Жизнь в зелёном мундире. Книга шестая. СРВ

Минут десять мы с восторгом созерцали катающихся на коньках, но самим взять их на прокат и покататься в разряженном воздухе (после вчерашнего ужина) мне и Петрову даже не пришло в голову.

– «Вот теперь всё намеченное выполнено. Посмотрели Медео и с чистой совестью едем обратно» – принял решение заместитель командира корпуса.

На всякий случай я задал вопрос:

– «Разрешите уточнить – куда обратно».

– «А что, Анатолий Игоревич, у Вас есть желание ещё денёк отдохнуть в Алма-Ате?» – вполне серьёзно спросил Владимир Николаевич.

Желания у меня совсем не имелось….

Вокруг горнолыжного курорта было множество всякого рода незаконных торговцев как сувенирами, так и продуктами. Сувениры нас не интересовали, а вот перекусить Владимир Николаевич предложил. Видя, что наша машина остановилась возле каких-то «чучмеков», которые из странного оранжевого цвета мяса (то ли из-за того, что оно кошачье, то ли от обилия перца) жарили шашлыки, я и Петров отказались.

– «Вы зря не пробуете такие вкусные, можно сказать, деликатесы. Они свершено не похожи на те, которые мы едим дома» – произнёс Владимир Николаевич, покупая два деревянных стержня с мелкими кусочками оранжевого мяса.

Петров и я понимая друг друга переглянулись – больше искать приключений на собственную задницу не хотелось, как в прямом, так и переносном смысле.

Добрались почти без проблем. «Почти» – потому что ночью, на подъезде к Сары—Шагану солдат – водитель заснул, и мы влетели в кювет. Машина зависла и упала на бок, но не перевернулась – спасло то, что кювет был мелковат. Вчетвером без особого труда мы её поставили на колёса.

Нейрохирургия

Череповецкая бригада после удачно проведённых стрельб начала загружаться на эшелоны, а полковник Горб, и я вылетели с аэродрома «Камбала» в Ярославль.

Прошло совсем немного времени после возвращения с полигона и чуть больше со злополучной операции на моей голове в Ярославском госпитале, как я начал чувствовать нарастающую боль в виске и левом глазу.

Я и жена провели консилиум и решили, что это последствия хирургического вмешательства в мой затылок. К врачу идти было некогда – с головной болью я выехал (в очередной раз) на стрельбы с Вологодским полком.

На полигоне я поведал о своей проблеме однокашнику – командиру полка Урузмагу Огоеву и выказал нежелание идти к живодёрам в госпиталь. Тот сказал, что начальник здравоохранения Вологодской области у него лучший друг и предложил приехать к нему на консультацию.

Голова болела, глаз дёргался, поэтому по приезду с полигона я так и сделал – приехал в Вологду.

Начальником здравоохранения Вологодской области было предложено мне лечь на диагностику (и очевидно последующую за тем операцию) в областную нейрохирургическую больницу.

Я согласовал такое решение с комкором генералом Майоровым, и он мне разрешил выехать на лечение в Вологду.

Через пару недель меня уже диагностировали в нейрохирургии. Множество всяких анализов и замеров не дали врачам возможности принять решение о причинах первой операции сделанной в Ярославле.

Тогда мне ввели в кровь изотопы и под каким-то колпаком посмотрели их движение. Что это дало – не знаю (врачи мне ничего не объясняли), но было принято решение: делать операцию.

Периодически меня навещал Урузмаг – полк его стоял под Вологдой, от больницы около двадцати километров.

Вечером, перед днём операции, он снова приехал и забрал меня к себе домой: расслабиться, отвлечься от проблем и поужинать.

Я, не подумав, согласился….

Застолье в разговорах и воспоминаниях о курсантской жизни продолжалось до трёх утра, затем Огоев отвёз меня обратно в больницу – надо было отдохнуть перед операцией. В здание меня долго не пускали – разбирались, кто я и как оказался вне палаты ночью. Дверь открыли только через полчаса после предъявления «пропуска» – бутылки водки и двух банок тушёнки, которые оказались у Урузмага в машине.

В десять часов утра меня повезли на операцию.

Сначала наркологи вставили мне трубки и начали вводить наркоз, он не действовал. Тогда они спросили меня, не употреблял ли я вечером алкоголь (можно было и не спрашивать – наверняка запах благородного коньяка, который мы пили с Урузмагом веял по свей операционной).

Вот такой французский коньяк мы с Урузмагом Огоевым употребляли в ту памятную ночь перед нейрооперацией

В память о моём безрассудстве Огоев после операции вручил мне одну из тех бутылок французского коньяка что мы употребляли в ту памятную ночь.

Я храню эту бутылку как свидетельство о том интересном времени.

«Немного» – сознался я.

Слава Богу операцию отменять не стали, но (как мне потом сказали врачи) дозу наркоза пришлось серьёзно увеличить….

Очнулся я через пять часов в палате. Тяжёлое состояние. Только помню, открыл глаза, вижу – всё передо мной плывёт.

Плывёт и дверной проём, а в нём… стоит Анна!

Думал сон или наркоз ещё действует, а оказалось, что Урузмаг ей позвонил и сообщил о проведённой операции. Анна не выдержала и приехала. Операция в Вологде длилась больше четырёх часов.

Пролежал я в нейрохирургии около месяца.

Перед выпиской спросил у врачей, что у меня было. Ответили: с самого начала был обыкновенный жировик (липома), но это поняли только после проведения повторной операции и взятия анализа на гистологию. Пояснили что здесь, в Вологде, меня так долго обследовали, думая, что при первой операции хирурги увидели что-то очень серьёзное, такое, что не смогли сами прооперировать.

Врачи проговорились о том, что меня чуть не покалечили в госпитале во время предыдущей операции: рассекли липому как фурункул, а не вырезали её капсулу. Затем (что им вообще не понятно) – не сделав ничего, зашили затылок.

И это ещё не всё: в военном госпитале Ярославля эскулап-пенсионер сделал недопустимо глубокий разрез, повредив нерв – нейрохирургам пришлось его сшивать.

Может и так – не знаю…

Однако точно одно: врачи областной нейрохирургической больницы сделали своё дело великолепно – глаз дёргаться перестал, прошли и головные боли.

Рассказывая о лечении в Вологде нельзя не рассказать об интересных соседях по палате в нейрохирургии.

В палате, где я лежал кроме меня находилось четыре человека, но двое были обычными, как-бы «безликими» и мне не запомнились. А вот двоих я запомнил отлично.

Первый был заслуженным учителем – поджарый в возрасте человек лет около шестидесяти по имени Пётр Иванович. Он обычно сидел, упершись тяжёлым взглядом в стену, думая о чём-то своём, и не реагировал на разговоры в палате. Изредка он доставал из тумбочки пачку каких-то лекарств и несколько штук высыпал себе в рот запивая водой. Вскоре я узнал – его мучают страшные головные боли из-за того, что у него в голове образовалась какая-то опухоль. Врачи его обследуют для принятия решения о дальнейших действиях. Ежедневно к нему приходила жена – щуплая, просто одетая женщина. Она садилась рядом с мужем, и перекинувшись парой фраз, они замолкали. Просидев около часа, женщина уходила, оставив мужа в той же позе в какой она его застала.

Мы (остальные четверо в палате) были молодыми, жизнь казалось вечностью, и мы просто не понимали, что происходит в душе этих двух пожилых людей…

Второй человек из нашей палаты, который мне хорошо запомнился – молодой вологодский парень был золотоискателем.

Он проработал в Якутии на добыче золота пять лет. Эта профессия и особенности добычи золота меня интересовали, и я много расспрашивал его о его работе на приисках, благо обстановка позволяла это делать.

Парень рассказал мне обо всей опасности, интриге и тяжести добычи жёлтого металла. Узнав, что я военный и подполковник – Виктор (так его звали) меня зауважал, и я стал для него авторитетом.

Позже я узнал, что я стал для него неоспариваемым лидером не только за моё воинское звание, а за то каким именем я его назвал.

А дело было так. Однажды я сказал, что он ведёт себя как Че Гевара. Парень насторожился и замкнулся, очевидно, думая, что это какое-то оскорбление. Я его обиду понял не сразу – кто в те времена не знал, кто такой Че Гевара?

Пришлось ему рассказать о товарище Че.

Объяснил, как мог что Эрнесто Че Гевара латиноамериканский революционер, коменданте Кубинской революции 1959 года. Друг Фиделя Кастро (Виктор о нём слышал).

Объяснил, что я назвал его именем этого революционера потому, что Че Гевара был решительным парнем со своими убеждениями. Он даже выдвинул новую теорию революции: она придавала особое значение небольшим группам революционеров, способным на радикальный политический поворот.

Очевидно, я рассказал толково, так как заинтересовал Виктора хорошо раскрыв героическую сущность революционера.

На следующий день по его требованию друзья принесли книгу о кубинце, прочитав которую он потребовал всех в палате называть его не иначе как Че Гевара. Приходившие друзья стали обращаться к нему таким же образом.

Деньжат у новоиспечённого товарища «Че» было много и, конечно, было много друзей, желающих вместе с ним потратить заработанное. Каждый день золотоискателю приносили огромное количество еды, он делился, и наша палата ужинала «до отвала».

Именно в Вологодской больнице я впервые попробовал копченую куру – она мне очень понравилась. Пошутил, что таких кур я бы съел много – килограмм десять. На следующий день мешок копчёных цыплят был доставлен друзьями «Че» в нашу палату. Мы вечерами с удовольствием их уминали, а по субботам и воскресениям даже запивая хорошим вином (поставки осуществлялись всё теми же друзьями «Че»).

Как-то на рассказе золотоискателя сопалатники по больнице акцентировали внимание на том, что артелью «мылось» золото, безвыездно из тайги по два года. Естественно, что мужиков заинтересовал серьёзный вопрос: как они обходились без женщин.

Вот что рассказал Виктор.

– «У нас была одна женщина на девять мужиков, работала поваром – начал он своё повествование – к ней все ходили «за этим делом». Проблема для меня заключалась в том, что она брала с мужиков золотом, причём слитками, а у меня их не было. Ребята давали ей тонкие золотые пластинки размером около квадратного сантиметра. Где они их брали я не имел никакого представления и даже не мог вообразить откуда их берут. От меня это члены бригады держали в строгой тайне. Я работал с ними недавно, был самый молодой, и мужики, посмеиваясь надо мной, говорили:

– «Мы бережем твоё целомудрие! Рано ещё тебе за такие услуги рассчитываться золотом»».

При этих словах Виктора в палате начали хихикать, а один из молодых парней сразу стал выражать золотоискателю соболезнование. Тот прервал его на полуслове:

– «Да подожди ты! Дай дорассказать. Всё тайное когда-то становится известным. В этом случае тоже так случилось. Как-то, после сильного запоя я решил выведать у одного из мужиков, где они берут золотые пластины для поварихи. Конечно, я знал то, что самородки выглядят не так, да и мы занимаемся тем что намываем золотой песок. В руках эти пластины я не держал, но думал, что может мужики каким-то образом золотой песок прессуют.

При работе может и повезёт найти самородок, но «замылить» (украсть) его не так просто – на каждом прииске у добываемого металла своя проба».

Виктор пояснил, что в добываемом золоте обычны примеси серебра, меди, железа, свинца, ртути, платины, марганца и других металлов. В разных местах разработок пропорция отличается.

Вот по составу этих примесей могут найти в каком районе и даже прииске произошла кража.

И вообще – с самородками шутки плохи: за ними ведётся специальный контроль и учёт. Быстро найдут и посадят.

– «А вот с золотыми пластинами всё оказалось до смешного просто – продолжил свой рассказ Виктор – тот, кого я спрашивал расслабился от спирта и «пожалел» меня. Он посоветовал сходить в подполье мастерской – там в одном из ящиков (сказал каком) взять самородок и тоже посетить повариху.

Я с интересом ждал возможности попасть в мастерскую (на прииске тоже существуют свои порядки). Не знаю, что меня больше интересовало: самородки или повариха. Когда мне такая возможность представилась я залез в подполье и открыл указанный ящик.

То, что я увидел, привело меня к приступу смеха. Я увидел распиленный на пластинки… латунный самовар! – так закончил один из своих рассказов о жизни золотоискателей «товарищ «Че».

Всё же надо рассказать, как закончилось пребывание в нашей палате заслуженного учителя Петра Ивановича. Грустно закончилось…

Как-то на одном субботнем ужине к нашей компании неожиданно он решил присоединиться. Мы удивились – он до этого никогда себе этого не позволял и даже не участвовал в наших разговорах. И в этот раз он не выпил предложенного вина и только изобразил что что-то ест. Все настороженно недоумевали, но вдруг он заговорил, обращаясь сразу ко всем:

– «Ребята, мне врачи предложили делать операцию по удалению опухоли. Слабоват я для таких дел. Я и жена не знаем, что делать, детей у нас нет – спросили бы… Что бы вы сделали на моём месте?». Его вопрос вогнал всех в недоумение – ну что мы можем посоветовать и вообще – кто мы такие? Однако молодость и уверенность в завтрашнем дне постепенно развязала всем языки:

– «Надо делать…. Конечно, надо оперироваться… С дикой постоянной головной болью нельзя жить… Всё будет хорошо …. Врачи здесь ассы сделают всё как надо!».

Ребята приводили примеры из собственного опыта пережитых операций, рассказывали разные случаи из жизни друзей и родственников. Всё заканчивалось удачно – люди выздоравливали. Результатом нашего разговора стал только один вывод – надо соглашаться на операцию.

Такого же мнения придерживался и я. Операция в Вологде у меня была седьмая по жизни и самая сложная. Все операции (кроме госпитального эскулапа) закончились хорошо, и я был уверен – здесь в нейрохирургии Петру Ивановичу сделают всё как надо.

Он слушал нас молча, но в его глазах скользила какая-то грустная неуверенность и даже безысходность. После ужина Петр Иванович поблагодарил нас за поддержку и сказал, что очевидно мы правы – надо соглашаться на операцию.

Пару дней жизнь в палате продолжала бурлить шутками, рассказами, анекдотами, воспоминаниями. Хоть и серьёзная больница нейрохирургия, но молодость брала своё – о плохом мы не думали – его просто не могло быть!

Те, кому уже сделали операцию постепенно приходили в себя и рассказывали, что это совсем не страшно. Те, кому она предстояла, конечно побаивались, но прятали свои страхи под излишней возбудимостью.

Заслуженного учителя Петра Ивановича прооперировали через двое суток, во вторник после того субботнего ужина.

В палату он не вернулся…

Когда пришла жена Петра Ивановича чтобы забрать оставшиеся в палате вещи – мы не могли смотреть ей в глаза. Понимали – мы не при чём, но всё же было как-то не по себе….

Часть 3

Людей давно уже делю —

По слову, тону, жесту, взгляду —

На тех, кому я сам налью,

И тех, с кем рядом пить не сяду

Управление корпуса ПВО

Обстановка в корпусе – не обстановка в полку: выше уровень должностных отношений и ответственности. Ошибки в действиях весомее, а боязнь ответственности за принятое решение, порой приводит к непорядочности.

Я, не имея опыта, первоначально не мог ориентироваться в таких взаимоотношениях. Иногда это приводило к внутренним обидам, которые я никому не показывал.

Первый урок «отношений» мне преподал начальник радиотехнических войск корпуса полковник С* (хороший человек с которым мы далее прекрасно ладили, в последствии генерал, но увы – этот случай имел место).

Это произошло в тот период, когда я остался за начальника зенитно-ракетных войск.

При разборе одного из тактических учений корпуса, (после отражения налёта авиации «противника») сообщили, что войсками ЗРВ не был «сбит» один самолёт. Комкор начал меня ругать, но я возразил, что эту цель войска РТВ не сопровождали и не выдавали нам для уничтожения.

– «Как не выдавали!? – возмутился полковник С* – вот товарищ генерал (это он Комкору) данные проводки с огневого планшета – цель мы сопровождали и выдали ЗРВ!».

Начальник радиотехнических войск корпуса не учёл, что я к этому времени тоже был не лыком шит: смог доказал Комкору фотографиями фотоконтроля, что цель радиотехнические войска нам не выдавали, а на огневом планшете её курс операторы подрисовали позже.

Комкор полковнику С* за эту неправду «ввалил» очень серьёзно. Особенно его возмутил ложный доклад. С* объяснил командиру корпуса, что это сделали его подчинённые которые, обманули его самого, дорисовав маршрут пропущенной цели.

Сказал, что он такого больше не допустит.

После разбора полётов он подошёл ко мне и произнёс:

– «Тёзка (его звали так же, как и меня), зря ты так. Ты только пришёл в корпус и стоишь здесь одной ногой, а я стою твёрдо. Не толкайся, а то упадёшь!».

Не правда ли – образно сказано?

Конечно, начальнику радиотехнических войск было обидно что он опытный руководитель оказался в такой ситуации и этому содействовал я только что пришедший на должность.

Полковник С* занимал должность начальника радиотехнических войск корпуса, когда я ещё был командиром дивизиона в Череповце.

Тем не менее, время выровняло ситуацию – мы с полковником С* сработались. Проводили не раз учения и выезжали на стрельбы в Сары – Шаган. Вместе в корпусе мы прослужили где-то с полгода, а потом он ушёл на повышение в другую часть, где получил звание генерала.

В корпусе такого товарищеского отношения как в полку не было. Конечно, был армейский костяк – дружный и чётко выполнявший поставленные задачи. Однако, находились и некоторые офицеры, существующие негласно вне этого костяка «сами по себе», а некоторые даже «только для себя».

У меня долго не проходила обида на полковника – начальника медицинской службы корпуса.

Вроде он был не вредным человеком – весельчаком и прекрасно рассказывал анекдоты. Мы часто пересекались вне службы, пару праздников проводили вместе – он был душой компании. При моём посещении полков подчинённые офицеры жаловались, что помощи от него никакой, но я в деятельность начальника медицинской службы не встревал – не мой участок.

Но однажды мне лично пришлось столкнуться с ним как с медиком, и….

В тот период, когда я оказаться в госпитале и был неудачно прооперирован, то участие проявило всё руководство корпуса.

Звонили и интересовались положением дел Комкор генерал Майоров, его заместитель, начальник политотдела. Многие из сослуживцев навещали, даже приезжал однокашник – командир Вологодского полка – Урузмаг Огоев.

Единственный кто не оказал мне никакой помощи – начальник медицинской службы. Он даже не выписал мне направление на лечение. Дело дошло до того, что в госпиталь пришлось звонить заместителю командира корпуса и дать соответствующую команду (он мог это сделать, так как был одновременно и заместителем начальника гарнизона).

Правда, потом он не забыл при мне вызвать начальника медицинской службы и в бешенстве сказать:

– «Полковник! Вы ведёте себя по-свински!

Вы эгоист и человек совершенно безразличный к людям, что для врача вообще недопустимо. И вообще: плох тот врач, которому свой мизинец дороже хрена соседа!».

С остальными начальниками служб корпуса у меня сложились неплохие отношения. Все они были старше меня, почти все полковники и в отношениях со мной использовали «назидательно-отеческое поучение». Я реагировал на это спокойно, тем более основная часть из начальников служб прошла серьёзную армейскую школу и имела огромный опыт работы. Были и другие, но… о них не стоит даже вспоминать.

Сила партии

Во время моей службы в корпусе был очень сильный (моё мнение) начальник политотдела – полковник Зарин Николай Фёдорович. Он сумел «приподнять себя» над первым заместителем комкора и начальником штаба генералом Кабановым.

Полковник Зарин Николай Фёдорович

Был (сейчас так называют) «первым среди равных». Это чувствовалось во всём и это видели все офицеры корпуса, но очевидно выровнять ситуацию другим заместителям комкора не удавалось. А может они этого и не хотели – уж очень была сильна руководящая роль партии

При проведении совещаний управления корпуса команда «Товарищи офицеры» подавалась при входе в зал любого заместителя командира корпуса, который входил первым.

Зарин поставил дело так, что доже если в зале уже находился кто-то из заместителей и ему команда ранее подавалась, то при его входе в помещение кто-нибудь из политработников управления корпуса подавал команду повторно. Офицеров это коробило, но…

Вот как вспоминает такое нарушение устава со стороны начальника политотдела корпуса полковник Марьян Гриневецкий.

«В конце 1997 г. меня перевели в управление 3 корпуса ПВО на должность старшего инженера службы ракетного вооружения. Лично для меня это особой радости не доставило, так как должность заместителя командира полка по вооружению нравилась больше. Но обозначились семейные обстоятельства: ближайшая средняя школа располагалась от полка в 30 км. Дети наши учились в 8-летней школе в 5 км от городка. В деревенской школе учителей не хватало, работали там совмещая предметы обучения.

По прибытии в управление корпуса через неделю меня назначили дежурным по управлению. Система назначения нарядов была следующая: на службы и отделы выдавались числа для заступления дежурным по управлению и помощником дежурного. В результате этого оказалось, что дежурным был назначен я, майор, а помощником у меня был подполковник Крошка Николай Борисович. Так как я заступал первый раз, то предложил Николаю Борисовичу заступить дежурным, на что он, хитро улыбнувшись, отказался. Утром я встретил командира корпуса генерала Майорова, доложил согласно Инструкции о происшествиях в корпусе и выявленных замечаниях.

Командир остался доволен.

После встречи командира корпуса подполковник Крошка сказал мне, что он пошёл на завтрак и напомнил, чтобы подал команду «Смирно» генералу Зарину (начальнику политотдела). Я подумал, что он меня разыгрывает. По прибытии Зарина я ему представился. Зарин за руку не поздоровался и сразу начался разнос: обязанности я не знаю и т.д., и т. п. На его вопрос, почему я не подал команду «Смирно» я ответил, что команда подаётся согласно устава и инструкции командиру, а заместителям дежурный представляется. Зарин разозлился окончательно, сказал, что он представитель партии и несёт ответственность за состояние дел наравне с командиром, приказал идти к начальнику ЗРВ и доложить, чтобы он меня наказал. Я пошёл к полковнику Е. А. Болтову и доложил, чтобы он по приказу Зарина меня наказал. Узнав в чём дело, Болтов сказал, что начальнику политотдела не положено подавать команду. Я предложил, чтобы он сам об этом Зарину сказал, и спросил, что сказать, если Зарин спросит, как меня наказали. Болтов тяжело вздохнул и сказал:

– «Скажи, что наказал, а за что – сам придумай. В карточку я ничего записывать не буду». После этого у меня твёрдо укрепилась мнение о представителях партии в войсках.

Этот вопрос возникал постоянно, воздействовать на Зарина никто не мог.

Как-то в курилке мы спросили у начальника штаба, всеми уважаемого генерала Г. А. Кабанова, как можно отучить Зарина от такого чванства, на что он ответил:

– «Мужики, ну ведь я у вас не требую команду подавать мне. А что я могу с ним сделать? Лучше не связывайтесь с…».

Интересный случай был, когда со мной на полигон Сары-Шаган полетел начальник штаба корпуса генерал (авиации) Геннадий Александрович Кабанов. Очень порядочный и очень эрудированный человек.

Начальник штаба корпуса генерал (авиации) Геннадий Александрович Кабанов

Мы (как начальство) разместились в гостинице полигона, а не в боевых порядках полка.

Возвращаясь после рабочего дня в меру «плотно» ужинали. А после ужина генерал Кабанов садился и конспектировал работы основоположников марксизма-ленинизма!

Я удивился:

– «Ну, понятно, мы – офицеры – некуда деться, он же генерал, а занимается ерундой. Кто ему что скажет если он не будет переписывать работы Ленина!»

Геннадий Александрович со свойственной ему выдержкой и спокойствием мне ответил: