее. Он слышал бой барабанов – буря позади праздновала их охоту, близость их цели.

Вожак слышал голос бога: убей, убей, убей. В ритме этих слов бились волчьи сердца. Молитвенные четки рябиновым ошейником обвились вокруг горла Марбла. Он не отдаст свою добычу никому, в зубах принесет ее господину.

Дыхание паром вырывалось из распахнутых пастей. Волки устали, но выдохся и олень. Время бежал все медленнее. Марбл знал, что скоро сможет вцепиться ему в глотку. Он хотел этого – нёбом почувствовать кровь, насытиться теплым мясом.

Никто не станет читать молитв о тех, кто не смог бежать. Их оставили, бросили, забыли. Всех тех, кто не сменил человечьи шкуры на звериные. За вожаком следовали только сильные.

Из лучших лучших надо брать всегда, иначе кровью станет вдруг вода.

Стая жадно пила воду из незамерзавшего родника. Она казалась им оленьей кровью. Раньше – священники, мясники, теперь – дикое племя на звериной охоте. Они загоняли добычу. Время отчаянно рвался к собственной гибели. Волки шли по его следам.

Марбл замедлился, останавливая стаю – впереди было озеро. Лед был тонким и хрупким – битым стеклом он лежал на поверхности воды. Вожак помнил, что многие пошли здесь ко дну – холодные течения унесли их в другие миры, не оставив даже костей. Олень этого не знал. Он беспомощно бил ногами, барахтался, пытался опереться на непрочную корку льда. Она рассыпалась, как хрусталь.

Марбл поплыл. Молитвенные четки горели огнем, придавали сил. Вожак был готов бороться. Его стая загнала добычу, но убить ее он должен сам.

Время беспомощно взвыл, заметив волка. Шестиглазый олень пытался уплыть, но оборотень был сильнее, быстрее. Марбл греб лапами, не чувствуя холода. Он видел, что его добыча выбилась из сил, замерзла, не могла больше держаться на поверхности. Олень пропал под толщей воды. Волк нырнул за ним. Во тьме он видел ясно – казалось, сама его шкура светилась. Время двигался медленно, застывал, он не мог бороться.

Легкая добыча. Слишком легкая.

Марбл вцепился оленю в глотку. Из нее хлынула теплая кровь. Вожак напряг все силы, чтобы вытащить тяжелое тело на поверхность. Стая помогла ему, вынесла на берег, согрела.

Полуразложившаяся, покрывшаяся льдом туша оленя лежала перед ними. Время был мертв. Стая завороженно смотрела на него. Он был единственным мертвецом за последние несколько столетий. В шести невидящих глазах Марблу мерещилась усмешка. Вожак сильным ударом раздробил череп оленя.

Это стало концом охоты. Волки знали, что нужно снова обратиться в людей. Только они забыли, как ими быть. Не хотели вспоминать. Стая распалась, сбежала. Марбл остался один. Острыми когтями и зубами он снял шкуру с Времени, насытился его мясом, обглодал кости, разворошил внутренности.

Молитвенные четки вернули вожаку человеческий облик. Охота была окончена.

Человека ждал бог с по-детски злобным лицом.

* * *

– Это не Время, церковный ты пес! – зловеще хохотал бог, глядя на шкуру, принесенную Марблом.

Пастырь смотрел ему в глаза, он не верил. Он потратил на поиски жизнь, он принес в жертву слишком многих.

– Это Время, – упрямо сказал смертный, не отводя взгляда от горящих рун на лице бога. Руины замка медленно обращались в пыль.

– Наглая псина! Ты перечишь богу! Смотри же! – всплеснул руками владыка этих мест. Выражение его лица стало жестким, суровым.

Под шкурой, брошенной на пол, послышался хруст костей. Еще мгновение назад пустая, она наполнилась мясом и кровью. На Марбла смотрел шестиглазый олень. Его морду облепили замерзшие мухи. Он усмехался, бил копытом, направил на человека обагренные кровью рога.

Бог поднялся со своего трона. В его руке появился призрачный посох.

– За эту дерзость поплатишься ты и весь твой волчий род! – его слова могильными червями вползли в голову Марбла.

Человек закричал.

* * *

– Что это за статуи? – спросила молодая женщина своего спутника. Он замялся, не зная, сказать ей правду или нет.

– Это осужденные господином-богом, – ответил мужчина спустя мгновение.

Странница нахмурилась, глядя на стройные ряды мраморных изваяний. Маунт-Дар превратился в город статуй. Она покачала головой. Слишком долго ее здесь не было.

Женщина в желтой кожаной куртке шла между рядами, сжимая в ладонях увядший рябиновый венец. Она сняла его с головы статуи, чье лицо казалось смутно знакомым.

Она шагала вперед. Холодный воздух царапал горло. Снег хрустел под ногами. Неподалеку бродил олень с облепленной мухами мордой. Женщина не смотрела на него. Среди сотен застывших лиц она, казалось, искала одно. Мужчина не торопил ее, взглядом следя за оленем. Она остановилась у статуи молодого человека, одетого в рясу. У него было лицо святого, в руках он сжимал молитвенные четки.

– Прости, что не пришла на твой зов, Мраморный Волчонок, – печально сказала она, глядя изваянию прямо в глаза.

– Это не твоя вина, им давно пора было умереть, – спутник положил ладонь ей на плечо.

– Но не так, – покачала головой женщина. – Теперь, когда я вернулась, я хочу все сделать по правилам. – Топнула ногой она.

Увядший, промерзший рябиновый венец ожил в ладонях Смерти. Она опустила его на голову пастыря, вожака. Мраморная статуя лопнула, рассыпалась в пыль. Осколки задевали соседние изваяния, разбивали скорлупу, в которую на многие века чужая жестокая воля заточила людские души. Теперь одна за другой они становились свободны.

Улицы Маунт-Дара превратились в калейдоскоп теней – слуги Смерти уводили армию ликующих душ к Вечной Реке. Они бережно брали их за руки, провожая в Бессмертные Земли.

– Прощай, Волчонок, – женщина помахала рукой бледной тени мальчика, которого оставила жить когда-то давно.

Смерть и ее спутник долго молчали, глядя вслед удалявшейся процессии.

– Обман! – крикнула женщина, и послушный олень пришел на ее зов. Она вынула из дорожной сумки кусок сырого мяса и бросила ему. Обман обнажил два ряда заостренных зубов, схватил угощение и унесся прочь.

Спутник Смерти неодобрительно смотрел на следы оленя, исчезнувшего среди рябин.

– Что ж, Время, – сказала, наконец, женщина и посмотрела на своего старого друга. – Пора идти дальше.

Время ничего не ответил, только кивнул.

Они зашагали по диким дорогам Пограничного Мира, известным только им одним.

* marble (англ.) – мрамор

Хозяйка Вечного дома

Сергей Резников

Старуха

Берта съела слизняка. Рот наполнился горьким металлическим привкусом, дрянь хотелось выплюнуть, но она терпела. Проглотив первого, скривившись, положила в рот второго. Свою добычу Берта нашла под ржавой железякой в подвале Вечного дома, где скрывалась уже почти неделю. Она прислушалась. Рядом капала вода. Её хватало здесь, в затхлом подземелье. Зато не доставало света, но Берта носила с собой два свечных огарка. Один почти закончился.

Доев слизняков, Берта запила их ржавой водой, сочащейся из трубы. Уже собралась было идти дальше, когда услышала топот шагов и голос Старухи. Убив тишину, он гудел, словно огромный колокол.

– Маленькая сучка, ты здесь?!

Опять тишина. Видать, Старуха замерла, прислушиваясь. Берта тоже не шевелилась, готовая вжаться в стену.

– Выходи же, Берта-мандавошка. Бабушка тебя не обидит!

Что-то клацнуло, темноту пронзил белый луч фонаря.

– Я знаю, ты здесь!

Луч дёрнулся и скользнул по стене, к которой прижалась Берта. Замер на секунду и упёрся ей в грудь, будто указующим перстом.

– Ага! Вот ты где, лапочка, ну, иди же ко мне, – с фальшивой добротой в голосе позвала Берту Старуха.

Можно было удрать, но Берте надоело бегать. Вместо этого она сжала в кармане кусок острого стекла, порезалась, чувствуя, как тёплая кровь наполняет ладонь, стиснула зубы и пошла навстречу свету.

– Вот и правильно, цыпочка, – проворковала Старуха.

Берта поравнялась с ней, и тут же толстая рука вынырнула из темноты, пальцы сжали горло девочки. Второй рукой Старуха схватила Берту за воротник куртки, пол ушёл из-под ног.

Старуха осветила фонарём своё бурое, покрытое нездоровыми оспинами лицо, напоминавшее луну, изъеденную кратерами. Хищный рот приоткрылся в оскале, обнажая зубы с застрявшими между ними кусочками мяса. Пахнуло луком и чем-то гнилым. Старуха была огромной, похожая на рыхлую гору, она без труда держала за шкирку тощую двенадцатилетнюю девчонку в жёлтой куртке.

– Попалась, стерва маленькая! – Старуха поднесла Берту поближе к лицу и внезапно громко завизжала. Стекло вошло в глаз твари, точно как Берта и планировала. Глаз тут же стал походить на яичный белок, смешанный с кровью.

Визг достиг апогея, Берта выскочила из лап Старухи и приземлилась на ноги, по-прежнему сжимая в руке стекло, рядом упал фонарик. Его яркий белый луч светил на равнодушную стену.

– Я убью тебя, тварь! Убью и на мелкие кусочки разрежу! – кричала Старуха.

– Спорим, не убьёшь, карга гнусная! – Берта смеялась, давно ей не было так радостно. До победы, конечно, далеко, но появился шанс. Выставив осколок стекла перед собой, она шагнула к Старухе, всё ещё державшейся за глаз. Берта целилась в живот. Осколок, порвав замызганный халат, начал входить в податливую плоть. Старуха не сразу почувствовала новую боль, но потом замерла, будто не понимая, что творится. Берта с упоением провернула стекло, представляя, как наружу вываливаются окровавленные кишки. Ради такого зрелища хотелось подобрать с пола фонарик. Но она сосредоточилась на осколке, не заметив, как кулак Старухи навис над её головой, а затем опустился.

Удар бы таким, будто Берту огрели пудовой гирей. Свет фонаря приблизился вместе с полом. Тупая боль пронзила голову. Старуха рычала и, топая ногами, слепо пыталась ухватить девочку.

Но та отползла подальше, превозмогая боль. Схватила фонарик и нащупала кнопку. «Щёлк», и подвал вновь погрузился во тьму. Старуха продолжала стонать и звать на помощь, но Берта знала – Ищейки не заберутся сюда. Старуха сама им запретила.

Берта еле доползла до дверного проёма, ведущего в коридор, почувствовала, как тёплый ветер немного разогнал гнилой воздух. Встала на дрожащие ноги и, шатаясь, пошла в темноту. Несмотря на боль в голове и порезанной руке, она испытала радость победы. Злобная тиранка осталась без глаза, а у Берты появился фонарик, и он поможет выбраться из гнусного подвала.

Ном

Берта сидела, схватившись за живот и прижавшись к стене в очередной комнате. Ей казалось, что подвал Вечного дома бесконечен, либо она ходит по кругу. Коридоры то становились уже, то снова расширялись. Еды по-прежнему не хватало, от съеденных слизняков желудок пронзала острая боль, и Берта поклялась самой себе, что больше не будет есть эту дрянь. С голоду подохнет, но не будет.