Случай в пристройке №23

– Не понимаю, почему я должна мучиться за наше правительство? Уже девять месяцев минуло с первого заражения в мире. В Западной Европе пандемия давно отпустила несчастных – новых заражений давно как нет. В Азии, Северной Америке народ ещё мучается. Но у них там и выплаты, наверное, посерьёзнее за сдачу плазмы. К тому же, первые вариации вакцин оказались не такими уж и успешными, если СМИ не врут.

Двадцатилетняя Настя Буйкова бубнила своей старшей сестре данные, услышанные по Первому каналу. Она в них ничего не понимала, копировала бегущие строчки внизу экрана, и нараспев умным видом продиктовывала всё так, как если бы она недавно вступила в противоправительственные организации, которые мелкими шайками стали популизироваться в регионах России и заключали в себе не особо мудрую, но жаждущую перемен молодёжь. Последней банально претила мысль о том, что власть, как и любой живой человек иногда совершает ошибки. А раз из-за них гибнут беззащитные люди, то и бороться надо не с вирусом, а с верхами. Такие образовывались в тех областях, где зарплаты не доходили до уровня московских десятками тысяч рублей. А значит, стоило обижаться. Задетому морально и материально человеку было естественным бунтовать и недовольствоваться тем, что он имел. Насте же, на самом деле, было наплевать на них и на происходящее вокруг. Она изрыгнула лейтмотив негатива из-за отсутствия настроения. Ведь её старшая сестра, которая чуть ли не за руку притащила её в отделение для сдачи донорской плазмы, считала, что таким поступком Настя спасает планету. Что один человек способен помочь десяткам, а то и сотням. И раз Насте выдалось переболеть COVID-19, который сейчас перетёк во вторую волну и стал 20-ым, то у остальных была надежда не заболеть вовсе.

– Тебе грех жаловаться, – сказала она, положив подбородок на придерживающие его указательный и большой пальцы, – ты та, что болела бессимптомно. Что тебе жалко своих антител?

– Да дело даже не в этом. Я не доверяю нашим больницам. Занесут мне сейчас гепатит В или чего похлеще. У меня друг есть, ему аппендицит вырезали в юном возрасте. Уже взрослым узнал, что заражён. Так как других вариантов, кроме той операции не было, считай, врачи тогда постарались, не продезинфицировали свои скальпели или чем они там ещё режут.

– Бррр, да им везде можно заразиться. Вон пойдёшь к своей маникюрщице, а у неё до этого инфицированная была с ранками в ногтях. Ты сама вон кутикулу жуёшь регулярно.

Настя постыдно спрятала руки с маникюром трёхнедельной давности и потрепала призывную кутикулу на обоих больших пальцах. На них тут же образовались шершавые отростки, которые в действительности так и тянуло оторвать.

– Не знаю. Но когда я кровь сдаю в нашей поликлинике мой ипохондрический голос так и шепчет «они до этого кололи наркомана этой иглой».

– По-моему, ты преувеличиваешь. К тому же сама призналась, что ипохондрик. А это уже, простите, психосоматика.

– Ещё скажи, что таких случаев никогда не было.

Карина вдохнула и решила, что молчание это золото, которое при разговоре со своей сестрой не раз выручало. Она подошла к окну, за которым уныло моросил дождик. На дворе стоял сентябрь. Её всё также, как и летом не покидали мысли о том, что когда всё закончится она, наконец, улетит отдыхать. Их с мужем не манили знаменитые Бали, Тайланд или Турция. Она мечтала увидеть настоящую Африку – побывать в Намибии, Эфиопии, скрасить их очаровательным Занзибаром. Выбрать один аэропорт прибытия и путешествовать от него на машинах, в отдельности где-то на пароме. А на финальном пути, перед прибытием на «лежачий курорт» прокатиться вдоль восточного побережья Занзибара на воздушном шаре, как сделал Самуэль Фергюсон1 в 19 веке. Месяц на всё. Этого бы хватило.

Мысли Карины вернулись на серый московский фон, по днищу которого дождик забил сильнее. Гипнотизировавшие круги в лужах продолжили рисовать фантазии, и девушка вспомнила себя маленькой в резиновых сапожках отчего-то на два размера больше. Так было здорово прыгать в них в дождливую погоду и заходить в самые глубокие места, оставляя непокрытыми жижей всего два сантиметра с верхнего края. То чувство казалось тогда выплеском адреналина от страха залить ноги той самой субстанцией. Но она никогда не заливала. Зато бежала потом на поиски дождевых червей, которые собирались после дождя в огромном количестве и расползались в рандомном направлении из своих норок. Карине всегда было интересно, куда и зачем они ползли.

Сейчас на улицах не было ни одного человека. И причиной тому был отнюдь не дождливый, нерадивый денёк, но эпидемия. Та захомутала своих домочадцев в своих тесных квартирах, или наоборот, просторных дачных участках и не выпускала под угрозой слечь на месяц с отёком лёгких и других противных симптомов. Карина знала, что даже когда выглянет солнце, людей от этого всё равно не прибавится ещё по той причине, что власти РФ штрафовали нарушителя на федеральном уровне уже на 25 000 рублей. И было совсем неважно, в каком регионе появлялся такой нарушитель – закон был един во всей стране. Когда в середине мая из-за аномально холодной погоды, которая, к слову сказать, была в среднем не выше десяти градусов тепла, вирус по былым прогнозам не ушёл, ввели чрезвычайное положение, а людям пошли заветные выплаты в связи с форс-мажором неубиваемого COVID-19, штрафовать выходящих на улицу стали поголовно и без зазрения совести. Чтобы попасть в центр донорства сёстрам приходилось заказывать цифровой пропуск, и в ходе очереди переболевшим коронавирусом, которая иной раз длилась пару недель, разрешалось пожить в больнице с полным обеспечением в специализированной палате, напоминавшей обычную комнату.

Карина была не единственной, ни разу не подцепившей коронавирус за множество контактов с больными, но выявить таких как она на все почти восемь миллиардов человек считалось редким. Она была одна из немногих, кто в прошлом не переносил ни острый респираторный синдром, ни атипичную пневмонию, которые могли по утверждению некоторых специалистов являться защитными барьерами против Ковид сегодня. Как-то её даже прозвали феноменом, и один журналист даже взял у той интервью у дверей больничного центра № 23, расположившегося полевым способом на юго-востоке столицы. То была деревянная постройка, подобие которой на скорую руку смастерили на съёмочной площадке в симпатичном и уникальном месте недалеко от Химок и Зеленограда в Пилигрим Порто – киногородке, где расположены декорации Европы XVIII века. Их построили для съемок художественного фильма «Записки экспедитора тайной канцелярии». Деревянные дома в историческом стиле оснащены внутренним убранством. Через широкий участок земли, служащий для обозначения моря простирается пиратский порт. Недалеко от него стоит парусник Джека-Воробья, возведенный по эскизам кораблей того времени в натуральную величину. Также быстро, как и те кинопостройки в Москве соорудили сразу несколько деревянных медучреждений в довесок различным блокам и залам, уже переполненных ковидниками средней и тяжёлой стадий. Больничный центр 23 был пристройкой к 23-ей поликлинике, оттого и получил такую нумерацию. Внутри обстановка походила на стационар с его узкими коридорами, по бокам расположившимися палатами из различного количества коек. Но древесина пропускала внешние природные проявления куда чаще каменных блоков, отчего внутри гулял ветер и сырость.

Как и ожидалось раннее, если таковые как Карина существуют, то найти вакцину с их помощью будет гораздо проще, ведь иммунные клетки таких «незаражённых» считались бы самыми ценными. Однако то открытие, которое сулило надежду миллионам, было разгромлено второй волной вируса и в связи с его начавшимися мутациями сводило помощь таких как Карина к не стопроцентной. Над ней уже провели десятки опытов и было взято множество крови, но вирусологи начали признавать неспособность незаражённой повлиять на разработку эффективной вакцины. На её клетках создали пару лекарств, но они лишь оттягивали момент заражения, или вылечивали, но пациент заражался с большей лёгкостью во второй раз.

Хорошо, что её младшую сестру не трогали. Бессимптомно больных было пруд пруди. Что говорить, если зачастую люди даже не осознавали своей болезни. Были случаи, когда недомогания сводились к нулю и возможным к определению болен ли ты коронавирусом служил аляповатый симптом – отсутствие обоняния. Однажды утром ты пил кофе, но отчего-то не чувствовал его сладкий и пряный аромат. Но лишь ощущая лёгкую горечь и видя собственными глазами тёмно- коричневый, пузырчатый напиток, ты понимал, что пьёшь не что иное, как именно кофе. Совершенно здоровый с виду и по самочувствию человек намазывал на палец кислотный, салатовый васаби со вкусом хрена и ощущал разве что текстурность на языке. Некоторым и это было недоступно первые пару недель после заражения. Настя имела обоняние и чувствовала вкус. Просто наравне со своей сестрой сделала анализ на COVID и он вдруг оказался положительным. А также КТ лёгких заприметило изменения в лёгких – то были лёгкие помутнения, растянувшиеся на рентгеновских снимках, как белые головастики в чёрной болотной жиже. Такой эффект медики называли «матовым стеклом».

После центра донорства девушки приезжали в так называемый между собой больничный санаторий, где они выбрали находиться за счёт государства пару недель с возможностью ездить домой при защите на лице и руках. Это было подарком для тех, кто являлся донором для более, чем двадцати людей. В том же самом месте на втором этаже лежал мужчина семидесяти трёх лет. Корона давалась ему тяжелее и ухабистее. Отдышка раздражала его даже во сне, а постоянный жар плавил виски, отчего голова и тело болели и ломились, как головешки сгоревших поленьев. Его единственным моционом было небольшое расстояние от палаты до туалета, который был общим для таких как он смертников. Последних так называли, потому что мало кто в состоянии старика выкарабкивался. Сейчас их было пять, с артритной болью шагающих мелкими припрыжками сто метров до очищаемого ежедневно хлоркой унитаза. На прошлой недели было семь, двое скончались. То были сопутствующие факторы, влияющие на кончину – общее ослабление организма, отсутствие аппетита, предрасположенность к пневмонии, и наконец, сама двусторонняя пневмония. Они уже не кашляли. Просто угасали, как угасает солнечный свет в полу сумрачном природном покое. Когда свет уходит, уходит и надежда. Свет является рождением тепла, а престарелые ковидники несмотря на температуру, превращались в оледенелые статуи, инстинктивно бродячие по уродливому коридору. На его стенах висели плакаты о здоровье. Они были помещены в дешёвые, но аккуратные рамки и могли бы стать предметом уюта, если бы не несли в себе идею болезни, как таковой. А болезнь, как и смерть, которыми пропах этот коридор, были сами по себе уродливыми.

Сегодня Виталий проковылял мелкими шажками на целый этаж вниз. Поправляя на себе съезжающие от худобы пижамные штаны, он не сразу сообразил, что на первый этаж он, без помощи, возможно, не доберётся. Но уж очень хотелось посмотреть, как живут те, что снизу. Тем более, он уже слышал о двух сёстрах, которые вот уже дней десять жили у него под полом.

– Вдохнуть последний раз запах молодости, – подумал он и поправил свисающие, как кольца у быка носовые трубки. По ним он получал увлажнённый кислород для облегчения дыхания. Сам он был прикреплён к металлической, переносной стойке, которую на самом деле носить не разрешалось. Она стояла у его кровати. Однако, лежать на открахмаленных подушках вот уже несколько недель было просто невыносимо. Вот он и шаркал в своих мягких тапочках на зло системе, подслушав о соответствующей возможности от медсестры. Та думала, что он спит, когда делала очередной осмотр, так как рот его был широко открыт и Виталий храпел. Его обнажившиеся при этом ровные, но вставные зубы являлись перегородкой, через которую просачивался горячий воздух и со свистом влетал в мелкие, пластиночные щёлки. Медсестра буркнула грубо, чтобы тот закрывал рот, когда спит и тут же сообщила зачем-то о предстоящем дне рождении, который она под запретом всё же отметит со своей напарницей в их маленькой комнатке для персонала.

– Чтоб глаза мои вас не видели хотя бы часа три-четыре, – радостно дунула она ему прямо в рот, и тот непроизвольно закрылся.

Виталий нащупал ручку над горевшей жёлтой полоской света. Та теплилась из палаты, в которой лежали, как он догадывался нужные ему пациентки. Он смело её отдёрнул и в серый, пропахший лекарствами коридор, ворвалось тепло. Оно осветило и пожилого человека. Тот автоматически поднёс руку к старым, блёклым с кустистыми бровями глазам.

– Что вам надо?

Карина повернулась к двери также быстро, как и поток её мыслей ещё недавно крутился в торнадо её желаний и возможностей, менял одно решение на другое, а потом отменял его, заменяя третьим. О чём ещё можно было думать в тысячи свободных часов как не обо всём сразу. Так она успела помечтать о путешествиях, а потом и о том дне, когда в России объявят «День победы над коронавирусом», и люди придут на Красную Площадь кидать одноразовые медицинские маски в небо, как это делают с бонетами американские студенты при окончании обучения в колледже или университете; о том, что она пойдёт в магазин одежды и выйдет оттуда с тележкой новых вещей и обуви, о простых человеческих радостях, таких как кормление белочек в лесу и пробежка по утрам под трели певчего дрозда и скворцов. Те появляются в апреле. Тогда и расцветают первые цветы, появляются листья на деревьях, растёт трава. Лес пробуждается после долгого сна, и оттого бежать по нему вдвойне приятно. COVID как раз изолировал россиян именно в апреле – тем тяжелее было Карине не выходить в лес в своё привычное расписание. Когда сотни радующихся весеннему солнышку вышли на свои первые пикники, болезнь уже властвовала. Уже тогда было самозапрещено выходить на улицу и самовыборочно появляться в установленных правительством местах. Так, например, первые дни выявления пандемии в России штрафов пока не было, но строгие ограничительные советы против появления в общественных местах уже были. Было возможным ходить в магазины, в медицинские учреждения, на работу при необходимости, но сидеть разжигать костры с целью приготовления мяса и овощей, да разложив различного рода напитки на самопроизвольную скатерть, было запрещено и до коронавируса. Однако, услышав от правительства удручающие подробности разрушающей ЛЁГКИЕ болезни, народ так запаниковал в том, что больше не почувствуют на себе витамина D, что радостно расположились в недалёкой друг от друга близости в прилесных полосах назло системе. Так было нормальным видеть празднующих сабантуй каждые тридцать метров. Благо погода после этого застолья стояла в основном не тёплая и не привлекательная. Скорее капризная, вредная и уставшая от чего-то. Поэтому шашлычники грешили не слишком, да и по малу. Хотя этого хватило, чтобы распространить вирус вдоль и поперёк.

– Приветствую, молодёжь, – Виталий оголил неродные зубы в радостном оскале, – а я тут прогуливаюсь вот.

Одной этой фразы было достаточно, чтобы пожелать дедушке дальнейшей радостной прогулки. Но сработал эффект неожиданности, отчего ни Карина, ни Настя не нашли что ответить, но просто захлопали ресницами.

– Я посижу здесь недолго?

Рука старшей сестры автоматически нарисовала рукой дугу в сторону совершенно неудобной табуретки. Та была лёгкой, но маленькой, с потрескавшимся седалищем, но оно всё же было. Первые несколько секунд старик с недоверием косился на издевательство над его больными суставами, но не садиться же ему, в конце концов, на чью-то кровать. К слову сказать, в палате их было две – металлические койки, промазанные как следует маслом с упругими матрасами, пуговицы от которых торчали бугорками на белой, жёсткой простыне. Карина в отличие от Насти заправляла свою хоть изредка, поэтому та сейчас напоминала ту, на которой она когда-то спала в лагере Юность в московской области. Даже треугольник, мастерски построенный по старой памяти, громоздился сейчас у основания головы. Такие были прототипами всех общественных помещений со спальными местами.

– Я тут узнал, – начал Виталий после короткого знакомства, – что вы те самые заразившиеся, которые не болеют. Его хриплое хихиканье заискивающе обратилось сначала в сторону Насти.

Та не привыкла разговаривать с пожилыми. Они ей казались скучными, не разбирающихся в молодёжных движениях доходягами, которые ко всему прочему, не хотели видеть жизнь новой, но жили всегда в своих собственных, не похожих на других мирах. Консерватизм отстранял их. В современной эпохе жизнь не текла, но бежала бурным потоком со скалистой горы. Каждые пару недель в мире появлялось что-то новое, доселе неизведанное. Человек, познающий ежедневно десятки новых фактов и упоминаний менялся и сам. Как некогда сказал Лев Николаевич Толстой:

«Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Ты осудил, а он уже другой.»

Настя потянула затёкшие ноги. Палата была небольшой, походить особо негде – вот и лежала всё чаще, оплывала так сказать по бокам, а мышцы просились поработать. В ноге приятно хрустнуло, кровь зациркулировала, побежала по венам. Так у неё было с детства, одна нога немного короче другой, даже по штанинам это было заметно, когда одна из них всегда была на сантиметр длиннее. «Только вот этого не хватало», – вздумалось моментально, как его белая голова, словно недавно припорошенный снег на нетронутой тропе, зашевелилась в их дверном проёме.

– Точнее будет сказать, одна не болеет. И это я. А сестра вот без симптомов.

– Чудеса! – пропыхтел Виталий.

– Когда я был её возраста…

– Началось, – Настя еле слышно шевельнула губами.

С самого детства старшее поколение буквально давило фактами о совершённых их ровесниками поступках, которые, по их мнению, заслуживают медалей. Они тщеславным образом восхваляли себя и себе подобных, сравнивая прошлый полувековый период с нынешним. Чарующе описывали прошлое с его добрыми и начитанными людьми, великими первопроходцами и сравнивали их с сегодняшними раздолбаями, век которых осквернён и омрачён собственной ленью, попустительством и малодушием. Однажды Насте даже сказали, что её душа замарана тупыми и проедающими червями мозг компьютерными играми. Как и сейчас она чувствовала омерзение к подобному роду высказываниям, тем судейством чужих по разуму людей, которые пытались учить своей модели поведения. Те люди, она считала, были настолько консервативны в своих суждениях, что не желали принимать никакого другого общества, кроме собственного совершенного и безупречного. В их прошлом не было наркотиков и коротких юбок, в их обществе дети уважали своих родителей, в их обществе они гуляли на свежем воздухе и радовались праздникам, которые сейчас забылись молодёжью. Не само мышление минувших лет раздражало Настю, но его судейство и поклонение отчего-то забытому и прекрасному. Девушка жила в век технологий и критического информационного вброса, которые каждый день удостаивались новым изобретениям и развлечениях. Она жила в поколении, где на компьютерных играх зарабатывали и учились от них стратегическому мышлению, реакции и планированию. В её тумбочке лежали сразу несколько гаджетов, модели которых либо устарели, либо прожили свой срок годности. Благодаря им она могла узнать ответ на любой вопрос в мгновение ока, потому что те имели быстрый доступ к интернету – Вселенной всемирного знания и одновременного обмана. Она научилась фильтровать сведения, получаемые из различных источников, видеть ложь с первых строк, рассеивать фальшивые данные через сито собственного мышления. Поколения старше выросли в наивности. Они верили всему, что говорили мало-мальски подвешенные на язык люди и осуждали тех, кто нёс знамя правды. Поэтому она не любила судейство, в любом своём проявлении показывающего лишь тщеславие своего носителя, но не характеризующее его как интеллигентную и начитанную личность. Многие хвастали знаниями, но они разрывались в пух и прах, как только человек начинал осуждать другого человека. Настя считала таких людей узкого ума и откровенно недолюбливала, полагая их пожурения снисходительным увещеванием.

Мужчина напротив улыбался во весь рот. У него были не свои, но белые зубы и приятные черты лица. Ему хотелось выговориться, поговорить о том о сём. И девушки приготовились слушать.

–Мне повезло, я считаю. Я родился в сорок седьмом, после страшной войны…

И далее последовал рассказ Виталия о его детстве, юношестве и о самом примечательном – его работе. Если детство его было похоже на жизни многих других, в ту пору взращённых на сельских культурах собственного производства и в качестве мяса видавшего свиные пупки, то юношество и работа заслуживали особого внимания. Он с детства мечтал о море, о его крайних просторах и иссиня-чёрной пучине, в которой скрывался другой мир и манил из любопытства своим своеобразием. И если стать океанологом было трудно в связи с отсутствием умений и последующих амбиций при обучении в гидрофизическом институте, то попасть в военно-морской флот по окончанию школы было возможным. Тем более, что его отец был подводником. Так в шестьдесят пятом он оказался на АПЛ2. Ведь о море грезили тогда, как и о самолётах исключительно романтики и искатели приключений – он таковым являлся. Его отец, участвующий в битве с немцами в сорок втором на подлодке северного флота познакомил Виталия со своим командиром ещё мальчишкой. Виталий вспоминал об этой встрече с особым энтузиазмом. Пришёл, говорит, весь такой в орденах и при славе. Что говорить, четырнадцатилетний мальчик был польщён и удивлён, слушал о его десятилетнем стаже с упоением и воздушностью. Судьба была предопределена, он считает, именно в этот день. Ведь, несмотря на достижения собственного отца, приоритетом в выборе часто служат совершенно случайные люди. Об этом Виталий поведал также. В какой-то момент даже подмигнул Карине, поведав о том, что если та ещё не выбрала ту профессию, что будет ей приятна и радостна, то вполне возможно, ещё не встретила человека, который станет её мотиватором в этом направлении. Потом Виталий удалился в дебри этой самой мотиваторской философии, в которой по всеобщему разумению всегда имелся инициатор и учитель. Такой не всем встречался на пути судьбы, но если и приходил, то всегда оставлял в душе тёплый, не тлеющий след уважения. Благодаря такому, мы все выбираем, чем хотим заниматься в жизни. Настя тут же с койки отметила, что она хочет писать книги, на что Виталий не то усмехнулся, не то улыбнулся, но в его словах не было ни сарказма, ни обвинения с судейством. Он просто сказал, что если это действительно мечта девочки, то её надо реализовать. За это Настя сразу к нему потеплела и даже стала больше вникать в то, что он рассказывал.

Молодым особам рассказ о подводных приключениях не был столь интересен, как самому Виталию. По крайней мере, перестал быть таковым, когда обе уже стояли у распахнутого окна и смотрели в неожиданно звёздное небо. Ночь стояла тихая, ясная, с запахом дождя и земли. Ветерок ласкал щёки и щекотал ресницы, до больницы доносились пряные ароматы недалёкой пекарни. Сентябрь был дождливым, но тёплым, температура воздуха не опускалась ниже плюс восемнадцати. И пока девочки дышали влажным воздухом, за ними наблюдал старик с совершенно юным сердцем и мечтательным взглядом. Он остановил свой рассказ, сделал паузу и проникся в пульсирующую тишину, которую не нарушал ни ветерок, ни закончившийся неожиданно дождь. Он смотрел в спины двум сёстрам и думал о том, как совсем недавно был также молод и о многом мечтал. Ему было радостно и тепло от мысли, что, пожалуй, многое из того, что он хотел и чего добивался, сбылось. На рубеже собственного века он испытывал благодарность жизни. Возможно, лишь одно выделялось из позитивного потока и веяло холодным прагматизмом, несмотря на всю воздушность и романтичность характера Виталия – его болезнь. Вот уж он и подумать не мог, что будет помирать от вируса, которому не исполнилось и года. Тогда как сам Виталий столько всего повидал и через многое прошёл. Конечно, он не стал загружать молодые умы информацией о своей боевой службе в период холодной войны с США, о наблюдении за ударными группировками НАТО, а позднее своём участии в решении задачи завоевания господства в различных морских и океанских районах. И потом романтика такой службы была только в начале, при этом до первого восхождения на борт. После был день сурка, изо дня в день повторяющийся своими одинаковыми и последовательными действиями. Правда, он любил и уважал своих товарищей, бок о бок в независимости от звания выполняющих все виды бытовых работ от мала до велика. Коллектив, в котором он прослужил, а впоследствии и проработал семь лет, был дружным, приятельским. Да и зарплата радовала – в отличие от многих других военных служб ВМФ платили достойно. А потом что-то произошло…То ли рутинная подоплёка, то ли желание жениться и иметь детей, он сам до конца не уверен, но он ступил навсегда твёрдой ногой на землю. И, несмотря на весь его громоздкий труд, без морей и океана он оказался ненужным – трудоустроиться было негде и некуда. Правда, его брали в чоповцы или сторожем. Особенно высокую зарплату сулили за охрану Ваганьковского кладбища, где покоились знаменитости разных эпох.