Булгаков и княгиня

Владимир Колганов

Булгаков и княгиня

Покаянные сны

Предисловие

Сказать по правде, на авторство этого романа я не претендую. Во всяком случае, на ту очень небольшую его часть, которая явилась вольным, а кое-где чуть ли не дословным изложением текстов, принадлежащих перу известного писателя. Теперь, надеюсь, ни у кого не возникнет подозрений, будто пытаюсь заработать литературный капитал путём вульгарного заимствования. Но дело тут совсем в другом. Нет лучшего способа рассказать о жизни литератора, чем сделать это его собственными словами. С другой стороны, было бы наивным ожидать признания во всех грехах, упоминания тайных встреч, интимных сцен, написанных в жанре автобиографии. Вот если б исповедь, а так… В общем, рассчитывать можно лишь на то, что ненароком обнаружишь в дневниках, а более всего хотелось бы надеяться, что часть своего «Я» писатель передал своим героям. Если удалось такие откровения найти, они, несомненно, могут послужить основой. И всё же наиболее дотошных читателей хочу предупредить: если увидите в тексте строки или слегка перефразированные отрывки из его произведений, берите в руки карандаш и смело заключайте их в кавычки. Я от использования цитат не отрекусь, однако и вы должны понять: это же всё-таки роман, а не научное исследование.

Весьма опрометчивым стало бы предположение, будто всё, о чём тут написал, произошло на самом деле. Увы, восстановить эту историю в подробностях мне не дано, приходится дать волю и своей фантазии. Так что заранее хочу предупредить ненужные сомнения: любое совпадение с обстоятельствами жизни реальных лиц следует признать случайным. Столь же напрасной стала бы попытка уверить себя в том, что главными героями являются автор «закатного» романа Михаил Афанасьевич Булгаков и княгиня Кира Алексеевна Козловская. Да мало ли на свете людей с такими же фамилиями или именами! По правде говоря, созданные моим воображением мысли, чувства и поступки следовало бы однозначно приписать выдуманным, никогда не существовавшим персонажам. Однако за выходящими из-под пера строками вновь вижу всё те же узнаваемые лица – замечательного русского писателя и очаровательной молодой дамы из аристократической семьи.

А между тем, вероятность описанных событий не столь уж мизерна, как может показаться. Более того, логически обоснована и подтверждается рядом косвенных свидетельств. Впрочем, каждый может интерпретировать подобные свидетельства по-своему. Ну, вот и я… Что же до тех более чем странных превращений, которые случились после приезда писателя в Москву, то это чистая фантазия. Однако надо же дать возможность главному герою разобраться в том, что произошло, и, если где-то согрешил, попробовать что-нибудь исправить. Увы, в жизни не всегда так получается, зато вполне реально это сделать на страницах книги.

I

В комнате полумрак. Может показаться, что здесь никого нет, но это совсем не так. Потому что там, на кровати, под грудой скомканных простыней и одеял – это я. Ни рук, ни ног… Не видно даже головы. Но это точно я. Я это знаю.

Мне плохо. Очень плохо! Так плохо, как только может быть в том состоянии, в котором нахожусь… Кто сможет мне помочь? Я сам? Да что вы, это невозможно… Тася! Тася! Где ты? Ну, в самом деле, сколько ещё можно ждать!.. Но вот я слышу её быстрые шаги.

Тася – это моя несчастная жена. А я врач, обыкновенный сельский врач, богом забытый в этой деревенской глухомани.

– Я не буду больше приготовлять раствор, – это говорит она.

Вот ведь как! Вместо того, чтобы помочь, опять напрашивается на скандал. Я всё же пытаюсь уговорить:

– Глупости, Туся. Что я, маленький, что ли?

– Не буду. Ты погибнешь.

– Пойми, что у меня болит в груди!

– Лечись.

– Где? У кого? Да кто меня здесь вылечит?

– Тогда уедем отсюда. Здесь ты пропадёшь. Морфием не лечатся, – потом, видимо, подумала и добавляет: – Простить себе не могу, что приготовила тогда вторую дозу.

– Да что я, наркоман, что ли? Что это тебе взбрело такое в голову? – честно скажу, я возмущён её предположением.

– Да, ты становишься морфинистом, – отвечает.

– Так не пойдёшь? – я чувствую, как во мне поднимается, вскипает злость.

– Нет!

Злость стала огромна, невероятно велика. Злость давит, она душит меня. Не в силах ей противостоять, я выхватил револьвер из ящика стола.

– Чего ты ждёшь? Стреляй! – Тася удивительно спокойна. Я бы сказал, убийственно спокойна.

Стрелять или не стрелять?

– Себя ты всё равно не спасёшь, а для меня, наконец-то, закончится кошмар.

– Тогда я застрелю себя! Смотри! Ну неужели тебе меня нисколечко не жалко?

– Стреляй…

Я подношу револьвер к виску и думаю, нажать на спусковой крючок или не стоит?

И тут только понимаю, что револьвер-то не заряжен.

– Ах ты дрянь! Ты даже уйти из жизни мне не позволяешь! Гнусная лицемерка! Обманщица!

Схватив револьвер за дуло, я бросаюсь на неё. Вот тут она и вправду испугалась. Мы боремся. Она оказывается сильнее меня… Изнемогаю… Устал… Сил никаких нет…

И вот я снова на кровати. А Тася здесь же, рядом, гладит меня рукой по голове.

– Бедненький мой! Ну успокойся.

А как тут успокоишься, когда вся жизнь наперекосяк!

– Тася! Я так больше не могу. Я здесь погибну!

– Давай вернёмся в Киев …

Надо признать, что у моей супруги редко, но всё же возникают в голове кое-какие мысли. Я даже, несмотря на нынешнее своё состояние, готов их обсудить.

– И что нам делать в Киеве?

– Там твои близкие, там доктора, – она всё о своём, а я уже не могу слушать эти её убогие советы, эти бабьи причитания.

– Зачем мне доктора? Я сам доктор!

– Не хочешь в Киев? Ну тогда в Москву поедем. Добьёшься перевода в другое место, если жить здесь совсем невмоготу.

Как же я сразу-то не догадался? Ведь она подсказывает выход. Всё понимает, только виду не подаёт.

– Да! Да! В Москву! Завтра же и поеду… – странно, но я чувствую, что мне внезапно полегчало.

– А я?

Ну вот опять? Так вроде бы начинает хорошо, а потом снова переходит на банальности.

– Зачем тебе? Я вот насчёт работы съезжу, договорюсь о переводе, зарплату получу, а уж тогда…

Плачет.

– Я знаю. Ты опять к ней. Зачем я только подсказала?

– Да что ты мелешь ерунду! Причём тут… – разыгрываю возмущение, стараясь не смотреть в её глаза.

– Это она тебя сгубила! Ты посмотри на свои руки, посмотри.

– Немного дрожат. И что? Это не мешает мне работать.

– Ты посмотри, они прозрачны. Кожа да кости… Взгляни на своё лицо… Ты погибаешь. И всё из-за своей княгини. Она тебя довела…

Ну что мне ей сказать, если я сам в себе не в силах разобраться?

– Успокойся. Спасибо морфию, он меня избавил от неё. Вместо неё – только морфий.

– Ах, Боже мой! Что мне делать?

Вижу, что она смирилась. Неужели так любит? Или попросту привыкла? Я до сих пор не понимаю, зачем не ушла ещё тогда… Клятва верности перед алтарём? Своеобразно понятый долг перед своим супругом? Ну что ж, у каждого своя судьба. Свой приговор.

II

В тот раз я приезжал в Москву за новым назначением. Во фронтовом госпитале толку от меня было мало, а в сельской местности не хватало докторов – опытных врачей отправляли в действующую армию. В принципе, я был не прочь потрудиться на ниве оздоровления страждущих от геморроя или инфлюэнции, поскольку отрезание рук, ног и зашивание под гром артиллерийской канонады вспоротых осколками снаряда животов меня уже не увлекало.

Остановился я у дяди, в шикарном доме на Пречистенке. Если быть точным, я стал желанным гостем сразу для обоих дядьёв. Ведь как-никак не только близкая родня, но и коллеги по профессии! Один из них занимался женскими болезнями, другой увлёкся лечением детей. Шесть комнат, изысканная мебель. Судя по обстановке в доме, врачебная практика была делом очень прибыльным. Впрочем, я так никогда и не осмелился спросить, кому из них больше повезло – то ли педиатру, то ли гинекологу.

В итоге блуждания по инстанциям новое направление я получил. Мне предстояло трудиться в сельской больнице где-то под Смоленском. Испытывая понятное волнение и сохраняя веру в то, что ещё удастся сделать что-то стоящее в этой жизни, я направлялся к дому, надо же было успокоить родственников…

И вдруг увидел её.

Она шла навстречу мне, по тому же тротуару. Изящная молодая дама с благородной осанкой, с красивым, но почему-то очень грустным лицом. Если бы не эта неожиданная грусть, я бы, наверное, её и не заметил – мало ли красивых женщин можно повстречать в Москве. А тут в моём воображении сразу возник некий не вполне законченный сюжет. Будто бы муж ушёл сражаться на войну, а она осталась совсем одна в этом огромном городе, где нет ни знакомых, ни друзей. И ещё показалось, что только я смогу её утешить. Да, видимо, так было предназначено судьбой.

К моему удивлению, слова незнакомого человека были встречены более чем благосклонно. Видимо, молодая женщина отчаянно нуждалась в друге, способном поддержать в трудную минуту, весёлой болтовнёй отвлечь от наболевшего. Кто знает, о чём она подумала в тот момент, когда взглянула на меня и на её лице появилась едва заметная улыбка.

Потом мы с ней гуляли по Москве, она рассказывала о себе. Судя по всему, у неё была потребность выговориться, словно бы она напрочь была лишена такой возможности прежде, до того, как встретила меня. Я чувствовал её доверие и испытывал такую радость, какая бывает лишь при встрече с близким другом, с которым виделся лишь много лет назад.

И тут она произнесла одно магическое слово – Карачев. Маленький уездный город на Орловщине, где до сих пор живёт моя родня. Но, по словам новой знакомой, там же, неподалёку от Карачева находится имение её отца. Вот ведь поворот судьбы! Эдакий замысловатый зигзаг, столкнувший нас в глухом московском переулке. Похоже, и у неё, и у меня одновременно возникла мысль: ах, почему же мы не встретились тогда?! В то дивное время, когда не было войны, когда мы оба томились в ожидании будущего счастья, и не было ещё ни мужа у неё, ни у меня вконец опостылевшей жены. Впрочем, о своей женитьбе я ей не рассказывал.

На следующий день мы снова были вместе. Снова бродили по Москве. Снова она вспоминала о своих родных, о жизни в Петербурге, о том, как познакомилась с будущим супругом. Это же надо – князь! Впрочем, ещё неизвестно, кому из нас больше повезло – дочери статского советника, вышедшей замуж за сиятельного, или же мне, безвестному врачу, сыну небогатых, властью не обласканных родителей. Мог ли я рассчитывать на подобное знакомство? Да ни в жизнь! Остаётся верить в странные закономерности судьбы и загадочное свойство этого переулка на Пречистенке.

А между тем было у нас ещё нечто общее. Оба мы в прежние годы увлеклись театром – в моде тогда были домашние спектакли, что-то лёгкое, с обилием комических сцен. Я и сам ставил пьески, и даже сочинял – в основном, смешное, пародийное. Кстати, ведь и она познакомилась с князем на домашнем представлении. Было это в доме у графини Шуваловой на Фонтанке, в Петербурге. Только представьте исполнителей ролей – княжна Голицына, баронесса Мейендорф, княжна и князь Оболенские! И среди них не столь родовитая, но на редкость привлекательная, чудесная, неповторимая мадемуазель Кира, дочь камергера и богатого помещика.

– Вы знаете, всё получилось весьма забавно, – Кира улыбнулась. – После спектакля князь подошёл ко мне, представился. Похвалил мою игру, хотя сразу вам скажу, что роль у меня была эпизодическая. Однако он, ссылаясь на свой опыт работы в дирекции императорских театров, убеждал, что я была неподражаема, ну просто лучше всех. Потом как бы невзначай выяснил, кто мой отец. И вдруг после этого испросил разрешения нанести визит – мы тогда жили на Бассейной. Я-то рассчитывала, что он мне предложит ангажемент в театре… – Кира рассмеялась.

А я был рад тому, что мне удалось её развеселить. Хотя, честно скажу, большой моей заслуги в этом не было. Потому что говорила в основном она, вспоминала смешные случаи из прежней жизни, красочно описывала некоторых персонажей из тогдашней элиты Петербурга. Моя же роль свелась к поддакиванию, к усиленному киванию головой. Да и что я мог бы рассказать, когда перед глазами, стоило задуматься, возникали распластанные на столах тела в операционной и кровь, кровь, кровь… В общем, кошмарные будни фронтового госпиталя. Кстати, возможно, именно моя шинель военного врача и привлекла внимание княгини. Да, всего-навсего, не более того – надо же иметь в виду, что шла война, а среди дворянской знати были весьма распространены патриотические настроения. И только когда Кира изредка бросала на меня свой нежный взгляд, возникало впечатление, что роль моя в этой пьесе не столь уж незначительна, а финал может оказаться куда более приятным.

О юных годах, о жизни в имении под Карачевом вплоть до отъезда в Петербург Кира вспоминала неохотно. Рассказывала о подругах, но вот об отношениях в семье не хотела вспоминать. Видимо, было что-то такое в эти годы, что способно враз испортить настроение, даже вызвать нервный срыв. Словно бы взяла вот и отрезала, постаралась начисто забыть. Есть такое ценное свойство у нашей памяти – события тягостные, гнетущие ей удаётся так запрятать, что, если и захочешь, не достать, не отыскать. И опять – я ведь тоже без особой радости вспоминаю своего отца. Правду сказать, стараюсь вовсе о том времени не думать.

За несколько лет до знакомства с князем Кира решилась на серьёзный шаг. Повторюсь, что причина для меня осталась неизвестна, то есть, конечно, я кое-что подозревал, но утверждать категорически нет у меня ни малейших оснований. Вроде бы что-то произошло у них в семье, в результате чего вдруг обострилась болезнь матери, ну а Кира утратила прежнее доверие к отцу. Во всяком случае, с её слов именно так мне показалось.

И вот я слушал о том, как Кира покинула имение, где семья в те годы жила почти что постоянно, и неожиданно отправилась в Петербург. Это была попытка начать самостоятельную жизнь, выбраться из омута семейных и бытовых проблем, который затягивал, лишал надежд на личное счастье. Надо полагать, провинциальные ухажёры Киру не устраивали. Была ещё одна причина – очень хотелось пополнить свои знания. Девушек тогда в университет не принимали, однако стали появляться учебные заведения именно для них. Вот так она оказалась на курсах, учреждённых в Петербурге госпожой Бобрищевой-Пушкиной. Ах, мне ли Киру не понять! Собственно говоря, весьма поверхностное образование, полученное Тасей, явилось одной из главных причин наших нынешних размолвок. Каждый согласится со мной, кто по десятку раз на день выслушивал бессмысленный бабий трёп, стонал с закрытым ртом, внимая очередному рассказу про сварливую соседку, мысленно бился в истерике, думая о том, что ещё предстоит в последующие несколько лет. А уж если учесть полнейшее равнодушие моей Таси и к литературе, и к театру…

Да, не всякой женщине оказывается по нутру жизнь, ограниченная заботами о муже и ежедневными хлопотами по дому. Похоже, Кира была не из таких.

Мы уже свернули с Пречистенки в наш переулок… и тут я вспомнил. В кармане армейской гимнастёрке у меня лежал сложенный листок бумаги, на котором раненый офицер там, в госпитале, написал своей жене несколько строк. Помнится, он представился как князь… Ах, да неужто?.. Адрес… Прежде, чем достать письмо, я отчаянно пытался вспомнить адрес… Ну конечно! Он назвал переулок на Пречистенке, а я ответил, что в том же переулке живут мои дядья.

– Да где же оно? – я остановился и стал суетливо шарить по карманам, вызвав беспокойство Киры.

– Вы не здоровы? – участливо спросила она.

– Я?.. Нет-нет, что вы, что вы! Просто чуть не забыл… – тут, наконец, нашёл письмо и протянул его княгине, будучи уже совершенно уверен, что предназначено письмо только для неё. – Это передал мне раненый офицер в госпитале под Каменец-Подольским. Ранение очень лёгкое, вы не беспокойтесь…

– Да как же оно попало к вам?

– Так уж случилось, что я собирался в Москву за новым назначением. И вот, узнав об этом, князь попросил меня передать письмо. Как можно было отказаться, когда и адрес-то такой знакомый?

Княгиня, близоруко щурясь, читала письмо, а я с интересом наблюдал за её реакцией. Вот чуть улыбнулась, слегка скривила губы, вздохнула… и быстрым движением сунула лист бумаги в ридикюль.

– Так вы военный врач? – спросила она, словно никакого письма никогда и не было.

– Да… То есть нет, – слегка запнулся я. – Скорее всего, меня отправят работать в уездную больницу где-то неподалёку от Москвы, – сказал, будто наверняка ничего ещё не знал. Но очень уж непрестижно выглядел адрес деревеньки под Смоленском.

– Как это хорошо! – воскликнула княгиня. – Вы будете вдали от войны, от этих ужасов. Ах, когда же всё это закончится? – вздохнула, помолчала и затем игриво посмотрела на меня. – А кстати, вы сможете иногда наведываться в Москву. Надеюсь, что работы будет не много, не то, что там, в военном госпитале?

– Я тоже надеюсь, – коротко ответил я, поскольку мысли мои в тот момент были заняты совсем другим.

Кира ещё что-то говорила, я краем уха слушал, кивая головой. Возможно, даже отвечал ей невпопад, но к счастью она этого не замечала. А перед глазами у меня возникла странная, завораживающая сцена – князь и княгиня в спальне вскоре после сладостных минут любви. Жаль, но самые интересные события остались словно бы за кадром.

Итак, Юрий Михайлович без пиджака, в одной белой зефирной сорочке, сидел на краю кровати и говорил женщине с бледным и матовым лицом такие слова:

– Ну, Кира, я окончательно решил и поступаю в Конный артиллерийский полк.

На это княгиня, ещё не вполне пришедшая в себя после недавних объятий, отвечала так:

– Мне очень жаль, но иногда я не могу понять твоих желаний. Не понимаю и сейчас.

Князь опрокинул в рот рюмку коньяку и произнёс:

– Да и не нужно.

Через два дня после этого разговора Юрий Михайлович преобразился. Вместо цилиндра на нём оказалась фуражка блином, а вместо штатского платья – длиннополая шинель и какие-то слишком уж нарядные для такого страшного дела, как война, погоны вольноопределяющегося.

Потом сделали фотографию на память, всей семьёй посидели за столом, мать Юрия Михайловича всплакнула – всё как полагается, – и князь отправился на фронт защищать от басурманов родимое отечество.

В общем, я уже сказал, что всё, как у людей. В те дни многие жёны провожали мужей на фронт, просили, чтобы муж берёг себя и чтобы не забывал писать. Однако вот чего я не могу понять. Почему же Кира никак, то есть никоим образом не выразила мне благодарность за письмо? Не бросилась на шею, не расцеловала, не расплакалась. На мой взгляд, это было бы вполне естественно. А впрочем, кто их разберёт – этих представителей дворянской знати? Чопорные, скупые в выражении своих чувств, они слезинки не уронят на людях. Тем более в присутствии человека низшего сословия. Впрочем, откуда ей об этом знать?..

Если же, напротив, её реакция на письмо была предельно искренней, это обстоятельство значительно увеличивало мои шансы… На что? В этом я и сам себе признаться не хотел. Попросту гнал, гнал от себя такие мысли…

– А вот интересно было бы узнать, чему нынче учат там, на женских курсах? – поинтересовался я, когда Кира вновь заговорила о жизни в Петербурге. – Кое-что слышал, однако с трудом представляю себе, что вы обучались там изящным рукоделиям, либо выжиганию по дереву, а то и вовсе рисованию розанчиков и некоего подобия виньеток на фарфоре.

– Вы правы, – рассмеялась Кира. – Стоило ли уезжать из дома, чтобы посвятить себя занятиям совершенно бесполезным? Да-да, вы правы, на курсы меня привлекла возможность изучения новых языков. Немецкий я неплохо знала, поскольку моя мать, она из обрусевших немцев, в некоторых обстоятельствах не могла обойтись без объяснений на этом языке…

Я тут же представил себе, как строгая мамаша учит уму-разуму своё дитя, приучая к немецкому порядку, и мне стало очень жалко Киру. На мой взгляд, даже вульгарный русский мат для нашего слуха куда более приятен, нежели нравоучения на чужеземном языке. Впрочем, повторюсь, это не более чем личное мнение военврача, только что приехавшего с фронта.

– Знанием французского я обязана отцу и гувернантке, – продолжала Кира. – Этот язык давался мне на удивление легко. Вот английского я тогда не понимала, но так хотелось почитать в оригинале Шекспира или Байрона!

А я смотрел на неё и удивлялся. Мало того, что из дворян, княгиня. Мало того, что на редкость хороша собой. Но вот ведь выясняется, что ещё и умница какая! Честно вам скажу, таких слов ни об одной из встреченных мне в жизни женщин я бы не сказал. Ни до, ни после нашего знакомства с Кирой.

Мы уже почти закончили прогулку. Я, как и в прошлый раз, собирался попрощаться, не провожая княгиню до порога дома. Так для неё было бы спокойнее, хотя оба мы казались тогда людьми без предрассудков. Но тут за моей спиной послышалось:

– О-ля-ля! Wie interessant du die Zeit durchführst, Meine nette Fürstin!

(сноска: Как интересно ты проводишь время, моя милая княгиня!)

Кира остановилась, резко обернулась:

– Ах, милая тётушка! Опять ты пытаешься влезть не в свои дела, – и добавила ещё что-то по-немецки.

– Ладно, ладно, Кирочка. Ты не сердись, я это не со зла. А кстати, могла бы и познакомить со своим новым кавалером.

– Ну вот опять! Послушайте, Маргарита Карловна, ещё чуть-чуть и я не на шутку рассержусь. Какая вам радость позорить меня перед Михаилом! – и перейдя на «ты», добавила: – Тем более, что всё ты врёшь…

– Ах, значит, прелестного офицерика зовут Мишель? – улыбнулась тётушка. – Да, да, хорош… Твой вкус тебе не изменяет, Кирочка, – она рассматривала меня так, как выбирают пирожные в кондитерской Филиппова. – Ну, здравствуйте, Михаил. Я Кирина тётя, Маргарита Карловна. Но, вот незадача, пока что не графиня, не княгиня и даже не княжна, – тётя вдруг расхохоталась.

Слегка поклонившись, я представился, не зная, что ещё добавить. Собственно говоря, доказывать то, что Кирина тётя не являлась титулованной особой, не было никакой нужды. Это было столь же излишне, сколь и очевидно. Передо мной стояла смуглая женщина с горбатым носом, несколько вертлявая, я бы так сказал. Из-под широкополой шляпки выбивались локоны чуть рыжеватых волос. Я, было, заподозрил, уж не крашеная ли? Да что гадать – наверняка! В одежде её чувствовалось пристрастие к последним веяниям моды, возможно даже, намерение эпатировать публику своим нарядом. Скорее всего, привычным местом обитания тётки были литературные вечера со всякими там футуро… ну и прочими эмажинистами. Я даже был готов поверить, что она в близком знакомстве с Давидом Бурлюком. Хотя его стихов я, понятное дело, не любил, но тут почему-то вспомнилось:

Каждый молод молод молод

В животе чертовский голод

Все что встретим на пути

Может в пищу нам идти…

Вот и я, судя по всему, воспринимался ею в кулинарном смысле исключительно.

И ещё одно обстоятельство следует отметить. Один глаз у тётушки был зелёный, другой мне показался карим. И оба, что называется, косили кто куда! Я поначалу попытался проследить за её зрачками, но тут же отказался от этого занятия, поскольку почувствовал, что вот ещё чуть-чуть и сам… У меня даже заболела голова.

Сославшись на недомогание, я поспешил откланяться. А вслед мне раздались наверняка какие-то малоприятные слова… По счастью, немецкого я тогда не знал. Да что говорить, и теперь не знаю.

Несколько дней минули незаметно. Дольше я уже не мог затягивать отъезд. Мы договорились, что непременно позвоню, когда в следующий раз мне удастся вырваться в Москву. Кира призналась, что была бы очень рада, особенно, если мы встретимся двадцатого декабря. Как я узнал потом, это был день её рождения.

До сих пор не могу себе простить, что не решился тогда бросить всё и не остался. Пусть бы меня считали дезертиром, пусть бы я прятался по подвалам, чердакам… Главное, чтобы была возможность видеть её. Каждый день, каждый час и каждую минуту! Только её одну и больше никаких Татьян и Маргарит!

Смутило то, что я боялся стать обузой. Бедный врач и привыкшая к роскоши княгиня – можно ли представить себе такой фантастический альянс? Впрочем, мы тогда ни о чём таком и не задумывались. Хотя, пожалуй, где-то в глубине моей души уже рождалась подобная мечта. Только бы стать прочно на ноги, добиться положения в обществе и славы. И вот тогда… Но о чём же думала она? Этого я до сих пор не знаю.

Так было в прошлом году. И вот я снова в поезде, трясусь в расхлябанном вагоне. В Москву! В Москву!

III

Была ещё одна встреча с ненаглядной моей Кирой. Мы возвращались с Тасей из отпуска. Тася всё уговаривала, чтобы поехать с вокзала на вокзал и не задерживаться ни на час в первопрестольной. Только ведь ей переубедить меня ещё не удавалось никогда. Снова едем к моим дядьям в Обухов, на Пречистенку.