Никому тебя не отдам

– Слушай, тварь, если откроешь пасть, убью! – спокойно произнес он.

– Убивай, – захрипела жертва, и завизжала из последних сил.

Почувствовав жжение в области шеи, она приняла череду ударов. И стало так тихо… Аня потеряла сознание.

За стеной безмятежно спала пьяная мать. Она, как и её растерзанная дочь, ничего не осознавала и не чувствовала. Она не чувствовала боли, которую приняла на себя её беззащитная девочка; не видела удара, которым изменили её молодую судьбу, разрушили планы, мечты, надежды, навсегда похоронив их под руинами памяти.

Через неделю Аня очнулась в городской больнице. Рядом с ней сидела осунувшаяся лицом и сильно постаревшая бабушка.

– Пить, – захрипела девочка. Она лежала недвижимая и едва вращала глазами, чтобы осмотреться. Первое, что она заметила, это стены, покрытые навевающей тоску блеклой голубой краской.

– Девочка моя, погоди, я сейчас доктора позову, – женщина вскочила со стула и выбежала в коридор.

Доктор появился через несколько минут и принялся осматривать пациентку, следом пришла медсестра и взялась за капельницу. Бабушка стояла позади них и заламывала руки, шепча молитвы.

– Всё очень даже ничего, – кивнул доктор пожилой женщине, и, махнув рукой медсестре, вышел из палаты.

Бабушка проводила их взглядом, и, перекрестившись, опустила кусочек марли в стакан воды с лимонной долькой и приложила к распухшим губам внучки.

Аня медленно протянула руку к губам, скинула влажную марлю и бескровными губами даже не прошептала, а прошелестела:

– Где я?

– Анечка, деточка моя, ты в больнице, – ответила пожилая женщина. Она погладила девочку по волосам и кинулась целовать разбитое лицо.

– Что случилось? Почему всё болит?

– Детка, ты разве не помнишь? – Бабушка удивленно взглянула в налитые кровью глаза внучки.

– Свои крики помню, – хрипло ответила Аня. – Я так старалась, чтобы меня услышали.

– А следователь так надеялся на твои показания. Я ведь сама-то ничего не знаю, кроме того, что увидела. Соседи молчат. Мол, никто и ничего не видел, не слышал. Мать пьянющая была. Свидетелей нет, – удрученно покачала головой бабушка, присаживаясь рядом с внучкой. Она взяла её ледяную ладошку в свою сухую горячую ладонь, пытаясь согреть и успокоить.

– Что произошло? Почему следователь? Зачем свидетели? – Обеспокоенно озиралась Аня, норовя вскочить с больничной койки.

– В тот вечер ты гостила у меня, а потом собралась домой. Я уговаривала тебя остаться, но ты не согласилась. Я так и не дождалась твоего звонка. В час ночи вызвала такси и поехала к вам. Дверь была открыта, я вошла и чуть не сошла с ума. Прости, что приходится рассказывать тебе, но всё равно узнаешь, и хуже всего, что от чужих людей.

– Меня изнасиловали?! – выплюнула Аня. Она попыталась вскочить с постели, но сил на это не хватило. Стук зубов выдавал её ярость и сопротивление.

Бабушка, глядя на внучку, трясущимися руками вытирала мокрые щёки.

– Милая моя деточка, главное, что ты жива. Всё переболит, забудется. Если бы тебя не стало, я тоже не осталась бы жить.

– Значит, изнасиловали, – стиснув зубы, подытожила девочка. – И ты, бабуль, предлагаешь мне жить дальше? Тогда ответь мне: как? Как с этим жить?

– Солнышко, я с тобой. Вместе мы всё переживем. Я буду рядом, буду тебе помогать, во всём поддерживать. Вот выпишут тебя из больницы, и мы уедем к моей сестре. Там будем жить. Там тихо, хорошо, – поделилась планами бабушка, заглядывая внучке в глаза и поглаживая по ладошке. Видя, что та силится сесть на кровати, она помогла ей приподняться и устроиться удобнее.

– Ба, кому я теперь буду нужна? О чём ты говоришь? Не успокаивай меня, я всё равно не собираюсь жить дальше, – нетерпеливо возразила Аня.

Внучка сурово посмотрела на родственницу и отдернула руку. Обезумев от страха, она так и осталась сидеть с вытаращенными глазами, стуча зубами, не в силах вымолвить ни слова. Ей хотелось заплакать, но она даже не шевелилась, не поднимала взгляда, в котором застыл ужас. Она думала, что в одну секунду сойдет с ума. Всё исчезло: время, место. Перед ней появился образ, доводивший до безумия. Она забыла его, стерла из памяти кошмары прошлого, но сознание настойчиво подсунуло кадр.

– Не смей так говорить. Ты не только будешь жить, но ещё научишься радоваться жизни. Ты осталась жива, и это большое счастье. Мы преодолеем все трудности. А если ты ещё раз об этом заговоришь, моё сердце не выдержит. Оно бьется ради тебя. Посмотри сколько инвалидов рядом. Они дышат, смеются, женятся, рожают детей, участвуют в соревнованиях и работают. Они молятся за каждую прожитую минуту и за каждую следующую. Они сильные духом, борцы и молодцы. А ты руки опускаешь.

Аня не желала слышать грозного голоса бабушки, но снова с той же решительностью ответила:

– Бабуль, мне тяжело. Уже весь город знает. Это такой позор. Будут говорить, что я вся в мать, что сама виновата.

– Во-первых, я понимаю как тебе плохо, и переживаю вместе с тобой. А во-вторых, стыд и позор тем, кто всё слышал, но сидел как крыса в норе. В наше время многие именно так и поступают, трусливо поджимают хвост. Сидя дома, им было лень набрать номер полиции, в то время когда совершалось страшное преступление. Конечно, проще слушать крики и ждать развязку.

– Ба, что у меня с лицом? Почему мне трудно говорить? А ноги? Руки?! Что с ними? Я в гипсе, ба. Меня что, ломали?

Аня захотела закричать, но её вопль заглох, закончившись хрипом.

– Деточка моя, я всё тебе рассказала. Давай не будем ворошить пережитое. Тебе нужно набираться сил.

– А мать где? – Сменила тему Аня, надеясь, что позднее вспомнит всё, и решит, что делать дальше.

– Где же ей быть? – Вздохнула бабушка. – Дома. Пьяная. Как о тебе узнала, так из запоя не выходила.

– Понятно.

– Я в школе у тебя была. Тебе четвертные отметки выставили. А ребята немного денег собрали на гостинцы. Я не брала, а они обиделись, пришлось согласиться. Деточка, ты сейчас поспи, а я пойду с доктором переговорю. Потом сбегаю домой, бульончик тебе приготовлю. У меня и в холодильнике-то ничего нет. Я всё время здесь с тобой.

– Давно я здесь? – Глухо поинтересовалась Аня, глядя перед собой.

– Неделю.

Увидев вытянутое от изумления лицо внучки, бабушка продолжила:

– Да, детка. Целую неделю я непрестанно молилась за твоё здоровье, чтобы ты выжила.

– Ба, пожалуйста, иди домой, поспи. Я ничего не хочу есть.

– Я если чуток только сосну, – кивнула женщина, с надеждой глядя на внучку. – И сразу же к тебе.

– Не торопись. Я же никуда не денусь, – бледные губы девочки изогнулись в презрительном выражении.

– Ладно, деточка, я побегу. Но скоро вернусь!

– Хорошо.

Бабушка поцеловала Аню в посиневшую распухшую щёку и вышла из палаты.

«Что я буду с ней делать, когда она увидит своё лицо? – Подумала бабушка, притворяя дверь».

«Сколько мне ещё здесь валяться? Где бы достать таблетки? Не хочу терпеть этот кошмар. И надо бабушку освободить от этого, а то на неё смотреть страшно. Не хочу быть ей обузой, – думала Аня, медленно укладываясь на бок. Она поморщилась от боли, прочертившей дугу вдоль живота. – На люди показываться не хочу. Почему же я помню так мало? Обрывки какие-то. Кто это сделал? Зачем?»

Пока Аня силилась вспомнить хоть какие-то детали страшного вечера, бабушка переговорила с её лечащим врачом и выяснила, что беспамятство – временная амнезия – это последствия перенесенного шока. Доктор подготовил родственницу к тому, что её внучке потребуется постоянный контроль, поскольку слабая подростковая психика не готова к столь серьёзным потрясениям.

– Следовательно, девочка может натворить непоправимых глупостей, – пояснил доктор, не глядя на собеседницу. – Лечение у нас будет поэтапное, а потому – долгое. Через несколько дней с ней начнет работать психолог. Но это не факт, что девочка восстановится полностью. На лице у неё останутся рубцы, что создаст душевный дискомфорт. Перелом левой ноги со смещением – это пожизненная хромота.

– Мы всё преодолеем, доктор, – шепотом вымолвила старушка, не особо надеясь в правдивость своих слов. – Я всё сделаю для того, чтобы моя девочка улыбалась!

Доктор кивнул собеседнице, понимая, что слова не всегда совпадают с действительностью, но спорить не стал. Женщина быстро попрощалась с ним и вышла в коридор.

Шаркая ногами от усталости, она торопилась покинуть стены больницы, чтобы глотнуть свежего воздуха. Её душили рыдания, а запах лекарств, боли и страха не позволял дышать. Неутешительные новости расстроили бедную женщину, но она твёрдо решила не сдаваться и всячески помогать внучке. Она не хотела верить в то, что жизнь её девочки загублена. И пусть нет денег, чтобы восстановить лицо с помощью пластической хирургии, но есть любовь и терпение. Бабушка спешила домой, мысленно подготавливая себя к сложному жизненному периоду.

Первую половину ночи в сознании, Аня провела неподвижно сидя на койке, глядя пустыми глазами прямо перед собой, вторую – скрючившись, уставившись в темноту, прислушиваясь, боясь заснуть. Она подобрала под себя ноги, пытаясь хоть немного согреться, хотя в палате было душно. Но когда занялся день, и сквозь полуопущенные веки ударил бледный луч солнца, ей было так же холодно. Жизнь продолжалась, но она вошла в другое русло, непривычное.

Дни неспешно сменяли друг друга. За это время было пережито много истерик и обид. У Ани горела душа, и болело тело. В больнице она отметила новогодние праздники, весенние, и свой шестнадцатый день рождения. В мае её выписали домой.

Для бабушки начался самый сложный период, гораздо страшнее, чем тот, который был в больнице. Два раза она спасала внучку от необратимого шага, и оба раза ту пытались забрать в психиатрическую клинику. Пожилой женщине приходилось расставаться со своими скромными сбережениями, чтобы внучка осталась дома. Она понимала, насколько Ане тяжело; та не выходила из квартиры, выглядывая в окно как дикий зверёк.

Глафира Елисеевна много думала и решилась на переезд. Собрав вещи и передав ключ соседке, она торопилась увезти внучку из города, рассчитывая, что деревенский климат взбодрит её и выведет из состояния транса.

Аня капризничала, но бабушка стояла на своём. Её не останавливал и тот факт, что день обещал быть знойным. Сев в душный городской автобус, они продолжили спор, который ни к чему не привел. Добравшись до нужной остановки, бабушка и внучка остались на солнцепеке, чтобы через некоторое время уехать туда, где участь потрясет их вновь, не дав зажить кровоточащим душевным ранам.

Глава 5

Автобус, скрипя и покачиваясь, двигался медленно. В салоне было нестерпимо душно, а в открытый люк вместо свежего воздуха попадала серая пыль. Она оседала на ресницах, забивала нос и скрипела на зубах.

Алёна в очередной раз почесала кончик носа и тихо чихнула. Она сидела с правой стороны и с интересом смотрела в окно. Солнце палило и сквозь стекло припекало её веснушчатое лицо.

Глафира сидела по другую сторону, то и дело прикладывала салфетку к влажному лбу и тихо молилась, чтоб они преодолели-таки путь и добрались как можно скорее. Она опасалась, что от жары они могли получить тепловой удар.

Солнце приближалось к зениту, и жара становилась невыносимой. Воздух был душным и спертым. От малейшего движения поднималась пыль, отливавшая серебристым блеском в солнечных лучах. Это привлекало внимание, но не давало вздохнуть полной грудью.

Алёна, обмахиваясь тонким носовым платочком, взглянула на женщину и хотела заговорить, но заметив сосредоточенное лицо путницы, едва заметно улыбнулась. Она перевела взгляд в окно и посмотрела на лесополосу, растянувшуюся вдоль дороги.

Аня же за всё время пути не взглянула на бабушку. Она с грустью смотрела на поле подсолнухов, показавшееся за поредевшим лесом. Затея ехать в деревню девочке не нравилась, но и в городе оставаться не было смысла. Из-за пережитого шока она так и не вспомнила лица надругавшихся над ней людей. А что их было несколько, пострадавшая узнала из подслушанного разговора. Болтливые медработники обсуждали новости на ходу, рассматривали результаты анализов, взятых при поступлении непростой пациентки. Но даже после этого известия, Аня не смогла сообщить следователю ничего вразумительного. Её память молчала, а изверги ходили по земле безнаказанные, ели, пили, дышали, смеялись; может, совершили очередное насилие; и новая жертва тоже молчит. Не помнит. Или боится. Тоска разъедала девочке сердце, а слёзы – глаза. Совсем недавно у неё была целая жизнь, а теперь только половинка. От светлого будущего осталась горстка пепла в душе.

«Так и сгнию в этой деревне, – не столько горестно, сколько озлобленно подумала Аня».

«Может, на новом месте я обрету своё счастье? А возможно, что любовь. Есть же в этой деревне порядочные мужчины?! Будь что будет; по крайней мере, пока я ни о чём не жалею. Уехала, значит, так надо, – размышляла Алёна, потирая кончик носа, который щекотала въедливая пыль».

Мало-помалу путницы перестали замечать ухабистую дорогу, покрытую серебристой пылью. Перед их глазами возникли пышные зелёные рощи, обдуваемые разгоряченным ветром, поросшие молодыми лесочками долины и глубокие овраги. Поля, которые каждое утро заволакивало туманом.

– Девочки, посмотрите вперёд! – неожиданно для всех воскликнула Глафира. – Видите вдали очертания церкви?

– Где? – Встрепенулась Алёна, привставая с места.

– Ну и что?! – фыркнула Аня, неодобрительно покачав головой.

– Вон там, Алёна, смотри левее, – улыбнулась Глафира Елисеевна. Она вытянула руку в сторону, указывая пальцем вперёд.

– Вижу. Красиво! – восхитилась Алёна, всматриваясь вдаль сквозь запыленное лобовое стекло.

– Анют, я это к тому говорю, что мы будем туда ходить. Мы станем молиться и ставить свечи святым. И они нам обязательно помогут, – обратилась бабушка к внучке, примирительно коснувшись её плеча.

– Чем? – Грубо оборвала девочка, стряхнув бабушкину ладонь. Её голова раскалывалась от боли.

Почувствовав себя слишком утомленной от бесконечных волнений, Аня потерла виски.

Алёна с интересом посмотрела на неё и села на своё место.

– А тем, Анют, что святые облегчат боль душевную, искоренят зло и утихомирят дурные помыслы. Я тебе там книги куплю, ты почитаешь и всё сама поймёшь, – продолжила пожилая женщина, вглядываясь в побледневшее лицо внучки.

– Ба, не старайся ты так, я никуда не пойду, – девочка бросила короткий взгляд на Алёну, прямо посмотрела на бабушку из-под опущенного на лоб козырька бейсболки, холодно улыбнулась и отвернулась к окну.

Аня скрестила руки на груди, удобнее устроилась на жестком кожаном кресле, всем своим видом давая понять, что дальнейшее развитие темы её не интересует.

Алёна снова посмотрела на девочку и поджала губы. Столько злости и боли было в голосе этого совсем ещё юного создания.

«Кто-то её сильно обидел, – подумала девушка. – Губы улыбаются, слова – жженый сахар, а глаза холодные, оценивающие. Такая в один миг станет самым опасным врагом, если не будешь ей полезна».

– Пойдешь! – грозно произнесла бабушка, тем самым поставив точку в их споре.

Дальше ехали в тишине, пока вдалеке не показались дома.

– Это наша деревня? – С надеждой в голосе спросила Алёна, поворачиваясь к Глафире. Она продолжала обмахивать раскрасневшееся лицо платочком, что не спасало от надоевшей пыли и духоты.

– Нет, деточка, – покачала головой Глафира Елисеевна, коснувшись влажного лба салфеткой. – Это маленькое село «Ракита». А наша деревня за мостом.

– А где мост? – С волнением в голосе не унималась девушка.

Аня повернула голову, зыркнула на неё из-под широкого козырька бейсболки и громко хмыкнула.

– Уже скоро, милая, – спокойно ответила пожилая женщина, не обращая внимания на выходку внучки. – Вот ещё несколько домов проедем.

Алёна крутила головой. Всё это ей было в новизну. Она разглядывала коз, овец, которых пасли на лугу в стороне от дороги; смотрела на доярок, которые посреди высокой травы доили коров. Она заметила несколько женщин в конце села, которые отошли от колодца с вёдрами в руках. Рядом с ними бежали две рыжие кошки и чёрная крупная собака.

Вскоре у путниц исчезли мысли о городе за густыми зарослями деревьев. Ольха с резными листьями и изумрудными серёжками, ивы, отливающие серебром от солнечного света, с обеих сторон клонились к широкому мосту. По обеим сторонам от него шумела и пенилась глубокая чистая река. Её прозрачная вода открывала взору сновавших рыбок. Водная гладь шла бликами под солнечными лучами и манила разгоряченные от жары тела окунуться в её живительные недра. Именно здесь, далеко от цивилизации, у человека рука не поднимется портить такую красоту. В воде резвились дети, а по берегу с веселым лаем носились собаки. У одного берега раскинули свои широкие лохматые ветки ивы, к которым были привязаны прочные канаты с качелями. Раскачиваться и лететь над рекой, задевая воду босыми ногами и разбрызгивая теплые капли, представлялось занятием особенно приятным в такую жару.

По другому берегу несколько высоких ив склонили головы в поклоне. Привязанные к их упругим веткам канаты детвора использовала для раскачивания и прыжков в воду. Ребята устраивали там настоящие аттракционы, соревнуясь в ловкости и способности дальнего прыжка.

Чуть дальше отбрасывали узкие тени стройные лозинки. Их тонкие станы сверху охватывали ветви могучих дубов. Среди них возились взъерошенные воробьи. Сам бережок у речки был покрыт притоптанной травой, на которой валялись полотенца.

На поверхности воды мелькали надувные матрацы и круги, которые больше служили дополнением к этой упоительной картинке, нежели средствами необходимости и повышенной безопасности.

У Алёны перехватило дыхание от такой первобытной и наивной красоты. В воображении она уже рисовала себе картину, как медленно погружается в прохладу реки и плывет на другую сторону, где у лохматых дубов расстелено пушистое полотенце. Там-то она сможет полежать и отдохнуть. А как будет прекрасна иная картина: темнеющая река на заходе солнца, тёмные ветви склоненных ив и тихий шелест в камышах. Ей захотелось побыстрее попасть в те места. Возможно, там её дожидается счастье – в той далекой деревушке, чьи жители не знают её истории, и они уж точно не станут тревожить душу расспросами, довольствуясь тем, что она сама пожелает о себе рассказать.

Девушка повернулась к Глафире.

– Баба Глаша, а в нашей деревне есть речка? – Поинтересовалась она.

– А как же, – улыбнулась женщина. – Эта река тянется вдоль всей нашей деревушки, и почти из каждого дома можно дойти до неё. Не поверишь, но в ней много рыбы, что жители приспособились ловить её руками.

– Так искупаться хочется, – мечтательно протянула Алёна, прищурив взгляд.

– Искупаешься, милая. Обживешься немного, и будет тебе легче. Тогда и накупаешься вдоволь, и рыбы наешься, и ягод. Я уверена: не пожалеешь, что решилась на переезд!

– Я так волнуюсь. Всё-таки практику проходить – это одно, а работать по-настоящему – совсем другое.

– А ты, Алёна, не пугайся, чувствуй себя уверенно, и тогда точно всё получится.

– Спасибо за поддержку. Вы даже не представляете, как мне нужна помощь. Одной трудно и страшно.

– Ты теперь не одна. Вот и с Анютой подружитесь, – добродушно произнесла бабушка, не глядя на внучку.

Девочка посмотрела на рыжую красавицу, та глянула на неё и открыто улыбнулась.

– Ну, чего вы, девочки, стесняетесь? – Спросила Глафира, переведя прищуренный взгляд с Алёны на Аню, но те молчали. – Ничего, обвыкнитесь.

Аня хмыкнула и отвернулась к окну. Алёна перевела растерянный взгляд с девочки в окно автобуса и тут же заворожено вздохнула: показались домики следующей деревни, а это значит, что пассажиры почти у цели.

Алёна с замиранием сердца всматривалась в силуэты одинаковых домишек, расположенных по обеим сторонам дороги. Каждый дом, выкрашенный на вкус хозяина, был обнесен рядами деревянных заборчиков, и со стороны это выглядело очень даже гармонично. В каждом дворе расхаживали куры, гоготали гуси, а в песочницах копошились босые малыши и радостно молотили друг друга пластмассовыми совочками.

– Вон там, Алён, видишь большое здание? – Спросила Глафира, приподнимаясь с места. – Это наш местный спирт-завод. А рядом продуктовый магазин.

Алёна кивнула в ответ, продолжая тревожно озираться.

Автобус медленно вползал на пригорок, после чего свернул влево и поехал по узкой дороге вдоль небольших домиков.

– А вот то здание белое – местный клуб. Здесь по выходным до утра веселится молодёжь. Вот сейчас проезжаем парикмахерскую.

– О! – только и смогла произнести Алёна.

– А вот и пожарная станция. Рядом, вон там справа, больница.

– Ясно. Ух, какой красивый храм! – восхитилась Алёна, подскочив к противоположному окну. – Большое здание. Мы его видели издалека?

– Нет, Алёна. У нас здесь три церкви.

– Ничего себе! Я думала еду в глушь, а тут всё иначе.

– Да, – гордо изрекла женщина, поправив косынку. – Вот теперь начинается ряд магазинчиков. Дальше – столовая и кафе. Там библиотека. По другую сторону – рынок. Вон там аптека. А вот и автостанция. Прямо за ней по субботам устраивают ярмарку.

– Приехали, да? – Алёна нервно подскочила, схватив чемодан.

– Я не смогу показать тебе почту и сельсовет, но кого-нибудь попрошу о помощи, – поделилась мыслями Глафира Елисеевна, повернувшись к Алёне.

– Спасибо.

– Да не за что, деточка.

Пассажиры расплатились и вынесли багаж на улицу. Жара сделалась ещё крепче. Глафира смахнула со щеки выбившуюся из-под косынки прядку седых волос и покрутилась по сторонам, выглядывая кого-то.

– Семён! – неожиданно громко выкрикнула женщина, и помахала кому-то рукой.

– Аюшки? – Откликнулся мужчина, вышедший из аптеки.

– Семён, здравствуй!

Мужчина остановился и, прищурившись, всмотрелся в лицо женщины.

– Не узнал, старый пенёк? – Хихикнула Глафира Елисеевна, кокетливо проведя ладонью по плавной линии сарафана.

– Глашка, ты чё ли? – Приложив ладонь к глазам, заслоняясь от слепившего солнечного света, удивился мужчина. – И какой же я старый? В самом расцвете лет…

– Я, Сёмушка, я, – улыбнулась женщина.

– Каким ветром?

Загорелое лицо мужчины внезапно озарила искренняя щербатая улыбка, и он, отгоняя от лица муху, тряхнул головой с короткими седыми волосами.

– Попутным сквознячком, Сёмушка.

– Это хорошо, а то Клавдия одна совсем. Да и женихов у нас хоть отбавляй, а бабы все замужние, даже глаз кинуть некуда.

– Болтун ты, – рассмеялась Глафира Елисеевна. – Мы с внучкой к Клаве перебираемся, вместе жить будем.

– А я подумал: погостить, – поведал Семён, рассматривая молодых девушек, стоявших за спиной Глафиры.

– Нет. Сёмочка, дружок, я тебя попросить хотела…

– Вещи довезти? – Перебил мужчина, отмахнувшись от осы. – Завсегда, пожалуйста.

– Нет. Семён, тут с нами приехала девушка Алёна, её надобно до сельсовета проводить.

– Провожу. Чего ж не проводить?! Такие красавицы к нам пожаловали, глаз не отвести, – улыбался Семён, подмигнув собеседнице.

– Только не бросай девочку одну, прошу тебя, – строго взглянула на разговорчивого мужичка Глафира. – Она дорогу не знает. Приехала к нам доктором работать.

– В районную больницу? – Переспросил Семён.

– Нет. В наш медпункт. Местным фельдшером будет.

– А, понятно, – протянул Семён, почесав лысеющий затылок. – Это хорошо, а то давеча Любкин паренёк с лестницы свалился и нос разбил. Она в слёзы, а делать нечего, зелёнкой разрисовала его, да он и дальше побежал гулять.

– Любка Степанчук? – Спросила Глафира, обернувшись на Аню, топнувшую ногой от нетерпения.

– Ага, она самая, – переминался с ноги на ногу Семён.

– Семён, извини, некогда болтать, скоро вечереть начнет. Мы с утра на ногах, да и день жарким оказался. Да и сельсовет, не ровен час, уже закрыли, – взволнованно тараторила Глафира, перехватив ремешок объемной сумки влажной ладонью.

– Ну, тогда побежали, красавица, – подскочил на месте Семён.

– Бегите, – кивнула Глафира. – Алёна, я тебя сама найду. Ничего не бойся!

– Спасибо, – ответила девушка. Она нервно потрогала сумочку, а та соскользнула с плеча и упала под ноги. Алёна быстро её подняла и поспешила за Семёном.

Глафира проводила их взволнованным взглядом, подхватила вторую сумку и направилась в противоположную сторону.

***

Глафира взглянула на внучку, хмурившую брови и ковыляющую впереди, и поняла, что та сильно обозлена.

– Анют, ты почему всю дорогу молчала? – Бабушка решилась заговорить, покряхтывая при ходьбе.

Ответ прозвучал сухо, хотя и после некоторого колебания:

– А что я должна тебе говорить? Ты вон как с этой девкой пела. Конечно, она же лучше меня. Ты возьми и удочери её!