Над маковым полем

– Торт? Варенье? – перечисляет Монро.

– Ложь! Это ложь! – додумывается Андерсен и вновь оказывается прав.

Но на этом в воздухе разливается пронзительный писк, и Лох присаживается на своё место.

– Ну ты и пессимистичный! – корчится Купидон, следуя за ним.

– Ну что ж, – бодрится он, – убийца счастья, – подражает своему малышу блондин, но, столкнувшись с непонимающими глазами, принимается сыпать синонимами, – мечта, хотелка, жажда…

– Желание, – отгадывает Мэрилин.

– Искусственные эмоции, – не теряя ни мгновения, горланит Купидон.

– Враньё? – спрашивает блондинка.

– Смайлики? – встревает Дали.

– Да, смайлики, – изящно крутится ангелок, – единственное и неповторимое, – сверлит взглядом новую бумажку он.

– Воспоминание? – высказывается Лох.

– Молодость! – уверенно кричит девушка.

– Какая молодость? Средний род же!

– А не здоровье? – спрашивает умник вечера.

– Угу, – пританцовывает кудрявый эльф, но замирает, как только звучит сигнал.

Последней на арену выходят Мэрилин, стараясь двигаться, как на подиуме.

– Полное принятие человека, – надувает губки она, – поддержка. Защита. Желание быть вместе.

– Любовь, – тает Купидон, понимая, что именно эти эмоции плещутся под его рёбрами.

Как же он стремится окружать свою фею заботой и вниманием! Ему нравится исполнять все её капризы и прихоти. Он восхищается её дерзостью и кокетством. Её наивностью и детским взглядом на мир. В тайне он лелеет картины прекрасного будущего, где он служит своей королеве, готовит для неё морепродукты и деликатесы. Кокосовые пирожные и ванильные пудинги. Расчёсывает её сухие жидкие волосы. Любуется тем, как она красит тушью ресницы, широко открыв рот и распахнув глаза. Купидон изнемогает от её надушенной шеи. От её внезапных колкостей. От лёгкого пушка на позвоночнике. От махонькой родинки на запястье. От журналов, раскиданных по всему дому. От женских глупостей. От самоуверенности и упрямства.

– Боди-искусство, – прерывает его воздыхания Мэри.

– Татушки?

– Пирсинг?

– Танцы? – попадает в цель последнее предложение.

Упоительная игра затягивается до полуночи, но никто не чувствует утомлённости. Все взвинчены и веселы, словно только что выиграли какой-то приз. Ведётся жаркий спор, кто получает золотую медаль, а кто уступает в эрудиции. Лидерство достаётся Андерсену, а вот в хвосте оказывается нисколько не омрачённый Купидон.

– Бесплатно угощаешь нас в своём ресторане, душка! – смеётся Лохматый, на что душка согласно кивает.

Комнату тут же сотрясают бурные овации и высокий свист.

– Готовьтесь к персональному вип-обслуживанию! – щедро обещает Купидоша, и друзья, словно табор цыган, начинают укладываться спать.

В гостях у «Дядюшки Черри»

За окном журчит капель мартовского утра. Зыбкий свет просачивается сквозь задёрнутые шторки и пытается нашарить моё лицо, но я ловко прячусь под одеяло. Рядом храпит Лохматый. Купидон уже дразнится запахом кофе со сливками. Наблюдаю, как он в одних розовых трусах в красное сердечко щеголяет мимо. Как запрыгивает в брюки и долго ищет пару идентичных носков. Смотрю, как он застёгивает рубашку, приклеив подбородок к груди. Пару раз проходится щёткой по волосам и натягивает пиджак. Львиную долю времени возится с галстуком. Такой милый. Такой сонный. Готова поспорить, что изо рта приятно пахнет свежим маслом. Когда слышу, как в замочной скважине вращается ключ, поднимаюсь с кровати. Хочу наступать туда, куда наступал он. Прохожу в душевую. Удушливый пар ещё витает над раковиной, а зеркало ещё помнит его отражение. На кухонном столе разбросана стая хлебных крошек. В квартире зависает дух неспешного дивного утра, и я купаюсь в его тусклых лучах. Тело расслабленно и налито истомой. Замираю у окна. В городском пейзаже нет ничего особенного, но прохладная погода придаёт ему ласковые очертания. За три месяца я лишилась узора проступающих рёбер и приобрела здоровый оттенок кожи. Больше нет прежней усталости и постоянного раздражения. Кудри уже не секутся, а ладони не шелушатся, да и сама я впервые ощущаю себя живой. Это так необычно.

Завтракаю хлопьями и чаем с шиповником. Час сижу в кухне в великой футболке, положив ухо на колено. Обожаю растянутые и большие вещи. В них я кажусь себе хрупкой и беззащитной. Трогательной и домашней, как девчонки в аниме. Потом всё-таки поднимаюсь, вытираю исцарапанную клеёнку и переодеваюсь в чулки и широкий вязаный кардиган. Прекрасный костюм для выходного дня. Прекрасный костюм для счастья. Не хватает только собственной виллы, моря под боком и оперной музыки. Пока есть возможность, наслаждаюсь тишиной, но вскоре просыпаются парни, и квартира наполняется, пусть и не совсем зримой, но суетой.

Сегодня Купидон приглашал нас отужинать в «Дядюшке Черри», и потому я не хочу затмевать приятное ожидание мелкими делами. Решаю провести часы сладкого томления за книгой. Разумеется, выбор у меня богатый. Недолго колеблясь, останавливаюсь на «Джейн Эйр» и, свернувшись в кресле, путешествую по строгим строчкам. Издание старое, кажется, что чих – и оно рассыплется в руках. Но оттого оно только сильней засасывает в свою книжную Вселенную.

Когда стрелки приближаются к пяти часам, принимаюсь колдовать над внешностью. Только вместо волшебной палочки пользуюсь бигуди, восковыми полосками, лаком, увлажняющими кремами и гардеробом. Но что же надеть, чтобы смотрелось сдержанно и стильно? Бежевое платье-тюльпан? Чёрное платье с прозрачными рукавами в горох? Бархатное платье нежно-голубого цвета? Прикладываю наряды на плечиках к груди и кручусь перед пыльным зеркалом. Принимаю решение в пользу бежевого тюльпана и остаюсь вполне довольной. Далее следует подобрать аксессуары и украшения. Серьги и ожерелье конкурируют с золотой цепочкой. Сумочка в тон борется с лёгким палантином, а полк туфель толпится у порога.

– Пора выдвигаться! – аукает меня Дали.

– Сейчас! Ещё пять минут! – откликаюсь я.

Мужчины и женщины живут на разных планетах, и время течёт на них тоже по-разному. Поэтому понятие пяти минут растяжимо до двух часов. Но, как послушная девочка, я укладываюсь в обещанный срок. Надеваю светлое пальто, какое было у Жаклин в день убийства Кеннеди, и выхожу на площадку.

По земле ступаю очень осторожно, чтобы не забрызгать колготки. На причёске держится чудесный берет, слегка сбитый набок. Ветерок овеивает напудренные щёки и лоб, и дышится свободно, словно в открытом поле.

Спустя несколько остановок нас встречает скромный опрятный ресторанчик с приглушённой мелодией внутри. Мы сдаём верхнюю одежду в гардероб и проходим в зал. Народу под вечер скопилось много, но люди в основном преклонного возраста, ведущие себя вежливо и воспитанно.

– Гуд ивнен, мадемуазель, – встречает меня Купидон, – занимайте этот столик, друзья, – любезно просит уже всех, вынимая из-за пазухи меню.

Перечень холодных закусок, напитков и горячих блюд заставляет глаза разбегаться, а желудок урчать от голода.

– Вот это да! – облизывается Лох. – Наедимся по-царски! – вытягивает он ноги. – Принеси-ка мне королевские креветки в кляре, – заказывает парень.

– Так, а я буду… – слюнявит палец Дали, переворачиваю страницу, – говяжье отбивные на гриле, во!

– Я возьму, – изучает список Андерсен, – форель речную с травами, – читает он, – и салат какой-нибудь вкусненький. На твоё усмотрение, – дополняет юноша.

– А чего изволит леди? – записывает Купидон.

Я же обескуражена и растеряна. Боюсь ошибиться и попросить слишком питательное блюдо.

– А пускай будут блинчики в кленовом сиропе! – отмахиваюсь от сомнений. – И ванильное мороженое на десерт! И ещё тарелищу фруктов! – разгоняюсь я.

Гулять так гулять! Живём один раз, и жизнь надо вкушать до основания. Её нектар и горечь, её остроту и пряности. Иначе грозит пресная отрава из однообразных дней.

– И давай нам вина! – добавляет Лох.

– Нет, шампанского! – дуюсь я.

Оно пузыристое и игристое, как моё настроение.

Купидон делает необходимые заметки и удаляется в кухню.

– Здорово, да? – озирается Андерсен.

– Ещё бы не было на халяву здорово! – смеётся Дали.

Парни о чём-то гудят, но я не прислушиваюсь к их разговору. Вместо этого внимательно изучаю на удивление чистый пол. Стены с гротескными картинами и натюрмортами. Потолки с гладкими чашами ламп. Снизу и сверху «Дядюшка Черри». Слева и справа – тоже «Дядюшка Черри». «Дядюшка Черри» везде. Как удав из истории Дали. И мы в его брюхе. Однако в брюхе этом вполне себе сносно и нисколечко не страшно. Нам предоставлены все возможные удобства и привилегии, как на Титанике. Элитном круизном лайнере. Жаль, что нам не уйти на дно. Не затонуть. Разве что провалиться под землю. От стыда и срама за свою неблагополучную жизнь.

Не успеваю моргнуть, как к нам подплывает харизматичный Купидон с бабочкой на отутюженном воротничке. Он ловко ставит вазу с фруктами на белоснежную скатерть и гладко произносит: «Ещё семь-пятнадцать минут». Интересно, со всеми клиентами он честен, или другим посетителям он отвечает машинальное «Одну секундочку» – размышляю я, но прихожу к выводу, что мой Купидон всегда такой располагающий и открытый.

– Прошу, – улыбается он, подавая какой-то салат, блинчики и форель.

В следующий раз наш официант выносит креветки в кляре и говяжий стейк. Умело наполняет фужеры охлаждённым шампанским и желает приятного аппетита на французский манер.

– Бон аппетит! – поклоняется кудрявый блондин, и мне хочется сорваться с места, опрокинуть стол с его торжественными яствами, вонзить персиковые ногти в щёки моего мальчика и впиться своими губами в его пухлые женственные губы и целовать, целовать, целовать! Уверена, что его лицо слаще повидла и всех этих кленовых сиропов! Но я смирно сижу, сохраняя осанку, спокойно улыбаюсь и киваю в знак благодарности.

– Супер! – хрустит кляром Лохматый, черпая салат из общей миски. Перед нами уйма всяких приборов, ножей, чайных и десертных ложечек, но мы, как истинные невежды и грубияны, не соблюдаем тонкостей этикета. Благо не едим руками. Я тоже присоединяюсь к трапезе и мужской беседе.

– …Вот оно – истинное существование! Мирное течение времени без галочек в чек-листов, решении вечных проблем и освоении корейского языка. Простое и обычное пребывание в настоящем, – вслух вздыхает Андерсен.

– А как же твоё саморазвитие и беготня за целями? – подтрунивает Дали.

– Нет, встречи с друзьями, тупые сериалы и бессмысленные прогулки по городу дороже, чем погоня за воображаемым успехом. Чем продуктивные, но абсолютно безрадостные дни, – отвечает пай-мальчик.

Не знаю, отчего ещё не швыряю в него салатницей. Философ трёхрублёвый. Теоретик без минуты практики. Все способны читать и мечтать о счастье, описывать его во всех подробностях, но ни разу не испытывать. Все способны посещать тренинги и семинары с перегоревшими и безразличными психотерапевтами, типа приближаясь к духовному росту, а на деле лишь сильней дурачить себя.

Словно из ниоткуда, появляется Купидон и забирает пустые тарелки и грязные салфетки. Кажется, словно у него восемь рук, как у мультяшного осьминога.

– Как вам здесь? – спрашивает осьминог.

– Великолепно! – поворачиваюсь к нему я, и ангелок растекается счастливой лужицей.

Ванильное мороженое нежно тает на языке, сладким милком течёт в горло и вырабатывает стадо эндорфинов.

– Можно ли вас увести, юная принцесса? – шепчет в ухо Купидон.

– Конечно, – млею я, – я для этого рождена. Чтобы меня далеко уводили, – лучусь интригой. Деликатно оставив сладости в покое, выхожу из-за стола. Пай-бой и гуд-гёрл, тесно прижавшись, идут по мраморному полу.

– У меня есть одна новость для тебя, – серьёзно останавливается Купидон.

– И какая? – пританцовываю я.

– Надеюсь, хорошая, – сглатывает он.

– И?

– И… я тебя люблю! – бархатисто выпаливает он, обводя мою талию и притаскивая к себе.

И я таю, словно C12H22O11 в чае. Его признание блаженней конфет Коркунова, медовей пыльцы и густого нектара. Ноги подгибаются от расслабления. Кажется, что даже каблуки подворачиваются и падают, как Башни-близнецы.

– Ах, – изумляюсь я, краснея и отводя взгляд.

– Это тебе, – продолжает обвораживать меня ангелок, вынимая пышный букет свежих тюльпанов.

Их светлые невинные бутоны покрыты каплями росы, и я думаю, что именно так выглядит март: легко и воздушно. Цветы как нельзя лучше подходят к моему образу, и слёзы умиления, словно роса, застывают на веках и на века.

– Это так трогательно, – только и произношу, тянясь к его абрикосовым устам. Кажется, так называли губы поэты медного или свинцового, или какого там века.

– Какое омерзительное глумление! Это же вандализм! Святотатство! Я не позволю так ругаться над моим рестораном! – одёргивает меня свирепый, но хриплый клич бородатого карапуза, похожего на медведя. Его палец возмущённо смотрит на кальмары люстр, а сам он лопается от негодования.

– Это Колобок, – бегло цедит Купидон.

– Ты уволен! – гневно трясётся Колобок.

– Но за что?

– В договоре чётко прописано, что сотрудникам заведения запрещается дарить цветы и делать признание в любви в рабочее время! Если вы что-то забыли, гнусный человек, то прошу повторить пункты 28.2 и 28.6! – гремит медведь.

– Что ж, в таком случае, я с радостью покину Вас, дорогой Колобок Колобкович! – драматично вздыхает Купидон. – Я глубоко признателен Вам за тёплый приём и отцовское отношение. Вы все стали мне настоящей семьёй… Ах, – сморкается он в выдуманный платок, – но сейчас я вынужден вас оставить! С собой заберу только добрые и смешные воспоминания. Прощайте! – машет платочком он, беря меня под локоть.

Важно вышагивая, мы забираем наших сытых друзей и выныриваем в «Тётушку Землю».

– Классно посидели, – ковыряется во рту зубочисткой Дали.

– Но Купидона уволили! – топаю я, словно капризная Нэнси.

– Нет, детка, – чмокает меня в румяна Купидон, – я стал свободной птицей. Теперь ничто меня не держит. Могу позволить себе всё что захочу. Больше меня не сковывают обязанности и однотипные функции. За моей спиной вырос пропеллер. Мне кажется, что я могу включить его и улететь.

– И куда это? – спрашивает Лох с горькой миной.

– Не знаю. Куда-нибудь очень далеко. Не то чтобы здесь плохо, а в абстрактном «там» лучше – вовсе нет. Просто я рождён для путешествий, полей и полётов.

– Полей и полётов, говоришь? – замирает Андерсен.

– Угу, – небрежно махает кудрями Купидон, – полей и полётов. Пронесусь над всей планетой, над каждым скромным деревенским уголком, над каждым мегаполисом. Познакомлюсь с причудливыми традициями и обрядами. С местной кухней. Попробую питахайю. Открою бар с коктейлями, – мечтает парень.

– А на какие, собственно, шиши? – всё ещё мучается с зубочисткой Дали.

– А зачем мне шиши? Птицы денег не имеют. У них крылья есть. А у меня пропеллер. Мечта.

– Ну ты и романтик! – тащусь я.

– Романтик, это точно, – задумчиво повторяет Купидон, словно горное эхо.

Моё горное эхо.

Макморфий

Сердце Лоха разбито. Купидон предал его. Он вообще никогда не был нужен Купидону. Лох сидит на унитазе и, словно акварель, стекает вниз. Словно туалетная бумага. Словно переваренный омлет с сосисками. Его сердце пустило трещину. Оно истекает кровью.

Огромная доза штампов.

Лох рассматривает своё скукоженное, как заветренное яблоко, лицо и винит во всём внешность. Конечно, его готический ангел никогда не ощутит укол страсти, глядя на его сальные патлы. Никогда не притронется к ягодицам своими горячими ладонями и не простонет «Летс гоу ту бэд, бэд бэби». Ему важна только Мэрилин. Несчастная анорексичка в ремиссии. Ему важны только кулинарные рецепты и хитрости обслуживания. Экстравагантный прохвост. Пленительный негодяй. Лох дрочит, представляя его язык гранатового цвета. Узкие плечи. Точёные пальцы. Худые бёдра. Пухлые губы. В Купидона так легко влюбиться!

Но как только Лох перекумарился, его голубчик потерял интерес к другу по галлюцинациям. Стёр его из пятиугольника общения. Но неужели, чтобы тебя замечали, нужно болеть? Зависеть? Умирать? Лоха снова тянет в белую дыру. Его снова манит прелестный мираж. Лох висит на лобковом волоске от пропасти.

Несколько бессонных суток парень проводит, слушая Нирвану и гадая, стоит ли признаваться своему Амуру в любви. Вдруг тот не поймёт и засмеёт Лохматого? Вдруг он скажет: «Посмотри на себя, ушлёпок малолетний!»

Или:

«Отвали от меня, педераст обдолбанный!»

Или:

«Не позорься, чувачок! У меня есть Мэрилин».

Или:

«Вот умора! Ты насмешил!»

Но его карамельный красавец не отличается презрением и высокомерием. Есть шанс, что он вежливо выслушает товарища. Утешит его. Прижмёт к себе. Ответит обоюдностью.

Лохматый отрешённо вырывает книжные страницы, наверное, думая, что вместо «Изысканного трупа» в его руках летняя ромашка.

– Эй, ты чего? – усаживается рядом Купидон.

– Мне надо с тобой объясниться, – оборачивается Лох.

– О’кей, детка. Я слушаю тебя, – закуривает красавец.

От волнения в животе Лоха звякают льдинки, а голова кружится так, словно он стоит на вершине Эвереста. И коленные чашечки дрожат.

– Если ты до сих пор не понял, то я признаюсь сам, – он наматывает волосы на палец, – дело в том, что ты мне небезразличен. Ну, то есть дорог. То есть я дышу к тебе неровно. Как-то так. В общем…

Лох угасает. Его лицо напряженно, словно он готовится к удару. Словно он уже получает удар.

– И что же? – выпускает дым Купидон.

– Да нет, ничего. Шняга, – отмахивается Лохматый, – забудь.

– Подожди, сладкий. Ты, что ли, втюрился в меня? – самодовольно усмехается блондин.

Лоха не просто бьют, его истязают на седьмом кругу Ада. Вставляют раскалённый зазубренный прут в задницу.

– Типа того, – упирается глазами в радугу Лох.

– Ну ты даёшь! – дивится Купидон. – И зачем ты мне это говоришь? Хочешь взаимности?

– Эм… Я действую интуитивно… Просто почувствовал импульс и решил сказать. Понимаешь, ты был единственным, кто не гнобил меня. Кто помогал и считался со мной. Кто дарил райские наслаждения, называл дорогушей и малышом, и… – горячо пыхтит Лох.

– Постой-постой, – прерывает его Купидон, – мне ясно, что ты, бедненькая дворняжка, благодаришь и воздыхаешь обо мне, сидя в туалете. И мне льстит твоё обожание, пупсик. И я не могу тебя задеть. Не могу обидеть грубостью или отказом. Я не из плохишей, дорогуша. Но – услышь меня правильно – я не буду гулять с тобой за руку. И не буду заниматься с тобой баю-бай. И жить, и носить парные кулоны, и покупать одинаковые майки, и забираться с тобой в один душ я не буду тоже. Надеюсь, ты не серчаешь? – ползёт уголок его губы вверх.

– Нет, конечно, нет. Но как же быть мне? Я ведь люблю тебя! Я привязан! – пылко произносит Лохматый.

– Ну и люби себе на здоровье. Никто же не запрещает, – смахивает пепел Купидон в банку из-под консервов. Этикетка гласит, что раньше в ней хранилась килька, обжаренная в томатном соусе. Лох сходит с ума по кильке, обжаренной в томатном соусе. И по Купидону. – Если любишь, тебя не должно парить, взаимно это или нет. Кайфуй от своих чувств – и всё. Главное ведь что? Чтобы любимый был счастлив. Ты же можешь служить своему папочке. Ноги мне массировать, рубашки штопать. Будешь ванну мне наполнять, одежду стирать, ну и всё в этом духе. Ты ведь не против, а? – смотрит на него белокурый парень.

– Нет, – трепетно отвечает Лохматый, – совсем нет. Для меня будет честью за тобой ухаживать. Правда-правда, – замирает он.

– Вот и славно, секретарь двухминутный, – ласково заключает Купидон.

Лох лишь сильнее убеждается, что он самый заботливый и чуткий. Самый добрый и снисходительный.

– Спасибо, – растроганно моргает прыщавый паренёк, и их диалог кончается хэппи эндом.

В постхэппиэндовский период Лохматый преданно суетится вокруг своего цветка. Лилии. Нарцисса. Кувшинки. Он бережно зашивает дырявые рубашки, оплачивает телефонные счета, находит одинаковые носки и гладит брюки. Каждый день его тёплые пальцы плывут вдоль фарфорового позвоночника друга, мягко ныряют под ключицы и медленно мнут спину. Светло-коричневая родинка на пояснице мило улыбается Лоху. Купидон мычит от наслаждения.

– Знаешь что? – наклоняется Лох.

– Что? – лениво отзывается кувшинка.

– Это прекрасней любых приходов, – дышит в ухо Лохматый.

– Здорово, – сонно бормочет Купидон, – только, будь любезен, не щекочи меня волосами, – зевает он.

– Ой, извини, – замечает массажист и собирает пряди под футболку.

Лохматый готов часами наблюдать за тем, как Купидон красит губы гигиенической помадой. Как он спит, положив под щёчку ладонь и пустив слюни. Как он смеётся, тонко и деликатно. Как он тогда говорит: «Надо смеяться над тем, что тебя мучает, иначе не сохранишь равновесия, иначе мир сведёт тебя с ума. Как килька, обжаренная в томатном соусе». Теперь для Лоха Купидон – личный Макморфий. Его космический мир. По сути, каждый человек – удивительный и неизведанный космос. И для каждого космоса обязательно найдётся свой астронавт. Так уж устроено.

НЛП

Дали сидит, прилипнув носом к компьютеру. Его булки успевают оквадратиться, а всё тело затечь. Под рукой у парня лежит раскрытая тетрадка с каракулями конспекта, а под столом ютится мусорное ведро, полное банок из-под газировки и «Ред Булла». Дали всерьёз увлекается рекламой, и его увлечение приводит к нейролингвистическому программированию. К эриксоновскому гипнозу. К безграничной власти над кем угодно. Теперь в памяти оживают слова английского писателя Хаксли. Его речь обретает смысл, и механизм внушения становится понятным.

– Что читаешь? – тихо подкрадывается Андерсен.

От неожиданности Дали вздрагивает и с шуршанием хватается за тетрадь:

– Фу-у, – переводит дыхание он, – ну ты и напугал!

– Прости. Виноват, – по-дружески хлопает его Андерсен, – так что смотришь? – не унимается он.

– А, – бросает Дали, как бы показывая, что речь идёт о пустяках, – НЛП изучаю. Ты представляешь, я узнал, как можно вводить людей в транс! Для этого нужно всего лишь подключиться к репрезентативной системе клиента, подстроиться к его доминантному полушарию, отвлечь его и получить доступ к подсознанию. Для этого существует множество паттернов: номинализация, ограничения на сочетаемость, встроенные вопросы и команды, опущения, и это ещё не всё…

– Постой-постой, – морщится Андерсен, – я примерно половину не понимаю из того, что ты говоришь! Это так… познавательно, – находится он, – я очень рад, что ты, наконец, нашёл своё призвание, отыскал интересное дело…

– Интересное дело? Да это чума! Просто улёт! – восхищённо тараторит Дали.

– А как же Джексон? – шутит Андерсен.

– Ой, – прыскает долговязый парень, – с ним давно покончено! Считай, что Джексон погиб!

– Смелое, однако, заявление! И что? Когда намечаются похороны?

– Похороны? – изумляется Дали.

– Ну да, – кивает собеседник.

– А что? Неплохая мысль! – согласно сжимается кулак. – Тогда, пожалуй, сегодня и проводим его в мир иной.

– Отлично!

– Скажи нашим, чтобы собирались у свалки в девятнадцать часов, – просит Дали, возвращаясь к учебнику.

– Хорошо, – обещает Андерсен, оставляя товарища в покое.

***

Пятеро неудачников грудятся вокруг пустой пачки из-под сигарет. Рядом возвышается гора металлолома, пивных банок, сломанной трухлявой мебели и пенопласта. Весенний ветер неприятно облизывает строгие лица и ерошит мятые неумелые венки.

– Он был храбрым и благородным человеком, – всхлипывает Дали. На нём брюки оттенка хаки и хвойного цвета свитер. На ногах осенние ботинки на шнуровке. Рядом стоит Лох в порванных джинсах и кожаной куртке. В руках он держит хилый пучок какой-то сорной травы. За ним грустит сгорбленный Купидон, его курчавые волосы торчат во все стороны, словно тонкие медные проволоки. Мэрилин одета в замшевое пальто и изящную шляпку с вуалью. На Андерсене горчичные штаны и лёгкая ветровка. Друзья заранее договорились, что не будут нести траур в чёрных одеяниях. – Он был самым ловким, но абсолютно бесполезным чуваком, – шмыгает Лохматый.

– Нам всем будет его не хватать, – произносит заученную фразу Андерсен.

Где-то в помойной куче каркает ворона, добавляя официальности в гротескную сцену.

– Мне очень жаль, – утирает край глаза Мэрилин.

Её макияж исполнен в тёмных тонах: вишнёвая помада, сливовые тени. После её реплики следует печальная музыка, льющаяся из телефона. Не хватает только священника и молитвы.

– Думаю, он обязательно попадёт в компьютерный рай, где не приходится ждать медленной загрузки и терпеть поражения, – утешающе говорит Купидон, после чего все покорно замолкают.

В минуту молчания гости размышляют о чём угодно, только не о покойнике.