Удовольствие есть наказание

Тысячелетия будто не бывало такой красивой, нежной и понимающей девушки.

Но шёпот твой хотя бы услышать! Это было бы величайшей твоей услугой для меня. Ты так прекрасна! Устану, может быть, когда‑нибудь или перестану эти порочащие твоё честное имя мысли. Но вряд ли это произойдёт сейчас. Сейчас я способен лишь на восхваление тебя. Ты не могла быть моей. Слишком уж хорошо я слушаю свои голоса. А они, знаешь ли, никогда не врут. Будто умершие души перемещаются в меня, словно в сосуд. Потом они решили хоть как‑то развлечься, помочь мне с моими проблемами. Я восхищаюсь ими так же, как и тобой. Ты твёрдо стоишь на ногах, хотя и знаешь, что конец уже близок. Но ты не сгораешь. Достойно высочайшей похвалы. Ты достойна. Но жаль, что твои душа и сердце принадлежат другому. Но я бы не подвёл, как подводят тебя некоторые. Я бы не погиб от твоей руки. Ты всех на своём пути сметаешь. Мне бы не хотелось становиться просто тем, кого однажды смели с чужой тропы страсти. Ты тем самым лишь повышаешь мои рвение и желание. В моих мечтах сидишь у меня на коленях в любимой машине, а говорим мы о бессвязных вещах, но таких хороших, что про них можно было бы ещё долго говорить. Но ты не пойдёшь за мной – всем это известно. А я бы пред тобой, как перед Величеством или графиней какой, преклонился. Действовать теперь я хочу. Всё ради того, чтоб тебе услужить. Блистательная девушка! Вы ведь смогли ленивый кусок мяса вдохновить на поступки, которые бы он никогда не совершил, будь даже он в нетрезвом виде.

Как костёр, во мне теперь горит звезда надежды. Отчаянно это писать здесь, потому что Клаас может увидеть, как я вывожу эти мерзкие строчки на бумаге. Маршем бы он меня, как Тузик грелку, разорвал и растоптал.

Барьер между мной и тобой. Да и я тоже в своём роде барьер. Устранить его – мой шанс. И уж поверь, я его не упущу. Никогда бы не упустил. Я – не предатель. Просто у меня свои полюбовные интересы. И эти два барьера лишь мешают моей первоначальной цели.

Любить лишь тебя. Более мне ничего не надо! Мечтать, как говорится, не вредно. Но мои мечты идут вслед за голосами. А голоса не врут. Без них я был бы не я, а глупейший в мире человек. Так я – лишь кусок мяса, а с этими голосами я имею хоть какое‑то значение и наималейший опыт. Без них я равен абсолютному нулю. Как корона, жмущая со всех сторон, они сжимают мою голову, но взамен дают великие неземные знания. Бить я с ними мог любого врага, но нет во мне желания к уничтожению.

Но уничтожению подвластен другой человек. Да, я говорю про тебя. Арестовано моё чувство, ибо слишком оно порочно. Не должен же я любить любимую, поэтому принуждён буду любить машину. Слова мои не есть нечто лживое и порочное. Я видеть теперь тебя лишь желаю. Только видеть и не более того. Чувствую сейчас, что я максимально мелок и глуп. Каждая моя мысль исходит от меня, ко мне же и возвращается. Пропустить бы их дальше, но сам мозг этого мне позволить не может. Слишком уж пуст он, поэтому и держит даже самые глупые мысли при себе. Из‑за этого даже во рту и в горле, бывает, пересыхает. Таков уж уклад и строй моего тела. Тише от этого в своих выражениях, правда, я не становлюсь, но всё же. Царапать этими самыми словами могу, а вот цеплять – нет пока что. Пустяк всё‑таки, а не тема для письма. Из‑за этого пустяка я бы сам в петлю полез. Или, может быть, стоило на моей любимой машине разбиться? И правда. Так было бы элегантнее и было бы больше смысла в моём криво сделанном послании. Я ранен этими чувствами, а долгом моим является помочь себе избавиться от этой боли. Но не смогу не бояться. Я не буду уничтожать себя. Самоубийство есть самая огромная глупость. Нанесение себе ран есть меньшая, но всё‑таки глупость. Полюбить себя и всех вас мне доставит больше удовольствия, чем смысла. Думаю я только об этом всём, но до сих пор желаю лишь видеть тебя. Мог бы это устроить, но сам не знаю как. Только поправиться бы мне после этой бессонной ночи, что я потратил на письмо для одной только тебя. Честью для меня было бы только услышать крупицу твоего шёпота на моё свиное ухо. Да, свиное. Я – свинья и признаю это. Очередь для этого словосочетания точно пришла, ибо нет во мне мочи сдерживать всё то, что меня мучит. Ты не любишь меня. Наверное, ты слишком поздно вошла в мою жизнь. Именно оттого, что я это знаю, мне так горько. Я не молод и не красив. Меня бы, как собаку, убить. Но ты этого делать не будешь. Будешь ли ты моим другом? Время покажет. Теперь же я хочу извиниться за свинское моё отношение к Вам. Право, не надеюсь ждать ответ. Прошу лишь одного – дописать и встретиться. С моей стороны слишком глупо позволять себе писать эти пошлости. Я сам уже не ведаю, что творю. Похитительница моей души, жду. Сам не знаю, чего жду, но очень жду. Так я никогда не чувствовал. Но лучше пойду спать. Буду представлять свою машину. Нас даже смерть не разлучит. Без души, право, лучше. С душой есть какие‑то сомнения в её наличии. А если прослыть бездушной тварью, то и спрос, думаю, будет нулевой. Прощаюсь и жду. Боже, да я повторяюсь. Я так боюсь Вас, но буду надеяться на взаимные чувства. До встречи.

ЛИНА

С лица стальной решетки

Ни пред кем не подымал.

Александр Пушкин

Здравствуй, Элис. Клаас про тебя много рассказывал. Знаешь, тут ужасно.

Хочется только подругу бы обнять, а потом с ней пиво какое‑нибудь со вкусом чего‑нибудь выпить.

Я, правда, не то что бы пьющая девушка. Просто иногда хочется расслабиться, потому что здесь все лишь грузят мозги своими собственными проблемами. А мне всё‑таки не тридцать лет! Хочу жить на полную катушку! Тут все – такие тихушники, словно в сонное царство все попали. Никакого драйва! Строят из себя паинек, а на деле – моральные уроды. Каждый день презрения всё копятся и копятся, наполняя их грязные тщеславные душонки. С такими даже говорить тошно. Их противные языки мало того, что касались всяких непотребств, так ещё эти языки так и норовят кому‑то соврать, кого‑то предать или облапошить. Таково уж устройство городского человека. Я – приезжая. Родители сами с деревни, а в город я выезжала на учёбу. Но всё изменилось, когда меня настигла депрессия. Такое рокочущее и ноющее чувство, знаешь ли. Неприятно. Боли физической нет, потому что душевная её сполна заменяет. Ты не чувствуешь позитива в своей жизни. Нагнутая улыбка будет сопровождать тебя всю оставшуюся жизнь.

Глаза могут внезапно заполниться слезами, хотя это более напоминает перепады настроения, нежели депрессию. Впрочем, мне про неё не настолько хочется говорить, чтобы рассказывать и тебе про неё. Я делаю только то, что хочу. Если уж я тебе начала рассказывать про эту тему, то так и надо было сделать.

Я с простыми людьми никогда не начинаю так разговор, Элис. Может, это служит знаком к тому, что ты особенная? Очень даже возможно.

Мне Кирелов сказал, что вся эта волокита в связи с твоим ожиданием – это точная репродукция "Явления Христа народу".

Никого в этой проклятой больнице так не ждали, как сейчас ждут одну лишь тебя. И благодарить за это тебе нужно Клааса. После того, что я про него слышала, что он – тот ещё ублюдок. Но пока что впечатление о нём совершенно другое. Но это только пока что. Смотря на такую его версию, потихоньку даже начинаешь завидовать вашим отношениям.

Но они всё‑таки мне казались токсичными.

Если, конечно, у вас всё хорошо, то я рада. Но всё‑таки, если всё не так уж и складно, знай, что не я одна против ваших отношений.

Это – Кирелов, я и ещё один человек. Всех карт, как говорится, раскрывать не планируем. Ещё надо бы втереться в доверие, Элис. Тебе я могу это написать. Другим я не сильно доверяю. Я, кажется, уже про это говорила. Ну да не в этом суть. Не советую я тебе доверять тем, кто пишет эти письма. У нормальных людей не найдётся столько времени, чтобы попортить бумагу.

Либо это уже во мне говорит вездесущий пессимизм. В последнее время многие люди стали приписывать себе ложные психические диагнозы, а они ведь потом романтизируют их, извращая саму сущность болезни.

Но я не подставная, Элис. Было бы это так, я бы не посмела с тобой разговаривать. Могу я доверять лишь одному существу в моей жизни. Это – мой черепашонок Род. Красноухий черепашонок размером чуть меньше указательного пальца.

В толщину же он в полмизинца. Панцирь всегда был начищен мною до блеска. Все истории я рассказываю ему. Род – единственный, кто слушает меня и уж точно никому ничего не расскажет. Коготки на его маленьких лапках постоянно старались зацепиться за что‑то в его черепашнике. Водица для него стаивалась одни сутки.

Вода была ни жаркой, ни холодной. Её теплота пробуждала в Роде самые тёплые чувства.

Никто мне так не был люб, как он. Красноухие черепахи будто и не черепахи вовсе.

По крайней мере, Род был не простой черепахой. Он был для меня всем.

Теперь же его нельзя привозить в больницу, поэтому приходится считаться с Геловым, с Киреловым.

Приходится мне терпеть и их считать за людей.

Ну ясно же видно, что они – просто дурачки! Особенно Кирелов.

Не любила никогда стихоплётов. Их чувства ложны и вызваны лишь ощущением ущербности.

Хочется им показать себя миру не такими, как все. К сожалению, Кирелов – тот ещё "человек". Но он мне совершенно не нравится.

Будь он моим родственником, можно было бы хоть слово ему сказать мне. А так остаётся лишь тихо препирать и уповать на черепаху. Но я всё‑таки стараюсь не обращать на него внимания. Не заслуживает этот хмырь его. Он меня ещё бесит своими расспросами. Будто хочет героиню своих стихов списать с меня. Мне говорили, будто "та", которую он упоминает – это я.

Видимо, он – последователь тех мыслей, что гласят, мол, "противоположности притягиваются". Символом любви стихи его я бы не назвала. Да и вообще ничего я в поэзии не смыслю. Для меня дверь в мир литературы вовсе закрыта. Слишком там много занятных слов, непонятных среднестатистическому человеческому уху.

Я их нормально вовсе не могу воспринимать. Не могу я совмещать своё химико‑биологическое нутро и гуманитарные науки. Для меня они кажутся смешными и не приносящими совершенно никакой пользы. Будто людям следует знать, что же происходит у несуществующих людей в их несуществующих жизнях. Жаль, что люди могут доверять этим каракулям, представлять себе этих героев, а в конце безответно влюбляться в нереального персонажа. Это я уже считаю крайней степенью гуманитаризации человеческой особи. Считать так надо и всем остальным людям. Прошу, Элис, не читай романов. Нет в них смысла. Что толку в том, что ты узнаешь историю Печорина, Паратова или Болконского? Типичные угнетатели и не более того. Читала я про них всех и лишь чувствовала горечь от прочитанного.

Тебе и так достаточно в жизни зла. Беспокоиться уже не о чем. Я устрою всё так, чтобы к тебе никогда в жизни не попал ни один роман. Это я тебе с высоты химико‑биологического образования говорю. Не обижайся на то, что я тебе говорю и делаю – всё это ради твоего же собственного блага. Будучи человеком науки, я привыкла смотреть на людей, как на куски мяса.

Привязываться к ним – себе дороже. Визуализировать их склизкие липкие части тела, соединяющиеся друг с другом – гораздо лучшее, нежели думать, что такое их душа. Да и душ, собственно, никаких нет, Элис. Всё это – популяризация среди стада. А они, представляешь себе, берут и ведутся! Дурачки всё‑таки. Но я их не виню. Сама такой была. Моя бабушка была уж слишком православной. Каждое воскресенье я ходила в храм вместе с ней. Приходилось. Она считала, будто я мрачна от каких‑то там бесов. Поэтому мне приходилось исповедоваться перед батюшкой. Не люблю я этих батюшек. Полные они, жируют за счёт прихожан, а потом эти же самые прихожане прибегают к ним грехи замаливать. Так подло это всё, лицемерно и грязно! Мне жалко было этих глупеньких людей до слёз. Они ведь будто и не видят всей этой роскоши, что блестит на этом белом храме. На этой церквушке золотой купол. Эти "святые" люди каждую ночь устраивают там пир во время чумы. Дикие они, превращаются в чертей по ночам. Там каждую ночь до утра они набивают животы и танцуют на костях своих бывших умерших прихожан. А тех, кто раньше посещал их сатанинский кружок, они убивали, жарили на медленном огне, приправляли специями и в конце сжирали прямо с костями, кожей и хрящами. Глаза их наливаются кровью, зубы превращаются в клыки, а животы раздуваются до неимоверных размеров. Думать о них даже сейчас страшно. Какие же всё‑таки они твари! Так дурить людей и не краснеть! Это – черти всё, а не люди! Я даже не знаю, какими ещё словами их бы назвать, а лучше обозвать. Христопродавцы чёртовы! Да, странно это видеть в письме от меня, но всё же. Для людей верующих они являются именно этим. И я нисколько не стыжусь подобных выражений, ибо все эти образы являются порождениями моего собственного воображения. Я боялась этих кошмаров. Бабушка уверяла меня в неправдивости моих мыслей. Теперь же я вижу, что была безоговорочно права. Видеть свою правду сейчас есть одновременное наслаждение и грусть. Ведь я‑то была права. Всегда права. Сама бы ты видела эти кошмары, не смогла бы тогда противиться моим словам. Какие угодно вообще твои аргументы сломались бы об мои. Тот случай, когда я смогу подобное доказать, надеюсь, не наступит. Не зная тебя до конца, не хочется тебя сразу же и потерять. Как пылинки по полу, мы могли бы спокойно бежать вместе. Однако же нас разделяет расстояние.

Жду тебя так же, как и все, непременно. Расстояние, думаю, не помешает качеству нашей дружбы. Ты ведь хороший человек. Но так говорил Клаас, поэтому я всё же склонна тебе не доверять. Да, после такого длинного письма странно так говорить, но ты всё точно поймёшь. В этом я сомневаться не могу. Такое уж у меня сложилось мнение о тебе после всех рассказов Клааса. Я начинала проводить что‑то вроде медитаций рядом с Родом. Я стояла за стулом, расположенным у стола, глядела на этого черепашонка и думала о вечном. Он иногда открывает свой рот, пуская оттуда пузыри, и щёлкает челюстями, стараясь выговориться.

Я знаю, что он этого сделать не мог, но всё же мне хотелось верить. Своим боковым зрением он прожигал меня насквозь. Когда же Род высовывал нос, чтобы дыхнуть, мне хотелось, чтоб он сбежал из этого импровизированного аквариума прямо ко мне.

На панцире из светло‑зелёных очертаний будто вырисовывались буквы. Впрочем, это всё из‑за недосыпа. Голова уже тогда так болела, что только Родик мне помогал своим немым участием.

В мыслях он всё так же здесь. Плавает Родик тут, в этом кипящем котле, вместе со мной и нашей компанией. Не хотела бы ты присоединиться к нам?

Но не отвечай. Знаю, что не одобришь, ибо жизнь тебе сейчас гораздо важнее, чем мне. Ты столько пережила. Поэтому хотелось бы мне тебя хоть как‑то успокоить. Позволь мне рассказать, что происходило со мной во время этих самых медитаций.

В голове загорается звезда счастья, заставляя верить в будущее.

Внутри всё полыхало, а улыбка невольно сползала на моё грустное, по обыкновению, лицо.

Песня играет в ушах. Представь себе свою любимую песню. Она будет тихонько класть свои нотки прямо тебе на ушки. Божественное ощущение! Будто всё, что раньше было скрыто от твоих глаз, начало возобновлять свой жизненный путь и вселяться в тебя.

Где бы ни было это чувство, оно всегда вернётся к изначальному его проявлению. Если ты добра ко всем, то и медитативные ощущения соблаговолят всё‑таки навестить тебя. Одно за другим добрые дела откладываются в твоей памяти, чтобы во время медитации ты смогла их вспомнить. Понятие насчёт этого придёт не сразу, но, если ты попробуешь, то начнёшь совершать больше добрых дел ради лишь большего ощущения наслаждения от медитации. Всё это обеспечивается твоим эндорфином. Такие маленькие клеточки радости. Они помогают всё хорошее нашей голове превратить в индивидуальный наркотик. Головной мозг может всё. Его способности безграничны. Разница состоит лишь в том, чтобы определить мировоззрение человека. Этот носитель может как испоганить великое творение природы, так и вознести его знания прямиком на Олимп. Кто‑то верит, что мы используем лишь около пятнадцати процентов своего мозга, и что мы никак усилить его не сможем. Но мне кажется, что я всё‑таки нашла такого человека. Называть его не буду – позже сама всё поймёшь. И ответить на моё письмо было бы хорошим и честным по отношению ко мне жестом. Я знаю, что тебе не станет лень. Она не посмеет встать на твоём пути! Если ты будешь стараться, то переборешь собственную дурость. А она, несомненно, есть в каждом человеке. Но тебе, Элис, всё под силу! Будь в этом, пожалуйста, уверена. Теперь жду ответа. Ответа от дорогого мне теперь человека, которому я не доверяю. От тебя и только от тебя, Элис. Теперь я уж, наверное, пойду поем и что‑нибудь крикну Кирелову, чтобы тот от меня отстал. Правда, он сейчас меньше меня достаёт, потому что вечно пропадает за больницей и обговаривает что‑то с тем человеком, про которого я говорила. Тебе бы стоило насторожиться, если напишет Кирелов.

У него лучше спроси, что это за человек. Я тебе всё равно не скажу. Можешь даже не стараться надавить на меня жалостью, Элис. Клаас говорит, что ты так можешь сделать. И этот замкнутый клубок из таинственности тебе придётся разматывать самой. Да, без меня. Прости, но всё должно было пройти именно так. Не держи на меня зла и, пожалуйста, отвечай быстрее.

Твоя дражайшая новоявленная сердечная подруга Лина.

КИРЕЛОВ

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой.

Александр Пушкин

Приветствую Вас, Элис. Вам имеет удовольствие писать всеми неуважаемый господин Кирелов. Да, я тот самый маратель бумаги и писака. Вам меня, скорее всего, представили негативно, о чём поспешу судить. Я уж точно не буду разрушать ваших ожиданий, поверьте. И раз уж кому‑то хочется видеть во мне Рогожина или великого поэта, то он обязательно его во мне увидит. Лина меня за это и не любит – ей нравятся черепахи, а не хамелеоны. Как Вы поняли, я прочитал письмо Клааса. Я вообще все письма привык читать. Ну, знаете, я их просто отправляю. У одного меня есть выход из больницы, так что приходится им пользоваться. Хотя, извините, соврал – выходить из больницы могу не только я. Есть ещё люди, и, скорее всего, в мои обязанности войдёт способность рассказать Вам про всё то, что творится в этом месте. По рассказам моих, так сказать, коллег, возводящих всё в абсолют, Вы могли подумать, что это место – либо воплощение рая на Земле, либо сущий ад в своём истинном проявлении. Спешу опровергнуть обе теории, ибо обе они неправдивы. Да, здание старенькое и, по‑моему мнению, непригодное для содержания пациентов, но по своей сути оно выполняет пока что минимальные поручения от больных. Но здесь всё, как на плохой кухне – отсутствует "товарное соседство". Как ты заметила, здесь одновременно живут как люди с физическими отклонениями, так и люди с психическими. Но вообще‑то есть и третий разряд – невинные. Меня сюда упекли по воле отца. Он нашёл в моих стихах какой‑то суицидальный подтекст, потому и решил упрятать в темницу. Так ему удобнее. Но он, правда, не те смыслы увидел здесь. Люди видят лишь то, что им удобно видеть.

Боковое, если можно в данный момент так выразиться, зрение у них отсутствует на корню. Мне их не жалко, не подумайте. Но мне хочется, чтоб однажды они стали видеть то же, что вижу я. Высокомерно звучит, но так и есть на самом деле! Люди в своём большинстве – глупые идиоты, расписывающие свои проблемы на бумаге, жаждущие ответа от простой девчонки и боготворящие её.

Мне хотелось бы быть добрым, как большинство современных поэтов.

Но это было бы слишком скучно, не так ли?

Простому люду интереснее наблюдать за рупорами‑Маяковскими, чем за деревенскими мальчиками‑Есениными.

Их уже достали подобные, ибо очередное "Стойло Пегаса" не соберётся.

Раньше было спокойнее, оттого и миролюбивые имажинисты могли удовлетворить потребности человеческой души.

То ли дело – футуризм! Это ведь непризнанное искусство! А непризнанных признаю я! Они действительно страдают от того, что не могут выговориться. Ну а когда выпадает случай разорвать пелену белого шума, то их либо затыкают, либо не слушают вовсе. Жаль, что именно так и погибает искусство. А быдло, вроде Вас, просто‑напросто сидит на ложах и наблюдает за публичной казнью! Вам плевать на нас, на творцов! Вы строите свои отношения, карьеру, а на нас вы будто держите потаённую ненависть за то, что мы лучше вас. Мы, писатели, способны слагать легенды, когда же вы и простую статейку не способны осилить без помощи интернета. Я себя тут уже восхвалил, как и надо восхваляться приличному человеку. Впрочем, закончу на этом идеализирование себя. Хочу начать критиковать вас.

"Вас" – это вас всех, Элис. И тебя, и твоего парня, и твоих "друзей", что сейчас заключены со мной в больнице. Все вы порочны. Все, кроме одного человека. Тася одна из вас всех достойна сострадания и любви. Я тебе, конечно же, об этом поведаю.

Уверяю тебя, это будет особенно интересно. Эту информацию можно даже назвать важной.

Надеюсь, что заинтересовал. Я уж умею завлекать простых людишек туда, куда им совершенно не надобно.

Механизм совращения души похож на тактику действия сирены.

Я увлекаю своими словами или действиями человека, а дальше…

А что было дальше, тебе не надо знать. Но не буду временить и намекну – после меня ни один человек не остаётся таким, каким был прежде.

Клаасу с похожей ситуацией это более чем понятно. Тебе же эта стезя неведома, как и неведомы страдания этих мужчин. Ты, Элис, страшна и уродлива. Уродлива как внешне, так и внутренне.

Меня не впечатляет твоё тело, как впечатляет оно многих. Вполне себе обычная девушка с вполне обычными высокомерием и эгоизмом.

Впрочем, для твоего возраста они приемлемы. Ладно, вру. Ты отстойна и вызываешь презрение в любом возрасте.

Ни твои зелёные глаза, ни так называемая уловка не способны вызвать во мне жалости к такому существу, как ты. Гелов показывал твой голос через соцсеть. Больше похоже на то, если бы мертвецу без голосовых связок дали бы микрофон и заставили говорить.

На голосок милой девушки это уж точно не похоже. Придётся смириться с правдой и с тем, что тебе, похоже, всю сознательную жизнь врали прямо в лицо. И только я один способен сказать это прямо, поэтому смотри внимательно и вникай в то, что я пишу.

Ты привыкла лишь к похвалам, и поэтому твоя самооценка ни к чёрту, не годится она для нормального адекватного человека.

А виноват в этом другой герой этой мыльной оперы.

Этого героя зовут Клаас. Эгоистичный ублюдок, прям под стать тебе.

Будто другого не могла найти.

Судя по его виду, ему точно не поздоровилось. Но я не верю в изменение людей. Не мог Клаас это сделать всего лишь после какого‑то там обливания кислотой. А то стал пай‑мальчиком и получил одобрение и внимание многих девушек. Даже медсёстры прониклись слезливой историей твоего парня. Тебе бы стоило насторожиться из‑за этого. Я по этому поводу распишу чуть позже. А так – я не доволен, безусловно, твоим выбором.

Есть парни гораздо лучше этого представителя рогатого скота.

Жизнь у тебя вертелась и, не сомневаюсь, что до сих пор вертится вокруг него.

Но уж в тебе‑то я не сомневаюсь. Невозможно сомневаться в такой открытой дуре.

Нельзя сомневаться. Будь я на месте Клааса, то скорее бы застрелился, чем смог встречаться с таким человеком, как ты. Но был один человек, которому нравились все твои причуды настолько, что он даже умер за тебя. Я имею к нему некоторое уважение, поэтому склонен обращаться к нему по полному имени, а не идиотской данной вами кличке. Я говорю про Роджера Грегори Валентайна, более известного тебе под псевдонимом "Рельса".

Искренний мальчишка, готовый совершить подвиг, погиб из‑за тебя и твоего самолюбия. Я не верю тому, что ты страдала. Его же страданиям я могу поверить, ведь из‑за них он умер. Начав изучать биографию Роджера, я очень проникся его историей.

Если бы умел плакать, то, вероятно, я бы мог пустить скупую мужскую слезу.

Жаль, что за всю жизнь мы не перекинулись ни одним словцом. Такому бы интересному, а главное, живому человеку памятник при жизни надо было возвести. Страдания души его невозможно описать ничем. А ты его возненавидела, запретила самой себе его видеть, а теперь "страдаешь" из‑за этого. Простая показуха и не более того с твоей стороны, Элис. Единственный человек, кто никогда не показушничал в нашей больнице, тебе не знаком.

Это Тася.

Такая милая и непорочная блондинка. Клаас тебе писал про неё. Но ты, естественно, не придала ей значения и забыла. С ней связан один случай, который произошёл как раз таки девять месяцев назад.

Возможно, это количество месяцев даст тебе небольшой намёк, а я дальше немного с тобой поиграюсь. Её вид до того ангельский, что о порочности Таси задумался бы в последнюю очередь даже самый глупый идиот.