Красная лисица

Так, что свободным оставался лишь торс и шея, а руки ходили перед моим лицом наподобие стрелок. Я была так ошарашена, что даже не пыталась возражать. Даже когда мужчины, проверив, надежность креплений, покинули меня и молча, спустились по лестнице.

Мне приходилось выгибать сустав при прохождении секундной стрелки, и я боялась, что вывихну его. К тому же, я не знала, надолго ли я в таком положении. Ибо с течением времени, я рисковала просто сломать позвоночник. Какие бы безумные вещи не происходили, время неумолимо идет вперед. Первый раз в жизни это приобрело для меня иной смысл. Я проверила крепления на руках и ногах. Они не оставляли мне шанса освободиться. К тому же в зале было множество людей. Я заметила это, когда первый шок прошел.

Фронтальная часть зала была заполнена массивными круглыми металлическими столиками и креслами. Они стояли на круглом подиуме, который и с помощью какого- то механизма медленно крутился. Так, что все люди за столиками плавно проплывали подо мной. Гости уже начали собираться к ужину, на который меня таким образом позвали. И даже острее, чем боль и страх быть сломанной пополам, как кукла, я ощутила стыд. Высоко над этим залом, футов на двадцать, висела я почти в неглиже, да что там говорить – без него, в самом странном из положений в моей жизни.

Мне не завязали рот, и я могла бы позвать на помощь или хотя бы возмутиться. Но мое достоинство, вернее его остатки, не позволяли мне этого сделать. Да и какой смысл?

Слуги не поднимали на меня взгляда. Некоторые гости смотрели с любопытством, а некоторые, казалось, просто сверяли время. Даже если бы я зарыдала, зал легко поглотил бы звук. Было шумно. Где-то играла музыка. Похоже, общество было почти в сборе. Люди и нелюди были нарядно и состоятельно одеты. Болтали, пили шампанское и абсент, курили кальян, кто-то прохаживался по залу. А я была просто предметом интерьера. Вещью. Если вещь на что-то жалуется, то на это либо не обращают внимания, либо это удивляет. Вещи положено молчать. У меня начинали затекать шея и плечи, приходилось держать их в постоянном напряжении. Чтобы отвлечься, я стала всматриваться в зал.

Я заметила, что многие дамы прибыли на прием в сопровождении как кавалеров, так и своих рабов. Либо им предоставили их здесь. В основном это были юноши человеческой расы или расы фейри. Они чистили фрукты для своих хозяек, готовили кальян, подавали напитки. Некоторые просто сидели у ног хозяйки наподобие комнатных собачек, и те гладили их по голове и плечам. Большинство рабов были обнажены до пояса, одеты только в штаны из кожи и ошейники с медными заклёпками. Было в зале и несколько рабынь. Они наоборот были одеты лишь до пояса и носили жесткие корсеты под грудь, которые приподнимали ее и делали бесстыдно прекрасной.

***

Наконец музыка стала тише, и в зал вошел сам хозяин вечера, мой знакомый вервольф, в сопровождении дамы расы сне́йков. Это наиболее древняя, и по моему мнению, наиболее умная раса в этом мире. Это всегда были и есть расчетливые и злопамятные существа. Перебегать им дорогу я не советую никому. На данный момент сам премьер-министр Её Величества является представителем этой расы. С течением эволюции снейки приблизились к привычному для человеческого глаза внешнему облику. Но все же остатки чешуек на коже, длинные когти, полное отсутствие волос на теле и голове, узкие зрачки порой производили отталкивающее впечатление. Несмотря на все это, дама, сопровождающая господина, была грациозна и прекрасно держала осанку леди. Джентльмены привстали, приветствуя их. Дамы улыбались и кивали.

Они сели за столик, украшенный букетом белых ирисов. Он был ближе всего ко мне, почти под часами. Снейк подняла на меня свои желтые глаза дракона, и раздвоенный язык едва заметно облизнул ее синеватые губы. Мастер же, казалось, вовсе не обращал на меня внимания, пока не поднялся для тоста.

– Леди и джентльмены! – прогремел его голос, обращаясь к публике, – Ведь у нас здесь присутствуют только благородные леди и только джентльмены, – он сухо усмехнулся, и по залу прокатились смешки, – Давайте поднимем кубки за время. Ведь в его течении есть красота. Разве нет? – все подняли глаза на меня, и, наверное, даже издалека было видно, как я покраснела – И, тем не менее, упускать время нельзя. Для нас это опасно. Ведь все мы смертны. За время!

Публика с возгласами осушила свои кубки. Странный был тост, туманный и невеселый. Хотя и мне было не до веселья.

Общество снова занялось разговорами, а за столик к господину подсел странный тип. Это был невысокий худой мужчина с редкими волосами, редкой рыжеватой бородкой, желтыми зубами и маленькими ручками. Он тоже был оборотнем, хотя вервольфа такого телосложения встретишь редко. Я не слышала, о чем они говорили, но беседа была оживленной, и голос его был скрипучим и тонким, как несмазанный металл. Он не был стар и не был молод, этот тип. Он был как-то непоколебимо вечен. Как неотвратимая беда, каменные статуи египетского некрополя или же мумия фараона, которую недавно привозили на обозрение публике. Да и чем-то он был похож на мумию. Почему то только при взгляде на него мне стало противно. И страшно. Смешно право, чего еще я могла бы бояться? Ведь скорая смерть от вынужденной «акробатики» была не за горами.

Снейк же не спускала с меня глаз, не слушая мужчин. Вдруг она с грацией хищника поднялась со своего места и моментально взбежала по лестнице на каминную полку. Вервольф только кинул на нее взгляд. Она подошла ко мне вплотную. Волоски на моей коже встали дыбом от прикосновения к моей шее ее длинного тонкого языка.

– Сссладкая, – прошипела она, – тебе больно? – она взлянула на мою неестественно вытянутую шею, предплечье, которое уже начинало опухать от работы сустава.

– Да, – прошептала я, – вы поможете?

– Конечно. Знаешь, как унять боль? Перебить ее ещщщё более острой болью.

Она с улыбкой достала из жилетного кармана длинную тонкую цепь, вернее три цепо́чки, соединенные посередине. На двух из них были зажимы, которыми она медленно прихватила сначала левый мой сосок. Потом, увидев, как исказилось мое лицо, прихватила и правый. От неожиданной резкой боли из моих глаз брызнули слёзы.

– Вот видишь, шея уже и не болит, – прошипела снейк и спустилась с каминной полки, держа в руке третий длинный конец цепи.

Я мысленно взмолилась, что бы он был достаточно длинный, и ей не пришлось его натягивать. Если только она не сделает это специально…Ах…Снова острая, пронзающая, обостряющая все чувства боль. Цепочка звякнула в руке моей мучительницы, другой рукой она уже преспокойно держала чашку чая. Только боль немного утихла – меня ждало новое ощущение – часовая стрелка дернулась вместе с моими ногами, и движение причинило мне новые страдания.

– У нас теперь всегда шесть часов и всегда время пить чай, – пропела своим скрипучим голосом снейк.

Вот уж действительно безумное чаепитие. Грудь начинала неметь. Я застонала. Странный собеседник господина посмотрел на меня, затем что- то быстро начал говорить. И вдруг зло ударил свои маленьким кулаком по столу. Никто, даже снейк, попивающая с холодным спокойствием свой чай и занятая моей грудью, не обратила внимания на эту ссору. Свору – съязвила бы я, если бы была в состоянии.

– Я не раздаю свои вещи! – прогремел вервольф и широким жестом смахнул фарфоровую чашку со стола. Она со звоном разбилась о каминную полку. Снейк хихикнула. Странный тип оскалился. Господин оскалился ему в ответ. Сейчас они более всего походили на двух волков, не поделивших добычу. Зрелище было воистину ужасным. Я подумала, как бы они не начали трансформироваться.

Не знаю, что измотало меня больше, физическая боль и усталость или шок от увиденного, но голова моя упала на грудь, а я сама провалилась во тьму.

Глава 3. Ветер, кровь и серебро.

Ни кнут, рассекающий кожу, ни механическое сердце часов в унисон с моим, а именно рычание двух волков, которые делили меня, словно уже зарезанного барашка, снилось мне в кошмарах той ночью. Это зрелище укрепило мою решимость бежать из замка. Куда угодно, хоть к чертям в пекло, хоть в королевскую гвардию, но подальше от холодного звериного оскала вервольфа.

Первое, что я сделала с утра, это украла изящный серебряный сервировочный нож с подноса и скрыла его под подушкой.

Несколько лет назад, я точно так же спрятала в постели нож после домогательств очередного нанимателя – мелкого дворянчика, баронета в какой-то глуши в Суссексе. Мне было жаль покидать талантливого воспитанника – мальчишку лет 7 – из-за несдержанности его папаши. Поэтому однажды ночью, когда это ничтожество появилось у меня в спальне, я просто приставила к его горлу нож. Он ни на минуту не усомнился, что я пущу нож в дело, и мы договорились. Он не мешает мне работать и достойно исполнять обязанности, за которые мне платит. «Никогда – слышишь – никогда не позволяй им делать из тебя идиотку».

Однако надо сказать, что занятия мои в том доме продлились недолго – папаша счёл нужным отправить сына в закрытую школу. А меня как неудобную свидетельницу его похоти вышвырнули с глаз долой.

И так дом за домом, безрадостное унылое существование леди из обедневшего дворянского рода. Свою маму, ушедшую рано, я помню только на дагерротипах. Родовая горячка. Отца, лорда мак Алистера, офицера, ветерана колониальных войн, нашли как-то на берегу реки за городом без следов насилия на теле. Как пса, на берегу, в тине. Наш знакомый врач зафиксировал смерть от сердечного приступа. Я помню как я рыдала, а рядом стояла Элоиза, и в глазах её не было не слезинки, только ненависть. Она была уверена, что отца убили. Что дало её повод так думать, она мне так никогда и не сказала.

Спустя два года Элоиза умерла от чахотки. После её ухода всё что мне осталось – это очень небольшое наследство и уменьшительное Мардж от моего имени – Маргарет Редфокс. Слащавое «Мегги» мы с ней никогда не любили. Так и начались мои скитания по стране. Пока два дня назад меня, ехавшую к дальнему родственнику на заработок, не выкрали, как скаковую лошадь. Но лошадь может и смотаться от конокрадов.

Последующие впечатления отвлекли меня немного от моих печалей, воспоминаний и страхов. Однако о побеге я не забыла. К счастью, я не сидела уже целый день в своей тюрьме, а мне позволили ходить по замку и заняли работой. Надо сказать, работа мне мало подходила, ничем подобным я до сих пор не занималась, но это было интересно.

Днём за мной зашел один из надсмотрщиков. Я легко узнала его лицо. Это был тот человек с кнутом под моими окнами. Палач, как я его «окрестила». Он ни взглядом, ни словом не выдал, что помнит нашу с ним «встречу».

– Я принес Вам одежду, леди, – ничего себе, он отвернулся, что бы не видеть мою обнаженную грудь, все еще пылающую после экзекуции снейк. – Оденьтесь, я провожу вас.

После всего, что я пережила, мне было смешно его смущение. Смущение человека, который ежедневно кнутом подвергает наказанию рабынь возле столба.

Я повернулась к палачу спиной и, прогнувшись, стала расстегивать пуговицы на костюме, который он бросил на кровать. При этом я кожей почувствовала его желание и снова смущение. Смущение палача. Мне ужасно захотелось вдруг, что бы он протянул руку к моей саднящей груди. Чтобы он положил меня на эту кровать в этой глупой темнице, и мы на несколько часов забыли об этом кошмаре. Но он, разумеется, этого не сделал. Куда уж ему, слуге своего хозяина.

– Я, конечно, не встречал еще ни одной рабыни более соблазнительной, – вдруг мерным спокойным голосом сказал палач, – но вы сейчас провоцируете меня. Вы – чужая собственность, и вы провоцируете меня украсть. Для меня это смерть. За эту выходку вы должны быть наказаны. Что бы никогда не забывать, чья именно вы собственность.

Я с удивлением взглянула на него. Ни капли эмоции в голосе.

– Я сделаю так, что бы вы в течение всего дня помнили, кто ваш хозяин и думали о нем, – он что-то достал из напоясной сумки. Странный конусообразный предмет. Серебро, увенчанное все тем же агатом по плоской части фигуры. На столе после завтрака остался поднос с булкой и сливочным маслом. Палач взял немного масла на палец правой руки. – Вы так красивы в изгибе. Повторите, – приказал он мне. Через минуту, я почувствовала, как ягодицы мои мягко раздвинули, а внутри меня металлическим холодом ощутила тот самый предмет – пробку, увенчанную агатом. Было некомфортно, и я боялась выпрямиться. Однако сделав это, я почувствовала себя более уверенно. Предмет оказался небольшим, и со временем я перестану его чувствовать. Но палач был прав. Я всегда помнила, что он там. И всегда я думала при этом о вервольфе. Но когда при ходьбе внутри меня поднималось напряжение и нарастающее чувство экстаза, я думала о палаче. Наверное, он предвидел и это.

Костюм, который я, наконец, надела, походил на рабочий комбинезон и летный костюм одновременно. Я уже отвыкла чувствовать обычную, нормальную ткань на своей коже. Грудь садни́ло, но в целом я чувствовала себя удобно. Костюм облегал фигуру и не стеснял движений.

Костюм, который я, наконец, надела, походил на рабочий комбинезон и лётный костюм одновременно. Я уже отвыкла чувствовать обычную, нормальную ткань на своей коже. Грудь саднило, но в целом я чувствовала себя удобно. Костюм облегал фигуру и не стеснял движений.

Палач отвел меня по изгибам коридоров замка в большой внутренний двор. Там моим глазам предстало удивительное зрелище. Конечно, все уже привыкли к грузовым и военным дирижаблям в наше время. Но увидеть настоящий немецкий цеппелин, к тому же на расстоянии вытянутой руки – впечатляющее ощущение. Это была новейшая модель LZ (эл зед) жесткой системы с паровой машиной силовой установки. Я никогда не видела ничего подобного, и никто мне не помешал обойти и осмотреть весь аэростат. Каково же было мое удивление, когда ко мне подошел дварф в рабочем косюме и сообщил, что хозяин приказал мне работать с ним здесь, обслуживать и ремонтировать машину.

Может быть, самый удивительный опыт за все время пребывания в замке я получила за последующие несколько недель, занимаясь мелким ремонтом и чисткой палубы великолепной машины. Меня никто не трогал, и это было мне на руку. Я изучала замок и готовилась к побегу. У меня даже была мысль угнать цеппелин, но это, несомненно, был абсурд. Одна я с ним бы не справилась. Кроме того, в этом случае поплатился бы дварф, как главный смотритель. Честь не позволяла мне его подвести. За время совместной работы у нас сложились сносные отношения. Он был почти единственным в замке, кто не обращался со мной, как с рабыней или объектом желания, что, для разнообразия, было приятно.

Я выяснила, что цеппелин находится в ангаре, который был пристроен к замку с восточной стороны. Ангар, в который также подвозили извне инструмент и запчасти с окрестных деревень и разграбленных военных колонн, имел служебную дверь. Он полностью выходил за замковые стены в сторону пустошей, тянущихся на несколько миль от замка до ближайшего тракта.

Если бы мне удалось достать ключи от служебной двери, я бы, пожалуй, получила шанс по темноте добраться до дороги и дождаться утреннего дилижанса. Хотя идти пришлось бы почти всю ночь. А может и дольше. Я имела только смутное представление об удалённости замка от тракта. К тому же сторона восточная, а летние ночи очень короткие. Надо будет торопиться. Благо замок практически не охранялся от побегов рабов. Видимо, не предполагалось, что кто- то из них этого захочет. В пустошах можно и потеряться. Места вокруг, похоже, были болотистые.

Несколько раз я встречала и Айлу. У нас даже получалось поболтать на кухне за обедом или чашкой чая в перерывах между работой. Фейри по моей настоятельной просьбе («пожалуйста, я буду тебе вечно благодарна») учила меня гипнотизировать взглядом.

– Главное, – говорила она мне, – не обнаруживать никому, даже самой себе, что тебе требуются какие-то усилия – всё должно происходить само собой. Смотри своей жертве, как своему любимому человеку, в глаза. О чём он думает? О чём мечтает? Чего вожделеет? Пусть о поймёт и поверит, что только ты – воплощение его желаний, что помощь тебе, выполнение всех твоих прихотей – цель его жизни. Дыши с ним в унисон, чувствуй биение его сердца. Стань ему матерью, сестрой, возлюбленной, стань на мгновение им самим, растворись в нём.

Конечно, по началу я плохо воспринимала, что от меня требуется. Это было сложно. Но после нескольких таких наших с ней уроков я стала тренироваться на единственном живом существе, которого видела ежедневно – на моём коллеге дварфе. И – удивительно – у меня начало получаться. Сначала какие то простые задания – напеть мою любимую мелодию (дварфы не любители песен, разве что за столом за доброй пинтой), простоять на одной ноге, сделать какую-то нелепицу…А затем я уже начала думать о том, что он поможет мне при побеге.

Ни палача, который вызывал у меня противоречивые чувства, ни хозяина замка я все эти долгие недели не видела. На работу меня отводили и после неё встречали другие надсмотрщики и слуги. Но я часто возвращалась мыслями к тому вечеру в каминном зале и к тому странному рыжебородому вервольфу со злобным взглядом узких глаз. Что-то в нём пугало меня, подстёгивало побыстрее обрести то, что у меня так бесцеремонно отняли – свободу и возможность защищаться.

К побегу я готовилась заблаговременно. Наконец, собрав в сумку для инструмента и кое-что необходимое, включая серебряный нож, я наметила одну из лунных июльских ночей для побега. Тогда я не знала, что окончится он не так, как я ожидала.

Накануне вечером мой знакомый дварф допоздна возился с каким-то новым механизмом в ангаре и уже с радостью отпер мне техническую дверь, рассказав, как лучше добраться до основного графского тракта, где я точно встречу экипаж. Я не рассчитывала на такую эффективность уроков фейри, но дварф снабдил меня и небольшим количеством серебра на дорогу. Я, в свою очередь, отблагодарила его тем, что ударила по голове доской. В реальных условиях мой слабый удар никаким образом не повредил бы дварфу, череп у них очень крепкий, но по крайней мере это оставит следы борьбы и, возможно, спасёт его от наказания.

Я вышла в час волка, надеясь к утру все же увидеть тракт и обойти стороной деревни, чтобы остаться незамеченной. Там я собиралась сесть в дилижанс до города, где меня никто не будет искать. Не учла я только одного. Ночь действительно была лунной. Стояло полнолуние.

Я шла быстрым шагом около часа, когда я увидела на горизонте кромку леса. Идти было приятно, ветер обдувал лицо. Ве́реск уже отцвел, и степь была наполнена запахом цветов и сухих трав. Свобода опьяняла. Я боялась только, что в степи меня легко увидеть, и поэтому надо было спешить к лесу. Я направилась туда.

Как вдруг из темноты ко мне выступила нечеловеческая фигура. Он или оно было гораздо выше человека и любого существа, которое я знала. Я последнее время так часто падала в обморок, что удивилась, что еще смотрю в здравом уме на волчью морду, тело в черной шерсти, когтистые полу-лапы –полу-руки. Я резанула ножом воздух, поцарапав существу предплечье. Густая, черная в лунном свете кровь закапала на землю. В следующую минуту дурнота комом все же подкатила к моему горлу, потому что оборотень начал трансформи́роваться.

Из книг я знала, что минута трансформации, несомненно, отвлечёт существо, и вот сейчас надо бежать, бежать как можно быстрее. Но я словно вросла в землю то-ли от ужаса, то-ли от каких-то других чувств. Я стояла и смотрела как волк, словно отряхиваясь, срывает с себя шерсть, куски плоти, постепенно становясь похожим на человека. Откровенно говоря, пренеприятное, но завораживающее зрелище.

Через минуту передо мной предстал сам господин, прекрасный в своей мощи и абсолютно голый. Тут я безотчетно попыталась дернуться в сторону, но время я, разумеется, уже упустила. Сомнительно, что я могла оказаться быстрее его. Из горла вервольфа раздался то ли стон, то ли рык, и ноги мои ослушались, став ватными. Падая, я осознала, что он подхватил меня на руки, и мы двинулись к замку. В ту минуту я даже не думала и не сожалела, что попытка моего бегства так бездарно провалилась. Шел ли он за мной и специально заставил смотреть на его превращение? Или я спровоцировала его ударом ножа? Мне было все равно. Он нес меня легко, как будто я весила не более степной бабочки, а он не был ранен. Я каждой клеткой тела чувствовала его власть. Стойкий запах сандала и зверя туманил мой разум. Мне было приятно его владение мной. Во рту пересохло, и я поминутно облизывала губы. Я забыла свои опасения. Мне была смешна сама попытка бежать от него, моего господина. Мне вдруг захотелось, чтобы он подтвердил свою власть силой, болью, всем, что я смогу вытерпеть, и обладанием мной. Я была его рабыней и жаждала понести из его рук наказание за свой проступок. Может быть он тоже мог гипнотизировать и подчинять волю? Кто знает. По крайней мере о таких способностях вервольфов я никогда не слышала.

Позднее, раздумывая над этим, я не раз задавала себе вопрос, а не бежала ли я тогда как раз ради того, что бы быть пойманной и наказанной?

Глава 4. Похоть, боль и милосердие.

Я прекрасно помню, как вервольф внес меня на руках обратно в проклятый замок. Я была в полном сознании, когда он поставил меня на ноги посреди огромной комнаты, освещенной электричеством.

Я запомнила каждую деталь. Яркий свет бьет в глаза, освещая всё, не позволяя спрятаться от его гневного взгляда. Однако, кроме глаз, злости его ничто не выдает. Ни один мускул не дрогнет на лице оборотня, он не повышает голос. Лучше бы он крикнул. Сталь его голоса заставляет вздрогнуть и поёжиться.

– Я бы не сказал, что ты разочаровала меня, мисс Редфокс. Есть прелесть в твоем желании постоянно карабкаться вверх, как у муравья, попавшего в кислоту. Твой ум и твои инстинкты мне еще пригодятся. Но, я полагаю, ты осознаешь, что виновата. В том, что так и не научилась быть тем, что тебе подобает. И этим ты доставила своему господину некоторые…хм…неудобства. Есть рамки, за которые заходить нельзя. Ты будешь наказана. Завтра. В два часа дня.

Выдыхаю. И даже боюсь, думать, откуда он знает моё имя. Наверное, он знает всё на свете и за его пределами. Успокаиваюсь. Значит сейчас со мной ничего делать не станут. Я отосплюсь, все обдумаю, а завтра видно будет. Делаю маленький шажок по направлению к двери, пытаюсь пя́титься, но его голос останавливает меня.

– Я не позволял тебе уйти. – Он в мгновение о́ка приближается ко мне вплотную с другого конца комнаты и двумя рывками срывает с меня одежду. Легко. Как обёртку от подарочной коробки.

Затем придвигает чуть ближе ко мне большое ушастое каминное кресло красного бархата, садиться и внимательно, как будто в первый раз смотрит на меня.

Его взгляд обдаёт меня жаром. Мое желание еще не прошло. Наоборот, где то внутри меня, внизу живота, начинает мучительно сладко тянуть, губы сохнут, воздуха не хватает. Я хочу подойти к нему дотронуться, вдохнуть еще раз сандаловый запах его тела, но не смею, конечно. Хотя такая возможность мне предоставляется.

– Перевяжи мне предплечье, – приказывает он, – в углу вода и бинты.

Раны его почти не видно. Регенера́ция у оборотней происходит гораздо быстрее человеческой. Я аккуратно промываю рану водой из медного таза и перевязываю предплечье чистой тканью. Касаюсь его, но не смею даже прямо посмотреть ему в глаза. Он мне этого не запретил, но кажется, его взгляд выжжет мне сетчатку. Я делаю свою работу и отхожу снова на середину комнаты.

Проходит пять, десять минут молчания. Он изучает меня. Мне неловко своего желания, неловко стоять в этом ярком свете, который выставляет напоказ все потаенные уголки моего тела. Чтобы немного отвлечься и сориентироваться в обстановке, я начинаю украдкой из-под ресниц осматривать комнату. Странная она какая-то. Вся в чёрно-бордовых тонах. Где-то в глубине виднеется огромная кровать под балдахином. Но это ведь не спальня. Вон и стол стоит в углу. Столовая? Подождите, да это не стол. Это что-то наподобие дыбы. По углам я вижу цепи и металлические кандалы на руки и ноги. С потолка свешивается несколько цепей. Что это? Пыточная что ли? К чему тогда бархат, кровать, камин, кресло? Несколько массивных сундуков и груда непонятных электрических приборов на полу венчает убранство. Меня здесь завтра ждет наказание? Сладкая жуть, сама не знаю почему, расползается по моему телу. Наконец я снова слышу его спокойный, властный голос, музыку для моих ушей после долгого молчания.

– На колени, – приказывает он. Я послушно опускаюсь на каменный пол, чувствуя кожей его холод.

Он поднимается с кресла, берет меня рукой за подбородок. Я поднимаю взгляд и смотрю, наконец, ему прямо в глаза. Мне кажется, я готова сделать для него всё. Всё для моего хозяина. Ловлю себя на глупом желании вылизать его ботфорты, серые от степной пыли. Где же моя хвалёная честь? Я выронила ее в степи, на тракте, пока он нес меня на руках.