Учат в школе

*****

Вечерами школьный стадион не пустовал. Когда в 70 –х построили школу, небольшую площадку рядом превратили в футбольное поле, сколотили скамейки – трибуны для зрителей, стали проводить уроки физкультуры, когда было тепло. А во второй половине дня там проводили время местные жители: кто-то гонял мяч, а кто-то «обсиживал шесток», покуривая и болтая ни о чем.

Мусин с Шамаевым заняли «свои» места, согнав не очень-то и сопротивлявшихся мальчишек – пятиклассников.

– Кыш отсюда, домой пора, уроки делать и спать. Давайте – давайте, а то мамка заругает.

Каждый вечер, как только начинался учебный год, они приходили на эти обветшалые скамейки. Других поблизости не было – все поломали. А эти чудом сохранились. Почти все ребята из класса жили неподалеку от школы, поэтому тусовалось здесь, как правило, большинство из них.

– Муся, скучно, давай замутим что-нибудь. Придумай, а?

– Костик, иди выпей, если скучно. Я ж не клоун, чтоб тебя веселить.

– Не, а чо делать-то? Выпить нечего, денег нет. А у тебя?

– Иди, вон у малолеток насшибай, они дадут.

– А потом мне их родители дадут. Думаешь, не знают меня?

– Зассал? Ты попробуй сначала, а потом… Ну-ка, пошли вместе.

Мусин спрыгнул со скамейки и, держа руки в карманах, неторопливо подошел к сидящим на другой «трибуне» стадиона пятиклассникам.

– Какие – то вы, парни, непослушные, – начал он вкрадчивым голосом.

Ребята молча – настороженно смотрели на него.

– А ты кто, чтобы нам указывать? – ответил за всех самый бравый и, очевидно, авторитетный мальчик.

Мусин ухмыльнулся, наклонился к отвечавшему и резко дернул того вниз. Мальчик, не ожидавший никакой агрессии, съехал со скамейки на землю, беспомощно глядя на товарищей. Все молчали, отворачивались, пряча взгляд.

– Я здешний бригадир, – обведя всех тяжелым взглядом, произнес Мусин.

– Дети играют в мячик до семи, а после – вход платный.

– Все поняли? Готовим денежки, или я выкину вас отсюда на хер. Ясно?

То, что сначала представлялось игрой, превратилось в настоящее насилие. Шамаев испугался. Не слишком ли далеко Димон зашел? Но когда мальчишки начали вытаскивать мелочь и отдавать свои копейки Мусину, Костик тоже включился в процесс.

– Значит так. Назначаю тебя, как самого смелого, моим заместителем, – Мусин вошел в роль бригадира, которая нравилась ему все больше. Он посмотрел на сидящего на земле мальчика:

– Тебя как зовут?

– Славой.

– Слушай сюда, Сява. Каждую неделю, по понедельникам, будешь мне приносить собранные деньги. Кто не сдаст – мне покажешь. Разберусь. Всем ясно? Сява теперь ваш командир. Кто не понял? На этом и закончим.

Подсчитали улов.

– Ну что, по «роялю» жахнем? Пошли, во втором подъезде тетка на разлив продает. Маленькую возьмем, разбодяжим. Пошли?

*****

– Леся, подойди к телефону, наверняка тебя.

– Мама, ну ответь, ты же там рядом.

– Не могу, у меня руки в фарше, котлеты жарю.

Мама ушла на кухню. А Олеся, чертыхаясь про себя, сняла телефонную трубку.

– Да, – рявкнула она.

– Не в настрое? – раздался голос Мусина.

– Да так, мать достала.

– А ты выйди во двор, я разгоню твою печаль. Только хавки возьми какой-нибудь и варенье разведи.

– Бухаем, что ли?

– Догадливая.

– Муся, у как я, интересно, варенье разведу? У меня мать на кухне с котлетами.

– А ты постарайся.

– Ладно, пойду к Дашке спущусь. Ща выйдем. Мам, я к Дашке пойду, вместе уроки поделаем?

– Во сколько придешь?

– Часиков в 11. Ты не жди меня, ложись спать. Все, пока.

Даша Артемьева, одноклассница и верная подружка Олеси, жила в той же пятиэтажке на первом этаже. Мать Даши, воспитывавшая одна двоих детей, пропадала все время на работе: утром сидела в ларьке, а вечером мыла полы в школе. Даша и ее брат Витька, семиклассник, были предоставлены сами себе и активно этим пользовались.

Девчонки быстро собрали немудреную закуску: сосиски, хлеб, огурчики, развели в литровой банке варенье с водой и вышли на улицу, где их ждали Мусин с Шамавым.

– Посуду догадались прихватить? – вместо приветствия задал вопрос Костик.

– Никшни, Костян, не впервой, на опыте, – ответила Олеся.

– На стадион?

– Стремно, лучше в высотку на черную лестницу, – решил за всех Мусин.

Высотками называли два 12-этажных дома на проспекте Непокоренных. Дома были так спроектированы, что имели отдельную лестницу, отгороженную от квартир дверью. Жильцы ею не пользовались: в доме был лифт. А вот бесприютные подростки активно обустраивались между этажами, тем более, что на каждом этаже с лестницы можно было попасть на балкон. На лестнице было темно, воняло мочой и дерьмом, поэтому компания отправилась на балкон 7 этажа. Там, на ящиках, ребята и расположились.

– Откуда дровишки? – поинтересовалась Леся, похрустывая огурчиком.

– Девушку не должно интересовать, откуда у мужчины деньги. Девушку должно интересовать, сколько их у мужчины.

Мусин придвинулся к Лесе и притянул ее к себе.

– Пусти меня руки погреть, замерз очень.

Леся рассмеялась и раздвинула ноги. Костик с Дашей тоже времени не теряли: лифчик был давно расстегнут, и Шамаев, утробно причмокивая, мял упругие девичьи груди.

Это была их привычная забава: выпить – потискаться – разойтись по домам. Любовью не назвать, дружбой тоже. Похотливое самоистязание, которое ничем не заканчивалось. Парни каждый раз надеялись: ну вот сейчас, сегодня-то уж уломаю. Но девчонки держались. Не то что они слишком ценили свою девственность, просто на ящиках было уж очень противно, да и неудобно к тому же.

Глава 4. 3 октября

Страна разваливалась. Великая империя оказалась подобна спичечному замку: на вид красивый, ладный, хорошо подобранный, но вынули один элемент из основания – и все развалилось. Таким элементом была вера. Вера человеческая в широком смысле этого слова. Еще в 1917 году христианство стало идейным врагом большевизма, а значит, его необходимо было вырвать с корнем. Вырывали, жгли, насиловали, уничтожали.

Однако русский народ – народ верующий. Большевики изобрели новую веру – в коммунизм. 70 лет они убивали православный дух, насаждая коммунистический взамен ему. «Верим в коммунизм» вместо «Верим в Бога». Кто такой коммунизм? Большевистский заменитель Бога. Человеку нужна вера, жизненно необходима. Иначе жизнь становится бессмысленной. И очень короткой. И тогда зачем все?

Советские люди строили коммунизм и верили, что если не они, то уж их потомки точно познают настоящее счастье. Эта вера в светлое будущее помогла Советскому Союзу стать великой державой. Эта вера заставляла советских людей гордиться своей страной, несмотря ни на что. И вдруг все рухнуло.

1987 год. С большой московской трибуны людям очень доходчиво объяснили, что они дураки. Их вера – чепуха, а коммунизм – иллюзия, миф, придуманный для стада баранов. Так целую страну, 290 миллионов человек, кинули, растоптали, унизили и обокрали. 70-летний обман раскрыли… Вот вам правда! Ешьте ее, хлебайте, пока внутренности еще способны переварить. И… Все… В погоне за правдой потеряли страну.

К 1990 году Советский Союз трещал по швам. Парадоксально, но в октябре этого года организатор великого развала получил Нобелевскую премию мира. За что? В стране хаос, страдают и гибнут люди, стремительно пустеют полки магазинов.

*****

День учителя в школе – настоящий праздник. Удивительно, но его ждут все: и учителя, и ученики. С самого утра школа бурлит красивыми нарядами и искренними поздравлениями. Дети верят в этот день, что их учителя – самые лучшие, самые добрые, самые красивые. А учителям кажется, что школьники их по-настоящему любят. Это день благодарностей и красивых слов. Это праздник!

Галина Степановна входила в школу с замиранием сердца. Она готовилась к этому дню, как никто другой. Во-первых, она жаждала всеобщего признания своей женской уникальности; во-вторых, она ждала подарков от своих пятиклассников, намекнув родителям, что вазы и постельное белье ее не интересуют. Оставались духи и украшения. Как-то мимоходом она заметила, что вкус у нее классический и «Шанель№5» – ее любимый аромат.

Галина Степановна зашла в учительскую, и все ахнули. Ярко-розовое платье с широким черным кожаным поясом и лодочки на тончайшей шпильке произвели фурор. Физик Антон Геннадьевич, не в силах вынести яркой и вопиюще – модной красоты девушки, артистично закрыл лицо руками. Школьные дамы заметно погрустнели. Татьяна Александровна, историк и школьный завуч, первой «сделала лицо».

– Галочка, какое прелестное у вас платье! Как оно вам к лицу! Хоть сейчас на обложку. Вы очаровательны.

– «Где мои 17 лет?» – процитировал Высоцкого Антон Геннадьевич, галантно поклонившись.

Галина Степановна снисходительно слушала эти похвалы. Она знала, что хороша: высокая, статная, с ярко выраженными женскими прелестями, тонкими руками и точеными щиколотками. Хорошо подобранная косметика подчеркивала привлекательную молодость. В коридорах школы она тоже оказалась в центре внимания: девочки завистливо вздыхали, а мальчики услужливо расступались. У дверей ее кабинета толпились родители и ученики.

– Здравствуйте, Галина Степановна! От лица родительского комитета 5А класса разрешите поздравить вас с Днем учителя. Позвольте вручить вам букет и маленький подарок.

Галя заглянула пакет. «Шанель № 5». Это был триумф. Она счастливо засмеялась.

*****

Для Елены Георгиевны день не задался с самого утра, вернее, с ночи. Вечером они поссорились с мужем, и Круз ушел в неизвестном направлении. Лена знала, что денег у него нет. К утру он не вернулся. «Только бы он был жив», – думала она по дороге на работу,– вот придет, мы поговорим, ведь надо же что-то делать, что-то менять. Только бы он был жив». Надо было работать: учить детей, поздравлять коллег. Сил не было ни на что.

– Елена Георгиевна, можно?

– Да, Олеся, заходи. Позови всех наших, нужно поздравить учителей, вон родители целую коробку шоколада где-то раздобыли.

– Правда?

Олеся достала огромную плитку шоколада «Fazer».

– Кому-то зарплату шоколадом выдали, что ли? – предположила она. – Не в коммерческом же они купили. Ладно. Так я всех приведу?

– Елена Георгиевна, можно поговорить?

– Давай, Мусин, поговорим.

– Вы меня простите, пожалуйста, я дураком иногда бываю.

– Не поняла.

– Ну, я про тот урок, про отца Александра Меня. Простите, правда.

Елена удивленно посмотрела на парня. Она уже позабыла о том случае, с Мусиным больше не ссорилась, и вдруг… простите.

– Это здорово, что ты понял, что есть вещи, над которыми нельзя глумиться. Конечно, прощаю.

Дверь кабинета распахнулась, ввалились ребята.

– Так, давайте по списку разберем, кто кого поздравит.

Всем заправляла Олеся:

– Это директору, завучу, учителям.

Ребята разбирали шоколадки, расходились с поздравлениями, возвращались.

Лена пошла в учительскую позвонить домой. Бесполезно. Круз так и не вернулся. Что делать? Что делать?

Звонок на урок все шумное школьное движение привел в порядок. Коридоры опустели. Начались уроки.

– Поздравляем – поздравляем – поздравляем, – 10В встретил Елену Георгиевну аплодисментами.

– Дорогая Елена Георгиевна, – начала Олеся, – поздравляем вас, пусть ваша жизнь будет сладкой, как эта шоколадка.

Все захлопали, засмеялись.

– Спасибо, дети, садитесь, начнем урок.

Дверь распахнулась.

– Опять опоздал. Елена Георгиевна, извините, это вам, – Мусин протягивал Лене букет белых лилий.

– Ух, ты, – пронеслось по классу.

Мусин как-то сбился, отступил и добавил:

– Вам от нас.

– Спасибо, ребята, очень тронута вашими поздравлениями. А теперь за дело. Открываем тетради.

*****

Мусин жил с матерью и двумя котами в крохотной однокомнатной квартире на Меншиковском, рядом со школой. Отец ушел от них, когда Димка был совсем маленьким, еще в садик ходил. Отец ушел именно от них, а не к кому-то. Он был фотографом, свободным художником, который не умел зарабатывать деньги и нести за кого-то, кроме себя, ответственность. Он и за себя-то не очень-то отвечал. Мать была по специальности химиком – технологом, работала на заводе. Зарплату она не получала уже много месяцев, но на службу ходила исправно, потому что до сих пор не поняла, что мир вокруг изменился, что нужно выживать, и слова «пусть победит сильнейший» относятся не только к спорту, но и к жизни всех людей вокруг. Ей было трудно и физически, и морально. Она привыкла к трудностям, срослась с ними и целью своего существования искренне считала их преодоление. Сын тоже был из категории трудностей: его нужно было кормить, одевать, обучать, лечить. На это нужны были деньги. А денег не было.

Димка трудностью быть не желал. Он устал слушать каждый день одну и ту же песню о бедности и сопутствующих проблемах, поэтому предпочитал вечерами подольше оставаться на улице, а по утрам подольше валяться в кровати, лишь бы не встречаться с матерью. Он жалел ее , но помочь? Это не приходило в голову.

Водка, травка, сигареты – все это было в его жизни, но как-то не пошло. Предложили – попробовал, за компанию – накатил, но не более. Не поперло. Он вырос на улице, жил по ее законам, к своим 16 стал признанным дворовым лидером, но… сливки не снимал. Было что-то такое у него внутри, что заставляло порой впасть в задумчивость, уйти в себя и часами в одиночку бродить по тропинкам парка на Писаревке.

Уже много дней не мог он выкинуть из головы произошедшее на уроке. Он нашел несколько статей об убийстве отца Александра Меня, узнал о его жизни и потерял покой. По всему выходило, что человечек этот был правильный, мудрый и клевый. А он, Мусин, повел себя как последний дебил. Законы улицы – законы джунглей. Сыт всегда сильный. Вожак не уходит, его убирают. По понятиям Димки отец Александр не вожак. Но его убрали. Нестыковочка. Кто стоит за этим? Кому он мешал? Чей он вожак? Куда и кого он вел за собой?

*****

Елена Георгиевна так и не смогла дозвониться мужу. Но беспокойство ушло, и его место заняла странная – страшная апатия: я не хочу знать, что с Крузом, я не хочу знать, где он, я ничего не хочу знать о нем, я вообще не хочу идти – возвращаться в его дом. Уроки закончились. Коллеги, радостно возбужденные, предвкушающие предстоящий праздник в школьной столовой, распаковывали съестные припасы, домашние заготовки, собирали общий стол. А Лена сидела в оцепенении в пустом кабинете математики, понимая, что навалившаяся тяжесть не позволит ей и шагу ступить. Постучали, и дверь тихо отворилась.

– Елена Георгиевна, вы пойдете на праздник? – Алина Константиновна деликатно остановилась на пороге. Лена посмотрела на это милое лицо, открытое и доверчивое, и, не сдерживаясь больше, разрыдалась. Алина плотно затворила дверь, подошла близко – близко:

– Ты поплачь, а потом расскажи, если захочешь.

Так началась их дружба. За долгие годы, что вместе работали, они стали друг другу ближе родных. Никогда не нарушая личного пространства каждой, они умудрялись вовремя подставить плечо и вместе рассмеяться. Они жили, глядя в одну сторону и никогда не изменив себе в этой дружбе. Потом были дети, внуки, семейные хлопоты и неурядицы, но каждая знала: в школе есть скала, которая укроет, спасет, спрячет. Так всегда было, и так будет.

*****

Школьные учительские праздники устраивались в столовой: сдвигали столы большим прямоугольником, расставляли миски с салатами и разносолами, принесенными из дома. Спиртное и соки покупали в складчину. В общем, все было, как на деревенской свадьбе: поесть, закусить, расслабиться. Однако праздники пользовались популярностью. Коллектив был дружный, приходили все. Женщины наряжались, загодя посещали парикмахерскую и маникюршу. Слово «корпоратив», еще не успевшее войти в обиход, летало в воздухе.

Галина знала, что на такие вечеринки нужно приходить с опозданием: тогда точно заметят. Она хотела быть королевой этого бала, потому что привыкла, чтобы все взгляды всегда устремлялись на нее: восхищенно-мужские и завистливо-женские. Она открыла дверь столовой как раз в тот момент, когда Вячеслав Николаевич готовился произнести тост «за учителей».

– Галочка, пожалуйста, побыстрее, мы уже заждались, водка в рюмках стынет, – директор был в хорошем настроении, – Виктор Юрьевич, нет там рядышком с вами местечка?

Лохматый долговязый парень стал озираться по сторонам. Реплика директора отвлекла его от спора с коллегой-математиком старших классов Германом Федоровичем. Однако учтивость требовала проявить внимание к даме, но Галина предотвратила неловкость:

– Ни в коем случае не беспокойтесь, я здесь пристроюсь,– она заняла свободное место с Антоном Геннадьевичем, который так открыто восхищался ею утром в учительской.

Тосты следовали один за другим, кто-то уже танцевал, выходили покурить, на столе проявилась картошка с укропчиком. Галя не прогадала с местом: старый ловелас – физик окатил ее огромным ушатом комплиментов и красивых слов, вывел на танцплощадку, в общем, был настоящим кавалером.

Вечеринка тем временем «закипала». Некоторые ушли: директор и завуч, семейные мамки из начальной школы, странные математики. Остались свободные от семейных уз и те, кто хотел настоящего праздника.

– К столу, к столу,– созывала всех Людмила Петровна, местная хозяюшка, учительница труда у девочек.

Стол стал меньше: ненужное отсекли, еду и тарелки сдвинули для маленькой компании. Волшебным образом материализовалась бутылка коньяка, красного вина и водки. И Галя поняла: сейчас она войдет в особый круг тех, кто по-настоящему рулит этой школой.

Когда все расселись, поднялся молодой, лет тридцати, симпатичный и веселый шатен с голубыми глазами.

– Позвольте, коллеги. Еще один год наступил учебный. Мы рады, что с нами сегодня новые люди. Галя, меня зовут Александр, и я счастлив, что такая красавица будет работать у нас. Предлагаю тост за молодых специалистов!

– Танцевать? Антон Геннадьевич, я украду вашу даму?

Галя весело рассмеялась и с удовольствием протянула свою руку Александру. Он крепко прижал девушку к себе. Гораздо крепче, чем позволяли правила приличия. Но в зале царил полумрак, в голове плескалось вино, а рядом под музыку покачивались такие же пьяные парочки объединившихся коллег.

– Ты меня потом подожди, я столы поставлю и провожу, – прошептал Саша ей горячими губами.

– Подожду…

…Они исступленно целовались в грязном вонючем подъезде, где жила Галя. Красивый блестящий ремень давно валялся на полу, а Сашины руки выводили сумасшедшие рулады на ее груди и спине. Было поздно. Подъезд спал. Казалось, Саша сейчас взорвется.

– Пусти меня к себе, хочу тебя, слышишь, пусти, – он расстегивал брюки.

Внизу хлопнула дверь. Галя отпрянула от парня, запахивая плащ.

– Нет, не сегодня, не сейчас. Мне пора.

Он резко выдохнул, пригладил ей волосы.

– Конечно, ты права. Тогда пока?

– Пока.

Она чмокнула его в щеку и направилась к своей квартире.

*****

Алина Константиновна не очень-то любила развеселые гулянки. Куда комфортнее ей было дома, с мужем и дочерью. Лина теперь, когда вышла на работу, чувствовала непреходящую вину перед своими близкими. Ей казалось, она недодает им своей любви, своего внимания, нежности, заботы. Она ушла со школьного праздника, как только это стало возможным: среди первых. Тишина собственной квартиры поразила: никто не встречал – не поздравлял, а она надеялась на сюрприз от Сани. Но ни мужа, ни дочери не было. Лина набрала мамин номер, однако телефон отвечал долгими гудками. Праздничное настроение сменилось беспокойством, беспокойство – тревогой. «Записка. Должна быть записка».Нет, ничего. Снова и снова она набирала номер своих родителей, снова и снова ей отвечали долгие гудки. Когда неизвестность стала невыносимой, она выскочила на улицу. Навстречу ей шли те, о ком были все ее мысли: Саня с Нютой, мама с папой. Алина зарыдала в голос:

– Где вы были? Я вас потеряла… не знала, что и думать.

Саня укрыл – обнял:

– Ты почему так рано? Все испортила нам, сюрприз не получился.

А папа уколол:

– Ну, рева-корова, вся в мать, не могла, что ли в школе задержаться подольше?

Она счастливо засмеялась:

– Я к вам хотела.

Потом были суматошные приготовления «почти праздничного» стола с настоящей роскошью: виноградом и красным вином для Лины, шоколадом и яблочным соком для Нюты, картошкой с огурцами и селедочкой для остальных. Всех удивила мама, вытащив из авоськи палку настоящего финского сервелата и баночку оливок. Саня командовал, а Алина смотрела на мужа и думала: «Самый лучший, самый – самый».

… Ночью, когда родители ушли, а Нюся уснула, она шептала эти слова ему на ушко, и они жарким пламенем пронзали его молодое тело, заставляя снова и снова любить свою жену. И не было уже ни Лины, ни Сани, а было единое целое, неделимое и неразрывное, рожденное самым прекрасным, что есть на земле, – любовью.

*****

Елена Георгиевна открывала дверь квартиры, надеясь, что за то время, которое она провела в дороге, Круз успел вернуться. Она так устала целый день беспокоиться, что уже просто констатировала факт: его до сих пор нет. Лена понимала, что он может быть в ДК, но в его каморке не было телефона, а звонить на вахту она боялась: однажды наткнулась на хамство, так ничего и не добившись от дежурной. Однако время шло, а известий от мужа не было. «Еще полчаса и поеду в ДК», – решила Лена, потому что ожидание становилось невыносимым.

В дверь позвонили. Птицей бросилась она на звук. Распахнула – размахнула двери. Круз сидел – падал на подоконнике, явно не соображая, где он и что с ним. Куртка – чужая? прикрывала окровавленную – дрался? рубаху, штаны мокрые и грязные – обо…ся? были расстегнуты, но прихвачены ремнем. Рядом никого не было. Как пришел? Кто-то привел? Убежали?

Стало до тошноты противно. «Он такой. Алкаш и засранец. Это его выбор. При чем здесь я?… Разве он не был моим выбором?… Был, но он был другим, а такой… не хочу… не могу…» Она втащила мужа в комнату, позвонила матери и сказала, что придет ночевать к ней.

****

Последний учебный день перед каникулами в школе – день уборки и чистоты. «Помойка». (Мытье кабинетов, парт, стен, стульев). У детей настроение не учебное, а отпускное, но в уборке участвуют все. 10В приступил к наведению чистоты основательно: парты и стулья были вынесены в коридор, мальчики принялись за стены и батареи, а девочки намывали подоконники. Заправляла всем Олеся Кудрявцева.

– Елена Георгиевна, вы бы пока свой стол привели в порядок, нам-то несподручно туда лезть, – обратилась девочка к Лене.

Лена выглядела растерянной: все происходящее было для нее неожиданностью. Было странно, что никого не нужно организовывать, заставлять – призывать.

– Олеська, а можешь мне по секрету сказать, почему вы так рьяно, с энтузиазмом все это делаете? В чем подвох?

– Потом будем чай пить. Все вместе. И разговоры разговаривать. За жизнь.

– За жизнь?

– Вы против?

– Нет, я – за. Но как-то неожиданно все это. А к чаю что?

– С миру по нитке. Кто что принес.

С уборкой справились быстро и дружно. Расставили столы кружочком, вытащили запасы, расселись и вопросительно уставились на Елену.

– Я что-то должна сказать?

Ответил Мусин:

– Елена Георгиевна, вы с нами уже целую четверть, пора вливаться в коллектив.

– То есть?

– То есть посмотреть на нас в неформальной, так сказать, обстановке.

Все это, сказанное нагловато-развязным тоном, в обычной мусинской манере, прозвучало настолько двусмысленно, что Лена откровенно испугалась. Однако, стремясь не допустить возможно-невозможное продолжение, она, неожиданно для себя, предложила:

– Давайте на каникулах съездим в Токсово, в зубро-бизонник. Погуляем там, зубров покормим. Там хорошо, тихо так, воздух свежий.

Мусин растерялся, а все загалдели-зашумели одобрительно и быстро назначили день поездки.

*****

Когда говорят «Пригороды Ленинграда», в голове проносятся названия: Пушкин, Павловск, Гатчина, Петергоф. Но есть и другие пригороды, не пафосные, пышно-царские, а природные, натуральные, естественные, с запахом хвои и грибов, со следами лосей и зайцев, с непроходимыми зарослями и тихой гладью озер. К таким пригородам относилось Токсово. Старейший поселок, выросший из финской деревеньки, удивлял неказистыми домишками и первозданностью природы.

Токсово для Елены Георгиевны было связано с воспоминаниями детства. Там жили ее бабушка и тетя. Им принадлежал небольшой домик с участком прямо на берегу Кривого озера. Сюда каждое лето отправляли родители Лену на каникулы. Потом бабушка умерла, часть дома продали, а воспоминания, празднично-яркие, детские, остались. Она иногда приезжала сюда с Крузом, и это тоже были приятные воспоминания. Ей вдруг захотелось поделиться с ребятами своей любовью к этим местам, захотелось показать им всю глубинную, тайную прелесть и поздней осени, и ленинградской природы.