Мальвина Советского разлива. Часть 1

Соседке срочно был нужен новый стайл. Я отвела девушку к своей тёте, маминой сестре. Она в те годы была одним из лучших мастеров парикмахерского искусства, уговорила тетю осветлить девушке волосы и сделать легкую химию, причём без согласия родителей. В СССР такие эксперименты со школьницами, хоть и старших классов, были чреваты последствиями, вплоть до увольнения мастера.

В работе над образом соседки, мне по горло нужна была мамина помощь. Во-первых, хотелось воспользоваться ее блатом, чтобы попасть к самой крутецкой рижской косметичке. Эта дама реально творила нереальные чудеса: с помощью нехитрых, по нашим временам, масочек она превращала кожу, сплошь покрытую подростковыми акне, в гладкую фарфоровую. Не понимаю, каким чудесным образом ей это удавалось?

Дико звучит, но в советский период я помню всего лишь две косметические маски: одна – из чёрной глины, вторая – из белой. Плюс паровой аппарат, куда вставлялось лицо перед чисткой, и синяя лампа или квару, чтоб «убить микробы». До сих пор удивляюсь, как этими приспособлениями можно было вылечить акне на разных типах подростковой кожи, побороть морщины, причем в возрастном промежутке от тридцати до семидесяти, да ещё и купероз вылечить? Может, косметологи знали какой-то особый заговор…

Вторая причина, по которой я решила обратиться к маме, – необходимость сшить подходящее платье для соседки. Задача не была простой. Девушка была, мягко говоря, полновата… Совсем полновата. С единственным узким местом на теле. И это было запястье. Однако сильная сторона у неё все ж была – большая, красивой формы, упругая девичья грудь. Вот он – главный козырь. А ещё пухлые, чётко очерченные губы. Я нашла ту самую стильную фишку! Теперь дело было за воплощением моей мысли в форму.

Уговоры, обещания убирать квартиру в течение месяца, мыть посуду, пылесосить, да и ещё окна помыть – вот так дорого я заплатила за свой первый живой опыт. Жаль, что тогда не было возможности сделать сравнительное фото до и после, – этот эксперимент произвёл бомбический фурор. Отбоя от желающих получить мой стильный совет просто не было. Я быстро отбила свои трудодни как вложения.

Теперь о самом процессе ДО и ПОСЛЕ. Моя тетя сделала ей классную полудлинную стрижку-постепенку, в восьмидесятые модники называли ее «итальянка», перышками осветлила прядки, плюс лёгкая химия. Все эти манипуляции парикмахерского искусства сотворили настоящее чудо! Две жиденькие косички до пояса, сплетенные из жирных тонких волосиков, превратились с светлую пушистую гриву до плеч. Круглое личико вытянулось, а щеки волшебным образом превратились в скулы. Я всегда говорю, что стилист-парикмахер – это маг! Нашли своего мастера – счастливчик! Берегите! Как умные люди говорят, проще изменить мужу, чем парикмахеру – не так заметно.

За мои старания мама пошла навстречу. Прониклась ситуацией, отвела девушку к своей косметичке и сшила обалденной красоты наимоднейший, по тем временам, сарафан. Этот ситцевый шедевр закрыл травмированную коленку с огромным выпуклым шрамом, а верх на бретельках открыл взору пышную, как у многих толстушек, грудь.

Когда на примерке соседка увидела себя в зеркале, она, мне кажется, не поняла, кто это. Видимо, в тот момент я поймала этот вечный кайф стилиста. Потом был макияж в моем исполнении и первая в ее жизни городская дискотека в Межапарке.

Это место назвали Плац, и, по-моему, летом весь город там тусовался.

Я как девочка спортивная танцевала довольно секси и научила паре композиций свою новую подружку. Девочки танцевали в кругу, парни, подпирая стенку, выбирали свою симпатию для медляка. И да, для моей преображенной соседки во время медленного танца настал звёздный час. Ну, пусть не час, но пара минут славы точно.

Довольно симпатичный высокий взрослый парень уверенной походочкой моряка подошёл к ней, взял за руку, по-хозяйски обнял за талию и закружил в танце. Закружил – громко, конечно, сказано, просто оба традиционно стояли посреди плаца и в обнимку переваливались с ноги на ногу. Морячок даже подстраивался под хромоту партнерши. Они о чём-то мило болтали. Она ему явно нравилась! Морячок был немного пьян и рассказал, что только вернулся из пологудового рейса без «женщины на корабле. Парень не отходил от моей приятельницы весь вечер, потом на моторе отвёз нас в Пурчик. Я пошла домой, а сладкая парочка страстно целовалась в такси и расставаться точно не собиралась.

Рано утром затрезвонил телефон. Звонила соседка, ей срочно нужно было мне что-то рассказать про прошедшую ночь. И это что-то было таким важным и невероятным для наших шестнадцати, что я, поняв намек, в восемь утра потащилась к ней домой. Срочно придумала какую-то вескую причину для родителей, которые ещё не ушли на работу и с удивлением смотрели на меня, раньше одиннадцати обычно вообще глаза не открывавшую, хоть из пушки стреляй. А тут такая прыть, да на каникулах.

Я спустилась на этаж ниже. Приятельница ждала меня в дверях, дома она была одна, родители жили летом на даче, что позволяло ей безнаказанно курить в квартире. Мы пошли на кухню, что-то изменилось в ней, я чувствовала это кожей. Но, честно говоря, не ожидала услышать такого откровения на тему продолжения вчерашнего, первого, подчеркиваю, в ее жизни медляка…

Соседка сварила нам кофе в турке, затянулась фирменной тонкой сигареткой, томно посмотрела на меня и, смакуя каждое слово, рассказала мне в подробностях, как вчера ее лишил девственности подвыпивший морячок. Нам было по шестнадцать. Для девчонок, рожденных в СССР, это было не просто дерзко, а как-то уже почти на грани с проституцией. Кстати, в восьмидесятых прослыть шлюхой могла обычная мать-одиночка, и жить с таким клеймом было иногда невыносимо.

Однако моя приятельница была горда собой. Для неё это было своеобразным знаком качества женской силы. Видимо, в постели хромота не была помехой, а сдобное тело – однозначно плюс: «суповые наборы» хороши для фэшн-съемок и подиумов, а мужское желание возбуждают формы.

Я сидела и слушала, открыв рот, пребывая в шоке, да что в шоке… Мне, девочке, воспитанной по принципу «береги честь смолоду» и «ни поцелуя без любви», было ну совершенно не понятно, как можно переспать на первом свидании с незнакомым пьяным мужиком.

Моя соседка считала совсем по-другому. Времена стремительно менялись. Горбачевская перестройка с ее пьянящим духом свободы совершила ещё и сексуальную революцию! Моя некрасивая подруга уловила этот дух времени и очень вовремя нашла тот самый золотой ключик, открывающий волшебные дверцы. Девочка чётко поняла в тот вечер, что путь к сердцу мужчины лежит отнюдь не через желудок.

Кстати, кто не в курсе, в начале девяностых в школьных сочинениях на тему «Кем я хочу быть, когда вырасту?» лидировали две профессии. Девочки мечтали о карьере элитнойпроститутки, а мальчики сплошь и рядом качали бицуху и молотили боксерские груши, чтоб лет в пятнадцать войти в организованную бандитскую группировку.

Ошарашенная, я вернулась домой. Меня душила эта чужая история, а обещания хранить ее в тайне с меня никто не брал. А на нет и суда нет. Я тут же позвонила своей близкой подружке и рассказала ей все, как на духу: о соседке, о морячке, об их вчерашнем тили-тили. Красочно и в подробностях. Она была младше меня на год, воспитанная в такой же строгости домостроя, как я, а значит для неё эта информация была вообще за гранью добра и зла. Короче, сила сарафанного радио, на которое и рассчитывала моя соседка, сработала лучше любой оплаченной рекламы в инстаграме.

У некрасивой девушки, которая ещё месяц назад грызла ногти и сидела дома у окна в одиноком одиночестве, появилась безумная, пусть и неоднозначная, популярность, призы, подарки, карманные деньги и дорогая косметика. И, как сказала бы моя бабушка, «от мужиков отбоя у неё не было».

Со мной соседка всяческое общение прекратила, якобы обиделась, что я по секрету всему свету все растрепала, а сладкое чувство мести дало ей негласное право переспать с моим золотым мальчиком-мажорчиком, тем самым – с пакетами «Мальборо».

Пережив подленькое двойное предательство, я сделала несколько полезных выводов:

– если ты что-то делаешь во благо другого индивида, делай ЭТО исключительно ради собственных амбиций, или потому что тебе ЭТО обалдеть как нравится – хоть от процесса удовольствие получишь;

– общаться лучше с равными по жизненному кредо, а дружба и любовь из жалости наказуема, причем обычно исподтишка, в самый сложный период твоей жизни, и наказуема тем, КОГО пожалел, а это больно – проверено;

– относись к нерентабельным экспериментам как к фьючерсным бизнес-проектам или креативной рекламе твоих творческих возможностей;

– никогда не жди благодарности, делай все ради удовлетворения своего эго, тогда любую неблагодарность можно легко принять;

– верность возможна только при условии, что у тебя есть то, ЧЕГО не может дать ему другая или другой, например, популярность, связи, деньги и человек боится это потерять;;

– главное помнить: объект помощи и поддержки не должен стать настолько фешенебельным, чтоб превратиться в абсолютно нерентабельный, не заиграйтесь с меценатством!

Лето перед выпускным десятым стало поистине каким-то роковым для меня. От соседки я не ждала благодарности, но я и неблагодарности тоже уж никак не ожидала. Золотого мальчика с пакетами «Мальборо» и жвачками считала своим верным пажом, и такая дерзость, как измена, да ещё и с некрасавицей, больно ударила по моему самолюбию.

Честно говоря, много раз в жизни убеждалась, что непривлекательные, с точки зрения модного образа женщины, гораздо более опасные соперницы, чем стильные ухоженные красотки. Знаете, что ответил один мой (ныне покойный) бойфренд на эмоциональный вопрос: «Зачем ты сделал мне больно и переспал с этой мышью? Ты же должен был понимать, что я не прощу». Его фраза меня убила наповал: «У неё сперма плескалась в глазах, не мог пройти мимо этой доступности». Вот такая чатуранга дандасана. Поэтому, девочки, мой совет: не дружите с легкодоступными завистливым серыми мышками! Будут в вашей жизни проходить мимо, пусть проходят.

Шрамы, шлифовка, академик

Летом 1986-го я потеряла лицо, причём это не фигура речи. Произошло самое страшное, что может случиться с девочкой в шестнадцать. 30 августа, я навсегда запомню этот чёрный день календаря, мы с подружкой и ее парнем играли в салочки в малогабаритной советской двушке. Я красиво убегала вглубь квартирки на каблуках, поскользнулась и упала. Вернее, вылетела в дверное стекло-морозко…

Очнулась уже с порезанным в лоскуты лицом: мелкие шрамы на щеках, подбородке и огроменный на нижней губе. Впервые увидела столько крови. Она хлестала из разодранной плоти, как из пожарного брандспойта. Никогда не думала, что из небольшой по размеру раны может натечь лужа размером с зонтик.

Подруга побежала к телефонному аппарату на улице, чтобы вызвать скорую, ее парень заливал мои порезы перекисью водорода, что слабо помогало. Я впала в транс и видела себя как бы со стороны, боли совершенно не чувствовала, вообще ничего не чувствовала. Странное состояние – сродни медитации, правда, кровавой.

Скорая приехала нескоро. Кровь ещё текла, но уже не хлестала. Сонный врач, еле взглянув на меня, произнесла коронную фразу тетки советского периода: «Жаль, красивая была девочка, а теперь кто ж тебя замуж-то возьмет?». Но мое чувство юмора и здесь не подвело, я ответила: «Так слепой!»

Все заржали, это как-то успокоило меня и подружило с врачихой. Она чем-то обработала порезы, кровотечение каким-то чудом прекратилось, мы сели в белую с крестом машину скорой помощи и, с мигалкой, поехали в Институт стоматологии в Ильгуциемс. Домчались быстро. Тогда я впервые захотела иметь своё личное авто. Мне показалось, что это шаг к независимости, хоть бы и просто от общественного транспорта, который в СССР был всегда переполнен и ходил по своему неведомому расписанию. Это все-таки свобода передвижения, почти как ковёр-самолёт. К тому же очень радовало, что никто из знакомых не видел моего обезображенного фейса…

Врачиха взяла меня под опеку. Хотела, видимо, чтобы я могла выбирать мужа не только среди слепых. Она отвела меня в отделение пластической хирургии и попросила одного из докторов «красивенько заштопать», как она выразилась. Губу тоненько зашили, раны обработали какой-то маслянистой субстанцией, забинтовали лицо и оставили одну в палате. В тот день я поняла, что везучая!

Подруга ждала в коридоре, врачи попросили ее позвонить моим родителям. Коллективно решили, что лучше маме. Напомнили, что это нужно сделать мягко, чтоб не сильно напугать. Ленка позвонила и выпалила на одном дыхании: «Тетя Люда, Вы не волнуйтесь, Влада в больнице, ее прооперировали и забинтовали, говорить она пока не может…»

Через полчаса родители стояли возле моей кровати. Мама – со слезами на глазах и платочком, папа – с врачом и блокнотом, куда записал название мазей пилюль и фамилию хирурга, который «красивенько заштопал» мне губу, чтоб, если что-то пойдёт не так, было с кого спросить.

В больничке я провалялась неделю. Есть могла только жидкую пищу через трубочку от коктейля. Похудела на пять килограмм, завела кучу друзей постарше и начала курить.

В новую школу я пришла на неделю позже начала учебного года. Меня никто не знал, и я могла быть какой угодно. Я решила быть плохой девочкой, но умной.

Худая, сорок пять кг, с копной кудрявых рыжих волос, с мелкими шрамами на лице, выпяченной нижней губой – рубец долго был отёкшим, но в шикарной юбке-карандаш с завышенной талией, роскошной белой блузе из французского кружева, колготках в сеточку (в плане колготок у меня вообще пунктик) и в белых лодочках на двенадцатисантиметровой шпильке я возникла на пороге кабинета литературы в десятом «А» периферийной школы в Плевках. И за пять минут стала Иконой стиля…

Меня сразу полюбили. Причем все. Что было странно. Мальчиков в классе было всего четверо, да и то, я – совсем не их типаж, а они – уж точно не герои моего романа. Зато девочки все хотели со мной дружить. Копировали стиль, прическу.

Мои от природы вьющиеся «мелким бесом» волосы впервые стали предметом вожделения. Девочки накручивались на тонкие железные бигуди на ночь, заплетали косички на мокрые волосы тоже на ночь, мучились бессонницей, чтоб утром получить заветную копну развевающихся кудрей, как у «Влади». Фамилия французской жены Высоцкого стала моим новым именем.

Девчонки сменили свои супер-микро-мини из дешёвой джинсы на черные юбки-карандаш с завышенной талией на широком поясе, а бесформенные байки – на белые блузки, растоптанные кроссовки – на лодочки, чему директор школы была несказанно рада. Да и массовое преображение выглядело, правда, шикарно

Учителя здесь вообще меня обожали – я, помимо дресс-кода, ввела моду на ум…Лицо зажило быстро, но мелкие шрамы остались, и каждый раз отражение в зеркале приносило мне сплошное огорчение. На людях я бравировала, шутила, говорила, что это «выделяет меня из толпы обычных красавиц», и «истинную красоту ничем не испортишь, только украсишь». А дома часами рыдала, понимая, что все так и останется – тональником бугристость не замажешь, а эстетическая медицина в СССР находилась в зародышевом состоянии и имела бледный вид.

Но я везучая, и однажды, по-моему, это были осенние школьные каникулы, из Америки приехал папин друг – известный на весь мир хирург, академик. Он там преподавал и привёз невиданный аппарат, который шлифует кожу, делая ее гладкой, как попка младенца. Так в стране загнивающего капитализма дамы боролись с морщинами и другими несовершенствами кожи. Работать этой диковиной штукой академик особо не умел, но был готов на мне поучиться, если я не боюсь боли и согласна на эксперимент.

На шлифовку я согласилась, не задумываясь. Какие последствия меня ждут, не взвешивала. Главное, что больше не будет этих мелких уродливых рубцов. В академика я верила, как в Бога, хотя в Бога тогда никто не верил. Но не важно. Наконец кто-то волшебным образом может избавить меня от шрамов на лице. Тем более, папин друг – великий человек. Родители на кухне шептались, что он из женщины сделал мужчину. Или наоборот, не помню уже. Так что какая-то там шлифовка ему – вообще раз плюнуть.

Наступил первый день каникул, и мы с папой поехали в Институт травматологии. Обычная больница, серые коридоры, на фоне этого уныния кабинет академика выглядел по-фирменному. Светлые стены, увешанные фотографиями известных пациентов и друзей, грамоты, медали, стильная белая мебель, кожаные диваны. И сам хозяин кабинета – высокий, статный, с легким загаром голубоглазый красавец. Тогда мне показалось, что я попала на съёмочную площадку американского фильма про больницу, или мне все это снится.

Светило подошёл ко мне, взял за подбородок, повернул лицо к свету, потрогал шрамы, что-то сказал отцу, я не расслышала. Просто любовалась этим взрослым роскошным мужчиной с голубыми пронзительными глазами, ощущала прикосновения его сильных пальцев на своём лице, наслаждалась низким бархатным тембром, вдыхала аромат заграничного парфюма. Сейчас звучит эротично, но тогда, в 1986-м, мое чувство не было подростковым влечением или влюблённостью во взрослого дяденьку, это было слепое обожание.

Академик спросил меня что-то типа готова ли я потерпеть, сказал, что будет немного больно, пару недель придётся посидеть дома, поделать компрессы, он даст специальные американские мази. Он ещё что-то говорил, я кивала, поддакивала, но не слышала почти ничего из его слов, по-собачьи смотрела широко открытыми глазами. Надеюсь, что с закрытым ртом, хотя выглядела, предполагаю, полной дебилкой. Куда подевалась моя дерзость и острый язык, не понятно.

В кабинет вошла высокая брюнетка с огромными карими глазами, обрамлёнными длиннющими ресницами. Я тогда подумала, надо же, какие красивые люди будут избавлять меня от уродства. Некая борьба прекрасного с ужасным. Видимо, это знак – в победе красоты я не сомневалась ни секунды и спокойно легла на кушетку. Доктор спросил, может ли он меня привязать, зафиксировать тело для моего же блага. Я согласилась. Папу попросили крепко подержать мою голову, крепко подержать! Мне дали таблетку, помазали лицо мазью, видимо, для обезболивания. Дали выпить рюмку коньяка. Я расслабилась, даже как-то развеселилась, пыталась криво шутить на тему Зои Космодемьянской и не говорить, где партизаны.

Дальше я помню только дикую боль, запах горелого мяса и свои крики, которые казались мне чужими. Я то проваливалась в какую-то бездну, то возвращалась в реальность вместе с ее адскими муками. Периодически видела папины глаза. Он плакал и отводил взгляд. Этот час показался мне вечностью…

Когда пытка закончилась, прекрасная медсестра обработала мне лицо, папа отпустил голову, врач отвязал ремни, сказал, что я – умничка, и помог подняться на ноги. Я рванула к зеркалу, мне почему-то казалось, что все будет как в кино, раз – и красотка. Но из Зазеркалья на меня смотрело чудище с красными глазами, полопались капилляры в глазах, ф и кровавым месивом вместо лица со шрамом. Я заорала и упала в обморок.

Очнулась на той же пыточной кушетке, решила, что весь этот кошмар мне приснился, и улыбнулась всем присутствующим. Академик подумал, что это добрый знак, дал мне пару тюбиков американских чудодейственных кремов, сказал, что через пару недель я буду как новенькая. Главное – не забывать мазаться и ни в коем случае не загорать, а чтобы защитить лицо от вредного ультрафиолета, полагалась дополнительная иностранная баночка с надписью «50+». Тогда я почему-то подумала, что это для старух: о солнцезащитных средствах в СССР мало кто знал, как, впрочем, и о противозачаточных. Но об этом в другой главе…