Цезарь, или По воле судьбы

Антоний пришел в себя первым и завертел головой. В глаза ему бросилось маленькое морщинистое и заплаканное лицо. Луций Декумий по-прежнему проливал горючие слезы. Марк Антоний не любил разводить сантименты, но знал старика еще по Субуре, а потому подошел к нему и крепко обнял.

– Где твои сыновья, Декумий? – спросил он.

– Не знаю и не интересуюсь.

– Такому старому человеку давно пора спать.

– Я не хочу спать. – Старик поднял заплаканные глаза и узнал того, кто говорил с ним. – О Марк Антоний, они все уходят! – воскликнул он уныло. – Она разбила мне сердце и тоже ушла. Вслед за всеми!

– Кто разбил твое сердце, Декумий?

– Малышка Юлия. Я знал ее с малых лет. И Цезаря знал с малых лет. И с Аврелией мы познакомились, когда ей было всего восемнадцать. Я устал от переживаний, Антоний! И больше ничего этого не хочу!

– Но Цезарь пока еще с нами, Декумий.

– Однако я никогда уже не увижу его. Цезарь велел мне позаботиться, чтобы до его возвращения с Клодием ничего не случилось. Но я не сумел за ним уследить. И никто не сумел бы, поверь мне, Антоний!

Вдруг толпа закричала. Антоний взглянул на курию Гостилия и весь напрягся. Здание было очень старое, без окон, но высоко под фресками, украшающими фасад, шли большие решетки для доступа воздуха. Сейчас они сияли красным пульсирующим светом и выпускали струйки дыма.

– Юпитер! – крикнул Антоний. – Они подожгли здание сената!

Луций Декумий извернулся, как угорь, и был таков. Пораженный Антоний смотрел, как древний старик с невероятным проворством пробирается через толпу погромщиков, текущую вниз по ступеням. Теперь пламя вырывалось из дверного проема, но Луция Декумия это не остановило. Миг – и его маленькая фигурка исчезла в огне и дыму.

Удовлетворенная и уставшая толпа понемногу покинула Форум. Антоний и Децим Брут поднялись по лестнице Весталок наверх, где замерли, наблюдая за грандиозным пожаром, ставшим для Публия Клодия погребальным костром. За зданием курии Гостилия на Аргилете располагались конторы сената, в которых находились драгоценные протоколы собраний, сенаторские декреты, называемые consulta, фасты с перечислением всех магистратов, которые когда-либо занимали государственные должности. С другой стороны от курии, на спуске Банкиров, стояла Порциева базилика, штаб плебейских трибунов, где находились также конторы банкиров, хранившие множество невосполнимых записей. Базилику построил Катон Цензор. Это было первое подобное строение, украсившее Форум. Хотя эту небольшую, неяркую базилику давно уже заслонили более помпезные постройки, она была частью mos maiorum. Напротив курии Гостилия, на другом углу Аргилета, стояла изящная базилика Эмилия, которую все еще реставрировал Луций Эмилий Павел, стараясь довести ее до совершенства.

И все они горели.

– Я любил Клодия, но он уничтожил бы Рим, – сдавленно выдохнул Марк Антоний.

– Я тоже любил его, – откликнулся Децим Брут. – И искренне полагал, что он сможет улучшить работу сената. Однако он потерял чувство меры. Затея с вольноотпущенниками погубила его.

– Я полагаю, – задумчиво сказал Антоний, – что теперь все успокоятся и наконец изберут меня квестором.

– А я отправлюсь к Цезарю в Галлию. Увидимся там.

– Ха! – воскликнул Антоний. – Наверняка жеребьевка забросит меня на Сардинию или на Корсику.

– О нет, – усмехнулся Децим Брут. – Нас обоих ждет Галлия. Цезарь затребовал тебя, Антоний. Он сообщил мне об этом в письме.

И Антоний отправился домой, чувствуя себя много лучше.

В ту ужасную ночь произошло еще кое-что. Небольшая группа горожан под водительством Планка Бурсы отправилась за Сервиеву стену на Эсквилинское поле, где в храме Венеры Либитины хранились фасции, которые некому было вручить, поскольку выборы не состоялись. С этими фасциями они проделали весь путь с южной окраины города до Марсова поля и встали у виллы Помпея, требуя, чтобы тот принял знаки высшей власти и взял на себя обязанности диктатора. Но в доме было темно, и никто к ним не вышел. Узнав, что Помпей уехал на свою виллу в Этрурии, со стертыми ногами они потащились к домам Плавтия и Метелла Сципиона на вершине Палатинского холма, чтобы просить их принять фасции. Но двери оказались заперты, и им никто не ответил. Несчастный и испуганный Бурса поспешил улизнуть сразу после неудачи у виллы Помпея. На рассвете группа, оставшаяся без вожака, возвратила фасции в храм Венеры Либитины.

Рим брошен, никто не хочет им править. Так думали все – и мужчины и женщины, пришедшие поглазеть на дымящиеся руины их великой истории. По ним уже ползали нанятые Фульвией работники в специальной обуви, в масках, в перчатках. Они палками ворошили еще горячие уголья, надеясь найти прах Публия Клодия. Наконец кое-что нашли, чтобы заполнить урну, отделанную золотом и драгоценностями. Клодия необходимо было похоронить, пусть и не за государственный счет. Сама Фульвия, разбитая горем, подчинилась матери, и прах с Форума унесли.

Катон и Бибул в ужасе оглядывали пожарище.

– О Бибул, базилики Катона Цензора больше не существует, а у меня нет средств, чтобы возвести ее заново! – стенал Катон, озирая обвалившиеся почерневшие стены.

Колонна, так досаждавшая плебейским трибунам, торчала из балок провалившейся крыши, как остаток гнилого зуба.

– Ты можешь использовать приданое Порции, – сказал Бибул. – Я без него обойдусь, да и Порция тоже. Кроме того, Брут в любой день может вернуться. Он тоже даст денег.

– Утрачены все протоколы заседаний сената! – продолжал жаловаться Катон. – И речи великого Катона Цензора не сохранились для потомства.

– Это страшное бедствие, но, по крайней мере, нам теперь не грозит засилье вольноотпущенников.

Для сенаторов Рима это было главным утешением.

То же самое думал и Луций Домиций Агенобарб, взявший в жены сестру Катона и отдавший некогда за Бибула одну из своих сестер. Невысокий, коренастый, без единого волоска на гладком лоснящемся черепе, он не обладал ни напористостью одного из поджидавших его друзей, ни острым умом второго, но был невероятно упрям и безгранично предан boni – «хорошим людям», ультраконсервативной фракции сената.

– До меня только что дошел потрясающий слух! – сообщил он, задыхаясь.

– Какой? – равнодушно спросил Катон.

– Что Милон был в Риме во время пожара!

Оба друга уставились на Агенобарба.

– Не может быть, у него не хватило бы смелости, – промямлил Бибул.

– Но мой информатор клянется, что видел, как Милон наблюдал за пожаром с Капитолийского холма. И хотя двери его дома были заперты, внутри кто-то находился. Явно не слуги.

– Кто же подбил его на убийство? – спросил вдруг Катон.

– А была ли в том нужда? – удивился Агенобарб. – Он и Клодий всегда были врагами.

– Но до убийства не доходило, – сказал Бибул. – Кажется, я могу назвать подстрекателя.

– И кто он? – спросил, встрепенувшись, Агенобарб.

– Разумеется, Помпей. А за ним стоит Цезарь.

– Но это ведь сговор! – ахнул Агенобарб. – Помпей, конечно, дикарь, но дикарь осторожный. Цезарь сейчас в Галлии, а Помпей досягаем. Зачем ему себя так подставлять?

– Если нет доказательств, о чем ему беспокоиться? – бросил с презрительной миной Катон. – Он публично порвал с Милоном больше года назад. С этой стороны к нему не подъедешь.

– Вот-вот, – улыбнулся Бибул. – И приручить пиценского дикаря становится нашей первостепенной задачей. Если он настолько услужлив, что готов так прогибаться ради Цезаря, подумайте, что он может сделать для нас! Где Метелл Сципион?

– Заперся в своем доме, после того как к нему пришли с фасциями.

– Тогда, – сказал Катон, – мы войдем к нему со двора.

После сорока лет крепкой дружбы Цицерон и Аттик поссорились. Цицерон, всегда страшно боявшийся Публия Клодия, воспринял весть о его смерти с восторгом, а Аттик искренне горевал.

– Я не понимаю тебя, Тит! – кричал Цицерон. – Ты один из самых влиятельных всадников в Риме! Ты огребаешь проценты с каждого римского предприятия, Клодий сделал бы тебя своей главной мишенью! А ты скорбишь по нему, как по близкому человеку! Я вот не скорблю! Наоборот, я рад!

– Никто не должен радоваться преждевременной потере Клавдия Пульхра, – твердо сказал Аттик. – Он был братом одного из моих самых дорогих друзей, Аппия Клавдия. Он был умен и достаточно образован. Мне нравилось бывать в его компании, и я буду скучать без него. И мне жаль его маленькую жену, которая так любила его. – Костлявое лицо Аттика стало задумчивым. – Страстная любовь редко встречается, Марк. Она не заслуживает, чтобы ее обрывали в самом расцвете.

– Фульвия? – взвизгнул в ярости Цицерон. – Эта вульгарная шлюшка? Имевшая наглость брюхатой являться на Форум и костерить противников своего муженька! Стыд, да и только! О Тит, перестань! Она, возможно, и внучка Гракха, но Семпронии и Фульвии вряд ли ею гордятся!

Аттик вдруг сжал губы и встал:

– Иногда, Цицерон, ты ведешь себя как махровый ханжа! Ты должен быть осторожен: за твоими арпинскими ушами все еще торчит солома! Ты хуже грязной сплетницы с окраины Лация и даже не помнишь, что ни один Туллий не осмеливался сунуть нос в Рим, когда Гай Гракх расхаживал по Форуму!

И он покинул гостиную, оставив хозяина в совершеннейшем изумлении.

– Что с тобой? И где Аттик? – пролаяла с порога Теренция.

– Думаю, побежал к Фульвии, чтобы плясать перед ней.

– Но она ему всегда нравилась. Хотя бы тем, что с пониманием относилась к его пристрастию к мальчикам.

– Теренция! Аттик женат, у него есть ребенок!

– Разве это что-то доказывает? – строго вопросила Теренция. – Право, Цицерон, ты стареешь.

Цицерон вздрогнул, поморщился, но ничего не сказал.

– У меня есть к тебе разговор.

Он показал на дверь своего кабинета:

– Пройдем туда? Там нас не услышат.

– Мне все равно.

– Тогда, может быть, останемся здесь, дорогая?

Она бросила на него подозрительный взгляд, но решила ссоры не затевать.

– Туллия хочет развестись с Крассипом.

– Ну что там опять случилось? – раздраженно поморщился Цицерон.

Некрасивое лицо Теренции сделалось совершенно непривлекательным.

– Бедная девочка совсем извелась, вот что случилось! Крассип относится к ней как к собачьему дерьму, в которое нечаянно вляпался! И где те надежды, что он подавал? Он лентяй и дурак! Это же ясно. Хотя ты этого почему-то не понимаешь.

Цицерон нервно потер руками лицо:

– Теренция, я давно знаю, что он – полный ноль, но этот развод снова ввергнет меня в большие финансовые проблемы. Шутка ли, собрать Туллии очередное приданое? Крассип ведь не отдаст полученные от меня деньги. Сотни тысяч сестерциев пропадут, а мне снова придется собирать для нее приданое! Она не может оставаться одна, как Клодия. Разведенная женщина в Риме – мишень для сплетен!

– А я и не говорю, что она хочет жить в одиночестве, – с загадочным видом проговорила Теренция.

Цицерон, думая о приданом, не вник в подоплеку этого замечания:

– Ах, она очень хорошая девочка и, к счастью, весьма привлекательная. Но кто к ней теперь посватается? После двух мужей в свои двадцать пять она так и не родила. Теренция, слушай, она не бесплодна?

– В этом отношении у нее все в порядке, – уверенно заявила Теренция. – Пизон Фруги был так болен, что совсем обессилел, а Крассип сам не хочет детей. Туллия нуждается в настоящем мужчине. – Теренция неожиданно фыркнула. – Если она найдет такого, ей повезет больше, чем мне.

Цицерон не услышал насмешки, он вдруг вспомнил одно имя. Почему – непонятно. Просто вспомнил. Стопроцентный патриций, богач. И уж наверняка горазд на все прочее.

Он просиял, забыв и об Аттике, и о Фульвии:

– Я знаю такого человека! Не нуждающегося в солидном приданом! Это Тиберий Клавдий Нерон!

Тонкогубый рот Теренции округлился.

– Нерон?

– Нерон. Он очень молод, но метит в консулы.

– Бред! – прорычала Теренция и ушла.

Цицерон пораженно мотнул головой. Да что с ним сегодня? Что стряслось с его золотым языком? Он никого не может ни в чем убедить. Это все Клодий.

– Это все Клодий! – сказал он вошедшему Марку Целию Руфу.

– Я знаю, – усмехнулся Целий, обнимая друга за плечи и подталкивая в сторону кабинета. – Почему ты не в кабинете? Или ты теперь держишь вино здесь?

– Нет, вино там, – облегченно вздыхая, сказал Цицерон.

В кабинете он наполнил вином две чаши, добавил в них воды и спросил:

– Что привело тебя? Тот же Клодий?

– Отчасти, – ответил Целий, хмурясь.

По выражению Теренции, он тоже был настоящим мужчиной. Высоким, достаточно красивым и достаточно мужественным, чтобы привлечь к себе сестру Клодия Клодию и удерживать ее в течение нескольких лет. А потом – оттолкнуть, чего Клодия ему не простила. В результате был громкий суд, но Целия защищал Цицерон. Он столь красочно описал скандальное поведение потерпевшей, что жюри с удовольствием отмело обвинение в покушении на убийство Клодии. Обвинения множились, но Целий вышел сухим из воды. Публий Клодий пришел в ярость, но ничего с этим поделать не мог.

В этом году Целий был плебейским трибуном в коллегии, которая в большинстве своем выступала за Клодия и против Милона. Но Целий упорно стоял за Милона.

– Я видел Милона, – сообщил он, устроившись удобнее.

– Это правда, что он опять в городе?

– Да. Залег на дно и выжидает, в какую сторону подует ветер. Очень недоволен Помпеем, покинувшим Рим.

– Всех, с кем я говорил, удручает смерть Клодия.

– Меня – нет! – резко ответил гость.

– Хвала богам! – Цицерон покрутил в чаше вино, посмотрел на него, вытянул в трубочку губы. – И что Милон намеревается делать?

– Начать собирать голоса. Он хочет стать консулом. Мы долго беседовали и согласились, что лучше всего ему вести себя так, словно ничего экстраординарного не произошло. Клодий встретил Милона на Аппиевой дороге и напал на него. Он был жив, когда Милон счел за лучшее отступить. Вот как все было.

– Ну-ну!

– Как только запах гари на Форуме улетучится, я созову плебейское собрание, – сказал Целий, протягивая свою чашу за очередной порцией разбавленного вина. – Пусть Милон сам разъяснит им подробности дела.

– Отлично!

Они помолчали. Потом Цицерон неуверенно произнес:

– Надеюсь, Милон освободил всех рабов, что там были.

Целий усмехнулся:

– О да! Иначе их пытали бы. А под пыткой можно сказать что угодно. Поэтому Милон их освободил.

– Надеюсь, до суда не дойдет, – сказал Цицерон. – Не должно бы дойти. Самозащита есть самозащита.

– Суда не будет, – уверенно сказал Целий. – К тому времени как изберут преторов, чтобы разобрать это дело, все уже позабудут о нем. Одно хорошо в нынешней анархии: если какой-нибудь плебейский трибун, например Саллюстий Крисп, попытается организовать судилище прямо сейчас, я наложу вето. И скажу Саллюстию, что я думаю о том, кто использует несчастный случай, чтобы отомстить человеку, некогда подвергшему его порке за посягательства на добродетель своей жены.

Они улыбнулись.

– Хотел бы я точно знать, какова роль Помпея во всем этом, – раздраженно сказал Цицерон. – Он сделался таким замкнутым, скрытным.

– Помпей Магн страдает от чрезмерно раздутого самомнения, – ответил Целий. – Я никогда не считал, что Юлия оказывала на него положительное влияние, но теперь, когда ее нет, пересмотрел свое мнение. При ней он был собран, деятелен и не лез ни в какие дрязги.

– Я склонен поддержать его выдвижение на пост диктатора.

Целий пожал плечами:

– А я еще в нем не уверен. По справедливости, Магн должен встать за Милона. Если он это сделает, я его поддержу. – Он скривился. – А Помпей выжидает. Смотрит, куда подует ветер на Форуме.

– Тогда постарайся, чтобы твоя речь в защиту Милона потрясла всех.

И речь Целия действительно была потрясающей. Милон в ослепительно-белой тоге кандидата в консулы слушал ее со скромным и заинтересованным видом. Хорошая тактика – ударить первому, да и Целий был прекрасным оратором. После он попросил Милона изложить свою версию столкновения с Клодием, которая была выслушана молча, без оскорбительных реплик. Поскольку речь была тщательно продумана, звучала она убедительно. Плебс колебался. Выходило, что Клодий сам напросился на хорошую трепку. Он был известным задирой, его шайки будоражили город задолго до появления противоборствующих им сил. Кроме того, этот смутьян одинаково презирал как первый, так и второй классы.

Сам Милон с Форума направился к Марсову полю. Помпей определенно уже должен быть у себя.

– Прошу прощения, Тит Анний, – сказал ему слуга, – но Гней Помпей никого сегодня не принимает.

Взрыв смеха, донесшийся из дальних комнат, перекрыл звучный голос хозяина дома.

– О Сципион, какой смешной анекдот!

Милон напрягся. Сципион? Что Метелл Сципион делает у Помпея? Обливаясь холодным потом, он поспешил вернуться в Рим.

Помпей всегда отделывался туманными фразами. Неужели он неправильно его понял? «Тебя порой посещают весьма дельные мысли!» – вот все, что сказал тогда этот хитрец. «Отделайся от Клодия, и я награжу тебя», – слышалось в этих словах. Но так ли было на деле? Милон облизал пересохшие губы, сглотнул слюну и сообразил, что его сердце колотится так бурно совсем не от быстрой ходьбы.

– Юпитер! – громко вскричал он. – Магн подставил меня! И заигрывает с boni. Я просто инструмент в его хитрой игре. Да, я нравлюсь boni, но что будет, если им больше понравится Магн?

Он шел к Помпею, чтобы сказать ему, что снимает свою кандидатуру на должность консула. Но теперь – нет. Нет!

Планк Бурса, Помпей Руф и Саллюстий Крисп снова созвали плебейское собрание, чтобы ответить Целию и Милону. Собрались те же люди. Лучшим оратором среди них был Саллюстий.

– Абсолютная чушь! – кричал он в своей завершающей речи. – Назовите мне хоть один веский резон, по которому человек с тридцатью рабами, вооруженными лишь мечами, может решиться напасть на отряд, состоящий из ста пятидесяти головорезов в кирасах, шлемах и поножах! При мечах, при кинжалах и пиках. Бред! Ерунда! Публий Клодий был не дурак! Сам Цезарь в такой ситуации не пошел бы в атаку! Нет! Он, правда, способен и с горсткой людей творить чудеса, квириты, но только в условиях, обеспечивающих победу! Разве Аппиева дорога подходящее поле боя для группы гражданских, сильно уступающих числом сопернику? Ровная, как доска, где невозможно ни сманеврировать, ни найти укрытие! И почему, даже если Клодий напал, должен был умереть скромный и беззащитный хозяин таверны? Нам говорят, его убили люди Клодия! Но зачем? Нет, это гнусное преступление совершено в интересах Милона, устранившего невольного свидетеля еще более гнусного преступления! Задумайтесь, зачем он освободил всех составлявших его охрану рабов? И так щедро вознаградил, что они разбежались, как тараканы? Их теперь нет возможности разыскать! И как умно с его стороны было прихватить с собой истеричку-супругу! Единственный человек, который мог бы нам все прояснить, Квинт Фуфий Кален был так занят в повозке с впавшей в панику женщиной, что ничего не видел, и я ему верю, ибо нрав этой женщины хорошо известен всем нам!

Вокруг захихикали.

– Так что пролить свет на обстоятельства гибели Публия Клодия может лишь его убийца – Милон!

Саллюстий замолчал, усмехнулся, довольный тем, что выбил у Целия оружие, лишив возможности напомнить всем о его связи с Фавстой. Затем, набрав в грудь воздуху, перешел к заключительной стадии обличения:

– Весь Рим знает, что влияние Публия Клодия порой было разрушительным, и многие из нас осуждали его стратегию и тактику, но то же самое можно сказать и о Милоне, чьи методы были еще менее законными. Они с Клодием очень не ладили между собой, но скажите, зачем убивать человека, мешающего твоему политическому продвижению? Разве нельзя справиться с ним по-иному? Убийство – это не римский путь! Убийство указывает на еще более омерзительные вещи. Убийство, квириты, – это подрыв устоев государства! Ведь если вдуматься, что может быть проще? Человек становится у тебя на дороге, и ты убиваешь его! Никаких хлопот. Врага больше нет, и дорога свободна. Клодия Милон убил первым. Но станет ли Клодий последним в этом списке? Вот вопрос, которым мы все должны задаться! Кто из нас может похвастать такой охраной, как у Милона? На Аппиевой дороге с ним было сто пятьдесят человек! В кирасах, шлемах и поножах! С мечами, с кинжалами, с пиками! Эскорт Публия Клодия не шел ни в какое сравнение с этой армией! Зачем Милону подобное войско? Я утверждаю: чтобы захватить в Риме власть. Это он нагнетает страх. Это он задумал серию убийств! Кто будет следующим? Плавтий, еще один кандидат на консульскую должность? Метелл Сципион? Квириты, пока не поздно, остановите этого сумасшедшего! Да ограничится список его кровавых расправ лишь одной жертвой!

Не осталось больше ступеней сената, на которых можно было стоять, но большинство сенаторов стояли в колодце комиция и слушали. Когда Саллюстий замолчал, из колодца раздался голос Гая Клавдия Марцелла-старшего.

– Я немедленно созываю сенат! – громко выкрикнул он. – В храме Беллоны на Марсовом поле!

– Процесс пошел, – шепнул Катону Бибул. – Встречу назначили там, где Помпею от нее не увернуться.

– Они вновь начнут просить его стать диктатором, – сказал Катон. – А я этого не хочу!

– Я тоже. Но, полагаю, речь пойдет не о том.

– Тогда о чем?

– О senatus consultum ultimum. Нам нужно ввести законы военного времени, и кто лучше Помпея обеспечит их исполнение? Но не в роли диктатора.

Бибул оказался прав. Если Помпей и был разочарован ходом собрания, то не подал виду. Он сидел в toga praetexta в первом ряду среди консуляров и внимательно слушал дебаты. С видом глубокой заинтересованности.

А когда Мессала Руф предложил сенаторам принять senatus consultum ultimum, дающий право Помпею созывать войско для защиты государства, но не в качестве диктатора, Помпей любезно согласился, не выказав сожаления или раздражения.

Мессала Руф с готовностью уступил ему кресло. Как старшему консулу прошлого года, ему волей-неволей приходилось вести заседания, но он ничего не мог предпринять, разве что организовать назначение интеррекса. Но и этого не сумел сделать.

А Помпей сумел. Тут же принесли большой кувшин с водой, в него побросали маленькие деревянные шарики с именами всех патрициев, глав декурий. Кувшин накрыли крышкой, а потом раскрутили, в результате чего из носика выскочил первый жребий. На нем стояло: Марк Эмилий Лепид. Но жеребьевка не кончилась, пока все деревянные шарики не выскочили наружу. Это не значило, что ожидалась бесконечная карусель интеррексов, как случилось в прошлом году, просто таков был порядок. Все с большой долей уверенности полагали, что второй интеррекс Мессала Нигер успешно проведет выборы и положит конец безвластию в Риме.

– Было бы нелишним, – сказал Помпей, – если бы коллегия понтификов вставила дополнительные двадцать два дня в календарь этого года по завершении февраля. Високосный месяц сделает срок правления будущих консулов почти полным. Это возможно? – спросил он у Нигера, ибо тот был понтификом.

– Безусловно, – ответил сияющий Нигер.

– Еще я предлагаю принять декрет, согласно которому в Италии и Италийской Галлии ни один римский гражданин мужского пола в возрасте от семнадцати до сорока лет не будет освобожден от военной службы.

Все в один голос крикнули:

– Да!

Удовлетворенный Помпей распустил собрание и вернулся на свою виллу, где вскоре появился и Планк Бурса, которому, уходя, Помпей кивнул, приглашая его к себе.

– Надо кое-что сделать, – сказал Помпей, с удовольствием растягиваясь на ложе.

– Все, что тебе желательно, Магн.

– Лучше послушай, что мне не желательно. Это выборы. Ты, конечно, знаком с Секстом Клелием?

– Да. Когда горел Клодий, он неплохо управлялся с толпой. Не знатен, но очень полезен.

– Ну-ну. Кажется, он заправлял шайками Клодия? Теперь я хочу, чтобы он поработал и на меня.

– И?

– Мне не нужны выборы, – повторил с нажимом Помпей. – Пусть Клелий посмотрит, что тут можно сделать. Милон все еще хочет стать консулом, и, если он добьется успеха, с ним будет не сладить. А мы совсем не хотим, чтобы в Риме истребили всех Клавдиев, так ведь, Бурса?

Планк Бурса громко прокашлялся:

– Осмелюсь посоветовать, Магн. Тебе надо бы окружить себя очень сильной и до зубов вооруженной охраной. И пустить слух, что Милон тебе угрожал. Что якобы ты боишься сделаться очередной его жертвой.

– Отличная мысль! – воскликнул довольный Помпей.

– Рано или поздно Милона осудят, – продолжил Бурса.

– Определенно. Но… не сейчас. Подождем и посмотрим, что будет, когда интеррексы не сумеют организовать выборы.

К концу января закончились полномочия второго интеррекса, их взял на себя третий патриций. Волнения в Риме приобрели столь грозный размах, что даже в четверти мили от Форума все конторы и лавки были закрыты. Что привело к увольнениям и подлило масла в огонь. А Помпей, вроде бы обязанный заботиться о государственной безопасности, лишь разводил руками, широко раскрывая некогда неотразимые голубые глаза. Да, в Риме сейчас неспокойно, но ведь революции нет. И значит, вся власть должна быть сосредоточена в руках интеррекса.