Мы остаёмся жить

Ни Цери и ни один другой союзный город так и не пришел нам на помощь. Никто не осознавал, что эта война не за будущее Вей, а за существовании всей Этрурии. Римские легионы, по словам лазутчиков, тоже не стояли на месте. Они готовились выступить, чтобы подойти к городу и взять его в осаду. Только три сотни галльских всадников пришли нам на подмогу. Их вёл длинноволосый варвар, родившийся в седле и произносивший лишь одну фразу: смерть Риму. С их появлением, лучшие воины Вей готовились выступить в бой и не подпустить врага к своему дому; даже если в этой битве им придётся сражаться в одиночку.

Я взял широкий щит, крепкий шлем и острое копьё. Мой отец, оставшийся в городе, пролил несколько слёз, глядя на меня. Я отвечал ему, что лучше бы он занялся своим делом – запечатлел бы все эти героические часы на одной из своих великолепных амфор, которых у него больше, чем даже воинов у Вей. Он ответил, что эти часы – ему хотелось бы забыть. Вместе с ним, я старался шутить и смеялся больше, чем мне самому того хотелось. Полдня я проводил на боевых учениях; полдня в доме Касса; полночи я сидел рядом с отцом, крепко сжимая в руке копьё.

Я старался пошутить: когда я вернусь домой героем, мне придётся всем, кого я встречу в будущем, рассказывать эту историю. Даже если удача окажется не на моей стороне – боги не примут меня к себе на небо и я встречу вечность в роли призрака, рассказывающего из века в век одну и ту же историю.

– Раз ты, отец, художник – значит и тебе, так или иначе, приходится принимать на себя роль рассказчика, хоть и не произносишь при этом ни слова. Может, поделишься опытом и ответишь мне: как, глядя на себя, мне передать историю своей жизни?

Он взглянул на меня так, как больше никогда не посмотрит – ведь это была последняя наша ночь. Улыбка навсегда забыла, где находится его рот. Он сказал:

– Размышляя о потусторонних вещах, ты всё равно, так или иначе, возвращаешься к себе. Истинный талант: всё время рассказывать о чём-то совсем уж глупом, произнося при этом истины, мудрость которых поразила бы саму богиню. Вещи, которые кажутся нам, сын, несвязанными между собой – связаны прочнее, чем мы только можем себе вообразить. И ты, если переживёшь грядущую битву – станешь одним из тех рассказчиков, которые смогли бы взять в руки кувшин, – он обеими руками поднял с пола одну их своих амфор, протягивая её мне, – и стал бы рассказывать о нём – только о нём, не сменяя темы; но сделал бы это так, что под конец твоего рассказа – слушатель будет знать о тебе всё. Даже кончик твоего ногтя связан со всем, что происходит в мире.

На рассвете, наше войско покинуло родные Вейи, чтобы не вернуться туда никогда.

Нас вёл за собой диктатор – лучший из воинов, равных которому не было ни в одном из поединков. Когда солнце уже близилось к закату, а люди, оставшиеся в своих домах, начинали готовиться к ночи – мы встретились с вражескими легионами и начали приготовления к битве.

Первыми пошли в бой римляне: они отправили на верную смерть велитов – плебеев-копьеметателей. Лучники быстро не оставили от их рядов ни одного живого места – все стали едиными с землёй.

За нами, в бой пошли гастаты, ровным маршем приближая неизбежное. Диктатор повёл наши ряды к ним навстречу, не в силах дожидаться, когда сам сможет зубами вонзиться плоть врага.

Римские щиты – пробить невозможно; они стояли нерушимой стеной перед нами, делая поочерёдные выпады кинжалами и быстро возвращаясь в строй. К ним всё время подходило подкрепление, в виде союзных отрядов триариев и принципов – мы выставили копья вперёд и расширили линию фронта, не давая врагу взять нас в кольцо. По мере того, чем ближе была к нам ночь – отличать своих от чужих становилось всё труднее. Мы стояли с Кассом плечом к плечу, прикрывшись щитами; били в сторону, откуда приходили удары врага. Битва, какой бы долгой она ни была – это всегда одно единое мгновение ужаса, перед которым даже лучшим из лучших приходится сдаться. Крики уже не живых, но ещё и не мёртвых – сводили тех, кто ещё стоял по обе стороны фронта, с ума. Поле устилала уже не трава, а огромный и ужасный ковёр из живых и мёртвых человеческих тел. От ужаса и ран погибало больше, чем от копий и стрел.

Когда рассвет был уже близок, диктору стало ясно, что наши войска потеснили врага куда сильнее, чем они нас. Казалось, одного удара хватит, чтобы добить остатки римского войска. Настало время сломить их и принести победу родным Вейям. Он дал заветный сигнал галльским всадникам, которая должна была зайти врагу с флангов и сокрушить оставшиеся у него силы. А римскому орлу, по всему, суждено будет найти свою гибель на острие этрусского копья.

Галлы действительно пришли на помощь; но не нам, а римлянам. Этруски не успели развернуть свои ряды, чтобы встать во второй фронт; а уже спустя несколько минут было уже поздно. Одни за другим герои гибли под чередами предательских ударов.

Диктору удалось сбить с сёдел и разбить черепа не одному десятку галлов; но он искал того самого, длинноволосого, не насладившись смертью которого не мог покинуть этот мир. Но он сам нашел его.

Галльский вождь слез с коня и натянул тетиву лука, заряженного стрелой.

– Зачем? – спросил диктатор.

– Когда этруски исчезнут, – улыбнулся он, – мой народ покорит богатый юг.

Диктор бросился на него и первая же стрела пронзила ему плечо; но не остановила его. Вторую стрелу он отбил на лету топором, сжимая его обеими руками, и подошел достаточно близко, чтобы встретить смерть от третьей стрелы, но ударив со всей необузданной своей яростью в шею предателю. Рим всё равно остался победителем, поссорив тех единственных, кто мог его разрушить. Задыхаясь, они оба упали на землю с одинаковыми мыслями: их армии разбиты, а жизни – подошли к концу. Пока огонь битвы постепенно затухал, они оба таращили свои ослепшие белки к небу, откуда на них смотрели боги, безразличные ко всему.

Интермедия Третья

А в Вильнюсе: всегда хорошая погода. Даже сейчас, когда идёт дождь, здесь: будто всё цветёт и не перестаёт праздновать этот день, давая понять остальным, что некоторым городам – дождь даже к лицу.

Пока столицей Евросоюза остаётся румынский Бухарест, Вильнюс носит гордое название культурной столицы всего европейского света. Многое изменилось: после альпийской войны её улицы заполонили беженцы из Италии, Германии и Франции; теперь здесь со всех сторон можно услышать все европейские языки и людей всех цветов кожи. Западноевропейский союз постепенно превращается в пустыню, а Евросоюз движется к своей гибели из-за неоправданной политики пустократии. Тяжело жить в интересные времена; но есть вещи, которые всегда остаются неизменными и которые всегда в новинку.

С вокзала мы дошли до проспекта Гедиминаса – только для того, чтобы сделать крюк и пройти по Пилимо до Аушрос Варту – «Врата Утренней Зари», за которыми начинается старый город. Можно было пройти и по прямой; но Машенька выбрала именно этот маршрут, чтобы пройти по эволюционной цепи от конца к началу – от Нового до Старого Вильнюса. Теперь, я каждый раз, приезжая в этот город буду следовать именно за этим маршрутом: чтобы наблюдать, как история проходит мимо – медленно и гордо.

Как ни странно, эта девушка до сих пор со мной; и слушает каждое моё слово. И как в былые славные времена, я не могу избавиться от мыслей: как бы мне от неё поскорее избавиться; но только для того, чтобы найти вновь – ещё раз завладеть её умом и сердцем. Мне, живущему в последний раз, всегда нравились молодые – со всей их наивностью и безумием.

– Наконец-то ты начал рассказывать о чём-то интересном. Это правда, что римляне чуть не проиграли дикарям?

– Этруски веками считали дикарями римлян. И очень поплатились за это.

– Теперь словяне считают дикарями англосаксов.

– А для меня – всё человечество остаётся диким.

– А твоя история про Марс – я никогда там не была, но, думаю, слетать туда на медовый месяц.

– Меня там ещё помнят. Надеюсь, ты никому не будешь рассказывать там о том, что услышала от меня – ведь я, как-никак, выдаю тебе государственные тайны Марсианской республики – то есть, нарушаю законы, одним из авторов которых сам являлся когда-то. В конце этой истории – ты будешь знать слишком многое; и как бы мне это ни нравилось – мне придётся устранить тебя в интересах своего бывшего отечества.

– Я всё равно не смогу воспользоваться ничем из того, что ты там мне наплёл; так какой смысл тогда её скрывать?! Рассказывай уже всё, что знаешь, раз сам предложил.

– А потом ты расскажешь обо всём своему официанту; и он станет одним из тех немногих посвященных в реалии Марсианской революции. Не думаю, что ему будет приятно стоять в одном списке с президентом и министром безопасности Марса. Да к тому же, подозрительный он тип – никогда мне не нравился.

– Тебе вообще не нравится никто из тех, кто нравится мне. Если ты действительно живёшь вот уже почти три тысячи лет, то как до сих пор не усвоил тот факт, что девушек нужно подстраивать под себя лестью, а не грубостью.

– Ничего подобного; в этом деле – у меня как раз хватает опыта. И я с уверенностью готов сообщить, что чаще всего – всё бывает как раз наоборот.

Она рассмеялась.

– Да?! И как же ты собираешься заставить полюбить себя, если ты за три тысячи лет так и не научился быть нежным.

– Я умел когда-то, но забыл. Да и не нужно мне это совсем.

Бедный, маленький ребёнок. Она живёт всего один день в сравнении с той вечностью, в которой я кручусь как белка в колесе. Неужели она действительно хочет поспорить со мной – с тем, кто выигрывал в спорах чаще, чем ел?! Нет, я никогда не поверю, что она может быть настолько наивной.

Дождь кончился; надеюсь, этот был последним на сегодня. Хотя в таких вещах даже я не могу быть уверен окончательно. Мы сложили зонтики и оглянулись вокруг. Это была улица, ведущая к башне Гедиминаса. Я взглянул на своё спутницу и обнаружил, что та уже давно следит за каждым моим движением. Приподняв уголки губ, я кивнул в сторону «Кофеина», стоявшего неподалёку. Пожав плечами, она взяла меня за руку и сама повела меня туда за собой. Уже сидя внутри, с чашкой капучино в руках, я сказал ей:

– Полезно ведь иногда остановиться и отдохнуть. Но вижу, ты ещё совсем не устала от моих историй. Поверь, мне ещё многое предстоит тебе рассказать…

– Давай поспорим, – сказала она, – ты говорил, что можешь расположить к себе девушку, не сказав ни одного ласкового слова.

– Я этого не говорил – ты сама сейчас это сказала.

– Ты это подразумевал; для меня это одно и то же, так что, теперь не отвертишься. Придётся тебе, рассказчик и хранитель государственных тайн хренов, мне это доказать.

– Я позвал тебя в это путешествие и привёз в культурную столицу Евросоюза, чтобы продолжить свою историю; а не для того, чтобы доказывать тебе правдивость слов, которых даже не говорил.

– Давай-давай, дорогуша, ведь от меня уже так просто ты отделаешься. Видишь вон ту одинокую женщину лет под сорок в заднем углу? Подойти и пригласи её на свидание… Хотя нет, лучше просто возьми её телефон; но веди себя при этом как последняя скотина.

– Здесь главное знать меру – это как острая приправа.

– Тебе решать.

– У неё ведь кольцо на пальце.

– Тем лучше. Если ты действительно топчешь землю вот уже почти три тысячи лет – тогда точно должен знать, как это делается. Давай-давай, смелее.

Когда-то, я отказался исполнять приказы нацистского руководства, несмотря на все те меры, которые они могли применить против меня. Но кому-кому, а ей «нет» – я точно не мог сказать. А потому, я встал из-за стола и отправился исполнять её поручение, заранее приготовившись и к поражению, и к триумфальной победе. И действительно: на третьей минуте разговора с одинокой женатой женщиной лет под сорок на диалекте литовском, который используют в Клайпеде, я получил пощёчину. Затем, меня что-то прорвало; и я сказал ей пару фраз уже на столичном литовском, с помесью немецкого. А ещё через пять минут нашего диалога, у меня уже был её номер телефона и страничка в Инстаграме. А сама она – встала и стремительно направилась к выходу из кофейни.

Я вернулся к Машеньке с ликом победителя.

– И как тебе это удалось? – безучастно спросила она.

– Я просто был собой.

– Ты был свиньёй!

– Свиньи – довольно часто оказываются славными и отзывчивыми существами – любой свиновод тебе это подтвердит. Люди напрасно обзывают друг друга свиньями; но по большому счёту, это можно счесть за комплимент. А вообще, у меня просто много опыта: я знаю, что и когда нужно говорить.

– И что ты собираешься с ней делать?

– Что-что – приглашу на свидание, как ты мне и сказала. А затем, найду повод для расставания.

– Ну и свинья же ты.

– Спасибо.

Свой остывший капучино я допивать не стал.

– И всё равно: ты до сих пор здесь, со мной, – сказал я.

– А куда мне идти?

– Домой. Только скажи: я куплю тебе билет обратно.

– В таком случае, ты ведь всё равно отправишься за мной.

– Конечно. Я ведь должен закончить историю до конца. Только ты не будешь знать, насколько близко я от тебя нахожусь.

– Раз так – то мне, наверное, лучше остаться – от тебя и на краю света не скроешься.

– Там у меня полно знакомых – о каждом твоём шаге мне будут докладывать.

– Рассказывай уже – мне как раз хочется спать.

Мы сидели у подножия статуи ангела на улице Ужупио. Я обнимал её. Без сомнений, это была та самая Машенька, которую я знал уже столько лет, хоть и всё равно слишком мало. Однако теперь, она молчала; и я знал, что это означает. Девушка прижалась к мое груди у памятника ангела в далёком северном городе, насквозь продуваемому ветрами, пока я продолжал свою историю. Отпустив её и указав пальцем на солнце, выходившее из-за грозовых туч – я прикрыл глаза, открыл рот и начал говорить.

Разрушение Второе

Утром, нас разбудил добрый римлянин, угрожавший нам топором. Его можно было понять – мало ли кто мог оказаться на нашем месте. Мы могли быть и бродягами-варварами, и простыми воришками. Но оказались патрициями, по воле случая угодившими в неприятности.

Слегка усмирив его пыл, нам пришлось объяснить ему, что мы вовсе не те, за кого она нас принял. Будь у нашего утреннего гостя мозгов чуть побольше, он вообще не стал бы нас слушать; а просто ударил бы подозрительных незнакомцев пару раз по черепушкам топором – и дело с концом. Но, видимо, это римлянин мало успел повидать в этой жизни и не успел как следует разобраться в людях нашего времени, раз решил не просто дать нам выговориться – но и предпринял попытку понять всё, что нагородили ему двое напуганных его топором странно разодетых человека из его повозки.

– Это – самая безумная речь, которую я когда-либо слышал, – только и ответил он на все наши увещевания.

Готов поставить всё золота римского императора на то, что этот крестьянин – самый странный гражданин империи, кого нам с Флавием Тиберием приходилось встречать за полвека нашей с ним дружбы.

– Вы, ребята, точно сошли с ума, – продолжал он.

Забавная выходила ситуация: два старика в повозке с сеном и крестьянин с топором перед нами – и обе стороны конфликта разумом считали друг друга за полоумных.

– В последнее время, в округе много развелось таких как вы, – сказал римлянин, который всё ещё осторожничал и не опускал топор, – кого ещё варвары зарубить не успели – так те все с ума, да и посходили. Иногда мне кажется, что я – последний трезвомыслящий человек во всей империи.

Он всё же опустил топор и мы смогли вздохнуть с облегчением. Но он тут же поднял его обратно.

– Так, что, говорите, вы делаете в моей повозке?

– Дело в том, что мы ищем нашего друга. Точнее, я ищу сына своего друга, а вот он – просто ищет сына.

– Понятно. Значит, в моей повозке лежит ещё одно тело и вы его там ищете?

– Не совсем.

– Тогда всё ещё более странно. Вы называете моё сено своим другом и сыном своих друзей, так? Или наоборот?

– Да нет же! Вот этот человек – мой друг; и я помогаю ему найти его пропавшего сына. Вернее, не совсем пропавшего, а сбежавшего. А в вашей повозке мы оказались случайно. Мы направляемся на север.

– На север?! Да кем вы себя возомнили, раз вздумали туда идти?! Вот, к примеру, этот старик – твой друг – кто он?

– Его имя – Флавий Тиберий Перн – уважаемый человек, своими усилиями добившийся любви общества.

– Один из сильных мира сего?! За свою жизнь я повидал не мало таких; и только один из них был живым – его пленили и на следующий день собирались казнить. И жизни их лишили те, к кому вы так торопитесь попасть. Да что и говорить: сами римляне нанизывали их благородный головы на копья, чтобы их облик украшал дороги империи. Твоему другу стоит смириться с тем, что его сына – уже давно нет в живых, раз он направился на север. Там: вы найдёте только разграбленные города и одичавших римлян. Жизнь – давно оставила те края; отныне, там властвует только смерть. Я видел те земли; и если хотите услышать мой совет, то возвращайтесь туда, откуда пришли – в Рим – тогда, может быть, вы проживёте ещё несколько лет. Хоть и Рим – не самое безопасное место в нашем мире. Во всей империи не найдётся больше героев, способных держать меч против варваров. Все армии разбиты, а битвы проиграны. Сотни тысяч мужчин убиты; сотни тысяч женщин и детей угнаны в рабство в неизвестные земли, а сотни городов – стёрты с лица земли теми, кто никогда не сможет восстановить их. Мир никогда не видал трагедий, худшее этой. И вы – хотите направиться в самое логово львов. С тех пор, как умер Аэций – даже десять римских легионов не смогли бы пройти сквозь племена варваров.

– Где не пройдут десять легионов, – наконец сказал Флавий Тиберий, – два человека – смогут найти путь.

– А ты, благородный римлянин – не из робкого десятка.

– Ты тоже, раз решил покинуть Рим в такие времена. Не могу понять только: почему ты говоришь нам вернуться в Вечный Город, раз сам бежишь оттуда сломя голову?

– Я же говорил: там – небезопасно; и всё же, такие люди как вы всегда смогут найти, чем откупиться от вандалов и им подобным. Я знаю один домик в горах – там я надеюсь пережить самые тяжёлые времена; женится на варварской девушке, оставить потомство и встретить старость. Я надеюсь, вы не станете рассказывать об этом варварам, когда попадёте им в руки? Мне очень важно, чтобы о моей тайне – не знал никто.

– Можешь быть спокойным. Твой секрет про убежище в горах – мы унесём с собой в могилу, – заверил его я, – мы с моим другом благодарим тебя за оказанную помощь. Мы предпочли бы идти дальше, раз нашим дорогам суждено разойтись.

– Я не стану ни помогать, ни мешать вам. Каждый – сам хозяин своей головы. Но я верю в Господа, а он говорит помогать нуждающимся. Вы, пара благородных кретинов – как раз подходите под их описание. Может, у меня найдётся для вас немного воды и хлеба, чтобы облегчить ваш безумный путь.

– Не знаю даже, как отблагодарить тебя за это, – сказал Флавий Тиберий, – но если когда-нибудь ты решишь вернуться в Рим, а он к тому времени не будет разрушен – тебе будет достаточно лишь вспомнить моё имя. Найди мою виллу и ты получишь там от моей семьи награду, которую заслужил. Проси у них, что хочешь – и ты получишь это.

– Постараюсь запомнить это. Всегда лучше иметь место, куда можно было бы сбежать.

– Дай тогда ещё один совет напоследок: как нам выжить среди варваров?

– А никак, – улыбнулся добрый римлянин, – я не знаю. Знал – не стал бы так напрягаться, чтобы спасти свою шкуру. Но мне, как и вам, известно, что варвары – такие же люди, как и мы, римляне. У них те же слабости – запомните это; возможно, это поможет вам, а может, и нет. Они истребляют нас лишь для того, чтобы не исчезнуть самим. Они – слабы; наша беда в том, что мы стали ещё более хрупкими и беспомощными, чем они. Так пусть же Господь милосердный дарует вам веру в себя, чтобы вы могли стать сильнее и хитрее, чем они. Удачи вам.

С этими словами, он сдержал своё обещание, оставив нам пару сюртуков с водой и кусков хлеба; и укатил свою тележку прочь. Странный он был человек.

– Если он направляется далеко в горы – зачем ему столько сена? – спросил меня Флавий Тиберий.

– Догони его и спроси. Не видишь разве, что он – сумасшедший, один из десятков тысяч напуганных варварами римлян?!

– И правда, – покачал головой мой спутник.

Затем, мы двинулись в путь, в неизвестные земли за известной целью. И всё равно: ни один из нас понятий не имел, куда именно приведут нас ноги.

Мы старались держаться подальше от больших дорог, на которых орудовали разбойничьи банды, способные ограбить и убить нас без лишних слов. Мы шли вперёд, сами прокладывая тропы, способные лишь строить догадки, куда они ведут; а пока, мы лишь слышали, как земля поддаётся нашим усталым ногам.

Отдыхать нам приходилось больше, чем идти вперёд. Так длилось до тех пор, пока не исчезли последние сельские тропинки; и идти дальше нам предстояло по прекрасным холмам и полям, на которые так богата эта удобрённая людскими останками земля. Прошло несколько и наши хлеб с водой кончились. Была осень; мы собирали урожай с диких деревьев и набирали воду из встречавшихся нам ручьёв. Мы встретили ни единого человека, хоть и повсюду встречали следы его присутствия: разграбленные виллы, пустые селения. Тем временем, Флавий Тиберий становился всё менее разговорчивым. Он и без того не был любителем поболтать; но теперь я мог наблюдать, как жизнь день за днём угасает в его здоровом богатырском теле, подобно тлеющему угольку – как саранча его поедала тоска и отчаяние. Он всё меньше и меньше сам верил в то, что сумеет дожить до того момента, когда в последний раз сможет увидеть Аппий Примула. Да сумеем ли мы его найти?! Ведь страна, покорённая варварами – так огромна…

В один из таких дней, мне в плечо вонзилась стрела. Флавий Тиберий в ужасе упал на землю, прикрыв лицо ладонями; в его голове пронеслись мысли, что это конец всему. Я же остался стоять, каждую секунду сражаясь с адской болью. Я схватился за стрелу и одним рывком вытянул её из себя – мне повезло, что она вошла не так глубоко. Бросив её на землю, я закричал:

– Покажись! Мы безоружны и слишком слабы, чтобы убежать. Так смотри же нам хоть в лицо, когда убиваешь нас, невинных!

Но как бы я ни кричал, никто так и не появился. И других выстрелов после первого не последовало, будто стрела появилась из неоткуда и выпустил её никто. Но мы оба продолжали неподвижно стоять на месте, поскольку нам было ясно, что движение для нас – смерть. Неизвестно, сколько ещё вечностей нам пришлось бы пережить на месте, если бы стрелок так и не показался спустя то ли десять минут, то ли десять часов. Мы ожидали увидеть беспощадного варвара; но встретили напуганного охотника.

– Я принял вас издалека за оленей и испугался, обнаружив, что это не так, – стал оправдываться он, – я убежал, но затем вернулся за вами. Мне очень жаль.

Я ослабел от потери крови. Смерть моя была близка, как и новое перерождение. Но в этой жизни у меня ещё хватало сил, чтобы сказать:

– Мог бы и быстрее показаться…

– Я боялся. Думал, что вы меня убьёте; и даже решил покончить с вами раньше. Но передумал.

– Мне нужна помощь, – сказал я, продолжая держаться за рану на плече, – а мой друг – очень устал.

– Конечно, я помогу вам. Сначала, я подумал, что вы – варвары. Но ты говоришь как римлянин. Пойдёмте за мной. Я помогу тебе идти.

– В такие трудные времена: единственный шанс на выживание – помогать друг другу, пусть и незнакомцам, – сказал Флавий Тиберий, подняв глаза на охотника.

– Верно. Недалеко отсюда, – сказал подстреливший меня, – находятся развалены Вольтеры. Граждане отказались сдаться. Варвары ворвались в город и убили всех его жителей, забрав с собой всё, что можно было унести. С тех пор, некоторые их банды ходят вокруг и собирают урожай с посаженных крестьянами фруктовых деревьев. Ведут себя так, будто теперь это их земля. Но меня – они до сих пор не поймали. Вы – первые римляне, которых я встретил за несколько лет.

– Неподалёку отсюда проходит границы провинций Италия и Цезальпийская Галлия.

– Верно: день или два пути. Но провинциями эти земли больше никто не называет. Римляне здесь больше не живут. Везде, где проходят орды варваров, они оставляют лишь безлюдные пустыни и руины некогда великих городов. Есть те, кто селится в них; есть и те, кто просто уходят. Цивилизация гибнет; человечеству, кажется, скоро тоже настанет конец.

Он взял меня под целое плечо и повёл за собой. Он говорил всю дорогу, пока мы приближались к его дому, спрятанному в лесной чаще; но я устал так, что не слышал его слов. Флавий Тиберий же по-прежнему молчал, будто вовсе принадлежал у миру немых, не наделённый даром речи.

– Зло повсюду – даже внутри нас, – сказал наш спаситель перед тем, как впустить в свой дом гостей.