Назад в СССР

Назад в СССР

Надежда Нелидова

© Надежда Нелидова, 2021

ISBN 978-5-4496-6771-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Секса у нас нет…

И мы категорически против этого…»

Тогда, на первом телемосту, дама с роскошным начёсом просто не точно выразилась. Конечно же, она имела в виду разврат. Грязное смакование интимной близости. В её понимании, эротику. Но эротика в СССР тоже была – в слабеньком, зачаточном состоянии. Её выпалывали из жизни, из фильмов, из рекламы. Хотя – какая в те годы реклама…

Помню только три слогана: «Храните деньги в сберегательной кассе!» (а где ещё хранить?). «Летайте самолётами Аэрофлота!» (а чем ещё летать?). «Не пейте сырое козье молоко!» На картинке симпатичная коза, тянущаяся к листве. Крупным планом лист, по которому ползёт энцефалитный клещ. Потом, после Олимпиады, ещё появилась «Пейте фанту!»

В такую рекламу захочешь – при самом разнузданном воображении эротику не воткнёшь. И всё-таки это явление в моей жизни появилось, примерно, лет с… девяти (!). Вместе с неприличными анекдотами.

– Есть анекдот, про мужа и жену, – хитро посверкивал глазами рассказчик (сейчас это выглядело бы как ограничение «8 +»). – Мелочь, затыкаем уши!

Само собой, «мелочь» растопыривала уши локаторами. Хотя похабные анекдоты оказывались совсем не смешными и непонятными. То ли дело про волка и зайца, про иностранцев. Про чукчу и вечно попадавшего в забавные ситуации заику. Сейчас за них огребли бы нехилую статью: не толерантное отношение к малым народностям и людям с особенностями развития.

Да, как я забыла про одну из ярких и неотъемлемых форм советской сексуальной активности, как очереди! В стояние в очередях была вовлечена вся страна без исключения, от мала до велика, от 3+ до 90+.

Активисты выделяли смотрящих за порядком: они становились у прилавка и зорко отслеживали, чтобы никто не нарушил, нахально не втёрся. Со словами «Куда прёшь, тебя тут не стояло» – могучая, страшная в своём единении, монолитная очередь оттесняла и выбрасывала наглеца вон.

Чем ближе к заветному прилавку и дефициту – тем сплочённее толпа, тем теснее ощущался физический, почти родственный контакт. Раскачивания в едином порыве туда-сюда (фрикции), давка, боль, визг, писк, причитания, хохот.

На твоей шее обжигающее, возбуждённое дыхание. Спиной и пятой точкой чувствуешь трение чужой груди, живота, бёдер, колен, гениталий (какое счастье, что ты ещё мала и не понимаешь, отчего они каменно затвердели) … В свою очередь, в твою грудь, в живот и промежность – упираются горячие чужие лопатки, спины, тугие и дряблые ягодицы.

Вот уж был простор разгуляться любителям петтинга (удовлетворение, путём возбуждения эрогенных зон)! Человеческая многоножка: старики, дети, мужчины, женщины… Полный набор содомских плотских утех: групповой секс, фроттаж, гомофилия, геронтофилия, педофилия.

В общем, незабываемые ощущения, которые и сегодня испытывают американцы в свои чёрные пятницы.

Эротика впервые пришла на советские экраны во второй половине восьмидесятых, в виде невинной аэробики. Там задорно прыгали, нагибались, задирали ножки в ярких гетрах девочки. Купальнички туго обтягивали соблазнительные попки и грудки.

Я тогда работала на областной студии телевидения, и что-то поменялось в сетке вещания. Аэробику пришлось сдвинуть на более раннее время, а её место заняли телеочерки о людях труда. Так вот, один несознательный, политически не подкованный зритель (по голосу – пожилой мужчина) буквально атаковал студию ругательными звонками.

Он возвращался с работы в 17.00, а по новому расписанию аэробика уже заканчивалась. А он к ней привык. И как посмели его, потомственного рабочего, токаря шестого разряда, лишить приобщения к здоровому спорту и активному образу жизни?! Хотя бы пассивного, диванного?

Токарь-аноним бомбардировал письмами студию, городской и областной отдел культуры. Даже из Москвы спустилось письмо: дескать, вы это… Того, разберитесь, наконец, и верните потомственному рабочему то, к чему он стремится душой.

«Извращенец», – резюмировала редактор отдела. А он не был никаким извращенцем. Просто слаще этих девочек в купальниках ему до того видеть не приходилось. Тогда ещё не пришла мода на похудение и на гремящие кости. Девочки были плотненькими, упругими, в теле. Как сказал бы старшина Васьков: «Есть на что приятно посмотреть».

Вот, кстати, ещё «эротическое» воспоминание из семидесятых. Детский санаторий отправляется в деревенский клуб смотреть «А зори здесь тихие». Старшие группы уже посмотрели и шёпотом донесли: «В первой серии будет женская баня». Мы обмирали: «И что там будет видно?» – «Всё…»

Теперь я понимаю задумку режиссёра. Показать едва видимые в банном пару обнажённые, беззащитные тела: угловатые, девичьи – и зрелые, округлившиеся, ядрёные – готовые любить, зачинать и рожать новые жизни. И вот эти прекрасная тёплая, олицетворяющая Жизнь женская плоть скоро будет убита…

«А главное, детишек могла бы нарожать, а они бы внуков и правнуков, и не оборвалась бы ниточка. А они по той ниточке ножом…»

Нам было по 8—12 лет, но мы всё поняли. Никакого хихиканья в тёмном зале. Стояла абсолютная, мёртвая тишина. Воспитательницы и нянечки плакали.

В 1984 году мы с подругой пошли на фильм, что-то производства Восточной Европы. Фильм не был в широком прокате, его запустили как пробный шар. Чтобы прозондировать почву. Изучить реакцию советской аудитории.

Это мы и наше престарелое руководство ничего не знали о грядущей перестройке. А там уже вовсю, по наущению Збышека Бжезинского, шебуршали, прокатывали, примеривали.

Названия фильма не помню. Сюжет самый примитивный, ни о чём. Здоровая красивая молодая бездетная женщина спит с таким же здоровым красивым молодым самцом. Кроме постели, их ничто не связывает.

Откровенные сцены, свободная любовь. Потом они ссорятся. Природа берёт своё, женщине не хватает секса. Но она хороша собой и быстро находит замену. Снова подробная постельная сцена, любовная прелюдия. На широком экране, самым крупным планом, при качественном освещении, хорошей операторской работе, выглядит впечатляюще – мы с непривычки смущённо переглядываемся и поёживаемся.

Вот начинается акт любви, героиня начала активно включаться в процесс… И тут полный облом, приехали. У мужчины-то процесс уже закончился. Он целует недоумённую героиню и вопрошает что-то вроде: «Милая, тебе понравилось?» И идёт в душ, перекатывая ягодицами.

А какое понравилось, прямо убила бы тапкой гада на месте. Всё, конец фильма. Идея: счастье и основа мироздания – в половой совместимости мужчины и женщины. От добра – добра не ищут. Граждане, во избежание досадного разочарования, держитесь проверенных партнёров. Именно партнёров, потому что любовниками их язык назвать не повернётся. Молодые животные, вернее, живые машины в постели. Эротикой тут и не пахнет, голая физиология.

Так же и в известной шоковой сцене в «Маленькой Вере»: механический процесс, сопровождаемый тяжёлым дыханием, усиленным потоотделением и работой сальных желёз – и ничего более.

Помните у Толстого: «Им, верно, нравилось… Как обыкновенно торопятся только что вышедшую замуж девушку в первый раз назвать madame»… Так вот, так же отечественный кинематограф, только что вышедший из советского пуританства «замуж» за западную свободу, лихорадочно торопился назваться продвинутым, сексуально раскрепощённым. Тянулся на цыпочках, изо всех сил пыжился, тщился доказать всему свету:

– И мы не дремучие! Мы тоже не лыком шиты! Тоже умеем! Не хуже вас: и так, и эдак!.

И нещадно шпиговал фильмы этими «так и эдак» – где надо и не надо. Чаще где не надо. Ну да эти фильмы ушли, не зацепившись в памяти.

«Зацепилась» прекрасная «Забытая мелодия для флейты». Там Татьяна Догилева встаёт из постели и не спешит накинуть халатик, дабы все успели убедиться в безупречности её форм (целомудренный вид сзади).

Этот кадр украсил фильм, как цветок. Но я-то была продукт своего времени и воспитана в воинствующем духе соцреализма. И сразу начинала терзаться вопросом: ведь каждая деталь должна нести смысловую нагрузку, нас так учили на уроках литературы. Какой конкретно смысл режиссёр вложил в эту сцену? Что герой Леонида Филатова влюбился, в том числе, и в красивое налитое тело? («Богатое тело. Хоть сейчас в анатомический театр!»).

Но его жена (Ирина Купченко) тоже фигуриста и, если её раздеть, ни в чём не проиграет, а может, даже выиграет у медсестры Лиды… Тогда в чём идея-то?! Хос-споди, да угомонись ты, смотри дальше.

Вот тоже захватывающий детектив 1990 года, «Ловушка для одинокого мужчины». И снова шитая белыми нитками «голая» сцена. Лжесупруга демонстрирует прекрасно сложённое тело и великолепную девственную грудь.

И хотя где Робер Том, а где Толстой – снова просится сравнение. «Мими же в первое воскресенье вышла к обеду в таком пышном платье и с такими лентами на голове, что уж сейчас видно было, что мы не в деревне и теперь всё пойдёт иначе».

Вот и наш перестроечный режиссёр в первый же подходящий, на его взгляд, момент раздевает героиню и даёт возможность зрителям продолжительно любоваться её наготой.

Пострадал бы фильм, если бы не было этой сцены? Ничуть, пожалуй, даже выиграл бы без этого отвлекающего эпизода. Но режиссёр грозно оглядывается, одёргивает пышное платье и поправляет выдающиеся ленты на чепце: «Мы не в деревне (не в СССР). И теперь всё пойдёт иначе. Мы вас приобщим к европейской цивилизации. Приучим не отворачиваться».

Приучили. Сейчас любовные телешоу показывают в детское время. На экране бесцельно и лениво шляются или валяются в постели полуодетые и вовсе раздетые особи – смотри не хочу. Насытились и пресытились. Не то, что эротикой – порнографией никого не удивишь. На любой вкус и цвет – и групповой, и противоестественный, и садо-мазо – в свободном доступе в российском интернете для зрителей «3+». Если ваше дитя научилось мягким пальчиком нажимать кнопку – вполне может нечаянно попасть на сайт с красивыми яркими тётями.

Как это отражается на детской психике? Обратитесь к детской криминальной статистике.

В своё время дама с начёсом, вызвала веселье и гомерический смех публики. А на самом деле-то она, как наседка – цыплят, распушив крылья кинулась наивно защищать от европейского «коршуна» советское, взращиваемое 70 лет, целомудрие. Но тогда никто об этом не подозревал.

СЮРПРИЗИКИ

У меня есть знакомая, назовём её Маруся: прекрасная женщина, красавица, душа компании, заводила, хохотушка. Хлебосольная, мастерица на все руки, а песни поёт… Коня на скаку, в горящую избу, и так далее.

Я беру её с собой на рынок – вернее, она сама напрашивается, хлебом не корми. У неё, например, талант сторговать хорошее мясо или рыбу, а то мне вечно подсовывают дрянь. Или в магазине – если предстоит выяснение отношений при возврате некачественной вещи. У Маруси прямо глаз загорается в предвкушении борьбы за справедливость и за права потребителей.

Она никогда не ругается, не скандалит, не повышает голоса. Вздохнёт – и тщательно, вдумчиво, многозначительно, не спеша начинает поддёргивать и закатывать рукава.

Делает это как перед трудоёмкой, но необходимой работой – чтобы не запачкаться. Этого достаточно, чтобы чирикающие продавцы сбились в кучку и притихли. Они сразу чувствуют в Марусе достойного соперника.

Видимо, в процессе борьбы за справедливость она подпитывает себя энергией. Румянеет, хорошеет, молодеет, расцветает на глазах. Помните, в фильме «Вокзал для двоих»: «Ну, наглая, а? В магазине тебя оскорбляют, придёшь на рынок отдохнуть…»?

Раскатывая рукава обратно, Маруся удовлетворённо замечает:

– В следующий раз проблемы будут – снова меня зови.

Я-то совершенно не умею ставить себя с людьми, от которых завишу. Например, с домработницами: их я иногда приглашаю сделать генеральную уборку. Большой дом давно стал обузой, но продать рука не поднимается.

Раньше приходила тётя Маша. Я уезжала по делам, а её оставляла на целый день. По приезде меня встречал смущённый, притихший дом. Он стоял, как бы потупившись, ошеломлённый непривычным, идеальным порядком.

Сиял промытыми глазами окон, парил, дышал свежестью, девственной чистотой, невинностью. Он не верил в собственную красоту, как Золушка перед балом, как преображённая свадебным нарядом дурнушка. В солнечном или электрическом свете безупречно блистало и переливалось, радовало глаз всё: от кастрюли до плинтуса, от лестничной ступеньки до висюльки в люстре.

Тётя Маша уехала к дочери в другой город. Сейчас я сама обречена бороться с пылью и грязью. Потому что тётя Маша меня избаловала и развратила. Я сравниваю приходящих женщин с тётей Машей, далеко не в их пользу.

И понимаю: настоящая, родная домработница – это находка, редчайший талант. Штучный товар. Сердце дома. Бриллиант чистой воды. Член семьи.

Какой дурак сказал, что незаменимых людей не бывает?!

Прошу подругу поделиться своей домработницей, «на разочек». Куда там. Вцепилась мёртвой хваткой. Молчит как партизанка. А ну перехвачу, переманю?! Подруга, называется. С другой стороны, как можно делиться членом семьи?

Женщины, которые откликаются на объявления или бывают присланы клининговой фирмой, у них свой прайс. 1кв. метр – 100 руб. Или 150.

Увы, это женщины по вызову. Дневные бабочки. Путаны в кружевных фартучках, крутящиеся вокруг шеста… То есть вокруг швабры. Им надо быстренько отбарабанить постылую обязательную программу и бежать к следующему клиенту.

Имитируя уборку, с грохотом двигают кресла, столики, кашпо с цветами. (О Боже, опять царапины на полу!). Не жалея льют средство для мытья полов: потом три дня не выветришь. Щёткой энергично размазывают лужу посередине комнаты, чтобы пахло сыростью.

Пара таких уборок – и между половиц в утеплителе вырастет плесень. В ковре после сухой чистки скрипят крошки «ваниша». Какая там душа.

– Вы меня извините, но вот тут у вас грязь. И тут, – несмело разоблачаю я ретивую уборщицу. Поднимаю с «чистого» пола вынесенные сквозняком пушистые комки кошачьей шерсти. Провожу пальцем между рёбрами паровой батареи – черно.

Поджимание губ, хмыканье, полупрезрительная улыбка, невнятное бурчание под нос.

– Вы что-то сказали?

– Бу-бу-бу. Языком, что ли, ей пол вылизывать.

– Что, что?

– Ничего, это я так.

Нет, распустила, испортила, изнежила, изварлыжила меня тётя Маша. Лучшее – враг хорошего.

…Ширк-ширк сухой тряпкой – нетерпеливо, с заметным раздражением. Пританцовывают, гарцуют как лошади (на следующей точке вызова клиент заждался):

– Ну, теперь чисто?!

Я вынимаю купюры. Мне хочется, чтобы это чужеродное существо быстрее покинуло стены дома. Легче самой переделать огрехи.

Я не могу с видом фурии ходить по пятам, уперев руки в боки и тыкая пальцем:

– Вот здесь тряпочкой извольте пройти. И здесь.

Стыдно, ведь мы взрослые люди, а приходится отчитывать, как нашкодившую школьницу.

Ау, тётя Маша, где ты?!

КРОЛИКИ И УДАВЫ.

Итак, я не умею ставить себя с людьми, от которых завишу. Со строителями, сантехниками, электриками, землекопами, автослесарями.

Хотя вообще-то это они зависят от меня. Они заинтересованы, чтобы сделать всё, без сучка и задоринки. Это я нанимаю их, чтобы починить сантехнику, холодильник, электрокотёл, крышу. Провести земляные работы.

По правилам игры, я должна задавать тон и ставить условия. Но почему снова и снова чувствую себя перед ними как кролик пред удавом?!

О, я изображаю из себя деловую. Мол, не смотрите, опыта у меня ого-го. Я тёртый калач. Стреляный воробей. Меня на мякине не проведёшь. Будьте добреньки, договор об оказании услуг по пунктикам, чтобы потом никаких непоняток.

– Брось, хозяйка, – добродушно гудит бригадир Миша. – Не смеши людей. Мы тебе что, на бандитов похожи? Сфуя… То есть сделаем, как для себя. Делов-то на ёп…

Миша обиженно бьёт себя в гулкую широкую грудь. Напирает, загоняет меня в угол, нависает, божится, дышит варёным луком. И я сникаю, сдаюсь. Чувствую себя нелепой и смешной с листочком «договора». В самом деле: выкопать траншею длиной восемь метров, глубиной полтора… Делов-то.

А что матерятся… Вон, в Кремлёвском Дворце съездов со сцены поют блатняк, через слово грязный мат. И ничего, народ доволен. Подтопывает ногами в такт, подпевает.

Через 15 минут Миша возникает на пороге:

– Хозяйка, мы так не договаривались. Там щебёнка пошла. Дофуя… достало выковыривать.

Обещаю доплатить «за щебёнку». Ещё через 15 минут – грохот гневно швыряемых лопат и ломов, топот могучих гегемонских сапог.

– Хозяйка, давай расчёт. Наёп… То есть наткнулись на бетонную фуяку. На глыбу, в смысле. Мы подряжались – что?

– Что?

– Мы подряжались землю копать, а не экскаваторными ковшами вкалывать.

– Мы договаривались выкопать траншею!

– Вот сама и копай. Сколь на часах-то? О, ёп! Уже десять! Сколь там накапало?

Миша молниеносно, с бешеной скоростью калькулятора, наморщив лоб, в уме вычисляет, плюсует, умножает, накидывает, прикидывает. Со сдержанным пролетарским достоинством называет сумму.

– Вы с ума сошли! Вы часу не проработали!

В ответ в три глотки поток отборной брани. Перехватывают черенки лопат, потрясают, наступают, окружают, угрожают, теснят… Да нате, нате вам ваши несчастные деньги, только отвяжитесь!

Сгрудились в кружок, сомкнув лохматые головы. Слюнявят пальцы, делят добычу по трём парам с готовностью подставленных ковшей: не экскаваторов – ладоней. Хозяйски, натружено, заслуженно, устало топая сапогами, троица удаляется в сторону вино-водочного.

Тот кусок бетона вечером, после работы, обвязав тросом, вытащили муж с соседом за двадцать минут.

***

По-видимому, Мишина бригада имела проблемы не только со мной, потому маскировалась под разными никами.

Несколько раз я звонила по другим телефонам. Поддавалась обаянию звонких, зазывных объявлений. «Муж на час!» «Делаем как себе!» «Профессионализм! Сроки! Качество! Гарантия!».

Приезжал тот же Миша со товарищи. Я в ужасе махала руками. Не они, а я готова была провалиться сквозь землю. Миша-то как раз чувствовал себя прекрасно. Уверенно, зло, весело смотрел в глаза. Подмигивал: «За ложный вызов будем платить? У нас время – деньги!».

***

Думаете, перевелись на земле русской умельцы? Я смотрю из окна, как растёт домик у соседа. Не домик – игрушечка.

Сосед неказистый, сутуленький мужичок в «куфаечке». Вылитый Василий Скуридин из фильма «В той стране» (очень, очень рекомендую). Удивляюсь, что в нём нашла красавица жена? Потом понимаю – что.

Он не может ходить спокойно – только рысью, бегом. Чувствуется, что в эти минуты не знает, куда деть руки: нелепо растопыренные, торчащие клешнями, несоразмерные его тощенькому тельцу, непривычно праздно болтающиеся без дела.

Но вот добежал до топора, стамески, рубанка, пилы, лопаты, косы… И нет прекраснее, ладнее Человека Труда на Земле.

Сосед не стал нанимать строительную бригаду. Из родной деревни пригласил трёх таких же сноровистых мужичков. У нас это называется – созвать «помочь», «веме». Я посматриваю в окно, и душа моя поёт.

Это не работа, а песня. Всё слажено, продумано, любовно. Не по дням, а по часам растёт дом – не «как для себя», а именно для себя.

Не мешайте вы русскому мужику, не заставляйте с болью вскрикивать: «Эхма! Какую страну проср…!» – и заливать боль водкой. Если по-другому не умеете, грабьте, душите – но хоть капелюшечку воздуха глотнуть давайте – да ведь он воспрянет, всю Россию застроит.

Мои знакомые возмечтали обзавестись домиком в новом посёлке. Он состоит из одинаковых, как близнецы, коттеджей – с виду нарядных лялек.

Но передумали, увидев, как он строится. Как прораб роется в стройматериалах, отбирая лучшее. Потом это лучшее машинами вывозится в неизвестном направлении.

Мужички-строители шевелятся как неживые, застыли спящими царевнами. Так и хочется придать этим царевнам ускорение в пятую точку. Не на себя кропают – на чужого дядю.

За ними нужен глаз да глаз, контроль за каждым шагом – что нереально. Нужно уметь лаяться или одним грозным взглядом ставить сачков на место, как Маруся. Но Марусь на всех не напасёшься.

Новосёлы жалуются на холод, на чёрную плесень в углах, на тухлую воду в подвале, на унитазы, в которых плавает дерьмо.

Да, договор обещал гарантию 10 лет. Но гладко было на бумаге. Суды, экспертизы, силы, время, нервы… Новосёлы проклинают горе-строителей, плюют на гарантию и сами кое-как исправляют недоделки.

СОВЕСТЬ НЕ ПОЗВОЛЯЕТ.

…А вот шествует парочка из старой деревянной, заречной части посёлка. Он забит избушками-развалюшками, больше похожими на сараи.

Дяденька с тётенькой идут мимо – не дворцов! – наших скромных кирпичных и блочных домиков. Идут, как экскурсанты, разинув рты, сворачивая шеи.

Неприязненно рассматривают беседки, клумбы, верандочки, террасочки, увитые плющом и девичьим виноградом. Человеку свойственно украшать кусочек земли, на котором он живёт. Всё самодельное, сделанное хозяевами, кто во что горазд, на досуге, после работы, из подручных материалов.

– Раскулачивать пора. Всё им мало… – бормочет женщина. – Всё хапают. Всё деньги зарабатывают…

Звонкоголосая соседка Катя высовывает кудрявую голову под рабочей косыночкой за калитку. Молоденькая швея-надомница, двое детей, муж шофёр. Весело интересуется:

– Да кто же вам не позволяет зарабатывать?

– А нам… А мы… А совесть не позволяет, ясно?! Знаешь такое гордое слово: со-весть?! А, где вам, богачам, понять.

Гениально отбрив Катю, парочка люмпенов гордо, спесиво даже удаляется. Всё туда же, куда не зарастёт народная тропа: к вино-водочному.

Мы, бессовестные кулачки, переглядываемся. И обычно бойкая на язычок Катя не находится, что ответить.

ПИРОГ С СЮРПРИЗОМ.

Жду гостей. На сладкое пеку пироги с грушами «дюшес». Кладу «сюрпризики»: не монетки и не фаянсовые фигурки, чтобы, не дай Бог, гости не переломали зубы. В каждой порции – бобы. Кто сказал, что бобы не гармонируют с грушами?

Накануне в кулинарной передаче ведущая очень расхваливала пергаментную бумагу для выпечки. Ну, я сбегала купила. В красивой такой, яркой глянцевой упаковке.

Читаю на упаковке:

– Пергамент идеально подходит для выпекания кондитерских продуктов.

– Не требует смазывания жиром. Не прилипает ни к продукту, ни к посуде.

– Предотвращает пригорание выпечки, сохраняет духовку чистой.

– Пригоден для многократного использования.

Мечта хозяйки! Где ж я раньше была?!

Вечером гости в прихожей принюхивались к вкусным запахам и нахваливали хозяюшку. А я, крича: «Раздевайтесь, проходите!» – чуть не плакала. Ножом пыталась отскоблить от пирога идеальный, не требующий смазывания пергамент. Он не просто прилип: он намертво присох, въелся в пироги так глубоко, что не брал острый нож.

– Ты из какого сорта груши для пирога брала? Кожура какая странная… Не жуётся.

– Так, говоришь, пироги с сюрпризом? – гости осторожно извлекали из ртов, из зубов застрявшие, крошащиеся клочки пергамента. Вежливо сплёвывали в ладошку.

Время чая прошло очень увлекательно: гости вилкой разламывали куски пирога и тщательно искали и выковыривали коварные пергаментные «супризы». Их много было, сюрпризов.

Когда гости ушли, я до ночи отскребала противни («Не прилипает к форме… Сохраняет духовку чистой»).

Думаю, про многократное использование говорить излишне.

P.S. Этикетку на всякий случай сохранила.

СКУПОЙ ПЛАТИТ ДВАЖДЫ.

Не дважды – трижды, четырежды. Да чего там: несоизмеримо, в десять, в сто раз больше платит.

Зарплаты падают, пенсии съёживаются, цены растут, поборы увеличиваются. Предъявители услуг ищут новые способы, не ударив палец о палец, пополнить карманы. Сделать деньги из воздуха, как лиса Алиса и кот Базилио.

До сих пор бесплатные СМС-информации о звонках подразумевались сами собой. Когда телефон был занят или вне доступа, пропущенные звонки высвечивались. Бери и спокойно перезванивай.

Бац – и оператор объявил услугу платной: 30 рублей в месяц. Чтоб абонентам жизнь мёдом не казалась.

То есть, заваливать с утра до вечера лавиной непрошенного, никчёмного, отвлекающего и мешающего, раздражающего, обрыдлевшего хуже горькой редьки телефонного СМС- спама (хлама) – это пожалуйста.

Блин, да сколько можно?! За горло берут! А вот фигу вам. Принципиальный муж разозлился, пошёл в офис и письменно отказался от опознавания звонков. Говорила я ему:

– Плюнь, не связывайся. Тридцать рублей каких-то.

– Ага. С каждого абонента по тридцатнику. А нас миллионы. Вот и считай.