Белокурый. Грубое сватовство

– Поговори с Арраном, Джорджи… поговори, пока мы здесь – и на пике мимолетной славы у плебса. У тебя легкий нрав, тебя все любят, и на тебе, в отличие от меня, нет клейма изменника. Он уступит тебе.

– Пробовал, – Хантли понял его с полуслова, – но он стоит на своем и не сдвинется с места. Он же ненавидит Битона лютой ненавистью.

– Да брось! Сдается мне, они дурят нас, эта парочка кузенов – кто бы ни пробился к власти, один из них всегда на коне. А ссорятся лишь для отвода глаз… Арран может ненавидеть Битона сколько угодно, но приложить руку к его гибели у него не хватит духу, кишка тонка. Поговори снова! А я тебе подыграю, Джорджи.

– То есть?

– Скажи Аррану, что я заключил союз с Дугласами – и ради того, чтоб вернуть Долину, готов забыть о кровной вражде.

– Что, в самом деле?!

– Раньше небо упадет в Ферт-о-Форт, – отвечал Босуэлл спокойно. – Так скажи ему, что Ангус непременно выдаст мне Битона, чтоб я увез его в Лондон к Генриху… ведь подозрения покойного короля в мою сторону весьма широко известны, не так ли? Скажи ему, что это дело ближайших дней…

– Он потребует доказательств.

– Он их получит. Я в самом деле договорюсь с Питтендрейком.

– Ты готов рискнуть головой?

– Ради того, чтоб Битон вернул мне Долину, раз этого до сих пор не сделал Арран – да. Арран струсит, узнав об этом – если он в самом деле передаст католического примаса Шотландии в руки сассенахам, как долго ему оставаться регентом? И тогда послушает тебя…

– И передаст Битона кому-то из лордов королевы – чтобы остаться в стороне!

– Вероятней всего.

– Патрик! – и Хантли вскочил со своего места, в восторге обнял кузена. – Королева тебе этого не забудет, клянусь!

– Да уж надеюсь, – с усмешкой отвечал тот.

Усмешка эта шевельнула что-то неназываемое в памяти Джорджа Гордона, он поколебался, но все-таки произнес – неожиданно для себя самого:

– Знаешь… давно хотел узнать у тебя… стало быть, те слухи, что ходили у нас, чего ради Джеймс взбеленился на тебя… всё правда?

Не вполне понятно было, что Хантли имеет в виду – измену государю или обольщение государыни.

– Ну, а сам-то как думаешь? – спросил в ответ Белокурый, уже не улыбаясь.

И Джордж Гордон Хантли, споткнувшись об этот пристальный, стальной взгляд, вдруг отчего-то почувствовал себя неловко и не смог дать себе ясного ответа, и с этим знанием о друге детства и родственнике ему предстояло жить остаток лет… но Джордж предпочел не усложнять отношения мелочами.

– Ладно, что бы там ни было прежде, Патрик, сейчас-то ты – лорд королевы… однако ведь и Дугласы не простят.

«Не простят» – слабо сказано. Если Ангус пойдет на союз с Белокурым и будет потом обманут – гневу его не будет равных ни на равнинах, ни в горах, в добавление к той-то, прежней, стойкой ненависти.

– Не простят – быстрее сдохнут, – кратко отвечал Босуэлл. – Это уж моя печаль, кузен, и моя забота. Если Ангус первый зажжет пламя междоусобицы в Мидлотиане – там, где этого не могу сделать я, самый миролюбивый и законопослушный среди баронов Марии де Гиз…

– Тебе это только на руку, – прошептал осененный догадкой Хантли и немедленно выпил, чтобы сдержать чувства. – Любой исход… ты все просчитал.

– Почти.

Пока первый стюард нарезал оленину, пока широким ножом разваливал на чеканном серебряном блюде розоватые куски сочного мяса, поливал их горчичным соусом, сотрапезники снова молчали, жадно принявшись за еду – и если в Хантли говорила понятная усталость, то Босуэлла сжигала изнутри острота момента, лихорадочное желание деятельности. Он ел, не чувствуя вкуса, кроме вкуса виски, который предпочел и бордо, и элю. Виски и лошади – лучшее, что есть за душой у кузена Джорджи, лучшее и самое живое. Но между говядиной и слоеным пирогом с мелкой птицей Джорджи снова заговорил:

– Но кого выбрать, чтобы предложить Аррану – как нового, подставного тюремщика кардинала? Сазерленд – слишком откровенно, Флеминг…

– Флеминг держит руку англичан, уж поверь мне.

Хантли мудро не стал выяснять у кузена источник данных такой точности:

– Мэтвен, Эрскин… – Патрик молча покачал головой, продолжая есть. – Может, тогда твой двоюродный братец Ситон? Он ведь слывет за отдельного, ни нашим, ни вашим.

– Ситон подойдет. У Ситона вечно на лице этот печальный вид борзой, которой не досталось кабаньих потрохов – даже если рука его при этом блуждает в декольте молоденькой фрейлины…

– Что ты… После второй женитьбы он переменил привычки, ты же знаешь.

Лорды расхохотались, затем Босуэлл посерьезнел и уточнил:

– Касательно Аррана – только не переумоляй его, Джорджи. Что, если он в самом деле велит Дугласам избавиться от кардинала, а те передадут его мне – ну, и что я с ним буду делать?

– Подаришь королеве на Пасху, перевязав золотой ленточкой, – осклабился Джорджи.

– Обмолвись об этом случайно, проговорись, как ты можешь, – улыбнулся Белокурый. – А после вырази сожаление, что, мол, сорвалось с языка… пусть регент вытягивает из тебя слово за слово всю историю, понимаешь?

Союз Ангуса и Босуэлла – этот слух, один только слух среди нобилей королевства поднял штормовую волну, грозившую снести все мыслимые правила приличия, рушащую все прочие, уже установившиеся союзы. Это было противоестественно, бесчестно – для Босуэлла, ибо он до того прямо заявил свою верность королеве, это было позорно – для Ангуса, ибо тем самым он простил бы гибель своих на Коугейте, не говоря об остальном, это было попранием здравого смысла для обеих сторон и, тем не менее, так оно и оказалось. Племянник епископа Брихина устроил этот союз отнюдь не прямо, а воспользовавшись теми прелестными обиняками, которые в юности в изобилии наблюдал от железного Джона. Лорд Глэмис, будучи с поручением от дяди в Холируде, с изумлением застал как-то ссору ближайших родственников – Сазерленда и Хантли, из которых первый, как более молодой и непримиримый в вопросах чести, за глаза обвинял Патрика Хепберна в том, что в глаза было известно всем – в принятии мзды от сассенахов, в уклонении от партии королевы к партии Тюдора и прочая, прочая… Хантли, выйдя из себя, повысил голос, но Глэмису не удалось услыхать, куда дальше повернула столь любопытная беседа. Увидав Лайона, Хантли с досадой оборвал разговор:

– Ты ничего не смыслишь в политике, Джон, и ты мало знаком с Босуэллом, чтоб судить о нем… столь предвзято, – и Гордоны разошлись, ворча друг на друга, как дикие лесные коты.

Джон Лайон прилежно пересказал дядьям эту сцену.

Не иначе, граф Босуэлл готовился поменять курс – возможно, будучи оскорблен приездом ко двору графа Леннокса, которого прочили в женихи королеве-матери.

Вторая ласточка прилетела к Питтендрейку с той стороны, откуда не ждали. Свои люди донесли о ссоре двух церковников, до сей поры ладивших настолько, что делили порой трапезу и во времена «Мятежного Парламента», и после него, в Эдинбурге. В исступленной ярости, подобный Марсу, бушующему под Троей, налетел хромоногий приор Пейсли на Джона Брихина на ступенях церкви Святого Катберта – и в первую же минуту разбился о волнорез спокойствия железного Джона:

– Не вы ли, Хепберн, говорили мне, что не тщеславие, но истина ставит вас на поле боя? Что вы скажете мне теперь, когда ваш драгоценный племянник заключает сделку – не противоречьте мне! – с теми, против кого мы выступали всего лишь две недели назад?!

– Бог мой, приор, я разве сторож племяннику моему?

– Что ж, по-вашему, я должен не верить своим глазам? Мне кажется вот это все?

– Весь мир нам кажется, как говорили древние, – улыбнулся Джон Брихин. – Да и Христос соглашался с ними, говоря, что жизнь подлинная – жизнь вечная, не сей мираж, в коем мы пребываем… что именно видели вы, приор, и что вас так взволновало?

– Послушайте-ка, Брихин, не надо путать меня риторикой! Говорить я умею не хуже вас. И вижу то же, что и вы – хотя вам не хватает духу сознаться в своем предательстве – что Босуэлл просто выбирает ту сторону, где жирней платят! Он принят у Аррана! Он говорит в Парламенте – и о чем? О необходимости английского брака? Это он-то, клявшийся жестко осадить моего братца-регента в этом вопросе?! Воля ваша, но руки я ему более не подам!

С этими словами желчный приор отбыл, в раздражении хромая сильней, чем обычно, заставив Брихина в очередной раз вздохнуть о том, что от порядочных людей в деле – всегда одни неприятности.

Замок Танталлон, Ист-Лотиан, Шотландия

Шотландия, Ист-Лотиан, Танталлон, весна 1543

Но более всего склонило Питтендрейка к задумчивости письмо, так кстати полученное им из Лондона, где секретарем короля под диктовку Генриха указывались лорды, достойные доверия и полностью «убежденные» Его величеством – и в первых строках там был упомянут именно Белокурый… В Танталлоне, взятом обратно Ангусом, на каменном мысу, откуда вдаль видно так далеко, что душа парит над морем в высотах, сравнимых разве с гордыней рода Дуглас, в северной башне, в покоях, где было тепло и немного душно, у протопленного до адского жара камина сэр Джордж повторно развернул это письмо – для брата, для Арчибальда Дугласа.

– Король советует найти еще согласных, чтобы подписать статьи… сотня его устроила бы.

– Об английском браке? – хмуро спросил Ангус.

– Да. И о том, что если этот брак не состоится, мы поможем ему захватить Файф и превратить его в английский надел.

– Сотня… губа у него не дура, у бывшего моего деверя. Глупости это, Джордж – надеюсь, ты понимаешь.

– Я-то понимаю, но что с того?

Эти двое однажды уже потеряли все, третий, Килспинди «Серая сталь», лег в землю, пепел четвертой, леди Глэмис, развеял ветер над Эдинбургской скалой… Они могли выжидать, ошибаться, принимать сомнительные решения, но так чудовищно братья Дуглас не ошибутся уже никогда, не имеют права. Короткопалые руки Питтендрейка с редким изяществом сложили бумагу – аккуратно, словно касаясь тонкой безделушки – перед тем, как отправить ее в камин. С людьми по способу обращения он поступал примерно так же.

– Что говорит Садлер? – спросил брата Ангус, пробудясь от продолжительного молчания.

– Садлер говорит, что надо бы подтянуть к нам еще приграничных, и тут самый большой кусок земли и власти – как раз у Босуэлла… Керры помогут нам затравить Уолтера Скотта, но Босуэлл должен прийти сам. На него сейчас нет управы, он – одиночка, и в любимчиках у Генриха.

– У Генриха кто чешет ему яйца, тот и любимчик, – прямо отвечал Ангус. – Не припомню ничего полезного, что сделал бы Белокурый для короля. А вот сотня его нарушенных обещаний… Это ведь лисица, скрещенная с волком. Мне не нравится эта идея, Джордж.

Тень встрепенулась в углу покоев от этих слов, молодой человек, лежавший под пледом на сундуке, поднял красивую голову, напряженно прислушиваясь к говорившим. Они еще не согласились – даже между собой, но он уже чувствовал, чем пахнет дело.

– Если вы заключите с ним союз, я уеду, – предостерег Джон Лайон. – А то и, пожалуй, примкну к партии французской вдовы!

В нем сейчас была красота куницы, изготовившейся к броску.

– Ты останешься, – отвечал Ангус, даже не оборачиваясь на голос племянника. – Даже если мы заключим союз. Думай головой, Джон, а не задницей, если уж ты теперь и по закону лорд Глэмис. Когда это Дугласы заключали союз навечно? Когда это союз мешал нам расквитаться с врагами или даже с друзьями? Когда это слово было дано не затем, чтобы взять его обратно?

– Уже одно данное слово порочит нас всех! – возразил Глэмис дядьям. – Быстро же остыли уголья костра моей матери! Вам она сестра, этим, конечно, можно и пренебречь, но я не забуду ее криков и до смертного часа!

Сейчас в лице его, освещенном лишь догорающим пламенем камина, дрожали черные тени, скрадывающие возраст, и было еще что-то тонкое, женское… сейчас он очень напомнил обоим братьям покойную Дженет Дуглас.

– Мы ничего не забыли, Джон, – с досадой возразил Ангус, – но в смерти Дженет виновен Джеймс Стюарт, и Джеймс Стюарт мертв, ибо Господь видит правду.

– Я не знаю, – медленно произнес Питтендрейк, пристально глядя на племянника, – из-за кого на самом деле погибла наша сестра, ведь слуг ее и вашего домашнего учителя казнили вместе с нею, за донос… Но однажды узнаю, Джон.

Глэмис спокойно выдержал взгляд дяди Джорджа.

– Надеюсь, это случится скоро, – учтиво произнес он. – Но из-за кого Джеймс Стюарт осмелился поднять руку на Дугласов? Кто виновен в чудовищной ее казни и в разорении нашего дома? Не он ли, который прибудет к вам, как гость и союзник?

Истинная ненависть подобна любви – она умалчивает имя предмета страсти.

– Если он ступит на этот порог, то это случится только после того, как я покину Далкит.

– Ты сделаешь, как я скажу, – хладнокровно отвечал племяннику Ангус.

– Кроме того, ведь у нас есть способ расправиться с ним и кроме прямой ссоры, – прибавил Питтендрейк, – не правда ли, Джон? Пусть регент порадуется нашему согласию, прежде чем казне придется заплатить за похороны этого голодранца…

Но Джон Лайон вышел из покоев Ангуса, хлопнув дверью, оставив эту заманчивую перспективу без ответа.

– Он нарвался на ссору с Босуэллом в Парламенте, так? – кивнул Арчибальд вслед племяннику. – Кто теперь возьмется примирить нас, Джордж, как того хотят Генрих Тюдор и регент?

– Регент пляшет сейчас под дудку Генриха, так что… один из братьев регента, я полагаю, но не Пейсли – тот рассорился с Хепбернами, когда Босуэлл повернул рыло в нашу сторону. Клидсдейл помирит, если Арран велит.

– Не выйдет. Этот гад почувствует подвох, он хитер.

– Что ж, потом пусть уже и чувствует, когда придет к нам, как баран на бойню. Мы сможем удержать его на какой-то срок… пожеланиями регента и статьями Генриха, которые он будет вынужден подписать – это сразу его лишит благорасположения королевы-матери, да и дружбы обоих горцев тоже, когда об этом станет известно. А об этом станет известно, Арчи, можешь поверить. Пожалуй, мы не без пользы проведем время этой весной, но тут дело в том, чтобы успеть сожрать его первыми.

Арчибальд Дуглас, граф Ангус молчал на сей раз долго, очень долго, потом молвил:

– Добро. Но если он станет вилять, сними с него кожу с живого, Джордж, чтоб он больше ни у кого не смог выскользнуть из рук.

Шотландия, Ист-Лотиан, Самуэльстон, весна 1543

Он не говорил ни о чем вслух, явно, только при случае посетовал в Холируде на горькую память и ядовитую кровь, не позволяющую разумным людям прийти к соглашению – и Джордж Дуглас Питтендрейк возник перед ним сам собою, словно темный эльф из-под холма в момент, когда загадываешь злое, разрушительное желание.

– Это не моя идея, Патрик, – прямо сказал Белокурому зять, – но регент проел мне плешь воззваниями к умиротворению – тебя и этой швали Питтендрейка. Ты сам знаешь, на что идешь. Подумай десять раз, прежде чем переступишь порог его логова…

– Ты полагаешь, у меня есть другой выбор, Джон?

– Я полагаю, дорогой мой, что ты дергаешь гадюку за хвост не только по необходимости, но и из чистого удовольствия… как всегда, впрочем.

Джон Гамильтон Клидсдейл имел право так говорить – после всех их с шурином совместных рейдов в Нортумберленд. Босуэлл никогда не рисковал головами своих людей понапрасну, но если уж приходилось, то подставлял и свою шею с большим азартом.

– Ну, – хмыкнул Белокурый, – положим, ты и прав, так что с того? Ради Долины я два раза вывернусь наизнанку, мне нужен кардинал – значит, мне нужен Далкит.

– Это я уже понял, но… сдается мне, эта игра между вами на скорость – кто кого быстрей свалит.

Босуэлл смотрел на него тем прозрачным взором, который у людей, плохо его знающих, никак не соотносился с разбойными нападениями, угоном скота, горящими деревнями на земле кровного врага.

– Ну да, – отвечал он, – не без того. Не беспокойся, Джон, тут я успею первым.

Клидсдейл, усмехаясь в бороду, без конца вспоминал эту фразу, когда видел, как изысканно, спокойно любезен Патрик Хепберн – за ужином в Самуэльстоне, сидящий ровно напротив своего кровника, делящий с ним хлеб примирения.

Беседа, помимо ожиданий, складывалась легко. Если кто и волновался до бледности лица, до дрожи в коленках, так это прекрасная леди Клидсдейл. Дженет Хоум Гамильтон превосходно знала цену словам, звучащим в устах ее брата сегодня, и ледяной пот катился у нее по ложбинке спины, хотя вид во главе стола она имела нежный и праздный, как подобало знатной даме. Джен тосковала – той внутренней тоской, что дает любящему сердцу животная искра предвидения. Она распоряжалась работой мажордома и слушала, а мужчины говорили – до тех пор, пока муж не отослал ее наверх тоном, не терпящим возражений. Джен метнула на него взгляд, огонь которого не успела погасить вся ее обычная предусмотрительность, однако поднялась и вышла. И тотчас разговор пошел несколько в ином ключе… довольно сухо, против своей обычной манеры, Питтендрейк изложил обстоятельства обсуждаемого союза. От Босуэлла, ежели он желал быть полностью принят в партии регента и, что важней того, в числе сподвижников Ангуса, ожидали неукоснительной поддержки начинаний Арчибальда Дугласа как военном, там и в мирном ключе, а также подписания знаменитых статей Генриха Тюдора – в частности, об английском браке маленькой королевы… был там пункт и о неподчинении законной власти Шотландии, будь то королева, королева-мать или регент, Белокурый знал это достоверно, но в присутствии Клидсдейла Питтендрейк об этом предпочел умолчать. Добро, признание в скрытом мятеже можно вытянуть из Дугласов и в Далките… А Питтендрейк всё говорил – так же и о том, что только слово Ангуса будет решать, кого и когда аркебузиры Босуэлла станут поддерживать в Парламенте. Пожалуй, подумал Патрик, переглянувшись с Большим Джоном, это похоже не на союз во славу регента, а на подкоп под стены Холируда с добрым запасом черного пороха… выбей Генрих Тюдор, в самом деле, такое опасное согласие еще из сотни нобилей королевства, и не усидеть тогда Джеймсу Гамильтону в кресле лорда-правителя.

Джордж Дуглас смотрел на собеседника, по привычке мягко улыбаясь, но взор его не обещал доброго – и не обольщался насчет грядущего:

– Не знаю, что у вас на уме, Босуэлл… не только со стороны регента слыхал я, что на вас можно положиться в общем деле, однако в прежние годы между нами легло немало слов – и немало жертв.

– Ну, с тех пор много воды утекло, – отвечал ему Хепберн равнодушно. – Да и я научился ценить свою выгоду выше выгоды Стюартов. Будь я постарше на момент приезда ко двору, видит Бог, нам нечего было бы делить, дорогой мой сэр Джордж. У меня хватило бы опыта оценить ту пользу, что ваше главенство приносило короне. Однако граф Ангус…

– Да, – Питтендрейк поморщился.

– Горячность юности – такое дело, что из ерунды сделает повод для бойни, – улыбнулся Босуэлл. – Мне жаль, что неосторожное слово вашего брата привело наши семьи, исстари родственные, к вражде, но кому, как не вам, известному своей щепетильностью в вопросах чести, понятно – я не мог поступить иначе. Вдобавок, мной руководили дядья, а ни один из них не простил графу Ангусу смерти его первой жены, моей тетки Мэри-Маргарет Хепберн…

О том, что пятнадцать лет назад он сам бросил это – и справедливое – обвинение в лицо Ангусу, Босуэлл предпочел умолчать, а Питтендрейк – не припомнить.

– Однако то дела прошлые, но вы клялись в верности французской вдове, а теперь ищете союза с нами? Почему?

– Мария де Гиз не может вернуть мне Долину. Арран – может. Не вы ли, – доверительно наклонился он к Питтендрейку, блеснул короткой улыбкой, – давеча сообщили английскому послу Садлеру, что регент и вздохнуть не смеет без вашего совета? Что солнце над Шотландией не всходит без вашего хитроумия?

Каким бы выдержанным ни был сэр Джордж, плотные щеки его вспыхнули на мгновение темным румянцем. За последние пару минут эта дрянь Босуэлл дважды проехался по его самомнению.

– Стало быть, если мне нужен регент – мне нужны вы. Что тут сложного? Но вот для чего вы вызвали меня сюда, в дом моего зятя, для чего я нужен вам?

– Потому что вы очень нужны Марии де Гиз, Босуэлл. Подозреваю, она уже пыталась обольстить вас доброй дюжиной своих кислых вдовьих улыбок. Не идите у нее на поводу, ибо она лжива дважды – как женщина и как француженка. Идите к нам, мы найдем вам достойное применение…

И шесть с половиной футов глинистой вязкой земли на кладбище в Далките, желчно подумал Белокурый, но вслух сказал совершенно иное – и неожиданное на слух Дугласа:

– По рукам, Питтендрейк. А еще вы мне заплатите. Сколько?

Запрос цены слетел с его уст как нечто, само собой разумеющееся, да вообще – принятое меж добрых друзей. Джон Гамильтон Клидсдейл давно уже оставил обоих змеев, старого и молодого, за столом в одиночестве, предпочтя наблюдать за ними из кресла у камина – с другой стороны холла. Его заботой было проследить, чтобы Питтендрейк не решился устранить свою проблему – в лице Босуэлла – физически, быстрым ударом даги из-под руки. Последние годы за сэром Джорджем не водилось такого, но кто знает, кто знает…

– Но постойте, разве Генрих не платит вам?

– Мой союз с Генрихом – дело только мое и короля. Это ведь как в любви, сэр Джордж. Если я оказываю сердечное внимание даме, разве я обязан тем же вниманием ее крестнице или служанке? Если я вам нужен, купите меня, Питтендрейк.

– Более всего очаровывает, граф, – с уважением отвечал Питтендрейк, – как прямо вы об этом говорите…

– Виляют мальчишки, вроде Леннокса, – с усмешкой отвесил Босуэлл. – А я свою силу знаю. Ведь он тоже не прочь подставить вам кошель, я угадал? Или не вам, а Тюдору – всё одно для нашей бедной родины.

– Могу предложить сто фунтов.

– Предложите триста – у вас есть, я знаю. Мелроуз наверняка дает больше. Арран отблагодарит вас за эту трату.

– Только если вы подпишете статьи, Босуэлл.

– И, в том числе, ту, где говорится, что, если младенец Мария Стюарт умрет, править Шотландией будет Генрих Тюдор?

– А, так вы знаете… – Питтендрейк улыбнулся, чтоб скрыть замешательство. Если Босуэлл – лорд королевы, откуда ему известно про статьи так полно и точно? Если же нет… – Тогда почему вы до сих пор не с нами, граф?

– Сам порой не понимаю, сэр Джордж.

Белокурый откинул голову на спинку кресла, резьба больно впилась ему в затылок, и это очень помогло не улыбнуться. Дугласы сожрали наживку, теперь дело за тем, чтоб железные скобы капкана удержали взбешенного зверя. Пусть бесятся – после, когда он затолкнет им все пламя ада обратно в глотку.

– Приезжайте ко мне… в Далкит, – предложил Джордж Дуглас, так нежно и осторожно, словно нервную девицу замуж сманивал. – Вам следует поговорить с моим братом… прежде, чем принять решение – чтобы устранить все бывшие у вас в прошлом разногласия.

Нет, он достаточно умен, чтоб не зазывать Босуэлла в Танталлон – в лапы к самому Ангусу, на что Хепберн, при всем мнимом дружелюбии, определенно не согласится. Танталлон станет ему могилой, и это он чует, а в Далкит из любопытства все-таки сунет свое лисье рыло. Изумительное зрелище, думал тем временем Клидсдейл, более, чем слыша – угадывая по выражению лиц и жестам, о чем идет разговор за большим столом – когда оба собеседника не доверяют друг другу ни на толщину конского волоса.

– Выдайте мне заложником старшего сына, Питтендрейк – приеду. Но и Клидсдейл прибудет со мной вместе, чтоб у вас не было повода оправдаться потом перед лордом-правителем моим дурным нравом, или оскорблением вашей фамилии, или еще чем, по вашему выбору, дражайший сэр Джордж.

– О! – поддел Питтендрейк. – А в прежние времена вы не были столь подозрительны, ваша светлость!

– Ну, в мои лета разумная предосторожность не повредит. У меня самого только один сын, и я рассчитываю увидеть, как он войдет в возраст, прежде чем станет следующим Босуэллом.

Предложенные условия не нравились Питтендрейку насколько, насколько это возможно. Этот стервец требовал в заложники не просто его старшего сына, но вероятного следующего графа Ангуса – ввиду отсутствия у Арчибальда Дугласа сыновей законных.

Патрик прочел его колебания, как в открытой книге, на лице его все еще мерцала улыбка – одновременно и чарующая, и раздражающая собеседника.

– Не грустите, сэр Джордж, – молвил он самым сердечным образом. – Не пройдет и полугода, как мы научимся доверять друг другу… быть может. Присылайте заложника, ждите в гости.

Шотландия, Ист-Лотиан, Далкит, весна 1543

– Возьми в рот, если он захочет, – произнес Джон Лайон, с ненавистью глядя на молодую женщину, недвижимо сидящую на постели. – Делай, что он скажет, только не смей целовать – все твои поцелуи для меня одного. Узнаю – заживо шкуру спущу…