Светлейший

И тут Шахин перехватил кокетливый взгляд одной из знатных дам в шляпе. Как принято в Европе, он, как джентльмен, хотел вежливо отвесить ей почтительный поклон, но, на свою беду, не успел: от табачного дыма у него заслезились глаза, и засвербело в носу. Шахин шумно, с надрывом чихнул. Знатная дама громко расхохоталась, показывая своим кавалерам на него пальцем.

От стыда потомок древней династии уже хотел было развернуться и покинуть злачное место, как неожиданно услышал на ломаном итальянском языке:

– Эй, студент! Иди к нам, парень, иди!

Сквозь мутную пелену в глазах Шахин с трудом разглядел знакомую компанию, успевшую расположиться за столами в глубине зала.

– К нам иди, к нам, – кричал синьор, что на улице звал их с собой.

Протерев рукавом халата глаза, Шахин напялил на голову бауту и собрался было направиться к ним, как вдруг с треском распахнулась дверь и сильно толкнула его в спину. В таверну ввалилась очередная компания.

От неожиданного удара Шахин полетел вниз и всей массой своего тела грохнулся на рядом стоящий стол. Стол перевернулся вместе с посетителями.

Звон разбитой посуды, испуганные крики, барахтающиеся на полу в мясе и лапше мужчины привлекли общее внимание зала. Мгновенно установилась тишина.

Заляпанная соусом, обвешанная лапшой, толстая женщина заорала во весь голос, требуя защиты от пьяного хулигана. Посылая проклятья в адрес «чёртова иностранца», мужики накинулись на Шахина. Монахи смиренно отошли в сторону, шепча молитву.

Запутавшись в собственном халате, наш герой лежал на скользком от соуса и разлитого вина полу. Шахин всячески пытался подняться. Однако не получалось: баута наехала ему на глаза, ноги скользили по полу, а опрокинутый им же стол придавил грудь.

Шахин хаотично размахивал руками, стараясь сбросить с себя проклятый колпак и стол, но сильный удар в бок, затем в лицо на мгновение лишил его способности двигаться. А удары продолжали сыпаться. Сквозь общий шум Шахин услышал крик на непонятном ему языке: «Гришка, наших бьют». И на секунду разглядел парней из знакомой компании. Поснимав маски, они бросились к нему на помощь. Завязалась драка.

Шахин с трудом наконец-то встал на ноги. Из его носа хлестала кровь, растерзанный халат покрылся красными пятнами. Ноги дрожали, кружилась голова. Он огляделся, и тут же получил в спину очередной удар.

В это время в зал ворвался Аскер. Вид окровавленного хозяина привел слугу в ярость. Выхватив кинжал, Аскер бросился к нему, и с лёту всадил нож в его обидчика. На голову Аскера тут же опустился стул, а в ногу воткнулось что-то острое. Аскер упал и на мгновение потерял сознание. И тут началось настоящее побоище. Братья Орловы (а это были именно они) своими огромными кулачищами валили всех подряд.

Посетители таверны с восторгом наблюдали за ходом, как им казалось, импровизированной драки. Они кричали, смеялись, радостно хлопали. А когда парень восточной наружности всадил бутафорский, как им казалось, кинжал в тело одного из драчунов, в сторону этого «актёра» полетели цветы.

Но вдруг овации резко смолкли – от боли громко закричал один из участников «представления». Наступила тишина. Драка прекратилась. На полу неподвижно лежали люди. Вокруг их тел расплывались пятна бордовой крови. Окровавленные маски и бауты на полу, стоны раненых убедили публику, что это не спектакль. Посетители бросились на выход. И тут раздался крик:

– Берегись, дозорные бегут!

Чьи-то сильные руки подняли хрупкое тело Шахина с пола. Он застонал и сквозь шум в голове услышал:

– Терпи, паря. Не дай тебе Бог попасть в руки этих живодёров.

Всё тот же парень из знакомой компании легко забросил Шахина себе на плечо и бегом кинулся наружу.

– Алехан, грузи второго татарчонка, грех бросать, – услышал Шахин и потерял сознание.

Два месяца спустя. 1768 год.

Крым. Бахчисарай. Ханский дворец.

Небольшой отряд в десять, – двенадцать всадников утром подъехал к городским стенам Бахчисарая, возвышающимися над речкой Чурук-Су. Большие, дубовые ворота в районе Дарагачьа городская стража уже открыла и четыре пары алчных глаз стражников с живым интересом разглядывали приближающийся отряд, за въезд которого в город рассчитывала существенно пополнить свои кошельки.

Как того требовали правила, перед воротами всадники спешились, за исключением одного, который небрежным движением руки подозвал к себе ближайшего к себе стражника. Тот весьма удивился, злорадно усмехнулся, затем расправил грозно плечи, немного постоял, поговорив с коллегами, а затем не спеша, направился к всаднику, на ходу увеличивая плату за столь обидное к нему, слуге государеву, обращение. Всадник молча подал ему свиток. Раскрыв его, стражник тут же обратил внимание на печать самого хана Кырым-Гирея – грозного и жестокого. А первые строчки текста, где было сказано, что Шахин-Гирей, племянник хана, направляется по личному указанию самого… Дальше читать охранник не стал. Плечи его тотчас поникли, он подобострастно вернул родственнику своего повелителя свиток, низко поклонился что-то пробормотал, и засеменил обратно на своё место. Стражники почтительно склонили головы. Группа беспошлинно вошла на территорию благословенной столицы Крымского ханства.

Проезжая ворота, Шахин почувствовал как тревожно заныло сердце. «Выйду ли обратно?.. – подумал он. – Эти старые ворота наверняка помнят, как много-много лет назад, столицу покидала его семья, направляясь в изгнание. И вот я – Шахин-Гирей, вернулся».

Стук копыт отдавался эхом на пустынных улицах. Город проснулся, но было удивительно тихо. В воздухе чувствовался запах дыма, сдобренный приятным запахом свежевыпеченных лепёшек. Казалось, что жизнь в Бахчисарае замерла, жители зачем-то покинули город, но ощущение это было обманчивым. Утренняя жизнь текла во дворах, – за заборами. Оттуда доносились тихий говор людей, негромкое повизгивание, требующих корма собак, хлопание дверей…

Узкие улочки, глухие заборы, за которыми стояли одно- и двухэтажные дома с плоскими и шатровыми черепичными крышами, далеко выступавшими за стены, и маленькими деревянными балкончиками, навеяли Шахину воспоминания его детства. Вид родного города, детские впечатления, запахи, так не похожие на запахи Венеции, окончательно напомнили ему, что он дома, он – вернулся.

Чем ближе всадники продвигались в направлении ханского дворца, тем явственнее доносился запах кофе, который варили на открытом огне во множестве открывавшихся кофейнях. И этот запах – единственное, что напоминало Шахину, полюбившийся ему европейский город – Венецию.

Вскоре Шахин-Гирей и его охрана во главе с Аскером, подъехали к дому родственников – большому и ещё помнившему следы былого величия. Встреча была желанной: его ждали и обрадовались. Позавтракав, накормив свиту, Шахин облачился в парадные одежды. Отряд продолжил свой путь.

Молодой отпрыск рода Гиреев был хмур, неразговорчив и явно встревожен.

Шахин в парадном голубом нацинальном халате, затянутом широким поясом, белом тюрбане, мягких светлых сапогах чувствовал себя неуютно. Спрыгивая с коня на землю перед воротами ханского дворца, он запутался в полах халата и упал бы, но верный Аскер успел поддержать хозяина.

Высокие горы вокруг дворца с полутропической растительностью, роскошный сад, тёмно-голубое небо над головой, мягкий климат – всё напоминало ему Италию. И от этих сравнений на сердце стало ещё тяжелее. «Зачем я понадобился дяде?..» – в который раз он спрашивал себя.

Родственника хана встретил верховный визирь Назри-бей. Они чинно поздоровались, и какое-то время с интересом разглядывали друг друга.

– Да-да, мой мальчик, не удивляйся, старый я уже. Мы все состарились, кто помнил твоего отца. А ты – совсем взрослый, настоящий воин, – первым произнёс старый царедворец.

Шахин ответил почтительным поклоном.

– Время никого не щадит, дорогой Назри-бей. Буду и я когда-нибудь старым. На всё воля Аллаха!

Назри-бей действительно был старым. Закрытое наполовину седой бородой лицо и лоб испещрены глубокими морщинами; хриплый, словно простуженный голос, старческая осанка – всё говорило о его преклонном возрасте. Но глаза… Глаза старика были весёлыми, озорными и молодыми.

Со слов матери Шахина, визирь обладал большим опытом в дворцовых делах и интригах, пережил на своём посту не одного хана и помнил Шахина ещё мальчиком. И что важно, старый царедворец знал его отца, с которым дружил по молодости. И как раз на это рассчитывал Шахин: друг семьи, можно сказать, поможет, коль потребуется.

Конечно, Шахин тут же задал вопрос визирю, зачем он потребовался хану.

– Не знаю, Шахин, – честно ответил тот.

Визирь действительно и сам был в неведении и даже в недоумении: «Зачем хан вызвал своего племянника? Назначить на должность?.. Молод вроде бы! Казнить?.. Не за что! Да и какой в этом толк?!.. Шахин давно живёт с матерью за границей, в интригах против своего дяди не замешан, в ханы не лезет… Странно…»

Взглянув на стоящего невдалеке Аскера, державшего уздечки двух коней, визирь поинтересовался:

– Слуга твой?

Шахин кивнул. – Не из местных, как вижу. Отведи лошадей в конюшню. Вон туда, – визирь махнул слуге рукой. Затем, немного подумав, произнёс:

– Вот что, мальчик! Не надо тебе немедля встречаться с дядей. Не в духе с утра наш господин, грозен, да светится имя его на небесах. Располагайся пока в доме для гостей. Я знаю, когда дядя твой будет нежнее лани и добрее самого Аллаха. Жди, я дам знать.

Старик знал, что говорил.

Сегодня Кырым-Гирей проведёт утро с любимой наложницей. Он сам договорился с ханским евнухом Ибрагимом, что тот приведёт из гарема для услады государя именно Деляре – любимицу хана. И это, пожалуй, единственное, что может благотворно повлиять на грозного владыку Крыма. Так оно и произошло…

Уставший после сладострастного общения с любимой наложницей, хан Кырым-Гирей возлежал на одеялах и наблюдал за маленькой проказницей. Продолжая возбуждать своего господина нагим телом, она, грациозно покачивая бёдрами, не спеша одевалась. В такт её движениям колебалось пламя свечей, и при закрытых окнах в полумраке любимица казалась ещё прелестней и загадочней.

Молодая, маленького роста, совсем девочка, Деляре тихо прикрыла за собой дверь. Хан блаженно откинулся на подушки.

В соседней комнате верховный визирь и евнух, лёжа на подушках, пили зелёный чай и по-стариковски сплетничали.

– Не бережёт себя наш господин, – тихо произнёс визирь. – Шестой десяток пошёл… Поберечься бы…

– Кто откажется от такого лакомства, как маленькая Деляре? Только немочный, – шёпотом, улыбаясь почти беззубым ртом, произнёс евнух.

– Верно, Ибрагим-бей! Не мудрено, что беи и имя ему дали – Дели-хан43.

Оглянувшись по сторонам, евнух захихикал и, как мог громко, прошамкал:

– Однако воевать наш господин умеет. Последний набег на неверных русские надолго запомнят. Великий воин наш господин!

– Этого у хана не отнять: смелый, решительный, дай Аллах ему здоровья! – затем, придвинувшись поближе к собеседнику, зашептал ему на ухо: – Одно плохо, Ибрагим. Набег, кроме большого калыма и пленников, тревогу в моём сердце посеял. Зря хан это сделал. Теперь войска неверных у наших границ стоят. Боюсь я, уважаемый Ибрагим-бей, что русским наше варварство надоест – на Крым пойдут. А сможем ли мы остановить москвитов? И кто нам поможет? Блистательная Порта воюет с ними, не до нас ей. Ногаи?.. Вряд ли!.. У них свои проблемы, многие не хотят под турками быть – бунтуют ногайские улусы. Кто наведет там порядок и спокойствие? Не поверишь, ночами сердце болит от дум тягостных.

Евнух сокрушённо качал головой и бормотал:

– Аллах велик, он поможет!

Назри-бей не боялся открыто обсуждать с евнухом подобные проблемы: давно знали друг друга. Ибрагим-бей тоже делился с визирем не менее откровенными деталями интимной жизни своих государей. И как, чтобы провести ночь со своим господином, наложницы дрались между собой, намеренно царапая лицо или грудь соперницы, и как порой, девушки проводили пустую ночь по причине мужского бессилия хана…

За разглашение дворцовых тайн старики могли лишиться головы. Оба об этом знали, и это их сближало.

– Утром видел племянника государя нашего, Шахина. Говорят, в Италии учился он. Не знаешь, многоуважаемый Назри-бей, зачем он приехал?

– Скрытным господин наш стал. Может, и голову прикажет отрубить ему, чтобы сыновьям не мешал. А может, и милостиво отнесётся. Кто знает?.. Аллах, наверное… Благодарствую, уважаемый Ибрагим, что просьбу мою выполнил. Надеюсь, и сегодня шалунья наша на высоте будет.

Дверь открылась. Из ханских покоев вышла Деляре, и, конечно, чтобы подразнить евнуха, – с открытым лицом. Визирь ухмыльнулся. Ибрагим-бей укоризненно покачал головой.

Созерцая девичьею свежесть и красоту, старики цокнули от удовольствия языками. Затем евнух кивнул своему товарищу, мол, а ты говоришь поберечься, как тут хану устоять?!.. Визирь с улыбкой развёл руками.

Простившись с визирем, величественным жестом Ибрагим-бей приказал красавице следовать за ним.

И было в этом жесте всё: и покорная вежливость, и осознание мужской ущербности, и зависть, и чувство своего превосходства над этим, по сути, ещё ребёнком. Подавляя эмоции, евнух злорадно подумал: «Сколько их было, этих красавиц… А сколько ещё будет?!..» – и с важным видом направился в сторону гарема. Деляре озорно кинула взгляд на визиря и, накинув паранджу, покорно последовала за евнухом.

Назри-бей не решился сразу после сладострастного свидания хана доложить ему о племяннике. Знал – надо подождать.

Хан блаженствовал. Воспоминание о прелестях любимой наложницы и её готовности удовлетворять любые его прихоти совсем расслабило хана. Любовь?.. Нет, что-то другое. Эта девочка тронула его жестокое сердце, разбередила, заставила размышлять. Сердце хана, не знавшее жалости к другим, вдруг напомнило о себе. Оказывается, оно может болеть, страдать, радоваться…

Пламя одной из свечей закоптило, затрепетало – вот-вот погаснет, и хан с непонятной ему грустью глядел на угасающую свечу. На память пришли стихи Газайи44, и он чуть слышно, почти шёпотом, продекламировал несколько его строк:

«…Ночью слезы, сна не зная, льет печальная свеча,

От страданья разгораясь, тает плавная свеча.

Понимая, что нет счастья без любимого лица,

Как израненное сердце, пьет отчаянье свеча…»

Впервые за свою жизнь Кырым-Гирей почувствовал, что есть на свете близкие ему люди, которые по-настоящему любят его и никогда не предадут. Их не надо бояться, власть их не интересует. От непривычных мыслей хан расстроился.

«Возраст, наверное», – решил он.

Ближе к вечеру в сопровождении визиря Шахин предстал перед дядей. Хан, как и предсказывал верховный визирь, был в благодушном настроении. Для встречи с племянником он даже встал с подушек. Едва заметным кивком головы визирь дал понять Шахину: мол, всё нормально – не переживай.

Поприветствовав хана и поблагодарив Аллаха за ниспосланное владыке Крыма здоровье, Шахин обнял царственного родственника. Кырым-Гирей тоже приветливо похлопал племянника по плечу.

– Эким ты взрослым стал, Шахин. Вылитый отец в молодости, – милостиво проговорил хан. – А ты иди, Назри-бей. Принеси мне бумагу и печать мою. Указ писать будем.

Хан был в лёгком ярком шёлковом зелёном халате, в тюбетейке, расшитой разноцветным бисером, и не менее ярких шароварах. Без привычной чалмы грозный хан выглядел по-домашнему, и было видно, что он в хорошем благостном настроении.

Дверь открылась. Слуга внёс что-то покрытое накидкой. Хан удивлённо взглянул на племянника. Шахин загадочно улыбнулся и сдернул накидку. Перед взором хана предстало сверкающее золотом деревянное сооружение, похожее на лодку.

– Вот, дядя, примите в подарок. Сие есть копия венецианской гондолы, – произнёс Шахин. – В Венеции много островов, такими лодками там все пользуются. Лодочники, их гондольерами кличут, песни на них поют, играют на музыкальных инструментах.

Хан недоверчиво поглядел на племянника. Он ощупал корпус, фигурку гондольера, длинное весло, даже в крошечную каюту попытался заглянуть.

– Гондола, говоришь. Таких много там?!.. Чудные лодки, – удивляясь необычной конструкции, произнёс хан. – Лодочники песни поют?!.. Хм… Как можно жить на островах? Смешные люди…

– Там другая жизнь, дядя. Много театров, прекрасных дворцов, товаров. В университете, где я учился, большая, пожалуй, самая большая в Европе, библиотека. Есть чему и нам поучиться у них. А ещё.., – Шахин вкратце рассказал о своей студенческой жизни в Венеции.

Хан подозрительно посмотрел на племянника. Ему не понравился его чересчур восторженный тон, однако он сдержался, не высказал неудовольствия.

– Ты многое познал, мальчик, хвалю, но знай: не всё то золото, что блестит. Надеюсь, свои знания на родине употребишь с пользой.

Кырым-Гирей отошёл от лодки и продолжил:

– Отец твой рано оставил нас, но на всё воля Аллаха! Пора, Шахин, и тебе заняться серьёзным делом.

Шахин облегчённо вздохнул: опалы не предвидится. На щеках заиграл румянец, он выпрямился, на губах мелькнула улыбка. «Слава Аллаху!» – мысленно поблагодарил он Господа.

В это время вошёл визирь. За ним слуга внёс небольшой деревянный ларец с письменными принадлежностями. Низко поклонившись, пятясь задом, слуга тут же покинул ханские покои. Назри-бей встал перед небольшим секретером, открыл ларец, достал бумагу, чернила и перо.

– Я готов, мой господин, – произнёс визирь.

– Так вот, Шахин! – не обращая внимания на визиря, произнёс хан. – Сераскером в ногайские орды хочу назначить тебя, – увидев удивлённые глаза племянника, спросил: – Что, не ожидал?..

Сердце Шахина гулко забилось. Он низко поклонился хану.

– Поезжай в Сарай-Джук45, ногаи ждут. Не всё спокойно там. Улусы46 хотят выйти из под опеки нашего высокочтимого султана, стремятся к самостоятельности. Многие несогласные бегут: кто в Россию, кто – в Порту. Недавнее восстание в тех местах – плохой пример для нас. Надеюсь, слышал об этом. Достопочтимый господин наш, султан Мустафа, гневается. Как считаешь, Назри-бей, справится мой молодой племянник на этом посту?

– Возраст не главное, мой господин. Ответственность огромная: от Дуная до Кубани. Соблазн властью – трудное испытание. В двадцать лет получить в полное подчинение массу людей, богатств, огромную территорию и не поддаться соблазну, не оступиться, не наделать глупостей, – это дано не каждому.

Хан одобрительно кивнул головой:

– Дело говоришь, Назри-бей. Власть не только соблазн личный, но и бремя забот, порою непосильное. Только глупый и нечестный стремится к власти ради власти, умный десять раз подумает, прежде чем дать согласие: понимает, что власть даётся Аллахом чтобы народу служить, а не только карманы набивать. Вот наш род Гиреев и несёт веками это бремя.

Визирь усмехнулся, но почтительно изрёк:

– Именно так, мой повелитель. Тут главное – не наделать глупостей, свойственных молодым людям. Ты, Шахин, многому научился в Европах, многое знать должен. Да, времена нынче трудные, непростые. Ногайские улусы хотят свободы. Их недовольство расшатывает устои нашего государства. Опять же, Турция начала войну с Россией. Султан, пусть Аллах бережёт его на радость подданных, требует не пускать русских в Крым. А для этого подавить нужно волнения в Ногайской Орде. Какие могут быть теперь распри между собой?.. Война вот-вот может начаться…

Визирь так и не ответил Кырым-Гирею на его прямой вопрос о пригодности племянника. Хитрый старик не хотел понапрасну рисковать. «Зачем?.. – решил он. – Если что, Гиреи сами разберутся. А он головы может лишиться». Хан не обратил внимания на хитрость визиря.

– Поезжай немедля, Шахин, разберись. В повиновении держи ногайцев, никого не жалей, будь достойным нашего рода. Именем Аллаха карай отступников от веры нашей.

«Сны, кажется, сбываются…» – мелькнула мысль у Шахина. И вдруг неожиданно даже для самого себя он произнёс:

– Жестокость порождает страх, дядя. Страх многих толкает к необдуманным поступкам, в том числе и к спасению любой ценой, бегству к лучшей жизни. От страха отец проклянёт сына, брат встанет на брата. Страх и ужас превращаются в ненависть. И это опасно. Иногда, дядя, и жалость надо к подданным иметь.

Хан зло посмотрел на визиря. Назри-бей скрестил руки на груди и, словно извиняясь за слова Шахина, виновато покачал головой.

– Опасно?!.. Ненависть… страх… бегство… Ну и пусть бегут. Это хорошо, если боятся и страх имеют. А жалость… жалость не нужна. Страх одних – спокойствие другим, так мир устроен, Шахин. А что бегут с мест обжитых, где веру свою приняли… Аллах накажет их за это.

– Нет, великий хан! Не должны твои подданные бегать от мест, где веру свою приняли. Не должны они страх перед ней иметь. Аллах помогает всем, коль веру не предают. Всевышний в Священном Коране сказал: «Поистине, близким к Аллаху нечего бояться, и не станут они печалиться». Аллах наказывает только предавших его. Так Священная книга учит нас, правоверных.

На этот раз хан не выдержал, вспылил:

– Ну-ну. Этому тебя научили в Европах? Так знай! Любое государство развалится, коль у народа страха не будет. Не мной сие придумано, природой. Люди должны видеть силу своего государя и бояться. Да, да – именно бояться! Они должны внимать разуму его и, как Аллах наш учит, терпеть. Терпеть и подчиняться. Разум подданных, мой мальчик, на страхе держится. Не будет страха, не будет государства, – гневно закончил он.

Шахин заметил встревоженное лицо визиря и его осторожные знаки закончить опасный спор и решил больше не раздражать грозного родственника. Он стоял и смиренно слушал хана. А дядя говорил и говорил, но с каждой минутой интонация его голоса заметно теплела, гнев остывал… И всё же на последних словах нравоучительной речи хана «о народе должен прежде всего заботиться государь» Шахин, сам не понимая зачем, вдруг опять выпалил:

– Вот так и Россия, дядя. В страхе за своих жителей на южных границах, тех, что мы своими набегами продолжаем разорять, царица русская с нами уже много лет воюет. И в конце концов Россия нас победит, она сильнее. В мире надо с русскими быть, дядя, и дружить! Много больше пользы будет.

– Дружить?!.. – опять взорвался Кырым-Гирей! – С неверными?!.. Пока я жив, ни один русский не будет хозяйничать на крымской земле, Шахин. Вот уже более трёх веков за нашей спиной – Великая Османская империя. Султан, да светится имя его, разобьёт русских в этой войне, и мы вместе опять пойдём на Москву, как когда-то это делали наши предки. Аллах даст нам силы! Помяни моё слово. Опасны твои слова, племянник, очень опасны! Разгневанный хан замолчал.

Наступила тишина. Низко опустив голову, Назри-бей со страхом ждал заключительной сцены спора родственников. Ему показалось, что участь племянника была решена. Хан никогда и никому не прощал подобных разговоров. Никому…

Злость душила хана. Родной племянник, на которого он возлагал особые надежды, своими мыслями вызвал у него недоверие к себе. «Нельзя его назначать на столь ответственную должность, – решил он, – никак нельзя!»

И Кырым-Гирей уже поднял было руку, подзывая визиря к себе, но… странное чувство тоски, одиночества и безысходности вдруг нахлынуло на него. Перед глазами возник образ Деляре, её гибкий стан, тихий шепот и преданные глаза. Хан медленно опустил руку.

Он посмотрел на племянника, честно пытаясь найти в его пылких словах разумное зерно, как правило, присущее молодёжи. В чём-то, возможно, он и был прав. Но одно то, что племянник оправдывает русских, снова его расстроило. Но и на этот раз свирепый Дели-хан сдержался.

«Выхода у меня нет! – с горечью подумал он. – Шахин долго отсутствовал и не успел примкнуть ни к одной враждебной мне группировке. Уж племянник-то точно будет мне предан. И это – главное. Почувствует власть – забудет русских. Пусть успокоит волнения в Орде, а там я посмотрю, что с ним делать дальше», – решил хан и с некоторым облегчением вздохнул.

Кырым-Гирей опять подошёл к подаренной лодке, поднял её, любуясь плавными обводами корпуса, позолотой металлических частей, гондольером, и спокойным голосом произнёс:

– Ты выкинь из головы свои вредные мысли, не для этого я назначаю тебя на высокую должность, Шахин. Примени знания, тобой полученные, с пользой для государства. Не подведи наш славный род Гиреев.

Затем он поставил гондолу на место, и резко приказал:

– Пиши, Назри-бей: «Владельцу сего именного указа, Шахин-Гирею, сыну хана Топал Ахмед-Гирея, повелеваю…» Дальше знаешь, как писать. Не забудь указать, чтобы ни в коем случае не ослушались ханы ногайские: войска Буржацкие и прочие привели Шахину в повиновение полное.

Шахин и сам испугался своей несдержанности и теперь стоял, смиренно склонив голову.

– Расстроил ты меня, Шахин, сильно расстроил, – грустно произнёс хан. –Одно оправдание: молод, неопытен. Поживи немного, многое поймёшь.