Идеология русской государственности. Континент Россия

Только рассматривая историю России как самостоятельную, можно понять уникальную и выдающуюся роль российского государства как самого развитого государства в мире, в выживании человечества, а значит, и иметь эффективную русскую идеологию.

Русская идеология преемственно вырабатывалась, наследовалась, развивалась вместе с русским народом в течение тысячи лет его существования без перерывов. Благодаря ей – и тем целям, которые ставились на её основании, – уже более пяти веков существует русское государство, охватившее собой самую большую (и самую богатую) территорию мира и навсегда избавившее русский народ от внешнего завоевания. Русское государство стало семьёй вошедших под его защиту народов. Оно всегда строилось на прямой связи государей и народа.

Русская государственность во все фазы её существования (включая и советскую) преемственно проходит сквозь подъёмы и кризисы благодаря русской идеологии. Русская государственность представляет собой нашу знаменитую на весь мир «матрёшку»: оболочки, включающие в себя другие оболочки, и так вплоть до ядра – крещения Руси и рождения единого русского народа из этого крещения.

Фундаментальный недостаток многих гуманитарно-социальных теорий о «государстве и праве», не позволяющий понять преемственность русской истории, состоит в том, что власть не отличается ими от государства.

Власть почти всегда рассматривается через призму государства, в лучшем случае государство считается политической формой власти, разделением властей, аппаратом власти и т. д. Между тем власть, являясь первичным и основным социальным отношением, конституирующим любой социум, часто существует вне или вообще без государства – как в прошлом, так и сегодня. А значит, взаимодействует с государством, вступая с ним в сложные, гармоничные или конфликтные отношения. Причём речь идёт не только о семейной, педагогической, врачебной власти, которые всегда локальны, но прежде всего о власти политической, охватывающей социум в целом.

Власть без государства может существовать – как без процедур подтверждения её признания (как тирания), так и с таковыми процедурами – как исходная демократия (раздел власти), включая случаи назначенной ею диктатуры. В любом случае она признаётся, поскольку по своей сути является отношением добровольного подчинения, принципиально альтернативного насилию. Насилие может удерживать под контролем лишь небольшие группы людей, которые при этом становятся неэффективными, а само насилие требует силового превосходства. Власть, в отличие от насилия, потенциально способна быть властью одного человека над миллионами людей.

Подвластные признают власть. Никакие подвластные никакую власть не порождают, не учреждают и не создают, иначе они бы не были подвластными. Власть создаёт себя сама, сама себя утверждает. Монархическая власть опирается на длительное признание (формально связанное со способом престолонаследия), поэтому она ответственна, а также суверенна по своему происхождению. Монарха нельзя подкупить, это просто бессмысленно. Демократическая власть открыта всем возможным внешним влияниям, многолика, продажна и, самое главное, опирается на краткосрочное признание, а потому максимально безответственна. Миф о частой сменяемости выборных лиц как о самодостаточном благе держится на иллюзии, что сами избиратели есть власть (источник власти). А избранный лишь выполняет их волю. На деле голосующие отказываются от собственной претензии на власть в пользу избираемого. Даже если не осознают этого. Всё это говорит об исторической и духовной тайне появления конкретной власти, о её уязвимости. Рождение власти, признание концентрирует в себе особый момент, нулевую длительность исторического времени, качественный скачок в структуре социума.

Хрупкость, неустойчивость власти самой по себе – а мы столкнулись последний раз с этим явлением при самоликвидации коммунистической надгосударственной политической монополии – главная проблема выживания социумов в истории. Решается она как раз созданием государств – систем воспроизводства, контроля и нормировки власти, трансляции её специфической и понятной далеко не каждому культуры.

Именно различение власти и государства, анализ их взаимодействия, конфликтов и синергии позволяет понять исторические особенности развития и уникальность русской цивилизации, созданного ею социокультурного мира, преемственность и развитие её идеологии.

Яркой иллюстрацией этих особенностей всегда были отношения русских государя и государства, в рамках которых государь как особая инстанция власти создавал (и программировал) государство, служил ему, опирался на него, жертвовал собой ради него, сам был восстановлен в своей роли государством, соединял собой государство и надгосударственную коммунистическую сверх-власть, восстанавливал суверенитет государства и формировал недостающие властные функции народного государства.

Крещением Руси волей русского государя из многочисленных этнических групп был создан русский народ – крестьяне. Вместе с ним родилась и русская власть. Она никогда не происходила из внешнего завоевания народа, а росла из нового принципа его единства. Русское государство было впервые создано лишь спустя пять веков (после преодоления братской междоусобицы князей и монгольского ига) и сразу как империя, соразмерная русскому народу и предназначенная вместить и защищать его. Боярской вотчине русским государством был положен конец. Самостийное боярство сменилось служилым дворянством. Оборонительные рубежи последовательно раздвигались в стратегических направлениях. Народное ополчение, руководимое Русской православной церковью, изгнало польскую агентуру (внешнее управление) и восстановило русское правление путём выборов царя благодаря уже существовавшему и способному воспроизводиться, то есть долгому, государству. Была пережита проблема теократии (борьбы государства и церкви за власть), приведшая к религиозному расколу народа и отказу (явному или скрытому) большей его части от официальной церкви.

В качестве светского русское государство было окончательно оформлено и модернизировано Петром I, закрепившим за ним общепризнанный международный статус империи. Государственная элита начиная с Петра серьёзно опиралась на конфессионально универсальное масонское мировоззрение, заполнявшее идеологический вакуум после утраты русскими теократическими концепциями идеологического значения. Модернизация правящего класса дворян, приспособление его к управленческим требованиям государства были продолжены последующими правителями России. Однако дворянство, отчуждённое от народа, дорого обошлось России. Представления государей о дворянстве как опоре самодержавия оказались утопией власти. Крестьянский вопрос, заключающийся в лояльности народа (крестьян) только государям, но не государству, привёл на фоне участия страны в Первой мировой войне к крестьянской революции 1917 года.

Русское государство находится сейчас в четвёртой исторической фазе своего развития. Каждую из них запустил конкретный русский государь – и заложенная каждым из них программа разворачивалась далеко за пределы их личного правления, проходя периоды основания, подъёма и кризиса. Не смена государей или династий определяла коренные повороты российской истории, а исчерпание и обновление этих программ. Однако смена государственной модели каждый раз сопровождалась накопительным эффектом, происходил отказ от устаревших элементов, разрешались проблемные вопросы, а достижения предыдущих фаз не утрачивались, но включались в историческую компетенцию власти и государства. Что и обеспечило неуклонный рост территории России, её населения. Таким образом, русское государство представляет собой своего рода «матрёшку», в которой каждая последующая государственная оболочка охватывает предыдущую – как бы не «вопреки», а «благодаря» реформам и революциям.

Народным русское государство сделала советская власть под руководством коммунистической партии, вожди которой воплотили в жизнь народную идеологию о народном царе. Создание народного государства стало программой модернизации и самого народа.

Именно развитие народа определило исход Великой Отечественной войны и привело к победе над нацистской Германией. Программа строительства народного государства – народовластия – была действительной государственной идеологией советской фазы русской государственности, в то время как представления о коммунизме на деле оказались лишь новой утопией власти (утопия, в отличие от идеологии, непреемственна, поэтому она есть сознание революции). Фактическое построение народного государства привело к самоликвидации политической монополии (сверх-власти) коммунистической партии (вместе с самой партией) за дальнейшей ненадобностью. Отход национальной окраины от русского ядра империи, принятие окраинами ориентации на создание национальных государств (вместо русского имперского единства) показали глубоко русский характер первого народного государства. Без защитной оболочки коммунистической диктатуры народное государство советской фазы оказалось в рамках внешнего управления и нуждалось в суверенизации, в освоении всех властных функций как во внутренней, так и во внешней политике. Власть должна была быть возвращена государству.

Основная деятельность Владимира Путина как государя как раз и заключалась в суверенизации построенного советской властью народного государства при сохранении его главного качества – массового участия народа в государственной работе, то есть народовластия. Государственные институты России должны быть настроены именно как механизмы народовластия (народный кадровый состав, нацеленность на народные интересы, солидарность служащих, работающих по найму и самозанятых). Они не должны стать механизмами своекорыстного влияния элитных группировок, которые не признают самого существования народа, его солидарной массы, а исходят из утопии общества – конфликта многочисленных групп населения с разнонаправленными и противоречивыми интересами. Именно от успеха русской социальной самоорганизации в воспроизводстве и развитии народовластия зависит дальнейший стратегический успех русского государства.

Русское государство – долгое государство. И не только потому, что существует уже более 500 лет. Вопреки распространённому заблуждению, что его преемственность якобы полностью прерывалась несколько раз и «всё начиналось заново», русское государство последовательно преодолевало кризисы, каждый раз побеждая своих внутренних и внешних противников. Суверенитет русского народного государства, качество народовластия – перспектива его развития в текущем столетии.

Уровень государственности, которым мы обладаем сегодня: народная империя и выборная конституционная народная автократия без надстроенной над государством политической монополии партии (в отличие от Китая, КНДР, Кубы). Современная Россия строится на рефлексии опыта советского коммунистического народовластия и является продолжением всей истории России. Это иное направление развития государственности, нежели предлагаемая нам в обмен на наш суверенитет глобальная управляемая демократия с центром власти в США и закулисной финансовой механикой, вошедшая в этап системного кризиса и не способная стабилизировать современные социально-политические системы.

Демократия изначально (а часто по интенции и в современную эпоху) – власть не государства, а над ним либо вовсе без него. Демократия как система власти – это альтернатива государству. Греческое название, переводимое как «власть народа», не должно вводить в заблуждение. В действительности речь идёт о группе власти, способной склонять голосование к нужному итогу. Власть не только в античном полисе (где государства не было вообще), не только в олигархических республиках средневековой Италии, но и сегодня широко представлена вне государства. Страны Европы, как Западной, так и Восточной, принимали над собой власть США (даже не собственной элиты) добровольно – так это и есть старая добрая власть, а не таинственная «мягкая сила».

Управляемая демократия является способом и формой реального вывода власти из контура государства. Используется иллюзия, что выборы рождают власть или воспроизводят её. Это не так. Выборы сами по себе не решают вопроса о том, откуда взялись претендующие на власть, кто они, что они могут и что будут реально делать. Горе народу, который поверил в то, что это он за один день создаёт власть на выборах и что ими можно и ограничиться. Хорошо ещё, если власть при этом и вправду есть, обладает компетенцией правления и укоренена в истории. А если нет? Тогда наступает анархия или внешнее управление (могут сочетаться).

Пытаясь «продать» нам веру в демократию, то есть в самодостаточность выборов (а если не удаётся «продать», то навязать силой), агенты внешнего управления имеют целью прежде всего ликвидировать не только наше государство, но и нашу власть, заставив выбирать среди тех, кто будет беспрекословно слушаться указаний внешнего управляющего. Не должно быть ничего, кроме выборов. Мы проверили на себе эту концепцию в 90-е – теперь знаем последствия её применения. Выборы – только один из инструментов, а не предельная форма существования власти и государства. Именно так употребляют их и все европейские демократии, а также США, где главные выборы – непрямые.

Навязывая нам демократию как предел представлений об устройстве современного (и будущего) общества, нас пытаются отвлечь от анализа и продолжения реального исторического опыта развития нашего государства. А оно (да, да, именно оно) всегда шло в авангарде социально-политического развития во всей европейской истории. Европейцы, в отличие от нас, до сих пор вынуждены изживать и переваривать последствия ксенократического происхождения и устройства своих власти и государства, последствия завоевания своих стран чужеземцами, от которого не удалось освободиться. Мы от инородного завоевания освободились и более не допускали его с XV века. Поэтому русское государство строилось на прямых отношениях народа и власти в обход элит (за исключением времени крепостного права и доморощенной элиты этого периода), которым отводилась только служилая роль. А вот элиты как раз и стремились к демократии и конституции, чтобы занять место посредников в осуществлении власти, поставить в зависимость от себя и народ, и государя, избавиться от долга служения.

Европейские государства столкнулись с капиталом – новым видом элиты, основанной на экономическом использовании научного знания Нового времени и на эксплуатации труда, как непосредственной власти над пролетарием – человеком, лишённым всего и даже собственного тела (над крестьянином такой власти не было, он во многом сам решал, что, как и когда будет делать). Капитал осуществил мечту аристократической элиты – встал над государством и снял с себя ответственность за него. Традиционную ксенократическую европейскую элиту сменила буржуазная.

Русские же первыми в истории перешли к народовластию – радикальной альтернативе цензовой и тем более управляемой демократии. Они упразднили элиту как таковую. Именно народовластие поставило капитал под контроль государства, модернизировало государство и преодолело затяжной европейский кризис государства Нового времени. Впервые были построены народное государство и народная автократия. Русская элита, отказавшаяся служить государству и противопоставившая себя народу, погибла. Многие из её состава пошли служить народному государству. Попытка подменить вопросом о демократии вопрос о народовластии и его историческом значении, то есть о его значении как ресурса государственности, есть основное направление идеологической диверсии и агрессии против нас. Для буржуазной (цензовой или управляемой) демократии народ – это «чудовище, которое требуется обуздать».

Русское суверенное народовластие представляет собой цивилизационную альтернативу управляемой демократии. Именно его гарантом является современный русский государь, президент России Владимир Путин. При самом широком применении выборных процедур государство стабилизируется не ими как таковыми, а фактическим взаимным доверием власти и народа. Мы не идеализируем институт представительства сам по себе, понимаем границы его эффективной применимости. Представительство на деле обеспечивает учёт только частных интересов. Защита же общих интересов должна быть гарантирована всей стратегией народного государства. Политика народного государства в целом должна обеспечить устойчивое (иногда квалифицированное) большинство, которое всегда есть эффект признания политического авторитета народа его народным государством. Системная лояльность народа народному государству основана на признании последнего инфраструктурой исторического существования народа, системой его жизнеобеспечения.

Управляемая демократия Запада работает принципиально иначе. При формальной «всеобщности» она представляет собой механизм манипулирования со стороны элит хаосом борющихся меньшинств. Согласно западному демократическому идеалу, большинства не должно быть вообще, а если оно всё же складывается, меньши́нства должны держать его в страхе и под прессом. Управляемая демократия не признаёт народ как таковой. Большинство должно быть терроризировано меньши́нствами и нейтрализовано.

Сегодня возможности русской стратегической обороны впервые в истории вышли из догоняющего режима и позволяют перехватить мировую инициативу в предложении пространств коллективной безопасности. Что открывает перспективы долгосрочного хозяйственного развития наших систем народного жизнеобеспечения, управления освоением территории, роста вкладов в образование, здоровье и семейные ценности граждан России без разрушительного влияния спекулятивно-манипулятивных политических и финансовых воздействий противника.

Часть II. Философия истории русского государства

II.0. Древняя Русь. Предгосударство

II.0.1. Миф, легенда и история являются знаниями

Множество копий сломано в общественной дискуссии по поводу роли исторической науки или вообще истории, как любого описания и интерпретации событий прошлого, в политической практике и формировании курса власти.

Одни диспутанты утверждают, что история – это вовсе не наука, а лишь «прислужница» идеологии. При этом «идеология» в их устах – либо ругательное слово, либо, напротив, великая и едва ли не главная ценность. В любом случае с этой точки зрения историческое описание является формой и способом подачи идеологического содержания.

Другие доказывают, что историю «пишут победители», а побежденные из истории исчезают, вместе со своей ролью и точкой зрения. И, опять-таки, такое положение либо нормально (или даже единственно возможно), либо с ним нужно всячески бороться и обеспечить «права побеждённых», услышать голос их «правды».

Все эти точки зрения сходятся в одном – что якобы ни государство, ни общество (народ) не могут обойтись без представления о том, как же в прошлом было «на самом деле», и что надо дать убедительный ответ на вопрос об этом «самом деле», согласившись с якобы довлеющей «потребностью» в бесспорности картины прошлого.

Такой вымысел о прошлом (а ничем, кроме вымысла, подобная конструкция быть не может) называют «мифом», который-де лежит в основе ни более ни менее, а самого исторического существования нации, её государства и общественной жизни. Нетрудно видеть, что, принимая подобный взгляд на вещи, мы оказываемся в плену у «борьбы» разных вымыслов, ложь уравнивается в правах с правдой, точек зрения может быть сколько угодно (у каждого – своя), а вопрос об истине вообще не стоит. Исторической науке и знанию в этом контексте никакого места нет вообще.

Само предложение сконструировать «национальный миф» (называемый часто «национальной идеей») является подлинным механизмом вытеснения из интеллектуального оборота любых исторических представлений. Делается это под благовидными предлогами прекратить «переписывание истории» (хотя весь смысл подлинного исторического исследования именно в действительном переписывании без кавычек) и обрести будущее, которое на деле окажется лишь мистификацией прошлого.

Историческое знание (тем более историческая наука) принципиально спорно. Оно не обладает «истиной в последней инстанции» – как знание и наука вообще. Напротив, их ценность как раз в этом и состоит. А особое специальное значение исторического знания и наук в том, что именно история (как реальный процесс, ход вещей) «рассуживает» споры по поводу знания и придаёт тем или иным представлениям статус рабочих, принятых за основание для рискованных человеческих действий. Ведь то, что было, никуда не исчезает, не рассеивается, а всегда присутствует в том, что есть, хотя и в неявном, скрытом, свёрнутом виде.

Однако спорность исторического знания (как и любого знания) вовсе не в произволе мнения, которое действительно может быть любым, поскольку ничем не рискует и ни за что не отвечает (а когда рискует и отвечает, то называется уже по-другому – не мнением, а глупостью).

Позиции спора о знании должны быть обоснованы, и таких позиций всегда немного, как правило – всего две (что может быть идеализировано как «противоречие», «противоположность», «диалектика», «диалог»), хотя встречаются и более сложные интеллектуальные ситуации с тремя, четырьмя или даже бо́льшим числом позиций. Однако структура обоснованного спора не имеет ничего общего с перепалкой на телевизионном шоу или разноголосицей в прессе и социальных сетях. Она гораздо ближе к судебным прениям.

«Множественность» любого знания связана с тем, что знание есть знаковая конструкция, замещающая предмет исследования. Вещи сами по себе не могут быть предметами мысли, ими могут быть только специально, искусственно созданные «вещи мысли». Только к этим последним и применяются познавательные операции различного типа вместо предметов «реальности» (человеческой практической деятельности), а результаты этих операций относятся к реальным вещам.

Относимость (релевантность, сама возможность отнесения) знания есть вообще его первый критерий (что это именно знание, а не что-то иное). Отнесение может пониматься как интерпретация. Или как эксперимент – когда натуральные вещи подгоняются под знаковую конструкцию. В последнем случае, как правило, речь идёт об устранении различных «помех», «примесей» и вычленении из фона реальности исследуемого предмета в «чистом виде». Логической изоляции предмета в знании соответствует физическая изоляция реальной вещи в «вакууме» эксперимента.

Множество знаний удерживается в единстве отношения к чему-то «одному и тому же» не за счёт вещей реальности. Обратное наивное утверждение известно как натурализм, он же материализм, он же вульгарный материализм. Натурализм-материализм поэтому утверждает, что знания якобы «отражают» реальность. Это неверно. Так нельзя построить никаких, даже самых элементарных знаний. Множественность знаний удерживается иначе, с помощью идеальной «вещи мысли», идеи по Платону, зафиксированной специальной знаковой конструкцией объекта (идея становится объектом именно в силу знаковой привязки). Есть известная старая притча о слоне и нескольких слепых мудрецах, которые спорили о том, что есть слон. Один держался за хвост, другой за хобот, третий за ногу и т. д. Но вот вопрос: раз они слепые, откуда они знали, что вообще исследуют один и тот же предмет?

В чём специфика исторического знания по сравнению со знанием вообще? В (физическом) отсутствии предмета. Ведь прошлое прошло. Его нет. Есть лишь рассказы и записи о нём, то есть уже некоторое «изначальное» замещение. Отсюда и растут ноги утверждений, что история не может быть наукой. Якобы не дан предмет. Значит, и это мнение Декарта, история – только «враки», неправдоподобные россказни. Всё это нельзя проверить так, как можно проверить физическую теорию в эксперименте. Ответ Декарту, критику исторического знания как такового, дал методолог истории Р. Коллингвуд. Прошлое содержится в настоящем, является признаком и свойством последнего. История – перед нами. Всё, что мы видим и имеем – история. Подлинный предмет истории – настоящее. История – это мы сами. То, что определяет наши действия и поступки, цели и представления. Строя историческое знание, мы строим самих себя.