Удовольствие есть наказание

Вы вместе – фигура, которая портит всю партию. И нехило причём вы могли испортить мои трепещущие планы насчёт тебя. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Можно же тебе напомнить про признание? Мне показалось, что ты не готова. Не готова к чему? Ты мне нравилась, честно. Но ты разбила моё хрупкое сердце своим беспечным отказом. Мне кажется, Лис, ты в первые минуты и не поняла вовсе, что произошло. Многие люди, я заметил, не умеют любить. К сожалению, ты теперь в их числе. Вы можете лишь съезжать по нравственной лестнице вниз, чтобы в конце пути разбиться о камни. Вам же всегда хочется что‑то сказать! Вам хочется говорить комплименты, за которыми не стоит ничего. В принципе, вам лишь бы это понять, и надежда на ваше спасение бы появилась. Но ведь проще отступиться и делать лишь то, что привыкло делать твоё бренное тело. Плавного перехода у тебя, Лис, от мозга к сердцу не было. У меня было лишь мёртвое сердце и работающий мозг. Это и была одна глобальная проблема. Шарм из‑за этого даже образовывался. Ты бы это назвала "чертовщинкой". Я же знаю, что тебе любы подобные словечки. Но поздно уже что‑то говорить. Лис, ты – абсолютный нуль. Твои обыденные будни существовали лишь ради удовольствий. Ты будто не умела чувствовать. Лишь впитывать – была твоя единственная, поставленная самой собой задача. С тех пор ты совершенно не поменялась. И предчувствую, что ты не чувствуешь раскаяния. Даже самой малейшей капельки этого ощущения не способна ты выделить или принять, Лис. Столько времени прошло с начала нашего общения. Моя задача будет выполнена, потому что я твёрдо нацелен на результат. Сейчас я пишу, а ничего будто и не случилось. Честно, не могу я отступать. Слишком многое сделано и не сделано. Я, как газонокосильщик, пришёл, чтобы скосить всё ненужное. Прости, но это придётся признать. Я поставил цель, а коли она поставлена, то пора её приводить в исполнение. Ты вряд ли это поймёшь. Прошу, не держи на меня обиды за свершённое мной будущим зло – мне плохо будет. Твой отказ прошёл по мне, как ядовитый укус. Пора бы тебе принять свою собственную токсичную сущность. Не беспокойся, Лис, ты не одна. Таких, как ты, много. Я не верил, что в тебе, такой милой и прекрасной, могут быть подобные "качества". Видимо, я никогда так не ошибался. Я просто не сильно до сих пор разбираюсь в тебе, но, честно, я старался. Надо было удалить ту Элис из моей жизни уже давно. Но я слишком поздно одумался. Но это не я! Я был бы умнее! Это был не я, честно! Это – кто‑то слабее и тупее, чем я! Скорее всего, сердце просто растаяло от твоей бесподобной внешности. Плевать было на всё! (Всё следующее до конца письма написано красной ручкой)

Плевать было на всё, что не связано с твоим прекрасным личиком! Я так поглупел с тех пор! Хотя, может, даже развился. Видно, это будет гораздо позже. Ты поймёшь, Лис, не бойся. Если тебе понравилось со мной быть, отчего бы не быть со мной ещё ближе? Вы все строите из себя стесняющихся девочек, а на деле вы – развязные до удовольствий существа. У меня таких ощущений не было. Хотя, если они и пробуждались, то я их глушил специально и нарочно. Это точно и абсолютно! Кто бы ни словил потом это письмецо, ему будет неприятно, я знаю. Но придётся переубедить человека, читающего тебе вслух эти каракули. Я стану для вас символом! И тогда вы точно сможете меня полюбить! Люди вообще обожают всяких символических реальных персонажей. Мне не терпится увидеть то, что я подготовил для тебя и, в сущности, для всего мира. Просто незабываемое ощущение! Будто стоишь на краю обрыва, а перед тобой растаявшее зимне‑весеннее озеро. Стоишь, приветствуешь его, а волосы вьются на ветру, превращаясь в кудрявые макаронины. Держишь дистанцию, дабы рассмотреть его издалека, полностью почувствовать всю его кровавую холодину. А тебе это нравится, ибо твой внутренний холод многократно больше того холода с озера. Так лучше, нежели сидеть дома и получать, и доставлять удовольствие. Первый раз я такое пишу и говорю, о чём заранее сожалею. Мне просто страшно за тебя, за себя, за твоего хахаля. Я серьёзно. На самом деле эти чувства к таким ненавистным мне существам, как вы, сжирают меня. Они заставляют меня таять на глазах, а потом испаряться, улетая в небеса, чтобы там остаться навеки невидимым призраком. Просто сделай это! Закончи это! Ладно, мне уже плохо. Надо убрать всех. Абсолютно всех, Лис. Мне плохо. Плохо и с тобой, и без тебя. У меня в ушах звенит, когда я слышу твой голосочек! Это максимально тупо, да, но прости меня ещё раз. На самом деле писать это не то чтобы глупо. Это больше похоже на протяжную боль, переходящую в судороги. Как будто я попал во Вьетнам. Нет! Я смогу! Я обязан сдержаться! Можно считать эту писанину за признание? Я думаю, тот, кто её читает, не поймёт бредни сумасшедшего, которые опоясали кровью эти страницы. Мне больно в центре груди.

Будто сердце вырвали, а потом засунули обратно с солью и прочей едкой штукой, разжигающей мышцы. Выйдет ли это за рамки разумного? Можно ли вас вообще трогать, убивать? Зелёная трава из окна говорит, что нет. Разрушать ведь можно бесконечно, я думаю. Я успел бы одуматься, если вовремя не вспомнил про то, что права – не символ! Да, мне кажется, я тронулся рассудком. Но я пойду до конца, Лис! Ты будешь любить меня! Может, будешь ненавидеть? Нет! Это невозможно! Останавливается всё, за окном чирикают воробьи, пропевая гимн этого прогнившего в своих грехах города. Мозг здесь не работает ни у кого! Здесь негде и нечему учиться! Всё опошлено и безвкусно! Отчего же так? Можно же было вернуть всё назад! Всё стало бы в разы лучше. Но быстротечно время тебе откажет так же, как ты отказала мне! Я себя жалею! А это плохо. Это не мужественно, некрасиво и отстойно. Отчего я не мог быть тупым, покорять сердца своей силой? Видимо, мир изничтожает умников. Право, я очень глуп, ибо очень эгоистичен. Я запинаюсь на каждом слове. Да и вывожу всё красной ручкой, чтобы чужие глазёнки это не прочли твоим миленьким ушкам! Все двери закрыты. Пора в дальнюю дорогу. Мечты скомканы и выброшены далеко на задворки человечества. Думаю, скоро буду прощаться с тобой. Но, прошу, передай всем и каждому, что я – не плохой человек.

Да и ты ведь это косвенно понимаешь! Я хочу и буду в это отчаянно верить своим маленьким сердечком. Уже заканчиваются в ручке чернила, а я столького не сказал! Одно лишь скажу. Вы – большая загадка гораздо, чем я. Я – существо низкое. А вы! Черти, но такие милые и отвратные сердцу одновременно. Но, право, скажу тебе последнюю вещь и прощусь с тобой на веки вечные. Я – преступление. Я – наказание. Ты это знала? Преступление и наказание едины. Границы между ними исчезают. Комната просыпается. Олицетворение смерти. Хозяин тумана, пожирающего дары! Это – чистый инстинкт! Рви и мечи! Пожирай! Вой и рычи! Это – не потеря контроля и не сингулярность! Это – удовольствие! И я – наказание за него! Я пришёл в этот мир, чтобы он стал чист! Это – моё предназначение, предначертанное судьбой. Я смог бы сказать тебе ещё что‑то, но пришло время и прощаться. Придёт время, и мы обязательно свидимся! Другими, странными, испорченными, но до сих пор теми же Элис и Рельсой. Ты меня только не забывай. Я буду сидеть возле твоего сердечка всегда, как и ты возле моего. Прощай навеки, Лис.

Твой плохой друг Роджер.

КЛААС

Восток и Юг давно описан…

Михаил Лермонтов

Привет, Элис. Давно не виделись. Как мне говорит моя санитарка, месяцев девять. Впрочем, тут не подходит глагол "виделись". О, как научился выговаривать! Зуб даю, что ты читаешь и удивляешься. И правда, я здесь сильно изменился. Но что точно не изменилось – так это моя любовь к тебе. Не поверишь – я много здесь наслушался любовных романов и понял, что поступал с тобой неправильно. Я долго не мог видеть, а теперь более‑менее стал что‑то различать. Тогда же каждый мой день превращался в темноту в квадрате. Честно, не знаю, зачем приплёл сюда математику, ну да и плевать собственно. Я пока что здоров и хорошо держу себя. Знаешь, иногда думал, что возьму сейчас и умру, но только вспоминал твоё лицо, думал, как ты будешь страдать, и в ту же секунду передумывал. Тебе точно будет непривычно слышать это от меня. Надеюсь, ты сможешь принять нового меня, но и старого не забывай – он тоже был неплох. Правда, что я всё о себе, да о себе? Мне хотелось бы тебе получше про больницу рассказать, в которой меня содержат. Знаешь ли, тут и правда неплохо. Ворота тут большие такие стоят. Я слышал, что такие будто на замках стояли, вот я и думал, будто меня‑рыцаря в замке вздумали лечить. Зданьице желтоватое. Такое неухоженное, правда, но мне пока что здесь нравится. Бежать не планировал, да и, думаю, выпишут меня отсюда скоро. Я уже как огурчик. Так что ж меня здесь ещё дольше держать? Здесь, конечно, красиво, но я бы уже хотел вернуться домой. Там, по крайней мере, есть ты. И будет, кому все новые мысли высказывать. Писать письма мне не нравится. Слишком уж большой отпечаток от этих писем остаётся. Сама понимаешь, про что я, поэтому и не пишу. Не хотелось бы волновать тебя сейчас. Я знаю, что ты меня ждала. Никак и не может быть по‑другому, чтобы ты меня не ждала. Не разочаруй меня. Пишу с улыбкой, а не с каким‑либо злым умыслом. Так уже хочу тебя увидеть! Но, знаешь ли, тут тоже можно хорошо посидеть. Особенно персонал тут хороший и почему‑то коридоры. Знаешь, не люстры, не скамейки, не двери, а именно что коридоры. Тут они такие светлые, когда меня раз на коляске катали! Словно миллионы фонарей метят в глаза, а там уж – как пойдёт.

Но мне, вроде, приятно. Лампы тут тёплые, но не горячие – можно руки греть. Честно, сам нигде таких ламп не видел и не думаю, что увижу. Может, украсть? Ладно, шучу, не бойся. Я с этим завязал. Слишком тут атмосфера, так сказать, умиротворённая. Люди добрые, не брыкающиеся, не ругающиеся. Будто рай на земле! И кормят тут хорошо! Каждый день набиваю пузо едой до отвала, а потом бегаю, чтобы жир растрясти. Располнел я тут, признаюсь. Но думаю, что несколько дней тренировок – и всё будет классно. Мне, знаешь ли, никогда не приходило в голову, что моё имя созвучно со словом "класс"! Видимо, я слишком классный для этого. Таковы мои суть и натура. Опять же предупреждаю, чтоб моей речи не боялась. Я скажу тебе позже, откуда всё‑таки понабрался таких умных словечек. Правда, я пишу к тебе с одной целью. У меня в больнице появились друзья. Правда, очень хорошие люди. Я им много про тебя рассказывал, и они хотели бы написать тебе тоже. Можешь не отвечать – не обидятся. Я уже говорил, что они добрые. Но они слишком добрые даже для того, чтобы просто улыбнуться неверно или обидеться на что‑то. Среди них две девчонки и два парня. Вместе эта бригада помогла мне оправиться после травмы. Понимаю, почему ты не приходила – было больно. Но теперь, я думаю, всё станет даже лучше, чем когда‑либо вообще было. Перед тем, как ты ответишь на моё письмо и получишь их записки(А я не сомневаюсь, что ты получишь, потому что я оставил им твой адрес. Нас всё равно отсюда не выпускают), я хотел бы тебя с ними познакомить. Это – девочка Тася, другая девочка Лина и два друга, которые подружились и со мной – Кирелов и Гелов. Сейчас про каждого из этих персон расскажу поподробнее, так что завари там себе чай, пока я напишу. Тася – очень милая белокурая девочка с голубыми глазами. Мне она сразу приглянулась. Но только, как человек, и не более того! У неё такие красивые голубые глаза! Она меня первая познакомила со всем персоналом. Тася помогла мне оправиться после моего "случая". Опять же не буду расписывать, ибо ты и так всё прекрасно знаешь. Фигурка у неё, знаешь ли, тоже неплоха. Даже на тебя похожа. Пишу так, потому что знаю, что не будешь ревновать. Ты же у меня самая прекрасная! Сама это прекрасно понимаешь, надеюсь. Ей разрешено ходить в джинсах, потому что она показывает пример порядочного поведения. Я раньше ходил в медицинской робе, а теперь тоже шастаю в футболке и джинсах. На ней обычно ещё белая футболка. Абсолютно белая. Мне кажется даже, что у неё их комплект. Я, конечно, не проверял, но отчего‑то мне кажется, что всё именно так. Кроссовки ещё помню. Тоже вроде белые были, этого уже припомнить я не могу. Есть там ещё Лина. С ней бы ты точно не сдружились, хотя, может, она просто не нравится мне. Всё равно она тебе напишет, так что жди. Волосы у неё тоже светлые, но с какими‑то тёмными участками. Похоже на мелирование. У неё тёмные глаза и всегда очень строгий нрав. Постоянно норовит вставить свои пять копеек и мнит себя старше всех нас, ежели не по возрасту, так по положению. Как ты понимаешь, этой порядочной тоже разрешили джинсы. Она в начале моего пребывания здесь подстрекала и хвасталась этой вещицей. Бесит иногда, проныра, но ничего – живём. Сошлись же как‑то! Сам даже удивляюсь, как это могло произойти. Нос у неё отъявленно прямой. Прямо, как она – тоже строгий, прямой. Но, самое интересное, никуда своим носом она не лезет, за что ей отдельная благодарность. В сущности думаю, что не является она плохим человеком. Просто в детстве наверняка с ней что‑то случилось, так что я не буду затрагивать эту тему. Есть ещё Кирелов. Это – тоже "кадр". Он мне посоветовал одну книгу. А когда я был незрячим, то даже читал мне её вслух. Это – "Идиот". Автор – вроде Достоевский или Толстой. Ну так вот. Он – будто Рогожин оттуда. Абсолютная копия. Тоже постоянно ходит в чёрном балахоне, в чёрных кожаных перчатках и с чёрной кепкой на голове. Кепка эта держит средней длины угольные волосы. Глаза сверх всякой меры холодны, но поговаривают, что внутри он очень раним. Я даже его тетрадку со стихами читал. Ей‑богу, новый Пушкин явился! Я тебе позже отправлю что‑то из его стихов, либо он сам пошлёт, ну да это не важно. Главное – от него тоже письма жди. Мне кажется, что он к этому делу ответственнее некоторых подойдёт. Словцо он переворошит так, что ты даже и не узнаешь, что это и за слово было. Ей‑богу, талант! Он, правда, немного странный и стеснительный, но, я думаю, он тебе понравится. Лиричная и алчная душонка – этот Кирелов. Ух, с ним не заскучаешь. У Кирелова друг ещё есть. Гелов. Пухлячок такой, но, правда, тоже очень добрый. Может нервничать много, ну да это его даже в какой‑то мере красит. Чёрная щетина и короткие точечные волосы. Вот так он и выглядит. Ему бы на свободу выйти, лишь бы свою машинку увидеть. Я уж и не знаю, какая там у него тачка, но он ей дорожит больше, чем своей жизнью. Когда я ему про тебя рассказывал, он, наверное, машину свою представлял, потому что уж слишком ты ему понравилась. А он ведь тебя и не видел ни разу! Какая‑то привязанность на расстоянии и не более того, так что не бойся. Тебя он не тронет. Я не дам. Но он, честно, такой хороший, что мне и ссориться с ним не хотелось. Когда они тебе напишут, я уверен, ты будешь вне себя от восторга. Но я честное слово говорю, веришь ли ты мне? Просто я с тобой так долго не общался, что, кажется, у меня поехала крыша. Так плохо без тебя! Мне не хватает твоего голоса, твоих глаз! Хорошо, что я не упомянул чего‑нибудь непристойного. А я ведь вполне мог так сделать. Хотелось бы дать тебе честное слово, что я – не тот дурак, коим был раньше. Нет. Теперь я лучше. Да, пускай, всё ещё до конца не пришёл в себя, но с твоей помощью мы всё переборем! Мы опять станем единым целым! Надеюсь, ты ко мне не охладела. Жаль, что не люблю зачёркивать свои мысли, какими бы глупыми они ни были. А эта мысль, действительно, была ложной и дурной. Это всё от спирта, чьим запахом веет на каждый кабинет. Я уверен в этом и оспаривать свою точку зрения не посмею. Эта достоевщина и толстовщина уже проникает и в мои письма. Я не хотел бы просто с тобой общаться, как старый Клаас! Ты меня, надеюсь, понимаешь. Но ты всегда меня понимала. Этого у тебя не сможет никто отнять. Честно, повторюсь, мне без тебя так скучно и тошно, что я уж готов вешаться. Но всё дело в ожидании. Из окон больницы мне видны лишь запустелые улочки и ворота. Иногда, бывает, голубь присядет на окошко, вот и посмотришь ему в глаза. Больше развлечений я не видел. Воронята иногда пролетают и что‑то пытаются на своём родном прокаркать, но я их, естественно, не понимаю. Будто они мне хотят о чём‑то важном донести, а я их упорно не понимаю! А они ведь летают! Они свободны! Порхают там и насмехаются над всеми нами! У птичек этих перья такие красивые, что я бы одно из них даже бы забрал и вместо закладки в книжку вложил бы. Да что же я? Неужто помутнение рассудка? Нет! Я абсолютно спокоен! И держу я себя в тонусе да в полнейшей гармонии. Ох, голова, правда, болит, ну да это – ничего. Съем таблетку, и станет гораздо лучше.

В этом, по крайней мере, я не хочу и не могу сомневаться.

Да и, честно, мне правда кажется, что я в этой больнице с ума сойду.

Голова может по целому дню болеть. И это не от болезни, не подумай. Я не чувствую лица. Если бы я почувствовал на нём даже кусочек боли, то от радости бы прыгал. Но этого не происходит. Только от головных болей мой мозг распадается на частички. Словно туда залили чего‑то вязкого, липкого, острого, перемешали это всё и в итоге получившееся назвали головной болью. Может, это – мигрень? Я в этих болезнях не разбираюсь. Просто жду, когда они пройдут сами собой и на этом всё. Никогда, даже дома, я таблеток не держал, а тут меня ими пичкают каждый божий день. Сумасшедший дом, а не больница! Но хороший сумасшедший дом, жаль, что не без недостатков. Не настолько эта больница хороша, чтобы вовсе не иметь минусов.

Да и мне кажется, что вообще ничего идеального нет в этом мире. Я бы написал, что  ты неидеальна, но это уже будет не так романтично. В конце концов, здравый смысл должен же оставаться. Иных вариантов и не может быть. Наконец ты меня сможешь понять. Буду ожидать твоего ответа. Сама ты напишешь мне, ответишь или сама придёшь – не имеет значения.

Мне важно лишь хоть что‑то. Я без тебя сгораю, словно пожар. Помоги уж мне. Не осложняй, пожалуйста, моего положения. Я, верно, сдохну в этой больнице без тебя. Можешь не верить, но я честен. Ради меня уж постарайся отойти от прошлого и вернуться ко мне. Ты ведь самый дорогой для меня человек. Здоровье мне не так важно, как ты. Ты, может, мне не веришь? Я бы сам себе не поверил, если бы я сам не писал сейчас такими словами. Не преуменьшай моих стараний. Я ведь раньше и книжки‑то никакой не читал, а теперь поглощаю их каждый день. Ты, возможно, пренебрегаешь мной теперь. Иначе не вижу причин моего игнорирования. Впрочем, я всё равно жду тебя. У меня нет иного выхода. Мне иногда жаль, что ты теперь так холодно относишься ко мне. Ты – моя опора. Без тебя я бы давно загнулся и, может быть, умер. Твёрдо знаю, что ты любишь меня. Да и я воспылал к тебе вновь. Это – уже нечто большее, чем просто любовь или привязанность. Если бы я мог как‑то назвать это чувство, то, может быть, не страдал бы от этого. Меня сдавливают эти ощущения! Так больно, что ты даже не можешь представить эту боль. Будто падаешь в бездонную пропасть, задевая постоянно мечи, ножи и копья, торчащие отовсюду. Такого доселе я не испытывал и тебе не советую!

Буду сердечно и долго ждать твоего чудесного решения или приезда. Жду настолько сильно, что дописываю эти строчки, а ручка вылетает из рук. Целую в щёку и сердечно обнимаю.

Твой Клаас.

ГЕЛОВ

Могучий Лев, гроза лесов,

От старости лишился силы.

Иван Крылов

Здарова, Элис. Тебя вроде так зовут. Клаас про тебя очень часто рассказывал. Судя по его рассказам, ты очень хорошенькая. Фотография у тебя в соцсети на аватарке миленькая. Глазки у тебя будто изумрудные! Фигурка, как у куколки. Так бы и смотрел на твои фотографии целыми днями. Вкус, вижу, у тебя в одежде тоже прекрасный. Право, не знаю, как в тебе одной умещается столько красоты. Наверное, всё твои мама и папа. Красивые люди, наверное. Я подписался на твою страничку и постоянно лайкаю фотографии. Ответных лайков я не вижу, поэтому заявляю тебе здесь о моём существовании. Я тебе, возможно, и не нужен. Просто меня уж слишком привыкли в статусе понижать. Но вот Клаас принял меня и заверил, что ты точно так же меня примешь. Примерно такое хорошее мнение у меня сложилось про тебя. Сложновато судить о человеке лишь по соцсетям, но я пока что справляюсь. Я бы познакомился чуть ближе, но слишком жирноват я для тебя. Не могу молчать про это! Это, возможно, мой единственный недостаток. Он один не даёт мне собраться с мыслями и подумать о чём‑либо, кроме моего жира. Что я делаю? Ничего! Ничего, в сущности, я не делаю для изменения. Пишу это и сгораю от стыда за свою глупость. В этом мире держит меня только любовь. Я сам и не понимаю, кого люблю, хоть и кажется, что тебя. Ты мне и во сне являлась в виде белого, такого непорочного, ангела. Это чудо я и сам бы желал увидеть. Но ты не можешь быть этим ангелом. Это – всего лишь сон, порождение больной фантазии и не более того. Ты не смогла бы полюбить меня. Выхода нет, потому что я не знаю, кому ещё писать это. Клаасу не скажу – убьёт. Другие же просто‑напросто засмеют. Такие уж тут люди. Люди, они всегда злые. Порочные они. Всегда. Нет хороших или плохих людей, потому что существуют только ужасные. Они бьют людей лишь за то, что они отличаются от них. Худоба, жирнота, странная причёска, цветные волосы, очки или брекеты – всё действует на них, как красная тряпка на быка. Правда, суть не в том, что она красного цвета. Ну да это уже лирическое отступление. А лирических отступлений в письме допускать не стоит. Себе не поощряю и тебе не советую. Письма – вообще странная штука. Длинные – неинтересно читать, а короткие – несносно для своего времени. Читаешь их и жалеешь автора за то, что мысль не может дальше растянуть, а выдаёт всё на блюдечке.

Голубая каёмочка тоже бы не помешала. Впрочем, это – опять идиотское лирическое отступление. За него искренне прошу прощения. Писем своих не читаю. Так – лишь пишу, что в голову взбредёт, а там уж – как получится. Просто по‑другому я не умею. Да уж если быть честным, никогда не умел и уметь теперь уж точно не буду. Всё от лени‑матушки, что мешает мне мои дела делать. Так уж у нас повелось, что человек, не умеющий что‑то делать, обречён на горькую погибель. Словно грязная чёрная шавка, очередной гуманитарий будет рыскать по окраинам Града‑Танка, чтобы отыскать работу, а помочь ему не подумает ни один восхваляемый обществом технарь. Так уж заведено. Других правил этому дикому обществу не придумали. Оно и не жаждет перемен. Всё его устраивает. Вдвоём бы можно было попытаться, но эта идея обречена на полное забвение, если ты понимаешь, о чём я. Ты, возможно, не знаешь, к чему я клоню, но тогда тебе это и не нужно будет. Да, я определённо уверен, что тебе это не надо, Не идёт к твоему личику заниматься серьёзными делами. Тебе бы лучше просто в глаза кавалеру смотреть и этим его охмурять. Это есть твоя участь, по‑моему мнению. Это, так сказать – взгляд со стороны. Но подожди! Не закрывай это письмо лишь из‑за того, что я тебе не угодил. Я могу, правда, быть гораздо лучше, чем я есть на самом деле. Чем я сейчас даже, я так думаю. Можешь мне не верить, но прошу – верь! Ты пойдёшь со мной. Ты ещё увидишь. Заклинаю тебя вспомнить, кто ты такая. Тебе нужен человек. Ты ищешь себе замену. Я это вижу. Но только меня в роли этой самой замены ты меня не видишь. Я, правда, хочу любить тебя, но эти соцсети и Клаас меня к тебе не подпускают. Я мечтаю лишь обрадовать твою ручку всеми видами поцелуев. Но я заперт здесь, в больнице. Ты могла бы вытащить меня, но этого не будет, я знаю. Спасла бы ты меня? Могла бы полюбить это жирное, запачканное болезнями тело? Сомневаюсь. Ты ведь и любовь к Клаасу пробудить не можешь. Невозможно довериться ему, я согласен. Но никому нельзя доверять. Бежала бы ты из города. Не существует ни единого человека в Граде‑Танке, которому можно было бы довериться. Поэтому тебе надо бы судить людей тех, кто подороже. Меня же ты, чувствую, удешевила. Улавливаешь ли ты мою мысль? В ответе уж принеси мне надежду. Не тороплю с ответом, так как знаю, что пишешь впервые. Главное – повтори мою форму. Ненадолго я даже призадумался о том, что ты настолько глупа, что мне приходится уточнять про форму письма. Правда, глуп. В голове моей не мысли, а салют из глупости и восхищения. Я представления не имею даже о твоей сущности, а ты уже поняла, что я идиот. Довольно я натерпелся от таких, как ты. Я влюблялся, признавался, а после – был отвергнут. Право, лучше бы любить машины, нежели людей. От людей лишь мука да скука. Они стараются быть идеальными, хотя изначально идеальными быть не могут и не планировались таковыми. Будто это – человеческое проклятие – быть другим даже для самих себя. Доберёшься ли ты до меня? Сидеть здесь – скорее бремя, чем благо. Скорее Солнце превратится в маленькую искорку, чем меня отсюда выпустят. Я слышу голоса из‑за чужих берегов и чувствую вкус соли во рту. Это мой, так сказать, дар и проклятие. Благодаря этим голосам, я подкидываю Кирелову идею за идеей для его стихотворений. Ему бы эти голоса были нужнее, чем мне. Тебе так не кажется? Просто наскучивают они и гудят. Гудят так, что я собственных мыслей не слышу. Но это плохо. Плохо. Кирелов рад, что у него такой знакомый, а у меня раскалывается голова. Я принимал множество лекарств, но до сих пор ничего не помогало. Лишь твоя фотография ослабила эту ноющую боль. Теперь ты понимаешь, отчего именно ты мне приглянулась. Ты – не такой ублюдок, как все остальные. Они – лицемерные твари, беспокоящиеся о своём состоянии на данный момент. Может, я слишком лестен в своих высказываниях, но ты спасла мне жизнь. Я понимаю всю твою боль от Клааса, да и от того больного человека. Мне про него донёс один человек, напрямую с ним связанный. Тебе не нужно знать про это. Это уже мои скелеты в шкафу. Ты в моей жизни – символ тайн и загадок. Врать я бы не стал. Ни за что! Предо мной открывается мир красоты, зашифрованный в иероглифах.