Возьми его, девочка!

Нэйджел двигается не так, как другие. Выйти против него отваживается не всякий. А когда он берет в руки меч и стоит посреди додзе, слегка наклонив голову, глядя прямо перед собой рассеянным, отрешенным взглядом, как будто в этот момент его мысли находятся очень далеко, от него распространяется энергетический фронт такой силы, что соперник зачастую отступает еще до начала боя. Оказать ему достойное сопротивление способен только Аят-Темур, и вот тут многие задают себе вопрос, как может человек двигаться и фехтовать с такой скоростью, что глаз не успевает за ним уследить? Это мастерство или… волшебство?

Однажды Рэй, еще в раннем детстве обученный матерью слышать и видеть чуть больше, чем обыкновенный человек, расслышал слова, произнесенные Аят-Темуром в тот самый миг, когда скрежет скрещенных мечей в дрожащих от напряжения руках оглушил даже стоящих ближе.

– Ты знаешь, что я сделаю в следующий миг, еще до того, как я сам принимаю решение сделать это.

– Что мешает тебе научиться тому же самому? – спросил Нэйджел.

И опустив меч, с поклоном отступил. Он мог выиграть бой, но не мог допустить, чтобы побежденным оказался верховный вождь яхада.

Он знает, что ты сделаешь в следующий миг, еще до того, как ты сам принимаешь решение сделать это. Каким образом? И разве этому можно научиться?

Складывая фрагменты головоломки, Рэй пробовал выяснить кое-что при помощи таких вот отрывочных разговоров:

– Он живет здесь совсем один, да?

– Да, – отвечал Нэйджел, поначалу терпеливо.

– Но он же болен, и при нем нет ни доктора, ни сиделки. Ты тоже приходишь и уходишь, твой дом далеко от Поющих Галерей Дзартушти. А что, если ему станет плохо? Как ты об этом узнаешь?

– Он не так плох, как ты думаешь. И если он встречает тебя, сидя в кресле, это не значит, что он не может ходить.

– А почему он все время сидит в темноте?

– Его глаза не выносят света.

Рэй чувствовал, что Нэйджел начинает сердиться, более того, говорит неправду. Он всегда умел отличать правду от лжи. Всегда. И этому тоже его научила Сейзмире.

– Значит, изредка он выходит? И куда же идет?

– Просто гуляет по коридорам Дзартушти.

Представив себе это непостижимое обреченное существо, одиноко бредущее во мраке каменного подземелья, Рэй содрогнулся. Но пока оставалась надежда получить ответы хотя бы на некоторые вопросы, он продолжал их задавать.

– Он гуляет днем или ночью? А если кто-нибудь случайно окажется там в то же самое время?

– Если кто-то окажется там в то же самое время, – сухо произнес Нэйджел, сделав ударение на слове «кто-то», – я ему не завидую. В лучшем случае он заблудится, и его кости отыщут лет через двести-триста. В худшем же, – он усмехнулся, глядя на Рэя с неприкрытой угрозой, – Нессарх сделает все, чтобы избежать нежелательной встречи, но если его попытаются преследовать, убьет, просто поцарапав. Его кровь ядовита.

– Ядовита? – Рэй почувствовал, что земля уходит из-под ног. – Но кто же он, во имя Великого Духа? Он что, не человек?

– Он больной человек, – сказал Нэйджел очень тихо.

И не добавил больше ни слова.

Непредсказуемый, одаренный, опасный – день за днем он пребывает здесь, в этих подземельях, между мальчиком и калекой… Рэй имел весьма смутное представление о том, чем занимается Нэйджел в те дни, когда не сопровождает его или другого ученика к верхнему ярусу Поющих Галерей, но видел его идущим либо туда, либо оттуда, довольно часто.

Когда ученик или проситель ступает во тьму таинственных покоев, где возлежит в своем кресле Нессарх, проводник остается снаружи, а когда выходит, проводник уже снова там. Но беседа иной раз длится часами! Не может же он часами стоять и ждать. Возможно, даже наверняка, он уходит и занимается своими делами до тех пор, пока не приходит время сопровождать гостя наверх. Но как он определяет, что время пришло?

– Кто это был? – спросил Рэй, стоя на почтительном расстоянии от провала и рассматривая свою руку, обожженную дыханием призрака.

Нэйджел медленно сгреб со лба светлые волосы, такие же светлые, как у Сейзмире, шагнул к парапету, взялся руками за перила. Вся его поза выражала печальную задумчивость. Внезапно он нагнулся и бросил в пасть гигантской трещины несколько злых, отрывистых фраз на чужом языке. Снизу донесся страдальческий стон.

Рэй провел языком по пересохшим губам. Сердце стучало так, что было трудно дышать.

– В этой камере содержался магистр второй ступени Ордена Храма Двуглавого Змея, – заговорил Нэйджел ровным голосом, продолжая смотреть вниз. – Его допрашивали два с половиной месяца и все без толку. Наконец вожди обратились ко мне. – Нэйджел обернулся, и Рэй увидел его улыбку, жесткую как лезвие. – В тот же день он заговорил и говорил без передышки дней шесть или около того. Я не знал, как заставить его замолчать. – Он засмеялся. – Его оставили в покое на две недели, после чего предупредили, что я намерен побеседовать с ним еще раз. Он умер в своей камере от разрыва аорты.

– Что ты с ним сделал? – спросил Рэй, бледнея.

Нэйджел внимательно посмотрел на него.

– Ты в самом деле хочешь знать?

Тот покачал головой.

– Кажется, нет.

– Тогда пошли. Незачем здесь оставаться.

Они возобновили путь по пандусу, затем нырнули в сводчатый каменный коридор, миновали несколько поворотов… и тут только Рэй с удивлением осознал, что идет впереди своего проводника. Сегодня не Нэйджел вел Рэя, а Рэй – Нэйджела. Что это значит? И почему Нэйджел это допустил?

Он остановился.

– Иди, – промолвил Нэйджел за его спиной. – Ты почти дошел.

– Я знаю. Но почему ты…

– Я хотел убедиться в том, что ты в состоянии пройти этот путь без провожатых. Итак, запомни: ты не должен этого делать. Никогда.

Глава 4

Подкравшись сзади, она положила руки ему на плечи, нагнулась, прильнула щекой к щеке. Вероятно, это была демонстрация нежной привязанности, но у Алекса появилось неприятное чувство, будто за ним подглядывают. В следующую минуту он убедился, что так оно и есть. Ласкаясь, Арина словно бы невзначай пробежала глазами по тексту, который он только что набрал.

«Сегодня решил вопросить оракул. Снял с полки первую попавшуюся книгу, открыл посередине и прочитал: но истинного лица нельзя показывать никому. Знакомые слова. Где-то я их уже слышал. Однако на сей раз задумался о другом. Истинное лицо. Но если я многолик, которое из лиц – истинное? Сегодня я такой, завтра другой, а послезавтра, возможно, меня не будет вовсе. Если я изменяюсь, это не значит, что я становлюсь не собой, между тем факт перемены отрицать невозможно! Которое из лиц истинное? То, что было, или то, что стало? Они совершенно разные, при этом все – мои».

Она так удивилась, что даже забыла о необходимости притворяться.

– Это что, дневник?

Алекс отставил в сторону ноутбук и произнес бесцветным голосом:

– Больше так не делай. Никогда. Договорились?

Арина выпрямилась. Теплые ладошки сползли с его плеч. Даже не оборачиваясь, Алекс прекрасно знал, как она сейчас выглядит: надутые губы, округлившиеся глаза…

– То, что ты сделала, называется вторжением в личное пространство. Я очень терпеливый человек и могу простить многое. Но не все. Ты меня поняла?

Он медленно повернулся в кресле и метнул на нее мрачный взгляд исподлобья. Она попятилась. Губы обиженно задрожали. Давай, поплачь, ага…

– Но мы собираемся пожениться. Мы – семья! Какие у нас могут быть секреты друг от друга?

– Я тебя огорчу. Семья – это союз двух разнополых людей, имеющих сходные представления об условиях его процветания. Союз, а не симбиоз.

– А как же общее имущество и все такое прочее?

– Минутку. – Он предостерегающе поднял вверх указательный палец. – Совместной собственностью супругов является любое нажитое ими в период брака движимое и недвижимое имущество, если брачный контракт не подразумевает иного. Однако это не запрещает каждому из них иметь личное имущество и не лишает права на личное пространство.

– Личное пространство, – потрясенно пробормотала Арина, и всегда находящиеся на подходе слезы услужливо закапали из ее чистых, как горные озера, глаз. – Я представляла семейную жизнь несколько иначе. Я думала… – Она развела руками, что, по всей видимости, должно было подчеркнуть ее беззащитность. – Думала, что муж и жена всегда вместе, всегда заодно…

– Всегда заодно, да. Но не всегда вместе.

– В чем же тогда смысл совместной жизни?

– Смысл? А ты во всем ищешь смысл?

– Ладно, спрошу по-другому. – Все-таки она была упрямая девчонка. – Что заставляет людей жить под одной крышей?

– Причин может быть великое множество. Желание иметь готовый ужин на столе каждый вечер, а не когда сам сподобился приготовить – для мужчин. Желание иметь некоторую сумму денег в кармане каждый день, а не когда самой удалось заработать – для женщин.

Продолжая говорить, Алекс развернулся вместе со стулом. Преодолев незначительное сопротивление, усадил Арину к себе на колени. Одну за другой расстегнул пуговицы ее бледно-розовой блузки из жатого хлопка.

– Желание иметь детей – для тех и для других. Вроде как генетическая программа. Желание иметь секс в любое время дня и ночи – в идеальном случае тоже должно быть интересно всем.

Арина протестующе дернулась, ей хотелось еще немного поиграть в оскорбленную невинность, но он уже накрыл горячей ладонью ее напрягшиеся груди и принялся массировать с бесстыдством прирожденного либертина, от которого ее неизменно бросало в жар. Эта краска стыда на нежных щечках могла спровоцировать на грубость даже святого. Чувствуя, как губы раздвигаются в хищной улыбке, Алекс подхватил ее на руки и перенес на разложенный диван.

– Подожди, не надо!..

Розовые трусики с бантиками и кружавчиками полетели на пол. Арина, решившая по неизвестной причине, что ее собираются зверски изнасиловать, дергалась и извивалась так отчаянно, что Алекс в конце концов почувствовал себя просто обязанным сделать это, чтобы ее ожидания оправдались.

И опять, как всегда, ее страстные стоны вызывали у него приступы неудержимого внутреннего хохота, а неуклюжие попытки казаться раскрепощенной и даже распущенной – жгучее желание посоветовать ей расслабиться и не делать совсем ничего. В самом деле, лучший секс бывал у них тогда, когда Арина забывала о своем амплуа роковой женщины и позволяла партнеру вертеть ее, как куклу, тискать, мять, теребить, распяливать, нанизывать, словом, глумиться самым непотребным образом. Теряя голову от наслаждения, она тихонько скулила, сбивчиво умоляла его продолжать, но на следующий день чувствовала себя униженной и дулась.

Услышав об этом впервые, Алекс буквально лишился дара речи. Сначала плавиться в объятиях мужчины, а потом обвинять его в покушении на человеческое достоинство! Он даже специально поинтересовался, нет ли его вины в том, что она чувствует себя падшей женщиной после ночи, о которой лично у него сохранились самые приятные воспоминания, на что Арина ответила с большой неохотой, что да, именно есть и именно вина, и что она очень сильно удивляется как ему не стыдно. Озадаченный, он попытался при первом же удобном случае испытать чувство стыда, однако из этого опять ничего не вышло, слишком мягкими и соблазнительными были ягодицы отбивающейся Арины. Начисто позабыв о манерах, Алекс легонько прошелся по ним плетеным кожаным поясом от ее платья, а потом долго любовался их сладостными содроганиями, которые могли бы лишить рассудка святого, вздумай он обслужить юную деву с аналогичным рвением в промежутках между подвигами ради спасения души.

Потом они долго лежали рядом, не разговаривая, не шевелясь. Ощущение бессмысленности накатывало, как легкая тошнота при взлете пассажирского лайнера. В который раз Алекс задавал себе вопрос, какого черта делает в этом доме. «Ты ищешь женщину или ищешь отношений?» Врать самому себе было слишком затратно, однако и правда поднималась со дна с удручающей неторопливостью. Как всегда, он запнулся на слове «отношения». Никогда, никогда ему не удавалось выстроить то, о чем он в глубине души мечтал, или пусть не выстроить, но хотя бы сохранить имеющееся.

Что выбивало замковый камень? Его ненасытность в сочетании с распущенностью, стремление к разнообразию, к новизне. Распущенность – то ли самое слово? Он улыбнулся, поймав себя на мимолетном желании заглянуть в словарь. Неукротимое любопытство, постоянная готовность к экспериментам. Оно или не оно? Способность в любой момент без смущения скинуть одежду. А как иначе работать натурщиком?

Случалось, после сеанса ему делали предложение. Однажды он решил принять его… и принимал две недели подряд. От разных женщин. Хотел проверить себя на предмет наличия нравственных принципов. Таковых не обнаружилось, и некоторое время Алекс чувствовал себя обескураженным, правда, не до такой степени, чтобы предпринимать какие-то действия для совершенствования своего морального облика.

«Ты всегда был таким?» – поинтересовалась одна из случайных подруг, зевая и потягиваясь в постели после жаркой ночки.

«Каким?»

«Безразлично с кем. Безразлично где. Безразлично как».

Он сел, отыскал взглядом одежду.

«Ты действительно не придаешь этому никакого значения?» – она перевернулась на бок, чтобы было удобнее наблюдать за его передвижениями по комнате.

Джинсы, сигареты…

«Я действительно не придаю этому никакого значения».

«Почему? Объясни, сделай милость. Страсть как интересно. В жизни не видела более развратной скотины, чем ты».

Это прозвучало с таким явным одобрением, что обижаться было верхом идиотизма. Алекс пожал плечами.

«Какая разница, что происходит с телом?»

«То есть секс в твоем представлении – это занятие для тела? Только для тела, не для души?»

«Бывает, что и для души. Но редко. В основном для тела».

«Вот теперь, – глаза ее стали холодными как льдинки, – я скажу, что ты и вправду скотина».

«А кого ты хотела снять на одну ночь?»

«Справедливо. – Она тоже встала. – И в меру обидно».

Подошла к нему – высокая, стройная, обнаженная, – взялась обеими руками за пряжку его только что застегнутого ремня.

«Так тебе без разницы, ЧТО происходит с твоим телом? Кому дать, кого взять… А зарабатывать таким образом ты не пробовал?»

«Нет».

«А если я заплачу тебе за эту ночь? Ты ведь нуждаешься в деньгах, правда? А работать не любишь. Иначе не занимался бы тем, чем занимаешься – не позировал бы в студиях. Так что, сговоримся?»

«За секс я денег не беру. Именно потому что не придаю ему никакого значения. Мы ходим по кругу».

Он снял ее руки со своих бедер и направился в коридор, но она удержала его за пояс.

«За секс не берешь? А за что берешь? – По всей видимости, она твердо решила вывести его из терпения. – Ты меня заинтриговал. Какую из своих услуг ты считаешь платной?»

«Уроки французского».

«Ты говоришь по-французски? – Брови ее взлетели вверх. – Tiens, sans blaque?[1]»

«Mademoiselle, á vos ordres».[2]

«И показываешь себя за деньги школярам. – Она смерила его презрительным взглядом. – С таким-то произношением».

Он пожал плечами: «Et pourquoi pas?»[3]

«Cochon!»[4]

Алекс и не подозревал, что подобный абсурд может обладать тонизирующим эффектом, однако все признаки были налицо. Жгучее желание как можно быстрее покинуть этот дом и эту женщину сменилось желанием не менее жгучим задержаться еще на часок, чтобы отыметь ее, как она того заслуживала. По совести, он не считал, что показал класс минувшей ночью. Дама не произвела на него особого впечатления, он согласился, только потому что не отказывал в это время никому. Но тут случайная подруга начала открываться ему с новой стороны.

Стоя посреди комнаты в напряженных позах, они напоминали одновременно и танцоров, застывших в ожидании музыки, и воинов, изготовившихся к бою.

«Скажи мне, чего ты категорически не приемлешь, – наконец произнесла она шепотом, – я сделаю это с тобой и хорошо заплачу».

«Однополый секс».

«Опа! Где же мне взять еще одного мужчинку? Нас здесь только двое, ты и я».

«Ты спросила, чего я категорически не приемлю. Я ответил».

Она оценивающе разглядывала его, покусывая нижнюю губу. Алекс в это время пытался ответить самому себе, чего же он категорически не приемлет, несмотря на то, что уже ответил. Занятный вопрос.

«Как насчет боли?»

Он кивнул: «Можем это обсудить».

«Имеется опыт?»

Короткие фразы, которыми они обменивались, преодолевая взаимную неприязнь, звучали как одиночные выстрелы в прерии.

«Ты спрашиваешь, испытывал ли я хоть раз в жизни болевые ощущения? – улыбнулся Алекс. – Или приходилось ли мне их продавать?»

Выражение ее лица едва уловимо изменилось. В нем появилась особая мягкость, присущая маньякам, планирующим очередное злодеяние. Это было так безумно эротично, что Алексу захотелось немедленно завалить ее на кровать. Он покосился на большое прямоугольное зеркало в багетной раме – там отражались двое, мужчина и женщина, твердо вознамерившиеся довести друг друга до нервной горячки. Мужчина: равнодушие с тонким налетом нервозности, ироничность, отстраненность, пожалуй, чрезмерная худоба. Женщина: пробужденное и подстегиваемое гневом любопытство, голод плоти, подсознательное соперничество, страсть.

«Я знаю. – Она улыбнулась в ответ. Со стиснутыми зубами. С прорывающимся изнутри гневом. – Знаю, что испытывал. Это видно по твоим глазам. Боль помечает избранников, так же как и смерть. Окрашивает ауру в неповторимые цвета, которые не спутаешь ни с какими другими. В твоей жизни было много боли, не думаю, что дополнительная доза произведет в тебе существенный переворот».

Сцепившись, точно два пьянчуги в таверне, они рухнули на постель, измятую и развороченную за ночь. Тело отчаянно протестовало, усталость накатывала подобно тошноте, но вспыхнувшая вслед за гневом страсть – неистовая, безудержная, вакхическая, – сделала Алекса неутомимым. Он уже забыл, когда в последний раз предавался любовным утехам с такой чистосердечной разнузданностью. Заходящаяся в крике нежная дева рвала его плечи наманикюренными ногтями. Ложе ходило ходуном, на подносе звенели стаканы с недопитым виски, люстра богемского стекла раскачивалась из стороны в сторону, и перед лицом этого прогрессирующего безумия было очень легко поверить в многократно предсказанный конец света.

Потом был сон – долгий, похожий на обморок. Трудное пробуждение, откровенность, мучительная для обоих.

«Зачем ты делаешь это?»

«Не знаю… Нет, знаю. Мной руководит желание. Желание обнаружить свой предел, а затем превзойти его».

«Что за дурацкая игра? Ты стремишься к своему пределу – бога ради! – но используешь для этой цели других людей. Тебе непременно нужен кто-то: подгоняющий или удерживающий, осуждающий или одобряющий, высмеивающий или аплодирующий, или хотя бы просто наблюдающий за твоими эскападами. Хочешь быть героем – будь им! Однако героизм в отсутствие свидетелей тебя почему-то не привлекает».

«Безжалостная женщина. Как раз в моем вкусе».

«Об этом я и говорю! Ты провокатор, каких мало».

«Осторожнее, я могу рассердиться».

«Ты можешь – что? Послушай, Александр. Мне глубоко плевать как на твой предел, подлинный или мнимый, так и на твою способность его превзойти, но вот чего ты точно заслуживаешь, так это хорошей взбучки, и поскольку задать тебе ее прямо сейчас я не могу – мне это просто не под силу, – получишь позже».

«От кого?»

«От меня».

«Чужими руками? Хм… А как я догадаюсь, что это от тебя?»

«Догадаешься».

Но догадался он только тогда, когда один из этих милейших людей прильнул всем телом к нему, стоящему лицом к стене с раскинутыми в стороны руками, этакое распятие наоборот, и зашептал прямо в ухо, обжигая дыханием: «Однополый секс, говоришь?» Алекс дернулся непроизвольно, однако это ни к чему не привело, потому что предплечья были прижаты к стене так же крепко, как туловище, – агрессоров было трое. Пальцы стоящего сзади нырнули за пояс его льняных светлых брюк.

– Руки, – процедил Алекс, не узнавая своего голоса, сдавленного и хриплого, – убери руки, тварь.

– Неужто не хочешь? – делано изумился потенциальный насильник. – Да нет же, хочешь. Хочешь, детка. И чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, давай, попроси меня.

– Попросить? О чем?

– Чтобы я вставил тебе, разумеется.

Дело происходило в туалете клуба «Платформа» на втором этаже. Учитывая, что основная масса гостей тусовалась внизу, между баром и танцполом, расчитывать на неожиданное появление команды спасателей, мягко говоря, не приходилось. Алекс поднялся сюда, мечтая зарядится прикупленной по случаю дозой кокса, но не успел сказать «ой», как оказался наполовину изнасилованным. Веселенькое место!

– Что-то подсказывает мне, амиго, – ответил он навалившемуся сзади половому гиганту, – что я легко без этого обойдусь.

Его поставили на одно колено – на оба не удалось, – посреди залитого светом помещения с кафельными стенами и плавно, чтобы не сказать нежно, оттянули за спину правую руку. Левую оставили свободной. Стараясь не слишком гнуться вперед, Алекс уперся ею в правое колено. Максимально утвердился в этой шаткой позиции, затем поднял голову и взглянул на своих противников.

Или союзников? Кем кажутся тебе эти парни, интеллигентные до отвращения, согласившиеся поиграть в индейцев из голливудских вестернов, или в крутых парней с городских окраин, или просто в скучающих подонков, которым общем-то безразлично кого мочить? Интересно, под каким соусом им преподнесли эту новость – о необходимости провести воспитательную работу среди случайного сексуального партнера их общей знакомой. Впрочем, не исключено, что кому-то из них она приходится сестрой, или бывшей возлюбленной, или теперешней возлюбленной… или…

Стоящий слева нервный бледнолицый тип с модной среди золотой молодежи козлиной бородкой разглядывал Алекса насмешливо и удивленно, точно шлюху, которая посмела заломить за свои услуги непомерно высокую цену. Его голубые глаза напоминали стерильные парковые пруды, закованные в камень.

– Ладно, ладно! Просто отсоси у нас, парнишка, и после этого можешь идти на все четыре стороны.

Алекс улыбнулся, не говоря ни слова. Плечевой сустав медленно наливался болью, и неторопливая изощренность этой муки заставляла задуматься о времени, в течение которого придется ее терпеть. К тому же не факт, что данная мера устрашения окажется первой и единственной. По правде говоря, он предпочел бы кулачный бой, пусть даже трое на одного, потом отлежаться и забыть, но вот такие прицельные истязания быстро не забываются.

Стоящий справа здоровенный детина, стриженный ежиком, обладатель массивной золотой цепи, громадных часов с золотым браслетом и внушительного размера ботинок на шнуровке, в которые были заправлены плотные цвета хаки штаны, решил поиграть в благородство.

– Ладно, ладно! – Переглянулся с бледнолицым, хохотнул. – Не у нас, хотя бы у меня.

– Подумайте хорошенько, – предложил Алекс. – Может, никому уже не надо?

Прямо перед ним возвышались тяжелые черные ботинки «ежика», их подошвам с протектором полагалось месить грязь на каких-нибудь дорогах войны… Ну ладно, не войны. Маршировать по пересеченной местности сквозь тундру, тайгу и болото. А они топтали паркет столичных танцполов.

И тут его разобрал смех. Ботинки были начищены. Начищены! Концентрация абсурда в атмосфере превысила допустимый уровень в десятки… нет, в сотни тысяч раз! Сложившись пополам, Алекс хохотал сквозь слезы, хохотал и не мог остановиться, несмотря на четкое осознание провокативности этого хохота, за который, впрочем, очень скоро поплатился. Ежик потянул его за волосы на затылке, вынудив запрокинуть голову, а Козлиная Бородка несколько раз подряд ударил по лицу.

В результате их двигательной активности равновесие композиции нарушилось, и, воспользовавшись этим обстоятельством, Алекс почти наугад ткнул локтем левой руки назад и вверх, надеясь закатать Половому Гиганту по причинному месту. Удалось. А дальше все было предсказуемо. Его поставили на ноги и принялись сосредоточенно, со знанием дела вышибать из него дух.

– Какая разница, что происходит с телом? – эти слова, произнесенные Козлиной Бородкой, лишний раз подтвердили его предположения, касающиеся личности заказчика.

Ах, милочка, голубушка, что за дивные впечатления ты мне подарила!

Весь страх испарился, как бывало всегда, стоило ему впасть в это специфическое состояние, которое сам он называл яростным весельем. Жаль, продолжалось шоу не очень долго. Впрочем, при таком раскладе – трое против одного, – рассчитывать на продолжительность явно не приходилось.

Когда добры молодцы выпустили пар и убрались наконец восвояси, оставив Алекса наедине с любимым собой, ему уже казалось, что в его несчастном тощем теле не осталось ни одной целой косточки. Каждый вздох отдавался болью в грудной клетке. Сломаны ребра? Мысль об этом настолько его ужаснула, что он поторопился прогнать ее.