Транссибирское Дао

Фрейд не ответил на это письмо. Приход нацистов к власти в Германии и Австрии, переезд в Англию, по всей видимости, не давали Фрейду сосредоточиться на ответе. Но, обосновавшись в Англии, он всё же пытается изучить феноменальные сновидения Зудина. В результате появляется «Очерк психоанализа», который обрывается на главе «Внутренний мир», как раз там, где психоаналитик пытается обобщить свои выводы относительно психики Зудина. Сам же Зудин, обеспокоенный долгим молчанием Фрейда, каким-то чудом выбирается из советской России и пытается проникнуть в Англию. Из Парижа Зудин пишет письмо Фрейду с просьбой о встрече. Фрейд не отвечает, понимая, что надо давать заключение, которого нет. Конечно, Фрейд имел большое влияние, и не только в научном мире. Он легко мог бы нейтрализовать занудного Зудина – например, упрятав его в психушку. Но Фрейд был очень честолюбив, и подобный вариант означал бы признание его бессилия в случае с Зудиным. Фрейд до конца пытался разгадать загадку Зудина, но в августе тридцать девятого он бросает все попытки, а состояние его здоровья резко ухудшается. В сентябре из-за непрекращающихся мучительных болей он просит своего врача Макса Шура ввести ему смертельную дозу морфия. На столе Фрейда рядом с тем самым письмом Зудина была найдена запись: «Мистика, тёмное самовосприятие царства, простирающегося за пределами Я, Оно».

Следы Зудина так и затерялись в Париже. Есть версия, что он перебрался под другим именем в Штаты, куда переместилась психоаналитическая мысль, и даже работал психоаналитиком в трумэновской администрации, с чем и связывают возникновение доктрины Трумэна и начало Корейской войны. Но это лишь версия.

Мы выпили водки. Он и я смотрели на карту Европы, и мне показалось, что карта становится рельефной. Сверху карты выпуклыми буквами проступает надпись «Третий Рим». По карте снуют маленькие человечки с криками «Мы избранны! Мы избранны!». Затем поочерёдно, но очень быстро человечки превращаются в термитов в одеяниях античных варваров и вгрызаются во всё подряд, разрушая до основания. Карта ТретьеРимска рвётся на части и, поднимая пыль, падает на меня. Я бегу вон, отмахиваясь на ходу от самоизбранного народа.

Один соотечественник говорил мне, что страной – было время, – правили евреи и педерасты. Я сказал ему, что попадались и русаки. Говорят, он успокоился.

– Вы опять медлите! – это был тот быстрошагающий мужчина. – Все уже на встрече с американцами, – он указал на улицу, по которой шла делегация людей иностранного типа. Вокруг них клубились уверенность и оптимизм. Это шли американцы. Они были патриоты, и у них были доллары. Их сопровождали власти и толпа. Вся эта процессия подходила к клубу. Из клуба вышел пьяный мужчина в китайских трусах в виде американского флага. Мужчина упёрся головой в единственную колонну клуба и стал мочиться в трусы. Процессия замерла, дожидаясь финала процесса. На лицах американцев выразилось недоумение и что-то вроде гнева. Один из американцев спросил:

– Этот человек таким образом выражает протест против внешней политики Америки?

Смущённый представитель власти поспешно успокоил:

– Этот человек просто выпил. Он сделает то же самое в любые другие трусы.

Другой американец ехидно поинтересовался:

– А с трусами в виде российского флага он так же поступил бы?

– Я таких трусов ещё не видел, но, думаю, – представитель власти на секунду задумался, – думаю, и туда бы наложил.

Толпа засмеялась. Мужика быстро увели. Представитель власти пообещал постирать трусы за счёт бюджета области. Американцы выдавили улыбку и сели в джип ГРАНД ЧЕРОКИ. Я вспомнил, что ЧЕРОКИ – это название индейского племени, которое колонисты перебили вместе с бизонами. ГРАНД – дворянин высшего общества. Получался дворянин с томагавком. Затем я вспомнил их боевой вертолёт АПАЧИ. Это тоже индейское племя, которое также перебили. Каково же воевать в таком вертолёте? Как сказал мне один соотечественник, «умом нам Штаты не понять».

Я взял в баре банку пива и пошёл гулять. Смеркалось. Я не заметил, как забрёл на большое картофельное поле, где американское пиво вызвало во мне сильнейший приступ славянской сентиментальности. Я стоял в грязи и смотрел на звёзды. Проступившие слёзы были их продолжением. Вдруг звёзды замерцали сильнее, становясь больше и ближе. Вокруг всё поплыло, словно какие-то волны колебали воздух и землю. Каким-то чутьём я ощутил, что это токи Времени пронизывают пространство, создавая коллапс эпох. Отдалённо слышалось что-то похожее на голоса очень многих людей. Тем же чутьём я ощутил, что вошёл в ноосферу – разумную оболочку Земли. В этот момент звёзды покинули свои места и выстроились в светящиеся буквы. На чёрном небе появилась надпись: ОТ УМНЫХ РОЖДАЮТСЯ УМНЫЕ. Из-под этой надписи выходили светящиеся имена и даты, опускаясь за горизонт поля. Некоторые имена я узнал – там была и моя фамилия. Я понял, что это список погибших и репрессированных. Он длился нескончаемо долго. Меня трясло. Никаких мыслей. Мозг обнажался, открываясь ветру Времени. Наконец список кончился. Медленно распалась надпись. Звёзды заняли свои места в созвездиях. Светало. Меня трясло от холода. Славянская сентиментальность сменилась славянской нетерпимостью. Я стал орать благим матом, бегая по полю и понося всех и вся. Вдруг кто-то тихо сказал:

– Угомонись.

– Кто здесь, мать вашу?!

– Это мы, эльфы – духи этого картофельного поля. Стой спокойно. Скоро к тебе, как и ко всем остальным, спустится ангел и скажет, что нужно делать, чтобы было всё как надо.

Стало светло и тихо. Крупными хлопьями шёл снег. Сквозь него стал проступать лик ангела. Он внимательно всматривался в мои глаза и хотел что-то сказать. Затем в его лике появилось сомнение, но он всё же начал говорить. Я смотрел в его глаза и ничего не слышал. Потом до меня донеслись отдельные слова и обрывки фраз. Я хотел переспросить, но в его глазах блеснуло раздражение. Он махнул крылами и улетел. Завыла вьюга. Ангел бесновался в бессилии. Я с трудом выбрался с картофельного поля. Тут повстречался мне один соотечественник с мешком картошки и, указывая на поле, сказал: «Проба демократии в России сходна с введением на Руси картофеля: слышали, что вкусно, но не знают, что именно. Пока не клубни едим, а ягоды, потому и травимся».

Он ушёл, а я вышел на дорогу и услышал звон бубенцов. По снежному насту неслась тройка белых коней. За ней – сани в снеговой пыли. Возница в мехах с головы до ног – нипочём ему снежные брызги. Поравнялся со мной – одной рукой правит, другой – меня в охапку и в сани. Достал карабин и давай палить, аж уши заложило. А кони в лёт, вихри в гривах. Но – чу! От коней тех рёв разносится, потому не кони то, а танки в белый цвет выкрашенные. Выхлоп чёрный со снежной пылью мешается. Да и возница в маскхалате белом всё из карабина палит. Нагнулся ко мне и в ухо орёт: «Конституционный порядок наводить едем!». «Не хочу!» – закричал я и выпрыгнул в сугроб. А возница всё смеётся и по сугробу из карабина садит. Залёг я за дерево. Возница по нему – кора в щепки. Да увезли его танки. Едва их рёв затих, как другой послышался. Разбудила стрельба медведя. Вылез он – злой – из берлоги и ко мне. Я лес одним махом покрыл. Выбежал на поляну – там изба. Я уже был в избе, а в лесу ещё ревел русский медведь – бессмысленный и беспощадный.

Посреди избы стоял стол, за которым сидел мужичок в старом ватнике. Его глаза глядели на меня, но как будто не замечали. Он смотрел поверх большой бутыли с самогоном и был абсолютно невозмутим. Глаза его казались прозрачными, как и сам самогон. Эта чистота поразила меня. Какое-то время мы смотрели друг на друга без всякого интереса, погружаясь в состояние полного покоя. Затем еле уловимым движением глаз он указал на бутыль. Я налил самогона и выпил. И я понял, что ему не нужен собутыльник. Он питал ко мне чувство сопричастности к той сладостной нирване, в которую был давно погружён и куда погружался теперь я. Мы смотрели на бутыль как на предмет, наделённый магическим свойством связывать двух или нескольких существ, не способных соединиться напрямую, но обретающих в этом предмете источник взаимопроникновения. Я всё глубже погружался в его состояние. Я стоял у стола и стал медленно вращаться вокруг него и мужичка. Тот по-прежнему смотрел в бутыль. Я тоже не отрывал глаз от бутыли, но теперь уже, вращаясь по спирали, поднимался вверх. В избе стало невыносимо светло. Я вращался под потолком и видел, как бутыль, переливаясь огнями, будто сделанная из огромного алмаза, отрывается от стола и парит в воздухе на уровне глаз мужичка, чей ватник сделался белым. Алмаз безумно сиял ослепительным светом, резал глаза, завораживая взгляд. В недвижимой руке мужичка появилась дымящаяся беломорина. Дым пах благовониями и поднимался вверх, обволакивая кольцами парящую бутыль. Кольца дыма упирались в потолок, и я вращался вокруг них, вдыхая тончайший аромат. Беломорина догорала, кольца становились меньше, бутыль опускалась. Спускался и я, медленно вращаясь в обратную сторону. Я встал на ноги. Беломорина погасла. Ватник мужичка потемнел.

Мы смотрели друг другу в глаза. Мы знали друг о друге всё.

Я побрёл из избы, выдыхая едкий дым отечества.

Снег стаял. На дороге стало тепло и задумчиво. С проводов стекал блюз. Что-то мелькнуло в солнечных бликах, растворилось и появилось снова. Лёгкий прозрачный ангел в призрачном дуновении синего-синего неба. И этот голос уже привычного земного сияния, затмевающего небеса:

– Не бойся, это я. Я рождена для тебя. Я знаю.

Я узнал его. Он был и прежде, но я никак не мог дослушать до конца. Но что-то нисходит свыше, распахивая небеса, и ты можешь писать на них и непременно пишешь, что блаженные очи узрели-таки, а уши услышали, и покой постигшего сердца вобрал все небесные письмена и бережно опустил их на землю, дивясь полноте исполненного.

– Мы будем вместе, – голос взмыл вверх. Прозрачный ангел сопровождал его.

Всё успокоилось. Мир и тишина.

Я присел на обочине и задремал. Мне снился дивный сон: тройка, запряжённая породистыми рысаками, неспешно шла по вымощенной мостовой. Сияющая улыбка возницы дарила радость, приветствуя каждую пролетающую птичку.

– Могу я вам чем-нибудь помочь?

Я не успел ответить, как уже сидел рядом с возницей, заражаясь его радушием.

Мы въехали в большой и красивый город. Жители радовались и приглашали к себе. Они были хорошо одеты и излучали здоровье. Видно было, что их экономика на подъёме, а медицина на высоте. Потом я узнал, что их армия весьма доброжелательна и служат там с небывалым усердием, находя в том большое удовольствие, хотя и не знают, что такое оружие. Их космические корабли часто летали на орбиту, где вращались огромные телескопы и станции, оберегающие жителей от вторжения астероидов. Они все были очень приличными людьми, и у них был свой кодекс чести, обязательный для всех. Конкуренты там не воевали друг с другом, они даже не знали, что такое коммерческая тайна. Просто один конкурент приходил к другому (даже не звонил, а приходил сам) и сообщал, что собирается купить то-то или взять заказ у того-то, и если другой конкурент говорил, что не может дать больше или переманить заказ себе, то тот, первый конкурент жал ему руку, они обнимались и расходились весьма довольные. Если же второй конкурент говорил, что может дать больше или переманить заказ, то первый не обижался, а также жал руку второму, и они всё равно обнимались. Там не было судов и, боже упаси, тюрем. Если что-то случалось чрезвычайное, то обе стороны не искали виновного (у них вообще не было понятия вины), а улыбались и вместе пытались исправить недоразумение – именно так они называли подобные случаи. По телевидению шли комедии и одни только хорошие новости. Все жители любили праздники и умели их устраивать. Я узнал, что в науку и политику у них идут лишь самые добрые и мудрые люди. Их учёные достигли небывалых высот в познании мира. Они давно научились клонировать животных, но клонировали одних только барашков и отдавали их детям, а те играли с ними на изумрудных полянах и заботились о них. Безопасность жителей возводилась в ранг наивысших добродетелей, и за время, пока я там жил, не было ни одной техногенной катастрофы, никого не ударило током и ни один житель даже не обжёгся. У них никогда не было зим. Они пили настои из трав, соки и нектары. Улыбка не сходила с их уст. Они желали мне добра и возлюбили так, как любили самих себя, то есть то, что было в них заложено: радость, любовь, жалость. Мне было хорошо с ними, но я не понимал их. Они не замечали моего непонимания и по-прежнему радовались мне, но я не мог искренне радоваться вместе с ними. И вот в одну ночь я понял всё. Я понял, почему, живя с ними, не могу возлюбить их, как самого себя. Я не подобен им. Я не могу возлюбить самого себя, глядя на них и зная их. И вот я задумал сделать их подобными себе, чтобы возлюбить их, как самого себя. И я развратил их всех!

Когда я начал свои попытки, я вспомнил, что что-то подобное уже снилось кому-то, и я знал, чем всё это может кончиться. Но у того человека всё вышло как-то случайно, я же имел цель и был уверен, что у меня-то всё будет по-другому. Я понял, что у всех этих людей когда-то произошёл генетический сбой. У них напрочь отсутствовала генетическая память развития человека от самых доисторических времён. В зародышах их детей не было подобия жабр, и никто из них не ведал, что такое животные инстинкты. Я не хотел им зла, но я сильно увлёкся и видел в них материал для утверждения своей теории: так могут ли они возлюбить себя и меня, пробудив в себе животных?

Я начал с того, что поселил в них сомнение: я сказал, что их станции и телескопы ненадёжны и пропустят угрозу из космоса. Они улыбались и пытались успокоить меня. Но я повторял это много раз и стал описывать космические катастрофы. Я пугал их ядерной зимой и рассказывал, что такое холод. Они добродушно смеялись. Я спел им песню о замёрзшем ямщике. Они выразили жалость. Я поведал их учёным, что из их достижений можно создать оружие. Они даже не спросили – зачем. Но я был упрям, и это свершилось. Они засомневались. Сомнения породили страх. Я говорил им: «Страх – это всего лишь рефлекс. Не бойтесь страха, это простительно и естественно». Я рассказал им о законе «побеждает сильнейший» и «каждый за себя». Я растолковал им, что такое естественный отбор и как привнести в него элементы искусственного. После этого один конкурент пришёл к другому и задушил его. Задушил грубо и некрасиво. Он даже не додумался нанять киллера. Но это по незнанию. Я стал рассказывать дальше и поведал, что такое основной инстинкт. Я прочёл им Фрейда, и они попеременно кидались в паранойю, истерию и невроз. У них появились сексуальные отклонения. Я научил их гнать водку и выращивать опиумный мак. Телевизор блевал порнухой. Учёные изобретали оружие, но военные тут же продавали его противнику. Все стали торговать. И если спросить их, что такое коррупция, они отвечали: коррупция – это мы.

Но настал день, и я ужаснулся делам своим. Я прозрел. Я попытался остановить их. Но они боготворили меня: «Ты дал нам знания, в них сила. Теперь мы знаем, что мы подвергались опасности. Ведь любой пришелец из космоса мог поработить нас, но теперь мы во всеоружии. Мы теряли генетическую связь с нашими многочисленными предками, но сейчас у зародышей наших младенцев появились жабры. Ты привил нам порок, и теперь мы живучи. Что ещё нужно?». Они оберегали в себе животных. Я говорил им: «Возлюби!», но они жали мне руку и отвечали: «спасибо!».

Я опять вспомнил того человека с его похожим сном. Всё повторилось. Но теперь я всё узнал на собственном опыте, а он дорог сам по себе. Так я размышлял, расхаживая между ними и слыша от них одни благодарности. А сон мой кончился вот как: к Земле подлетел гигантский астероид. Он вошёл в атмосферу как раз в тот момент, когда в генералитете царили очередные интриги и кадровые передряги. Космические войска бездействовали и пропустили небесное тело. Город был обречён.

Я вздрогнул и очнулся. Мимо проходил путник.

– Что с вами?

– Мне снился сон о моём опыте, давшем людям знание непомерной ценой.

– Это вам только снилось, – успокоил путник. – А я расскажу о действительном опыте с реальными последствиями. Вы, конечно же, помните о чернобыльской аварии. Но никто не знает истинной её причины. А я знал того человека, который всё это устроил. Мы занимались с ним в кружке «Юный биолог». Впоследствии он стал доктором биологических наук и специализировался в радиобиологии. Он защитил диссертацию, был видным учёным, но мечтал о Нобелевской премии. Эта мечта сделала его маньяком. Его психика всё больше надламывалась. Он подыскивал полигон для новых открытий и решил сделать им окрестности атомной станции. Под чужим именем он устроился на АЭС в операторский блок. Каким-то способом сумел отвлечь персонал станции и отключить защиту реактора. Но защита отключилась быстрее, чем он рассчитывал, и времени на безопасный отход не было. Реактор взорвался, и радиобиолог получил чрезмерную дозу облучения со всеми. Поначалу его здоровье не вызывало опасения, и он кинулся в работу, изучая животных-уродцев и растения-мутанты. Но вскоре к его психическому расстройству добавилась лучевая болезнь, и он сам стал превращаться в мутанта. На его спине вырос горб, который светился в темноте. Во лбу появился третий глаз, а позже из горба выросли страусиные крылья. Он совершенно сошёл с ума и пытался летать. Когда он уставал от неудачных попыток, то садился и писал книгу «Как я взорвал АЭС». Однажды его поймали и посадили в психушку. На прогулке он сумел взобраться на крышу высотного корпуса и стал громко читать свою книгу и, отрывая страницы, бросал их вниз. Когда санитары добрались до крыши, он дочитал её до конца. На последней странице его рукой было написано: «Нобелевскому лауреату». Он прижал эту страницу к груди и шагнул с крыши. Санитар успел схватиться за кончик страусиного крыла, но так и остался наблюдать с пером в руке, как тело слегка вспорхнуло, затем зависло на секунду – в эту секунду тело сложило свои страусиные крылья – и рухнуло вниз. Я не скажу вам его фамилию. Он хотел прославиться, а я не признаю геростратовой славы. Ну, ни пуха вам.

Путник продолжил свой путь.

Я прикрыл глаза и забылся. Мне почудился страшный грохот, будто огромный астероид врезался в АЭС. Я вскочил. За поворотом поднималась пыль. О, чёрт – опять тройка! Мне почему-то представилось, что на этот раз она непременно будет запряжена конями Апокалипсиса. Я ринулся в лес, и вихрь, летевший с дороги, подхватил меня и понёс помимо моей воли в громадину храма.

Ко мне наклонился сутуловатый человек в очках.

– Вижу, плохо тебе. А ты помолись, легче станет, а то и спасёт. Под Москвой на мой окоп танк наехал и кружил долго. Я все молитвы перебрал. По второму разу пошёл. Танк убрался, только окоп подрушился.

– Так ведь зимой земля мёрзлая, танк и не достал.

– Может и так, но других-то подавил. Так что молись, и спасёшься.

Я встал с пола и начал молиться, глядя на роспись купола. На нём был изображён вознёсшийся Христос. Но вот купол становится прозрачным. Изнутри видно, что это гора с тремя крестами на фоне закатного солнца. У подножия лежит снятый с креста человек. Последним усилием, приоткрыв глаза, он шепчет: «Скорей, вложи руки в раны».

Не могу двинуться. Человек закрывает глаза и тяжело выдыхает.

Купол затягивается, возвращая роспись. В эти мгновения с купола капает кровь…

Купол затянулся. Всё вернулось. Я вышел из храма и натолкнулся на безногого нищего, ползающего по ступеням. Шёл дождь, и нищий смотрел, как вода смывает кровь с моей головы и течёт ему под руки.

– Вот видишь, – сказал нищий, когда вода стала чистой, – нужно быть очень мужественным, чтобы осознавать, что он больше не вернётся, и всё зависит теперь от тебя. Ты и я, мы все – его продолжение, но эта вера может быть верой даже одного человека. Он тоже был тогда одинок. Один оставался, и тот воин.

«Какой ещё воин?», – подумал я, но спросить не успел: удар молнии отбросил меня куда-то очень далеко.

Я очнулся на поросшем травой холме между бетонными глыбами и кусками арматуры. Вокруг холма висели остатки колючей проволоки с ржавыми табличками «ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА. СТРЕЛЯЮ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ». Но самое удивительное: я мог видеть сквозь холм. Я лежал и видел, что находится подо мной. Глубоко вниз уходила огромная шахта. Я понял, что это пусковая шахта большой баллистической ракеты. Она была завалена бетонными обломками и кусками покореженного железа. Её взорвали по договору о ядерном разоружении. Ещё глубже и чуть в стороне находился бункер управления шахтой. Его тоже взрывали, но взрыв получился слабый. Бункер треснул, вход обвалился, сквозь трещины сочилась вода, но помещение сильно не пострадало. Даже оставшиеся приборы – те, что ещё не вынесли, – уцелели, и работало аварийное освещение. В этом бункере за пультом управления сидел майор ракетных войск, опустив голову на руки, и плакал. На экране приборной доски, как отрывки документального фильма, проходило его недавнее прошлое. После последнего боевого дежурства майор сильно выпил. Он уснул в подсобке, не слыша как минировали помещение, и очнулся от сотрясения бункера с сильной контузией. Чтобы выжить, майору пришлось есть крыс. Позже он приручил крота, который таскал с близлежащих огородов овощи.

На экране исчезало изображение плачущего человека. Экран погас. Майор говорил с собой:

– Почему я? Почему меня не заметили при эвакуации? Или же оставили специально? Я как-то возразил полковнику, уже и не помню по поводу чего, но возразил мягко, корректно, и когда его лицо вспыхнуло гневом, я взял свои слова обратно и прилюдно извинился. Неужели он не забыл? Нет, полковник сюда не опускался. Он должен был дать приказ. Но кто б на это пошёл? Кто минировал бункер? Вспомнил! Это мой бывший приятель по училищу, тот капитан. Конечно, он не простил того, что я трахнул его жену, когда мы были ещё лейтенантами. И то, что, когда мы обмывали капитанские звёзды, я разбил ему машину. А когда он, наконец, получил квартиру, я подрался с ним на кухне, опрокинув горящий примус, и квартира выгорела. Он хотел пристрелить меня во время ночного дежурства, но я вовремя проснулся и проломил ему голову табуреткой. Нас развели по разным гарнизонам, и я забыл о нём, но теперь понимаю, почему он в последний месяц так часто писал рапорты с просьбой о переводе в мою часть. Сейчас я понял, почему очнулся при взрыве под брезентовым тентом. Он накрыл меня мертвецки пьяного, чтобы не заметили при эвакуации. Да и взрыв устроил не сильный, чтоб только завалить вход, и я б остался в этом склепе навсегда, медленно умирая. Неужели человек способен на такие подлости?

Майор уткнулся головой в пульт управления. Замигали лампочки. Дисплей засветился, обозначая цели.

– Что за чёрт! Я включил режим готовности одновременного запуска ракет! Они забыли отключить код пуска. В этой шахте нет ракеты, зато есть в других. Отсюда, используя единую программу управления, я смогу дать команду пуска, и сотни ракет полетят на Штаты и Европу, а те пустят свои на нас! Теперь я не просто майор ракетных войск, я – бог, начинающий так давно обещанное нам действо Апокалипсиса! Я устрою вам глобализацию по-своему. Я переживу ядерную зиму в этом бункере и выберусь отсюда. Я должен выбраться, чтобы увидеть содеянное, иначе – зачем начинать!

Майор поднёс руку к кнопкам. Она дрожала и сильно потела. Затем резко отдёрнул руку и вскочил, схватившись за голову. Отошёл к дальней стене бункера, повернулся к ней лицом и слушал, как капает вода, и крот, вернувшийся с огородов, затаскивает свеклу.

– А ведь тогда она будет заражённой. Да нет, тогда ничего не будет!

Он снова подошёл к кнопкам и занёс руку. Рука дрожала, капал пот. Майор укусил себя за предплечье занесённой руки, вскрикнул и отскочил в угол бункера.

– Как же я выберусь отсюда? А если нет? Кто-то может остаться в живых и не будет знать, кто всё это устроил. Надо написать послание.

Он написал:

«Я, майор ракетных войск, находясь в здравом уме…». Нет, не поверят.

Ему стало тоскливо. Он представил себя мумией, обглоданной крысами.

– Какая мне разница. Зачем эти письмена! Нет, уж лучше перед тем как взорвать этот мир сделать хоть маленькое доброе дело, например, придушить этого крота, чтоб не воровал овощи у людей. Так и людей не будет!

Он нервно засмеялся и вдруг вспомнил своё детство, тот момент, когда он семилетним мальчиком разгребал осенью кучу листьев и наткнулся на большую полусонную жабу. Тот мальчик испугался и не мог двинуться. Он с ужасом глядел, как жаба медленно приоткрыла глаза, но сон почти овладел ею, и она не шелохнулась. Мальчик очнулся, вскочил и, поняв, что жаба никуда не денется, стал колотить по ней палкой, выгоняя из себя страх.

– Мир – это сонная жаба! Решительность – вот что нужно!

Он занёс руки над кнопками и застыл. Укус в предплечье заныл. Тогда майор взобрался на край пульта: