Полная версия
Роман. В письмах
Я не страдала тогда от этой своей бестолковой влюбленности. Я открывала какие-то неизведанные миры, ранее мне недоступные. По большому счету до тебя я себя считала бесчувственной. Мой первый сексуальный опыт вообще с влюбленностью ничего общего не имел. Просто некоторые мои одноклассницы уже успели родить и развестись, а я еще даже не попробовала. Я и выбрала из огромного количества прекрасных парней того, которого не жалко. Нормальная такая мотивация. Там парню просто крышу снесло, он всерьез верил, что если он – первый мужчина, то я влюблена без памяти. А у меня был чисто исследовательский интерес. Я изучала процесс без малейшего подключения эмоций. Наверно, из меня мог выйти неплохой ученый. Мозг сканировал, раскладывал по полочкам, отмечал – здесь странно, это приятно, а просыпаться по утрам с этим человеком я не хочу.
Да, для меня, пожалуй, определяющее – хочу ли я просыпаться с человеком утром. Каждое утро с тобой было прекрасно и наполнено. Мне не было стыдно ни за что.
Я очень рассветная женщина, утро – мое время. Но об этом позднее. Сейчас о понятиях.
Я очень легко говорила слово «люблю» любому своему партнеру. Мне не сложно, а его колбасит. И даже реально в это верила. Ну как мальчик. Мальчик же никогда не врет, когда говорит, что любит. В те три секунды он в это искренне верит.
А тут я постигала разницу между отношениями и чувствами. И эта разница была потрясающей. И не было ничего похожего. Раньше, когда мальчик нравился, конечно, тоже потряхивало, коленки подгибались, но заполучив подтверждение взаимности, я не просто теряла интерес, я пряталась и встречаться не хотела.
В тебя я погружалась как на глубину океана – сначала дышать нечем, потом затягивает. И чем глубже, тем больше хочется. Потом понимаешь, что надо бы воздуха глотнуть, карабкаешься со всей силы наверх, а вдоха уже не хватает, слишком глубоко.
Чем ближе ты подходил, тем ближе подходила я, как только ты отходил назад, я останавливалась как вкопанная и мимикрировала. Получается, я сокращала дистанцию.
Знаешь, я вот всем желаю пережить то, что я в тот год пережила. Я узнала столько нового о себе, что ни за что не променяла бы эти мои американские горки на спокойную жизнь.
Когда я все-таки устала от потрясений и сбежала в комфорт и предсказуемость, я изо всех сил желала человеку, который рядом, пережить что-то похожее. Мне было просто страшно представить, что можно вот так спокойно прожить без великих потрясений, и так и не узнать весь спектр этих эмоций и ощущений: и когда ты получил удар под дых и не понимаешь, как сделать новый вдох, и эту сладкую истому, которая заливает до самых пяток от случайно перехваченного взгляда или задевания рукой, этих дрожащих рук от телефонного звонка, когда в кнопку не попадаешь.
Правда, в нашем с ним случае, это мое пожелание приняло какой-то уж очень извращенный оборот. Уйдя от меня, он стоял под моими окнами, наблюдая и прячась, чтобы я не заметила, каждые пятнадцать минут залезал в мой вк, чтобы посмотреть, когда я там была, выслеживал, приезжаю ли я на дачу через щель в заборе и полол мои грядки. То есть пережил все то, чего я ему так желала по отношению ко мне после десяти лет абсолютно ровных семейных отношений. Когда я ему этого желала, я как-то это по-другому представляла. В моем по тебе сумасшествии я до такого и то не доходила. Даже наши с тобой игры разума до такой фигни не додумались. Хотя, с другой стороны, я же знаю только свою версию развития событий, твою ты мне так и не рассказал.
Письмо 5
Честно, середину я плохо помню. Все-таки больше пятнадцати лет прошло. Помню, что когда ты в следующий раз решился, ты начинал все сначала. Так, как будто того раза не было. Опять говорил, что это неправильно, приближался и отодвигался, а я все понять не могла – ну ладно в первый раз. Но сейчас то уже перейден Рубикон! Потом мне стали в голову закрадываться мысли, что ты реально тот раз не помнишь. Ох уж эта память твоя избирательная!
Жизнь реально интереснее кинематографа. Через три года вышел фильм «50 первых поцелуев» и все бурно его обсуждали, а я все это уже пережила. Я тогда первый раз задумалась, что об этом можно писать роман. Даже придумывать ничего не надо. Но ты был так узнаваем, даже смена имени не помогла бы, а я не хотела тебе ничего ломать.
Я и сейчас пишу, почти не употребляя ни конкретных слов, ни имен и это ничего не спасет – ты узнаваем. Просто ты действительно уникальный во всем – в мироощущении, в поступках, в косяках.
Так вот, ты начинал все сначала. Какое-то время я бесилась, потом меня вся эта история стала даже забавлять. В этом был особый кайф – каждый раз та же самая нежность, нерешительность даже, трепет. Первый раз ты даже посмелее был. Там ты видимо решился и летел вниз. Это как с парашютом прыгнуть – шаг уже сделал, нет смысла дергаться, уже летишь. А в последующие разы как будто еще только пытался этот шаг сделать.
Вот уж где я научилась принимать и отпускать ситуацию. Сейчас это модно, этому из каждого утюга лечат, а тогда это был вообще единственно возможный способ существования. В твою голову залезть невозможно и на что и когда ты решишься в следующий раз, было абсолютно непрогнозируемо. Если сидеть и ждать этого события, можно поехать крышей.
Поэтому я жила на всю катушку. Нет, в моей жизни не было другого мужчины, хотя шансов было миллион. У меня просто не было потребности в другом мужчине. Любовь с тобой так отличалась от секса и так заряжала, что мне этого хватало от близости до близости. Как ни странно, несмотря на всю невротичность нашей ситуации, ты меня усиливал и уравновешивал. Ты давал мне землю. А когда мы расходились, я взлетала.
Я помню, когда я ехала к тебе в тот самый первый раз, у меня было такое светлое чувство, что я даже пожалела о безвинно прибитом комаре. Вроде и не кусал меня, так по инерции замочила. А после близости захотелось убить комара…
К чему это я? Возвращал на землю. В хорошем смысле этого выражения.
Но от близости до близости проходило много дней, твоих сомнений, твоих попыток опять стать друзьями, и в это время у меня было много встреч, событий и работы на трех работах сразу.
Я вообще жадная была до работы и до событий.
Но одну нашу встречу я все-таки помню очень хорошо. Ты даже не сам мне позвонил, а уговорил Таню. Зачем тебе это было нужно, я не поняла, я бы итак неслась к тебе босиком по стеклам, но наверно для тебя это было неочевидно. И ты не решался, боялся услышать, что я не могу. Поэтому звонила Таня. Вы уже где-то гуляли втроем еще с одним твоим другом, и ты уже нормально принял, почти засыпал за столом, поэтому мы полночи над тобой подшучивали. Как раз Розембаум пел про «А Ромка этого уже не видит», и это было очень по ситуации.
Если бы я только подумать могла, как поменяется смысл этой песни на буквальный через восемь лет!!! Как я буду кричать «Выключи!», потому что даже на мгновение не позволяла себе допустить мысль, что ты не выкарабкаешься.
Но до этого было еще далеко, а до тебя, такого счастливого, такого расслабленного (сколько пива вы уже успели выпить?) рукой подать.
Как-то мы всей толпой ко мне домой переместились, там ты залег на сундук и валялся, а я сидела рядом на полу и думала, что вот она, кажется, формула счастья – просто ты в моем доме. Можешь вообще ничего не делать, на диване валяться, а я буду смотреть на тебя и все. Впрочем, как-то раз, перед тем как поссориться, я это тебе уже писала. И подарила на диске на новый год. Я так и не узнала, прочитал ли ты это когда-нибудь… Тогда мне это казалось чем-то сродни письма Татьяны Лариной. Не так давно нашла, перечитала, ничего особенного.
Таня с Лешей громко ссорились в этот момент. Они оба понимали, что мы хотим вдвоем остаться, но Леша это как-то грубо-командно обозначил, и Таня пошла на принцип. Мы молчали оба с тобой, друг на друга смотрели и ждали, что само рассосется.
Это вообще стало лейтмотивом в дальнейшем – ждать, что рассосется само. Была какая-то вечеринка, когда все семьи пришли и что-то отмечали. А ты утащил меня на улицу, и мы там целовались упоенно. Мне вообще было все-равно, я волю теряла. Ты берешь меня за руку, и я иду за тобой хвостиком без оценок и без анализа. А тебе наверно, остроты добавляло. Когда время нашего отсутствия перестало быть приличным, мы вернулись в помещение, и Таня спросила – он тебя специально что-ли под камеры потащил, чтобы все увидели и все само решилось? Так что сцена про хоум-видео в книге тоже не совсем придумана.
А тогда из моей квартиры Леша Таню все-таки увел, мы дорвались друг до друга. Почему я именно это вспоминаю? Потому что до этого все было условно-прилично, всегда один и тот же диван, выдержавший на себе много разнообразного греха. А тут реально, где встретились , там и упали. Не могли и шага сделать. Я то всегда как бандерлог перед удавом волю теряла – мы только остались вдвоем, у меня ни мозга, ни воли, делай, что хочешь. А в этот раз ты очень хотел.
Это было новое. Куда твой сон делся? Куда делась эта твоя нерешительность? Я не знаю, сколько времени прошло, счет потеряла, но как-то немало. Ты такси вызвал, домой ехать. Пообещали минут через пятнадцать, и ты на улицу засобирался, покурить, отдышаться. Но не смог.
Так мы с тобой занимались любовью в коридоре прямо на полу. Это было такое безумие, со мной впервые. Обычно меня смешат эти постельные сцены в фильмах, где они до кровати дойти не могут, но в моей жизни это тоже было. Именно это я потом писала в книге, когда герои навсегда расставались.
Письмо 6
Интересно все-таки, почему я в тебя так влюбилась тогда? Ведь я знала тебя сто лет!
Мне кажется, что вот этот трепет в мою сторону добирался куда-то очень далеко. Или вот это абсолютное знание, что я нужна тебе рядом. Оно как-то через спинной мозг заходило. Это было очень сексуально – чувствовать свою необходимость. Такое ощущение, что это откуда-то свыше было. Как мы умудрились это поломать?
Как это сломалось у меня, я помню. Я начала тебя ревновать. Опять же ни до, ни после я никого не ревновала. Мне это незнакомо было. Бывали неприятные осознания, но ревности не было.
А тебя я начала ревновать. Первый раз меня это кольнуло, когда мы уехали на Костромские разливы. И ты куда-то исчез. А я не понимала, мы так мало бываем вместе, зачем тебе кто-то еще, если здесь есть я?
Сначала вы с Таней решили Волгу переплыть, а я не захотела, чтобы ты уплывал без меня. В отличие от вас я плавать не умела.
С середины Волги ты обстановку оценил и решил развернуться. Я доплывала из последних сил и молчала. Меня трясло. И тогда у меня в голове стучало, что больше никогда, ни из-за одного придурка я жизнью рисковать не буду!
И ты знаешь, да. Никогда ни из-за одного придурка больше. Вся моя теперешняя дурь исключительно для меня самой. Из-за этого почти ни один инструктор со мной справиться не может – пока я сама не решила, меня невозможно заставить. Никакое слабо, никакое мое отношение к человеку не заставит меня сделать то, на что я еще не готова. Я ловлю состояние и тогда делаю шаг.
Очень долго только Руслан, заменивший мне отца после того, как папа умер, мог вдохновить меня на прорыв. Просто у меня к нему такое доверие, что реально не боюсь. Он тренер от Бога. Там состояние сразу приходит.
А вот то мое доверие к тебе куда-то ушло. Поле того, как утром вместо того, чтобы быть со мной, ты исчез с Таней, я ревновала тебя к каждому столбу. Мне все-время что-то мерещилось.
Это очень странное состояние большинства любовниц. Мы не ревнуем к женам. Большинство любовниц с женами скрыто конкурирует, пытается перетянуть на себя, но не ревнует ни секунды. Это как нога. Она есть. Но ревнуют к каким-то незначимым мимо проходящим. Мне даже интересно узнать твою версию – почему?
А я тогда первый раз задумалась о том, что надо как-то из всей этой истории выбираться. Что это уже не любовь, а болезнь. Что мое состояние мне не нравится. То, что мне давало столько сил и счастья, стало меня изводить.
Но в этот момент ты стал принимать решение об уходе из этого бизнеса. И я тебе снова понадобилась. С этой своей безусловной поддержкой любого твоего решения. С этим моим безусловным принятием всего, что ты решишь. Ты просто не мог тогда поговорить об этом с кем-то еще.
Мне не нравилась твоя идея идти туда, куда ты собрался. Я вот ни секунды не верила, что тебе там хорошо будет. Эта структура вызывала у меня такое отторжение, она была фальшивая насквозь, но ты видел в этом какой-то смысл.
А я, как помнишь, в твоих руках стала женщиной ведической. Ты мой мужчина, и я в тебе не сомневаюсь. Как ты решишь, так и правильно. А я всегда играю на твоей стороне. Даже если мне эта игра не нравится.
И ты ушел. В каком-то смысле стало даже легче. Как ни странно, новые возможности открылись не только перед тобой, но и передо мной. Я вдруг стала работать душой, смотреть влюбленными глазами на знаменитых людей, иметь к ним неограниченный доступ, а мне за это еще и доплачивали.
Тебе тоже мой выбор не понравился. Ты даже считал себя виноватым в том, что я оставила свою работу и целиком взялась за твое бывшее дело. Ты себе по другому эту картинку представлял. Но я уже ничего не боялась. Чуйка моя говорила, что все хорошо будет и не подвела.
Я вообще чаще жила и принимала решения не из состояния страха, а из состояния любопытства. У меня была безграничная вера в успех того, что мы делаем. Ну, я писала уже – или я верю, или зачем?
Я с головой ушла в новых людей. С тобой мы иногда встречались и созванивались, любовью занимались очень редко. Не видишь – не бредишь. Ну и лето прошло, количество мест, куда можно было прийти, сократилось резко.
Мне все нравилось, тебе поначалу вроде тоже. Какое-то время мы обменивались впечатлениями, как там, на новом месте, но вот это волшебство ушло.
Я даже начала как-то влюбляться в других людей. Благо их мимо проходило огромное количество.
Музыканты люди харизматичные. Не все, конечно, но многие. Творчество – очень сильная хрень, она впаивает в себя. Ну, собственно, как любой профессионализм, куда кроме технического совершенства вкладывается еще и душа. Я помню, когда мне было чуть больше двадцати, я глаз не могла оторвать от мальчика, который резал колбасу. Мальчик уже был профессиональным поваром, хотя был меня младше на три года, был влюблен в меня с тринадцати лет, мы только увиделись после трехлетнего перерыва и он хотел произвести впечатление. И произвел. Я почти влюбилась. Поэтому к музыкантам меня тянуло. Да еще с моим-то отношением к людям и музыке. Люди и музыка – это все, что меня вдохновляет.
Все мои прорывы я делала под впечатлением от людей и под конкретную музыку. Я даже список могу составить – песня такая-то – достижение такое-то.
Странно, но с тобой у меня нет никаких музыкальных ассоциаций. Нет, помню, конечно, что ты любил, но именно моей ассоциации нет. Есть очень много музыки, попадающей в те состояния, которые с тобой связаны, но вот так, чтобы одна…Видимо, ты заполнял собой все. Видела и слышала только тебя.
Наверно, ты и удерживал меня от этих романов с известными людьми, других сдерживающих факторов точно не было, а поклонения было очень много. После общения с музыкантами я легко могу поверить во всех внебрачных детей. Мне просто это не нужно было. Влюбленность в них была, включенность тоже, а вот близости не хотелось. Слишком ярко было то, что было с тобой. Я не хотела это перечеркивать.
Тем более на первых концертах ты всегда был тоже. Ты мог даже близко не подойти, но это было неважно. Я могла тебя даже не видеть, я спинным мозгом точно знала, где ты есть.
Письмо 7
Вообще это очень интересная штука – моя влюбленность. Я еще со школы влюблялась очень сильно, глубоко и надолго. На года. Но потом, вспоминая этот период, я вычисляла, что параллельно была влюблена и в других людей, покороче и попроще. Видимо, моя влюбленность – это необходимое состояние для жизни. Я просто перестаю жить, когда я не влюблена. Я осознала это не так давно, после ухода Сережи. Я никогда не была в него влюблена. Я к нему была привязана, он был мне другом по дури и братом, поэтому мне было с ним очень комфортно отношенчески. Но у меня не было источника для творчества. Я просто запретила себе влюбляться в других людей, душила любую симпатию, потому что это бы сломало мой комфорт. Я медленно умирала. Ведь я не позволяла себе чувства. Это не только из-за него. Это еще и из-за тебя. В тот период я категорически вычеркнула тебя из своей жизни вместе со всем, что я к тебе чувствовала.
Сначала я перестала петь и танцевать, потом я перестала жить. Все превратилось в автоматизмы. Тогда я полюбила землю. Я ковырялась в земле, даже не надевая перчаток, потом любовалась своими грязными ногтями и ждала, когда из земли что-то появится. Но до этого еще было несколько лет и потрясений…
Одно из них было, когда ты пришел на какую-то вечеринку, напился и пошел на сцену объясняться мне в любви. Конечно, не таким прямым текстом. Ты просто много говорил про меня, что если бы не я, то…но смысл то был очевиден. Все то, что ты держал в себе, активно лезло из тебя под воздействием. Но так публично было впервые. Мне было и смешно и бросало в жар одновременно. Смешно, но я как моя собака, стала любить в тот период пьяных людей.
С псом моим так получилось – завести его хотела только мама. Мы все были против. И приняли его в семью очень сдержано. Но стоило кому-то из семьи подпить, мы сразу лезли его обнимать и целовать, и пес раз и навсегда усек, что пьяные люди добрые. Потом мы его, конечно, полюбили, он был просто Божьим даром и его любили даже те, кто собак в принципе не выносил. Но он облизывал на улице любого алкоголика.
Вот так и я, увидев, что когда ты выпьешь, у тебя распускаются руки и развязывается язык в самом прекрасном значении этих слов, я полюбила некую степень твоей алкоголизации. При моем абсолютном неприятии пьяных людей. Она позволяла мне хотя бы чуть-чуть узнать, что творится в твоей голове.
А еще помню, как мы с тобой после близости разговорились о сеновале. С чего началось, не помню, скорее всего, я рассказала тебе, как мы купались и уснули потом в стогу, но ты сказал так многозначительно: «Ах, Оксанка, в сене все делать хорошо». И так понятно было о чем это ты, что у меня до сих пор навязчивая идея. Я с тоской смотрю на эти свитые тюки и думаю, а вдруг где-то еще остался самый нормальный сеновал, куда можно забраться и заниматься любовью в этом пряном солнечно-травяном запахе, чувствуя покалывание, а потом снимая соломинки друг с друга…Боже, даже сейчас ударяет…
И это твое «Ах, Оксанка»… Меня вообще все друзья того времени так называют, но от твоего мурашки по позвоночнику. До сих пор… мы можем с тобой о чем-то говорить в рамках вполне светского обмена любезностями, но если ты говоришь «Оксанка» мурашки бегают…
Видишь, время такая условная штука… А память – безусловная…
Письмо 8
На этом, собственно, красивая история заканчивается. Но есть кое-что, о чем хочется тебе написать. О тебе.
Ты был каким-то удивительно красивым. По мужски. Я до тебя вообще особо не морочилась деталями, телесность меня мало интересовала и в мужчинах и в женщинах. Сейчас у меня случился инсайт. До этого у меня все отношения были только в голове. А ты подарил мне ощущение тела. И моего, и вообще. Да, точно, именно в это время тело захватило меня как объект, и когда тебя не стало в моей жизни, я ушла в этот вопрос и с головой, и телом. По сути, через тебя я получила свое предназначение. Я стояла у истоков и получала информацию напрямую.
Это сейчас об этом модно говорить, и слово «психосоматика» не использует только интернетофоб. А тогда это было потрясение. Я просто видела, как мысли связаны с болезнями. Я разговаривала с человеком и понимала, какой диагноз он себе сейчас зарабатывает. Я легко постигала телесноориентированность и была одной из самых проводимых в группе участниц. Я руками чувствовала сгустки энергии в теле и умела ее перераспределять. Передо мной такая захватывающая картинка развернулась! Тело оказалось не менее интересным и возбуждающим, чем мозг. Даже твой.
Так вот о тебе. Ты был удивительно красивым. Дело не в канонах. Дело в деталях. Губы…Руки…Пальцы… Глаза… Ну и то самое мужское. Я могла смотреть на тебя часами, если бы у нас были эти часы. Я могла гладить тебя часами. Молча. Я очень любила твое тело. Просто поглощала твою обнаженность. По-моему, тебе даже иногда неуютно от этого моего взгляда становилось. Это не было безумием. У меня никогда фетишизма не было, не возникало желания завернуться в твою футболку, чтобы запах сохранялся. Все было в абсолютной осознанности. Я научилась тобой любоваться также как и ты мной. И мне нравилось абсолютно все, что ты делал с моим телом. Оно отзывалось. Любое прикосновение было чувствительным. И давало такие разные ощущения, что я еще какое-то время их переживала и осознавала. А любая близость была космической, где бы и как это не происходило. Я просто растворялась в тебе, и ничего кроме этого момента в жизни не было. И еще долго не было.
Да, я с тех пор с удовольствием замечаю мужскую и женскую красоту. Мне даже неважно, сколько лет человеку. Я вижу детали. Это не имеет ничего общего с вожделением, это исключительно эстетическое восприятие тела. Любование.
И еще твоя улыбка. Глубокая. Я бы сказала, вторая. Ты сначала улыбался обычной, но потом, если радость была сильной, улыбался этой. Той, которая в машине, я писала. Мы не замечаем таких деталей о себе, но запоминаем в близких нам людях. Потом я приклеивалась к человеку, у которого было хотя бы подобие той твоей улыбки. Аналог…
Уже в нашей новой жизни я готова была клоуном подрабатывать, чтобы ты так улыбался, но нет.
И у тебя удивительно красивый голос. В те моменты, когда ты испытывал желание. Я его тоже помню.
И было еще кое-что. За все то время ты ни разу, ни одного слова не сказал мне о своей жене. Хотя тебе было что сказать. Все вокруг жаловались, поминали всуе…
Я знаю совершенно точно, что если бы ты начал говорить о том, что тебя не любят, не ценят, не понимают, волшебство бы прошло. Но ты ничего такого не говорил, и я за это уважала и любила тебя еще больше. Почему-то для меня было важно, что ты именно так ведешь себя по отношению к женщине, которая родила тебе ребенка и была с тобой во время твоих передряг.
Хотя у самой меня было к ней определенное отношение. Такое, которое позволяло мне не испытывать никакого чувства вины за мою к тебе любовь. Ну, я ведь и не планировала с ней конкурировать. В некотором смысле я ей даже помогала. Я со всей силы любила тебя, и это поддерживало тебя во всех остальных твоих процессах.
Я так благодарна тебе за это время. Мне страшно представить, что было бы со мной, не переживи я все это. Я до тебя и я после тебя – это просто два разных человека. Второй мне нравится больше. У меня ушли все ненужные игры. Я перестала придумывать всякие глупости. Я научилась быть благодарной жизни за любое мгновение, а не париться по поводу того, что у меня чего-то нет. Я научилась обнуляться и принимать другого человека, не навешивая на него своих представлений о том, как все должно быть. Жизнь стала полной и реальной. Хотя до этого момента пришлось пережить еще кое-что.
Письмо 9
Войну всегда развязывает женщина. Я хорошо помню, как и почему.
Ты подарил моей коллеге на день рождения тестовую помаду. Она порадовалась. Мы поржали. Мы в то время тоже очень успешно тырили рекламную продукцию. У меня о сих пор есть поднос «Толстяка» и ветровка «Клинского». У нас целая технология легкой руки была разработана – я безошибочно выбирала пачку, в которой лежали лучшие призы, а Таня угадывала сами призы.
Но потом на мой день рождения ты подарил мне тушь. Это меня задело. Здесь было много моментов. Первое – сравнение. Это значит, что я для тебя не больше чем она? Это было неприятное открытие.
Второе – ты мне всегда говорил, что я красивая и мне не нужно краситься. Пока не стал работать на этой своей косметической фабрике. Вот это задело еще сильнее. Моя незначимость для тебя. Что тебе жалко было вложить в меня время и подарить что-то за пределами рекламной продукции. Тем более тушь. С моими-то ресницами по Гоголю (Поднимите мне веки!!!)
Идея мести в голову пришла моментально. Через две недели я подарила тебе билеты к нам. Тебе, человеку с пожизненным бесплатным входом для себя и для того парня! Вобщем-то ответочка была вполне себе конгруэнтная. Я сильно ударила. У тебя в глазах такое было… Я это увидела и была счастлива. Попала куда надо.
Что случилось со мной, что вместо того тепла и света, который у меня был к тебе я стала злой? Что вместо того, чтобы тебя радовать, мне захотелось тебя ударить?
Не помню. Наверно, мне тебя очень не хватало, и я на тебя злилась. Прошло почти двадцать лет, а это мало изменилось. Когда мне тебя не хватает, я злюсь. Но сейчас мне некогда выращивать и лелеять свою злость – ну царапнуло неприятненько, но не смертельно.