bannerbanner
Транссибирское Дао
Транссибирское Дао

Полная версия

Транссибирское Дао

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 4


Валерий Уколов

Транссибирское Дао

Опт опыта

Геродот описывал ту часть Земли, где случались мои странствия, но лишь часть, ибо, по его собственному признанию, «в области, лежащей ещё дальше к северу от земли скифов, как передают, нельзя ничего видеть и туда невозможно проникнуть из-за летающих перьев».

Если бы Геродот пробрался дальше, то он увидел бы, что область та простирается ещё и на запад, и очень далеко на восток. Впрочем, во времена Геродота она была другой.

С давних пор человек, попадающий сюда, никак не может сравниться с завсегдатаем какого-либо кафе, где тот не читает меню, а говорит официанту: «Как всегда», и официант всё знает наперёд. Здесь же порядок вещей можно сравнить с рестораном, где утром потребляют мясо, в обед – кислую капусту, а вечером, не дождавшись заказанного ужина, бьют посуду и вешают поваров. Область эта находится в осаде каких-то цивилизаций, но не всегда видно – каких, ибо, если вспомнить того же Геродота, «земля и воздух там полны перьев, а это-то и мешает зрению».

Как сказал мне один соотечественник: «То ангел в бессилии бесится».

Это верно, область та часто без ангела обходится.


Когда-то я появился в этой области и ступил на её землю так, как будто сошёл с корабля, который никогда никуда не уплывал, и корабль сжёг, даже не задумываясь – зачем. Так делают многие, кто появляется в этой области, и идут дальше.

Вот пыльная дорога. Вдруг дрогнула дорога. Кто это в пыли несётся? Это же тройка необгонимая!

– Эй, куда несёшься?

– В даль пропадающую, – вот он и ответ. – Что стоишь, прыгай!

Ну, понеслись! Несёмся – воздух сверлим. Вцепился возница в вожжи. Кнутом так и сыпет, хотя и незачем. Котомка на его боку так и скачет, так и бьёт его по бёдрам. А снять нельзя: в котомке кнопка ядерная, и сами ракеты на ухабах подпрыгивают, бьются друг о друга, вылететь норовят. Непокрыты они ничем и не привязаны – это чтоб видели и расступались. А я обнял одну из них и – божьим чудом – не выпадаю.

Эх, кони, что за кони. Гудит земля. И ещё гул ей вторит: вдоль дороги провода тянутся. Да нет, это струны натянуты, и по ним рок-н-ролл с запада молнией разносится, гремит, разрывая в куски воздух, и тот ветром становится, с чудным звоном колокольчика сплетается. Копыта ритм чеканят. Так и бьют, так и бьют. Ох, и несут кони! На повороте как крутанут, так и вылетел я на обочину.


Гул затих. Я весь на перекрёстке. Жертва солнца и пыли. Дети в одинаковых нарядах склоняют головы.

– Дядя, вы живы?

– Жив. А вы кто?

– Мы новые пионеры.

– Вроде прежних скаутов?

– Да, вроде них.

– Где я, дети?

– У посёлка Пржевальск.

– А почему такое название?

– Кто как говорит. Некоторые утверждают, что здесь Пржевальский останавливался перед тем, как лошадь свою открыл, а другие говорят, что уже после. Но это гипотезы. У нас, кстати, историко-патриотический кружок есть. Приходите, если интересно.

Я машинально шёл за пионерами. Мы вошли в школу. На стенах висели стенды с выдержками из жизнеописания влиятельных людей и рекламной сказкой, где рыцарь Дирол с оруженосцем Ксилитом сражались с князем Кариесом за принцессу Эмалию. Я медленно двигался по коридору, изучая стенды и подходя к стеклянной двери одного из классов, где шли занятия.

– Правда, здорово? – спросила за моей спиной полная женщина с журналами.

– Что именно?

– Ну, вот это всё – новизна и прозрачность, то, что вы видите сейчас, и то, что вы не могли видеть в эпоху прежнюю того ещё идеологического нажима.

– Да, это лучше, чем при прежнем нажиме.

– Вы, наверное, интересуетесь нашей новой методикой преподавания?

– Да, мне о ней говорили, – соврал я.

– Я завуч по воспитательной идеологии, – представилась полная женщина с журналами.

– Мы уделяем большое внимание патриотическому состоянию учеников. Разумеется, патриотизм тоже обновлённый. История, как всегда, непременно в свете новейшем. Религия и философия – также. Хотя с религией есть трудности: мы светская школа, и вынуждены подавать религию не в чистом виде, а совмещать, ну, например, с историей, обществоведением, географией, естествознанием, литературой, изобразительным искусством, риторикой, правоведением, с той же философией, краеведением, физической культурой и пением.


Я спросил завуча:

– Как у вас относятся к атеистам?

– Мне кажется, после увиденного, вы должны понимать, что атеистов в нашей школе нет. Но если он вдруг появится, то мы будем относиться к нему терпимо. Я не сказала – с пониманием. Я сказала – терпимо. Европейский стандарт, знаете ли.

Она улыбнулась, и её улыбку подсветил золотой крестик с изящным бриллиантом на перекрестии.

В книжном ларьке школы я купил библию со страницами «Для заметок».


– Вы ещё здесь? Все уже в клубе. Поторопитесь, – быстрошагающий мужчина указал взглядом на здание времён псевдоклассицизма.

Я замешкался, соображая, что там может быть. Впрочем, какая разница.

Оказалось, один из жителей посёлка недавно вернулся из турне по Европе и делился впечатлениями. Образовался стихийный сход. Докладчик в американской бейсболке взобрался на стул, сплёвывая русский заменитель жевательной резинки – прожаренные семена подсолнечника. Из обступившей его толпы задали вопрос:

– Правда, что там лучше живут?

– Лучше, – ответил путешественник.

– А почему?

– Там не воруют.

– Как не воруют?

– Да вот как у нас.

– Что, совсем?

– По крайней мере, я не видел.

– Не может быть. Там, что – другие люди?

– Ну, другие не другие, а не воруют, как мы.

– Ты нас против них не настраивай! Мы, как люди, не хуже их, а то и душевнее!

– Да! – понеслось со всех сторон. – Не то поёшь!

– Ну ладно, – турист пошёл на попятную. – Воруют, но немножко, так, что и незаметно.

– Как это незаметно? – удивилась толпа. – У нас заметно, а у них нет? Да что мы, хуже что ли? Ты что несёшь!

– Ну ладно, ладно, – испугался турист. – Это я приукрасил. Воруют там, я сам видел.

– Так бы и начинал, – загудели вокруг. – А то – не воруют, да не воруют. И что, сильно воруют?

– Сильно воруют! – вдруг заорал путешественник. – По чёрному воруют!

Толпа взревела. Затопали ногами. Обнявшись, стали раскачиваться из стороны в сторону. Многие вращали над головой зажжёнными зажигалками и мобилами.

– Они воруют! – орал докладчик. Толпа бесновалась.

– Все воруют! – клуб содрогнулся. Я поспешил прочь.

Выходя заметил, что рядом со входом в клуб всего одна колонна. Я поразился такому гиперпсевдоклассицизму. Их должно быть, как минимум, две. Я обошёл клуб вокруг, но других колонн не было. Почему это меня взволновало? Просто их должно быть больше, – объяснял я себе, удаляясь от сотрясающегося здания с единственной колонной.


Неподалёку в парке стояли стойка бара и несколько столиков, образуя подобие кафе-пивной. Над стойкой висел большой телевизор с последними новостями. Миловидная волоокая диктор перебирала события, утверждая своим тоном закономерность происходящего. Я остановился послушать.

Последней новостью было убийство Авеля. Следователь склонялся к бытовой версии происходящего, но не исключал и заказной характер. Адвокат подозреваемого (им оказался некто Каин, фермер по роду занятий) упирал на состояние аффекта подзащитного. Сам Каин сидел в наручниках в машине. Кончили тем, что следствие ведётся. Диктор сообщала о других новостях, а из-за барной стойки встал плотный бритоголовый человек. Он закуривал сигарету, поднося к лицу инкрустированную гранатом золотую зажигалку пальцами с золотыми печатками, обрамлёнными рубинами. Это был Каин. В его красных зрачках тут же прочиталось: «Выпущен под залог». На его майке был изображён похожий на него человек, протягивающий к небесам в ладонях золотистую пшеницу на фоне синего-синего неба. Каин уходил. В телевизоре продолжались новости. Диктор возвращалась к сюжету об убийстве Авеля. После предварительного расследования выяснялось, что Каин убил Авеля в целях самообороны, когда между ними возникла ссора. Авель требовал свою долю в деле, к которому, по словам Каина, он не имел никакого отношения. На экране предлагалась компьютерная версия случившегося: среди компьютерного пшеничного поля компьютерный красный человечек Авель нападает с заточкой в руке на компьютерного зелёного человечка Каина. Человечек Каин перехватывает руку с заточкой человечка Авеля, чьё тело по инерции натыкается на собственную руку с заточкой. Человечек Авель падает. Вокруг него поднимается компьютерная пыль и образуется компьютерная лужа крови. Человечек Каин достаёт мобильный телефон, вызывает «скорую» и сообщает о случившемся властям. Далее погода.


Смеркалось. Из клуба повалил народ, заполняя просторы. Я вышел за посёлок. Столбовая дорога стремилась чуть заметным накатом вниз. Я встал на неё и почувствовал, что она понеслась подо мной. Я стоял, а она всё быстрее и быстрее неслась под моими ногами. Я не заметил, как надвинулись сосны. Только небо над головою, да лёгкие тучи, да сияющий месяц сквозь них кажутся недвижными. Но нет, то не месяц сияет. Это с неба тройка, запряжённая конями крылатыми, несётся. Фонарями тьму разрывает. Подлетает ко мне. Возница чуть попридержал:

– Давай, садись! Едешь али нет?

Что ответить? Нет ответа. Прыгнул в бричку, понеслись. Гул стоит, да в очах рябит. Гул тот сильнее сделался. Это тройка в самолёт реактивный превращается. Возница в кабине, а я на крыле остался. Кричу, да гул всё глушит. Вонзились в высь да на полсвета разметнулись. Тут не понравилось что-то вознице внизу, да как пошли ракеты – одна, вторая, пятая. Внизу вспышки, сверху звёзды. Красота! Затем в штопор ввернулись. Ох, худо мне. А вознице всё нипочём. Да знать, налетался: на посадку идёт, на столбовую дорогу сесть хочет. Касаются шасси ухабов. На пригорке как труханёт, так и слетел я в ракитник.

Гул затих. Я лежал лицом на восток и ожидал рассвета. В этом небе нет ничего светлее рассвета.

Дети в одинаковых нарядах вытаскивают меня из кустов.

– Хорошо, что вы живы, – по-детски радуются они. – Мы хотим познакомить вас с бабой Машей. Она старая, но ещё многое помнит.

Я пошёл с ними, приходя в себя по дороге.

Пионеры привели меня на окраину посёлка ко двору с рубленой избой. По огороду ходила согбенная старуха в ветхом халате и пропалывала грядки.

Я посмотрел на пионеров, пытаясь понять, что всё это значит. Но их лица не выражали никакого лукавства, лишь неподдельный интерес.

– Вот она, – показали пионеры. – Бабуля, с вами хотят поговорить.

Признаться, я не хотел говорить. Но старушка подошла.

– Бог в помощь, – начал я.

– Да спасибо, сынок, этим только и живы.

– Вы одна? А где ж старик?

– А на кой он. Что ему, мужику-то – лишь бы тудыть его так да и на бок.

Я покосился на ребят: вроде никакой реакции.

– Пропал мой Иосиф, – помолчав, продолжала старуха. – Сгинул, уже и не помню когда. Он плотником работал. Как-то к нему пришли заказ давать – крест большой сделать. Он взялся, сделал, а потом на нём сына распяли. После того как его убили, муж мой совсем спился. Ушёл ночью и сгинул. Говорили, под колесницу римскую попал. Вот так и живу, доживаю. Да хотя бы пенсию подняли, ироды. Ну да ступайте с богом, полоть пора.

Бабуля поковыляла к грядкам. Проходившая мимо почтальон сунула газету в грубо сколоченный ящик. Газета влезла наполовину, и было видно заглавие одной из статей: «У каждого народа должна быть своя матерь». Рядом помещался рисованный лик Христа, смахивающий на портрет славянского парня. Ребята обступили меня, молча наблюдая. Один из пионеров сказал:

– Расскажите нам что-нибудь поучительное.

– Да, да, – подхватили остальные, – случай из жизни!

Что мне оставалось?

– Ну что ж, слушайте. Вот моя история. Как-то мне представилось выбраться в область по делам службы. В салоне автобуса я расположился рядом с дремлющим у окна мужчиной лет шестидесяти и принялся читать газету. Но, не прочтя и строки, почувствовал, как дремавший мужчина грузно свалился на меня. Невнятно извинившись, он откинулся в кресло и закрыл глаза. Я собрался вздремнуть, но сосед вновь уткнулся в моё плечо, и мне самому пришлось возвращать его обратно, поскольку тот не просыпался. Последующие полчаса были сущей мукой: сосед падал так часто, что я не успевал его отталкивать. Потеряв терпение, я привязал мучителя за шею оконной занавеской и в сердцах решил придушить его, если ещё раз упадёт. Через минуту он рухнул вместе с занавеской. Выйдя из себя окончательно, я уже намеревался вытолкнуть донимателя в проход, как вдруг с ужасом обнаружил, что его тело бездыханно. Дав показания в промежуточном пункте, я вернулся в салон и ждал отправления. Оно задерживалось. Вдруг в автобус вошли врачи и мой скончавшийся спутник. Я отказывался верить. Врачи бережно подвели его к месту подле меня и аккуратно опустили в кресло. Лицо его походило на восковое.

– Он что, не умер?

– Он и не умирал, просто впал в кратковременный летаргический сон.

– Какой сон! – недоумевал я. – Он же был холодный.

– Может быть, но сейчас иначе, – резонно возразил врач. – Состояние пациента в норме, и мы не вправе его задерживать.

Автобус тронулся. Я увлёкся газетой.

– Ну и как вам статья?

Я вздрогнул: воскресший сосед интересовался моим мнением.

– Интересная статья. А что, вы уже совсем проснулись?

– Со мной случается. Не обращайте внимания.

На автостанции я спросил моего спутника о гостинице или общежитии. Бывший сосед оказался местным жителем и сообщил, что общежития нет, а гостиница сгорела.

– Но не отчаивайтесь. Переночевать можно у меня.

Куда деваться – я согласился.

Мы сели ужинать.

– Меня зовут Аввакум Силантьевич, – представился он. – Мне надоела вся эта газетная писанина. Роются в дерьме, а оно давно уже навоз. Я не испортил вам аппетит?

– Ничего, всё нормально.

– Вы верите газетам? – спросил хозяин.

– Ну, если там есть факты, архивные документы. А вы?

– Я верю только действительности.

– Понимаю. Вам, может, уже не удастся увидеть обновлённое общество, но, я думаю, оно будет.

– Я не знаю, будет оно обновлённым или нет, но общество будущего я увижу точно. Объясню, если хотите. Я появился на свет в 1885 году. Не удивляйтесь. Послушайте дальше. Родился здесь, в станице Мёрзловской. Мой батя, Силантий Спиридонович, был старовером и меня назвал в честь протопопа Аввакума. Когда мне исполнилось десять лет, я нежданно уснул посреди бела дня в поле, где работал с отцом, и проспал два года. Ни один лекарь не мог разбудить. А проснулся сам. Через год опять повторилось, уснул на неделю. А в девятьсот втором заснул надолго и проснулся в девятьсот шестнадцатом – в петроградском госпитале. Оказалось, шесть лет назад дом наш сгорел, и в нём – родители. Но перед тем в станицу заехал профессор и забрал меня в Питер для обследования. Когда обследовался, вернулся сюда. Мне в ту пору тридцать один был, а всё как двадцатилетний выглядел и не старел после сна, как с другими бывает. Через дом девка одна жила – заводная, вёрткая. Анфисой звали. Приглянулся я ей, а может, моя необычность приманила. Пошли мы с ней летом шестнадцатого в рощу к реке. И овладела мной страсть нестерпимая. Не могу сдержаться. И она, чую, не против. Легли мы на траву, обнял я её, а она – девка в теле была, и всё вроде гладко шло, как вдруг, на тебе – снова уснул, да так быстро, что и не вспомню. Очнулся после Октябрьской. И тут сотряслось во мне что-то. Решил: хватит спать. Пора большим делом заняться. Я принял революцию сразу. В боях не участвовал, но агитацией занимался вовсю. В восемнадцатом году возглавил в станице движение «Воинствующих безбожников». Иконы изымали и жгли. И так до коллективизации. Перед ней заснул и проспал её начисто. В станице знали эту мою особенность и решили схоронить во время сна, будто мёртвого. Невзлюбили за такой атеизм. Наверно, и схоронили б, не загляни в станицу доктор. Узнал он как-то о моём феномене и увёз в Ленинград. Когда проснулся, устроился в «Пролеткультпросветсоюз» по части атеистической пропаганды. В конце июня сорок первого при бомбёжке рядом со мной бомба рванула, но я чудом уцелел, только сразу же заснул. Подобрали, посчитав за контуженного. Но я долго не приходил в себя, и меня вывезли по «дороге жизни» из блокадного города. Проснулся после смерти Сталина и опять пошёл в пропаганду атеизма. За этим занятием и Хрущёва и Брежнева пережил. А как только Брежнев умер, сразу за ним уснул и я. Проснулся в восемьдесят шестом. Слышу: «перестройка» да «гласность». Еле разобрался. Долго наблюдал за всеми этими переоценками ценностей, присматривался. Затем отцов церкви изучил. Покрестился. Стал людей за бога агитировать. Но жизнь теперь жёсткая и быстротечная. Чувствую, приелось всё. Чувство-то во мне сильное, как инстинкт самосохранения. Оно всегда заставляет жить так, как живётся сегодня. Ведь я есть часть любой эпохи переоценки ценностей. А мои изменения и есть моё постоянство, и в нём я создал своё царствие божие. Там нет никакой идеи, и поэтому оно идеально. Так что мне и умирать не за что.

– Значит, активной деятельностью не занимаетесь?

– А мне это ни к чему. В каждую минуту заснуть могу. Начну что-нибудь – засну, а когда проснусь, окажется, что не то и не так начинал. Да ещё так может случиться: усну где-нибудь в безлюдном месте, а собаки и вороньё по частям растащат. Сосед у меня есть – Михалыч. Так тот противоположность мне. Он после контузии с самой войны совсем не спит. Сторожует неподалёку каждую ночь. Заходит ко мне по стаканчику пропустить. Я с ним потому и связался, что боюсь один во сне остаться. Прошу его почаще заглядывать. Ставлю бутылку в прихожей, где ключ он – знает. Если усну – присмотрит. Так что мне нельзя наперёд загадывать. Буду жить как жил, спать как спал, а там, глядишь, и обновлённое общество появится.

Утром я попрощался с хозяином и пошёл к председателю правления. В правлении мне сообщили, что председатель сгорел в гостинице с любовницей. Можно было уезжать.

По дороге к автостанции мне пришла в голову мысль, что к жизни можно относиться как к чему-то одолженному тебе во временное пользование, но не каждый находит, куда бы её употребить, и обращается с ней, словно с вещью, просто сданной ему на хранение, и в этом-то и обнаруживает свой единственный смысл. Вот и всё, ребята.


– Классный рассказ! – зашумели пионеры.

– А Аввакум Силантьевич ваш – хамелеон!

– И в конце вы здорово философию ввернули. А у нас тоже философ есть. Он наш кружок историко-патриотический ведёт. Можем познакомить.


Философ налил водки. Пионеры ушли. Мы выпили не закусывая.

– Я патриот, – начал философ. – И, как всякий патриот, я должен думать, с чего начинается Родина. Она начинается с русской идеи, и ею же заканчивается, ибо русская идея в упадке. Я постоянно думаю, как её оживить и продвинуть. Моим предшественникам было куда легче – всем этим Розановым, Бердяевым. Что они знали? Православие, соборность, святая Русь, которую все обижали, – философ повернулся к большой карте Европы 1913 года, где почти всё было Россией. – Теперь из этого много не выжмешь. Что прикажете делать с модными учениями: психоанализом, экзистенциализмом, уймой других? А ведь без них русскую идею не продвинешь. И напрасно многие обеспокоены несовместимостью русской идеи с тем же психоанализом. Нужно только уметь сочетать, а главное – доходчиво. Например, тот же экзистенциализм слишком непонятен русскому человеку, не говоря уже о его произношении. Пришло время, когда понимание России необходимо подавать с умом. Вот здесь-то и кроется самая большая трудность. Моим предшественникам было всё же легче. Что такое русская идея по Достоевскому, если популярно? Это когда мир делится на русских и нерусских. Или когда весь мир – славяне, а остальные – сволочи, и нам должны. Запад уродлив. Католики не люди. Чем занимался Бердяев в Париже и Берлине? Объяснял Западу, что русская идея – это не так, как на Западе, и что Западу кранты. Всё просто и патриотично, но слишком старо. Современный патриотизм опустился до бытового уровня: квас или пепси, дирол или жменя семян. Слишком узко для русской идеи! Но у нас есть фундамент – те же мои предшественники. Нужно только их развить и дополнить в новом свете. Конечно, основа новой русской идеи, по-прежнему, – противостояние Западу. Что в России может быть конкурентоспособным? Прежде всего, природа. Как увязать это с Фрейдом? Нужно использовать иррационализм русского менталитета. Вспомните самую известную работу Фрейда «Толкование сновидений». Так вот, Россию нужно представить как сон – сон преображения, куда сначала выплёскивается неудовлетворённость, страх, пьянство, раздражение, но затем всё это преображается в высокий помысел, которому присуща интуиция всеединства и идеальное состояние абсолютной Всечеловечности. Ведь Русский человек, по Достоевскому, – Всечеловек. Его всеотзывчивость – это свойство впитанной им матушки-природы, матери земли русской. Помните, Розанов представляет Россию женским, а Европу мужским началом? Ещё он говорит, что русские имеют свойство отдаваться беззаветно чужим влияниям, как невеста и жена мужу, но таинственным образом, чем эта отдача беззаветнее и чище, тем она сильнее действует на того, кому была отдача. Фрейд утверждал, что многие ландшафты, где есть мосты или горы, поросшие лесом, пересечённая местность – большей частью половые органы. Возьмите сибирскую тайгу. Как говаривал Ломоносов: «Русь Сибирью прирастать будет». Тайга, поросшая лесом, – это вагина, дающая плод и продолжение. Европейское влияние с его мужским началом – это не что иное, как введение мужского полового органа в вагину женской натуры Руси. Но вот вагина становится чёрной дырой, в которую проваливается европейский пенис, попадая в некий чёрный ящик, и там самым непостижимым образом происходит русификация европеизации России. И уже над всей Европой во всей своей космической неохватности нависает необъятная русская вагина.

Философ склонил косматую голову к карте 1913 года, и на Европу посыпалась перхоть. Затем он повернулся и неожиданно спросил:

– Вы знаете, отчего умер Фрейд?

– Ну, разве что, официальную версию.

– Вот именно. Я расскажу вам другое.

Философ приподнял карту Европы и вынул из встроенного в стену книжного шкафа большую кипу писем.

– Вы, должно быть, знаете, что в России психоанализ быстро вошёл в моду. Гораздо быстрее, чем в Штатах или Франции. В начале века его пытались использовать чуть ли не все, включая марксистов. Фрейд вёл активную переписку с русскими психоаналитиками. После революции он выражал обеспокоенность тем, что его идеи ставятся под сомнение в большевистской России. Вот письмо – ответ Фрейда двум русским психоаналитикам Зиновию Хряку и Осипу Каннибалу. Последний эмигрировал в Берлин и после войны написал скандально известный труд «Клинический нацизм как шоковая терапия для Европы». Фрейд пишет им: «Благодаря вашей корреспонденции я вполне ощущаю ваше историческое время и ценю, как вы верно заметили, «великомученичество русской мысли, высекающей искры гениальных прозрений под ударами молота беспринципных политических кампаний по наковальне зёрен познания, накопленных в сокровищнице мировой культуры». Я также благодарен вам за описание результатов наблюдений того весьма интересного пациента, Ивана Зудина. Они лягут в основу моей новой статьи.

С уважением, ваш Фрейд».

Иван Зудин ещё мальчиком подхватил грипп в тяжёлой форме, который дал осложнение на мозг. Он испытывал острые продолжительные боли не только в мозгу, но и во всём теле. К этому добавились неурядицы в семье. Его старшего брата повесили за участие в «Народной воле». Его отец в приступе белой горячки забил до смерти его мать, а наутро утопился в реке. Его старшая сестра довольно удачно вышла замуж за богатого, но старого купца. Приворовывая из его кассы, она помогала Ване деньгами и продуктами. Но однажды майским вечером по пути к Ване в больницу её сначала поразила молния, а потом переехал извозчик. Ваня остался один. В общем, обычные русские судьбы. Безусловно, всё это сказалось на Ваниной психике. Так он попал под наблюдение Хряка и Каннибала, которые уже тогда практиковали психоанализ. В это время Фрейд поначалу довольно удачно проводил лечение кокаином своего близкого друга Эрнста фон Фляйшля-Марксоу, занёсшего себе инфекцию в ходе анатомического исследования и испытывавшего невыносимые мучения. Фрейд предложил заменить ему морфий, к которому тот уже пристрастился, кокаином, к которому, как полагал тогда учёный, нет привыкания. Поэтому он сам употреблял кокаин, а также давал его сёстрам, невесте, друзьям. И только трагическое развитие болезни Фляйшля, который стал кокаинистом и неуклонно шёл к своему печальному концу, остановило Фрейда на этом пути. Но это было позже. А тогда Фрейд послал Хряку и Каннибалу свою только что законченную статью «О коке». В статье Фрейд ратовал за «полное употребление» кокаина, а не его «дозированный приём», основываясь, среди прочего, на применение коки южноамериканскими индейцами в религиозных ритуалах. Через полгода Фрейд прислал ещё одну статью под названием «Кокаин», где утверждал, что состояние веселья и продолжительной эйфории под действием кокаина ничем не отличаются от нормальной эйфории здорового человека. Хряк и Каннибал вняли совету Фрейда и стали пичкать Зудина кокаином. Так продолжалось довольно долго, пока Фрейд, а за ним Хряк с Каннибалом, но главное – сам Зудин, не осознали того, что это опасно. Зудин вообще оказался способным малым, и уже через несколько лет он сам попытался лечить себя с помощью психоанализа. Правда, его метод резко отличался от классического психоанализа. Сам он этот метод характеризовал так: «Скажи мне – кто ты, и я скажу, кто ты есть на самом деле». Большей частью он не добивался положительных результатов, но своим упорством заслужил среди оставшихся в живых пациентов прозвище Самородок. Вот этот-то «самородок» и стал впоследствии камнем преткновения на пути фрейдовского анализа. Надо сказать, что в это время Зудин уже здорово пристрастился к кокаину и всячески пытался освободиться от его зависимости, но безуспешно. Тогда Зудин выбрал другой путь: он стал работать над созданием синтетического наркотика, близкого по составу к кокаину, но слабее его по воздействию на организм. Это ему удалось. Он стал принимать этот заменитель вперемешку с кокаином и постепенно отвык от кокаина. Но за это время синтетический наркотик вызвал эффект привыкания. Тогда Зудин снова создаёт синтетический заменитель прежнего заменителя и постепенно переходит на него, но и тот, в свою очередь, также вызывает эффект привыкания. Кончается это тем, что Зудин, привыкнув к последнему из своих многочисленных синтетиков, находит вещество, способное освободить его от синтетико-наркотической зависимости. Этим веществом оказывается чистейший кокаин. И всё идёт по кругу. Заслуга Зудина состоит в том, что он показал способ – как, чередуя в определённой последовательности различные наркотические вещества, быть вполне дееспособным человеком, оставаясь при этом перманентным наркоманом. Увы, записи этих последовательных применений, как и все его наблюдения, сгинули в огне пожарищ и в череде нескончаемых потрясений. Сохранилась лишь часть переписки Зудина с Фрейдом. Зудин отказался от услуг Хряка и Каннибала и уже напрямую переписывался с Фрейдом. В одном из своих писем Зудин описывает один и тот же сон, который снится ему уже на протяжении нескольких лет: железная дорога тянется вдоль поросших лесом Уральских гор. В скале проложен длинный чёрный тоннель. По железной дороге на большой скорости к тоннелю мчится паровоз братьев Черепановых. Вот паровоз на всех парах входит в тоннель по самую кабину. Но вдруг его колёса проворачиваются. Колёса вращались, но паровоз стоял на месте. Затем колёса замедлили вращение, остановились и очень быстро стали вращаться в обратную сторону. Паровоз пошёл назад и скрылся за поворотом. Фрейд сразу определил, каким именно символом является тот или иной образ в сновидениях Зудина и быстро произвёл анализ. Для Фрейда совершенно очевидным было то, что Зудин испытывал острую сексуальную неудовлетворённость, которая таким образом отражалась в сновидениях. Но он крайне затруднялся в выборе метода лечения Зудина, пока не узнал из его же письма, что тот в тридцатипятилетнем возрасте остаётся девственником. Известно, что Зудин много работал над систематизацией своих сновидений в свете фрейдовских трактовок. Вот письмо Фрейда Зудину: «Я считаю, дорогой Зудин, что помимо символов, которые столь же часто изображают мужские половые органы, как и женские, есть много таких, которые относятся исключительно к одному полу, и таких, из значений которых известно только мужское или женское. Пользоваться продолговатыми предметами в качестве символов женских половых органов и полыми (ящиками, коробками и т. п.) в качестве символов мужских – фантазия не позволяет. Столы и комнаты в сновидениях – это женщины. Из предметов одежды женская шляпа изображает половые органы мужчины. В сновидениях мужчин галстук служит символом пениса. Лица, пользующиеся этим символом в сновидении, имеют обычно целую коллекцию галстуков и очень часто их меняют». А вот ответ Зудина Фрейду: «Спасибо, дорогой Фрейд, что Вы нашли время и разъяснили мне метод истолкования некоторых символов в сновидениях. Но я никак не возьму в толк, как мне произвести анализ моих снов, где мне упорно снятся галстук и женская шляпа. Хотя я и пользуюсь этими символами в сновидениях, но я никогда не носил галстука. Моей косоворотке он ни к чему, тем более – коллекция. Но мне часто снится, как я пытаюсь затолкать галстук в женскую шляпу, а затем всё это в ящик моего письменного стола. Потом я несколько раз переворачиваю стол, катая его по комнате. Наконец, я вынимаю ящик и достаю уже не предметы, а живые половые органы и записку, написанную Вашей рукой, где вы утверждаете, что натуральный мужской пенис в сновидениях соответствует женским половым органам, а живая вагина – мужским».

На страницу:
1 из 4