Королевская щука

Спокойно, приказала себе Талли, это может быть все что угодно. Все что угодно…

Это может быть совсем не то, о чем ты подумала.

Посудомойка возилась на кухне, гремела алюминиевой посудой. Под это бряканье Талли усадила детей (каждого за отдельным столом), выложила на столы наборы карандашей и попросила что-нибудь нарисовать – что захотят.

Глазенки загорелись, процесс пошел.

Мягко ступая в ботинках на резиновой подошве, Талли прохаживалась между столами, туда – сюда, туда – сюда, наблюдала, как рождаются шедевры.

Закончив громыхать, посудомойка бесшумно удалилась, в тишине стало слышно, как о мокрое окно с видом на огромных размеров лужу трется ветка какого-то деревца.

В луже таяли частые капли.

Мысли унесли Талли домой…

Бедную Фимку пришлось устраивать к максималистке Наталье… В доме, по мнению подруги, либо дети, либо животные. Компромисс Наталья исключала.

Зато когда она вернется из командировки, квартира снова будет напоминать человеческое жилье – в нем будет хозяйничать бабушка. Как только бабуля окажется дома, Наталья в ту же минуту вручит ей Фимку. Хоть на несколько недель семья окажется в сборе.

Улыбнувшись уголками губ, Талли оторвалась от окна, рассеянно взглянула на ближайший столик.

Голова с двумя макушками склонялась над альбомным листом, детская рука в цыпках с синяками на запястье водила карандашом по бумаге. Талли перевела глаза на рисунок…

Черная собака с гениталиями и рядом – патлатый хозяин собаки в брюках. На гульфике большая, хорошо прорисованная пуговица.

Кровь взмыла и тяжело ударила в виски.

Картинка, которую изобразил маленький пациент с двумя макушками, вопила о насилии.

Улыбка застыла, скулы свело. Голова налилась свинцом, а сердце – ненавистью к взрослым.

Талли задержала взгляд на диковатой мордашке:

– Почему пуговица?

– Чтобы снимать брюки.

– Очень предусмотрительно, – пробормотала Талли, – вы пока рисуйте, а я выйду ненадолго.

Кивнула нянечке и деревянной походкой вышла из столовой.

Оказавшись снаружи, Талли привалилась к двери и постояла, прикидывая, как поступить.

К черту дипломатию и политесы.

Она сорвалась с места и ракетой понеслась по коридору, но уже перед кабинетом заведующей сбросила обороты. Ну же, сказала себе, ты же психолог. Думай конструктивно.

Сердце ухало в груди, Талли пришлось сделать несколько глубоких вдохов.

Постучалась и, услышав разрешение, вошла.

Подсознание мельком выхватило кофейный аромат, разлитый в воздухе, и отсутствие помады на бесформенных губах.

– Не помешаю?

– Кофе хотите?

– Да, – быстро ответила Талли, приземляясь на облюбованный ранее стул.

Марина расстелила салфетку, достала из шкафа пакетик (два в одном!), надорвала, высыпала содержимое в чайный бокал и залила кипятком.

Аромат кофе усилился.

Вдыхая притягательный запах, Талли судорожно соображала.

Она, конечно, не криминалист…

– Вы хотели о чем-то спросить? – проявила чудеса догадливости хозяйка.

– О синяках у мальчика. – Маленькая и бестелесная Талли вдруг заняла весь кабинет. – Не знаете, откуда они?

– Разумеется, знаю, – удивилась Марина, – мы же тут не плюшками балуемся.

– Конечно. Простите. – Талли обхватила пальцами бокал.

– Он поступил к нам с синяками.

– Вы позволите полистать его карту? – Бокал жег ладони, но Талли как будто не замечала этого.

– Если для вас это так важно.

– Очень важно.

С видом оскорбленного достоинства заведующая выдвинула ящик стола и перебросила Талли тощую тетрадку.

– Спасибо. – Отставив бокал, Талли смахнула со стола карту, впилась глазами.

Эдуард Крупенин, интернат для сирот №2, значилось на обложке. Талли перевернула лист. Семь лет, мать лишена родительских прав, отца нет. Со слов воспитателей, вдруг стал спать под кроватью и кусать всякого, кто пытался его оттуда извлечь. Отсюда синяки на запястье…

Вдруг стал кусаться? Спокойно, спокойно…

Два дня ты как-нибудь продержишься. И никому ничего не скажешь, потому что бесполезно. Крик поднимать надо не здесь, а… Где? Где?! В Москве, в Гаагском суде, в ООН, в небесной канцелярии? Хороший вопрос. И все-таки – где?!

***

…Программистка, как и Лешка, Аня оказалась интровертом. Разговаривать с ней было все равно что разговаривать с портретом: слушает и молчит. О чем думает – не поймешь.

Макс разразился зажигательным спичем о Смутном времени, о Борисе Годунове, о Богдане Бельском, живописал его почетную ссылку на воеводство в Великий Новгород, пересыпал все фактами и датами, как драгоценную парчу жемчугом…

Аня слушала рассеянно, не перебивала.

От этого рассеянного внимания на десятой минуте монолога Макс почувствовал себя дураком, а какому парню приятно чувствовать себя дураком рядом с девушкой?

От свидания остался стойкий неприятный осадок. Настолько неприятный, что Макс чуть не заболел от расстройства: с Анями ему не везло. Как и с Виками. И с Олями, кстати, тоже…

В институте была одна Аня… Красивая. Отец – моряк дальнего плавания. Судьба у моряка была драматическая: женился он по большой любви на женщине с ребенком. Бросив двоих детей, через три года жена сбежала с другим, моряк остался с двумя девочками – своей и чужой. Вот такая у Ани была семейная история.

С Аней закончилось все неожиданно: девушка бросила институт и исчезла. Как испарилась. Была, и нет.

И телефон «вне зоны».

По домашнему номеру ответила младшая, сводная сестра, сказала, что Аня подалась куда-то на юга – завербовалась на сезон то ли официанткой, то ли горничной.

Потом уже, когда все отболело, Макс понял, что бог отвел. Аня в мать, вертихвосткой уродилась. С хорошими парнями ей было скучно, а Макс (это он знал о себе так же твердо, как и то, что его зовут Максим) по определению был хорошим парнем.

Макс еще продолжал бы страдать, но начался учебный год, мама взяла дело в свои руки, и Аня отошла на задний план, откуда благополучно переместилась на задворки памяти. Там ей и место.

С Викой вообще все вышло криво. Оказалось, она замуж собирается, и Макс был для нее последней гастролью. Боковым прыжком. Тоже исчезла, тоже искал. Нарвался на жениха – вспоминать противно…

Оля – та вообще уехала учиться в Германию. Вот тогда, кажется, он и заболел немецким.

Программистка Аня пополнила список неудач. Еще один щелчок костяшек. 4:0.

Узнав об этом, Алексей испытал жестокий приступ неуверенности: вдруг не прав? Вдруг он встал поперек счастья сестры и лучшего друга?

К счастью, у Талли гостила бабушка Фаина. Разделить ответственность за судьбу друга кроме бабушки было не с кем, и Алексей позвонил и напросился якобы на чашечку чая.

К чаю был традиционный рыбный пирог, который, кажется, у бабушки не переводился никогда. После второго куска Лешка не вынес собственного коварства и откровенно признался в причине визита:

– Бабуль, Макс хочет, чтоб я устроил ему встречу с нашей Талли.

– Алеша, я тебя умоляю. В чем проблема? – Фаина Абрамовна посмотрела на внука внимательным взглядом поверх очков со сложными линзами. Большую часть жизни она занимала солидный пост в краевой администрации, и научилась не волноваться по пустякам.

Насколько помнил Лешка, Фаина Абрамовна расплакалась только однажды, когда Талли принесла первую зарплату.

Загипнотизированный третьим куском пирога, Лешка предпринял жалкую попытку оправдаться:

– Ба, если у них ничего не выйдет, я останусь виноватым.

– Полный бред. Макс ведь не дурак?

Лешка энергично замотал головой – отвлечься от пирога было категорически невозможно.

– Ба, они совсем не подходят друг другу, – завел шарманку Лешка, покончив с очередным куском.

Фаина Абрамовна задавила вялую аргументацию внука фактами:

– Нашей Талли никто не подходит, так что ж теперь? Вешаться?

Был вечер пятницы, и бабушка Фаина, недолго думая, постановила:

– Завтра суббота? Вот завтра их и познакомим.

План знакомства возник тут же, и креативным его назвать было нельзя даже с натяжкой:

– Я скажу Талли, что Максу нужна консультация психолога.

– Бабуль, неудачное начало, – обеспокоился Алексей, – она решит, что у него с психикой нелады.

– Спорим, она сразу решит, что Макс хочет на нее посмотреть.

– Тогда зачем придумывать какую-то консультацию?

– Алексей, – внушительно произнесла Фаина Абрамовна, – мы должны оставить Максу путь для отхода. Талька наша все-таки сложный человек… А консультация – это еще не предложение руки и сердца, правда?

Промокнув рот салфеткой, Лешка приложился к дряблой щеке благодарным поцелуем: с души свалился камень, все-таки не зря он пришел советоваться с бабушкой Фаиной.

…В субботу Фаина Абрамовна, как договорились, позвонила внуку и сразу взяла быка за рога:

– Макс у тебя?

– Да, бабуль, у меня.

– Тогда я передаю Талли трубку.

И Макс не успел глазом моргнуть, как с Лешкиной трубкой возле уха он оказался втянутым в интригу.

На том конце связи кто-то тихо сопротивлялся и шипел: «Ба, что за цирк-шапито? Он же…».

– Алле? – игриво позвал мягкий интеллигентный голос, но ни игривость, ни интеллигентность не скрыли, а, скорее, подчеркнули сексуальность тембра.

Макс вдруг разволновался. По телу прошла горячая волна, а голова предательски опустела. Нужно было что-то сказать, но что – Макс не мог сообразить, хоть убей. Заказное знакомство, как ни крути, смахивало на сватовство. Ему двадцать семь, ей – тридцать. При таких исходных данных у кого угодно возникнут матримониальные мысли. У Макса возникли. Внутренним слухом он даже услышал марш Мендельсона…

– Алле-о! – проявила нетерпение трубка.

– Привет! Талли? – Макс очнулся и набрал воздуха в легкие. – Это Максим.

– Максим? – Голос Талли дрогнул.

– Да, друг Алексея. Мы учились вместе. Может, ты даже помнишь меня.

– Да-да, припоминаю, – отозвалась трубка.

– Ты можешь со мной встретиться?

Максу показалось, что Талли молчала слишком долго для сестры друга. Инициатива неуловимо ускользала.

– Вообще-то могу, – наконец, последовал ответ.

– Отлично. Где?

– Не знаю. Предлагай.

Назвав первое, что пришло на ум, – ресторанчик мексиканской кухни «Амиго» – Макс вернул Лешке трубку и вдруг почувствовал себя опустошенным. Н-да, такого с ним еще не бывало.

Во-первых, он никогда прежде не влюблялся так безнадежно.

Во-вторых, девушки его никогда прежде не бывали кандидатами наук и директорами.

То ли он планку повышает, то ли его холостяцкие акции растут…

…Куда-то подевался фен, черт бы его побрал. Последний раз она сушила Фимку, когда та вывалялась в птичьем помете… Общеизвестная Фимкина страсть к экскрементам доканывала Талли и служила поводом для семейных приколов.

– А не знаешь, зачем я ему понадобилась, ба? – Талли бродила с полотенцем на голове по квартире. Фу, ты! Вспомнила! Вот он, на подоконнике.

Фаина Абрамовна плавно перетекала из комнаты в комнату следом за внучкой:

– Максим окончил финансовую академию, но ему, видишь ли, никогда не нравилось работать с цифрами. Я не знаю точно, почему он уволился, но теперь он понятия не имеет, чем заниматься и что делать: дальше тянуть эту лямку или пытаться круто изменить жизнь.

– Каким образом?

– Он помешан на истории.

– Пф! Учителем хочет заделаться?

– Бери выше – хочет податься в документалистику.

– О-о!

– Да. Так или иначе, он хочет уехать в Германию.

Талли была настоящей внучкой свой бабушки и ухватывала суть налету: если мальчишка уезжает, то все ограничится консультацией. Ну и черт с ним.

Талли с удивлением поняла, что ждала большего. Сейчас она бы ухнула в отношения с головой, как в омут.

Лучше омут любви, чем омут сиротства, который она так неосмотрительно пригласила в свою жизнь.

Нет, на любовь она бы не отважилась, а вот интрижка была бы в самый раз. Интрижка отвлекла бы ее, придала сил. Да! Мужчина – вот что ей сейчас показано, а не любовь. Любовь делает больно – так она устроена.

Любовь это… как сильный мороз для бездомного.

Ненужные воспоминания против воли ожили, принялись хозяйничать в памяти…

… Родители спали и видели, что их дочь получит зарубежное образование. Пришлось подчиниться.

Впереди у Талли замаячила разлука с Иосифом.

На память (на вечную память) о себе она проделала все, что проделывает влюбленная нимфетка: соблазнила Иосифа.

Далее последовали клятвы верности, надрывное прощание, самолет и четыре года учебы в университете Тель-Авива.

Ах, какие нежные письма он писал, сколько обещаний в них было! Обещаний вечной любви и неземного счастья. До сих пор рука не поднимается их выбросить.

Возвращаться после университета оказалось некуда.

Родители к этому моменту развелись. Сначала мать, а за ней и отец завели свои семьи, и две половинки души Талли оказались сиротами. По наивности Талли полагала, что Иосиф позовет к себе, но он не позвал.

В разгар лета Талли пробил озноб, когда она увидела Осю с невзрачной носатой девочкой. Парочка обнималась под старым тополем, не обращая внимания на спешащих мимо людей. Слабея, Талли жадными глазами вбирала не ей предназначенную нежность.

Ноги подгибались. Она перестала соображать и видеть тоже перестала: слезы ее ослепили или кольцо с гравировкой на пальце у Оси – ее подарок…

В душе треснуло что-то и с гулом обрушилось. И этот гул обрушения застрял в ушах. «Это трещина, – врала себе Талли, – это не пропасть». Вранье не спасало – пропасть расползалась, и она оказалась на краю.

Не известно, чем бы кончила Талли, если б не бабушка.

…Включив фен, Талли направила теплую струю воздуха на голову – радикальное средство от воспоминаний – и посмотрела на себя отстраненным взглядом.

Даже мокрые, волосы были нежного, светло-рыжего, как осенний лист, цвета.

Какая она все-таки хорошенькая. Хорошенькая и несчастная.

Двое преемников Иосифа не нашли отклик в душе. Пожарище оставалось пожарищем, здесь бессилен даже Лешкин друг, сказала себе Талли, каким бы зажигательным он ни был. К тому же эти творческие личности, эти искатели приключений так непредсказуемы, что лучше держаться от них подальше. Она так устала от боли, своей и чужой.

– Так я позвоню Алеше? – Фаина Абрамовна всегда была с внучкой терпелива.

Соглашаться Талли не торопилась – пусть ценят. Она отключила фен, устроила его в предназначенный специально для этого держатель и только тогда ответила:

– Ну… не знаю. Если хочешь. – Сердце отчего-то зачастило, Талли почувствовала, что краснеет и разозлилась: вот что делает одиночество. Она уже готова закрутить с каким-то юнцом, который сам не знает, чего хочет от жизни…

И вообще, это не гуманно – цепляться за первого встречного, чтобы не чувствовать себя мертвой.

Пока Талли препиралась сама с собой, на пороге ванной образовалась Фаина Абрамовна с трубкой в руке:

– Это Макс, – одними губами проартикулировала она.

В самый последний момент Талли почувствовала дыхание судьбы и струсила:

– Ба, – зашептала она, – зачем этот цирк-шапито? Может, он…

Трубка оказалась у нее в руках, и все сомнения пришлось отложить.

– Алло-о? – протянула Талли хорошо поставленным голосом. Таким голосом она разговаривала на телевидении и с родителями – тоном «мисс-само-совершенство».

От трубки исходило замешательство.

Через минуту Талли пришла к твердому убеждению, что Лешкиному другу таки требуется консультация специалиста.

Тот впадал в ступор на ровном месте – еле выдоил «Привет» и, кажется, забыл, что в таких случаях говорят. Еще один чокнутый на ее голову. Впрочем, каким еще может быть друг у ее чокнутого братца?

Наконец, родил идею, пригласил в «Амиго». Видимо, это был плод коллективного разума. А как она должна добираться до этого «Амиго», коллективный разум не придумал. Молокососы. Придется брать управление на себя.

– Максим, передай, пожалуйста, трубку Леше, – проворковала Мисс-само-совершенство.

В трубке возникла какая-то возня, бормотание, наконец, знакомый бас прогудел:

– Да?

– Лешка, – воркование сменилось рычанием, – почему бы вам не приехать за мной и не отвезти в это кафе?

– Да ну, Талька, давай ты сама, – без надежды на успех заныл Лешка, – я не могу, у меня тренировка.

– Леш, ты мне отказываешь?

– Нет, я не отказываю, – сдрейфил Лешка, – но я, правда, не могу.

– Если ты мне не отказываешь, то давай ты нас подвезешь, а потом уже поедешь на свою тренировку. У тебя получится, вот увидишь.

– Ну… это же долго, – затосковал Лешка, – к тебе сначала, потом в кафе, и вообще это в другой стороне от клуба.

Обычно Талли не злоупотребляла манипуляциями, особенно с членами семьи, но тут напустила на себя обиженный вид:

– Алеш, ты мне брат или не брат? И успеешь ты на свою тренировку. Куда она денется? Или вас штрафуют за опоздание?

– Ну, нет, – промямлил Лешка, и вопрос был исчерпан.

…На Лешкиной старенькой темно-серой «Хонде» друзья через десять минут тормозили у подъезда многоэтажки в самом центре города.

– Причешись, – буркнул Лешка.

– Да ладно? – не поверил Макс, но все же отогнул козырек над лобовым стеклом и посмотрелся в узкое зеркало.

– Дай-ка я на тебя посмотрю.

– Да ладно? – еще больше изумился Макс.

– Ты прикидываешься, да? Талька сейчас тебя оценивать будет. – Алексея не покидало чувство, что он привез своего питомца на выставку или без какого-нибудь шанса на успех выставил на бега жеребца-первогодку.

– Так это… я тоже к ней буду прицениваться.

– Вот здесь ты ошибаешься: прицениваются они, то есть девчонки, а мы тупо демонстрируем себя, – авторитетно заявил продвинутый Лешка.

Полную инвентаризацию другу Алексей произвести так и не успел – из подъезда стремительно выпорхнула сестра.

Из горла Макса вырвался нечленораздельный звук, рот от удивления приоткрылся.

Дьявол! Макс почувствовал себя обманутым. Как он мог забыть? Мягкие черты лица, загадочные глаза под чуть припухшими веками, плавная линия подбородка, тронутые улыбкой губы… именно такие, какие ему всегда нравились…

Лешкино шипение раздалось у самого уха:

– Быстро! Выскакивай и встречай!

Макс неуклюже вывалился из салона навстречу Мечте:

– Здрасти. – Наверное, от волнения к нему приклеилась дурацкая улыбка.

– Привет, – Талли раздвинула в улыбке матовые губы.

Ища поддержки, Макс оглянулся на Лешку и бессознательно отметил сходство между братом и сестрой. Сходство было фамильным, но цвет волос… Оба были рыжими, как грибы лисички.

– Дверь ей открой, – сделав страшные глаза, прошипел Лешка. Угораздило же его вляпаться в эту скользкую историю. Вот чем он сейчас занимается? Не то сватовством, не то сводничеством. А если у них ничего не получится, – а внутренний голос отчетливо, без запинок суфлирует, что ничего у них не получится, – то он, друг и брат, окажется между двух огней.

Макс поспешно выполнил указание. Получилось не очень элегантно, но он пажеских корпусов не оканчивал – был такой грех.

Талли впорхнула на заднее сиденье, и Макса легко контузил аромат спелой дыни.

Поймав взгляд сестры в зеркале заднего вида, Лешка пробубнил:

– Привет.

– Привет.

Совершенно деморализованный, Макс продолжал торчать перед открытой дверцей.

– Максим, – окликнул его ласковый голос, – так мы едем?

Частично придя в себя, Макс устроился на заднем сиденье, рядом с Мечтой.

Талли мило улыбалась, и невротическая улыбка на физиономии Макса приобрела более естественное выражение, и мысли потекли оптимистичные, с уклоном в эротику. И случилось то, что не могло не случиться: Макс влюбился.

Он даже не пытался сопротивляться – сопротивляться было бессмысленно, – он просто вверил себя судьбе.

…Ресторан с мексиканской кухней вполне годился для кандидатов наук и директрис.

Чувствуя всю полноту ответственности, Макс пропустил свою спутницу вперед.

Сделав несколько шагов, Талли оглянулась. Встретив вопрос в глазах, Макс спохватился, припустил к угловому столику у окна. Талли с достоинством проследовала за кавалером. Испытывая замешательство, Макс плюхнулся на стул, не оставив даме выбора.

Одна бровь на хорошеньком личике поползла вверх: «Валенок», – мысленно заклеймила Лешкиного друга Талли.

Однако это было не совсем так. Лешкино беспокойство передалось Максу, он старался изо всех сил, выказывал воспитание.

Увы. Воспитан Макс был мамой-феминисткой. Он через раз вспоминал, что мужчина входит в лифт первым, не подавал даме руку при выходе из транспорта, пальто при выходе из дома и так далее. То ли потому, что мама не считала эти проявления галантности истинной культурой, то ли потому что была слишком независима, только она никогда не дожидалась внимания ни со стороны мужа, когда он имелся, ни со стороны сына.

Стремительно и без посторонней помощи надевала пальто, выпрыгивала из автобуса и влетала в лифт прежде, чем Макс успевал сообразить, что к чему.

Талли была другой – это было очевидно. Она не просто ждала проявления внимания, она требовала его. Требование это было молчаливым, и тем острее чувствовалось.

От переживаний, что сделает и скажет что-то не так, Макс даже взмок.

Чтобы избавиться от чувства неуверенности, сразу сел на спасительного конька – исторического.

Изложил развернутый план захвата власти поляками царства Московского и несколькими штрихами набросал портрет царевича Федора Иоанновича, крестного отца Великой Смуты.

– Представь: Федор Иоаннович и короноваться трусит, и власть никому не отдает. Тот еще перец. Бояре давят на Федора, хотят, чтобы он корону принял, а ему дурно стало от страха. Лепечет что-то: не достоин, не могу принять… Жена Ирина всех выгнала взашей, позвала на помощь брата своего – Бориса Годунова. Бояре так трижды кланялись царю. С Федора Иоанновича и пошла мода трижды предлагать царю корону и скипетр.

Талли с некоторым беспокойством слушала Макса: только что скучный, застегнутый на все пуговицы Лешкин друг превратился у нее на глазах в сгусток энергии. Скулы порозовели, взгляд сверкал. Макс весь был во власти исторического момента, как по волшебству оживлял участников. Макс лицедействовал, Макс творил чудо. События шестисотлетней давности вдруг приблизились и стали зримыми.

Все пошло не так, как она себе представляла.

Дав согласие на встречу, она настроила себя на снисходительно-покровительственный тон этакой матроны, познавшей жизнь и натаскивающей недопеска. Она приготовилась подтрунивать, даже запаслась несколькими уничижительными фразами, которые сейчас же вылетели из головы, стоило Максу открыть рот.

Как только ей в голову пришла мысль о снисходительном покровительстве, – недоумевала Талли.

Страсть – вот что привлекало в Максиме. Неважно, что это была страсть к истории. Талли знала: как импотент во всем импотент, так страстный человек во всем страстен. Все-таки она была психологом…

…Макс чувствовал: это лицо напротив вдохновит его на великие свершения.

Он уедет в Потсдам…

Черт! Вдруг Талли не захочет ждать, пока он окончит университет? Целых три года. Черт!

Тогда надо уехать в Москву, покорить столицу, сделать карьеру, начать зарабатывать, как топ-менеджер, и позвать к себе Талли. Они вместе станут расти над собой, бороться с трудностями и добиваться…

Стоп, стоп, стоп, – честно попытался осадить себя Максим. Талли, собственно, уже всего добилась. Или нет? Одно дело – периферия, захолустье, и совсем другое дело – столица. Здесь она – голова у мухи, а там, может статься, окажется хвостом у слона.

Значит, он поедет, разошлет резюме в самые крутые международные компании, пройдет собеседование и оставит конкурентов далеко позади. Работодатель просто не сможет ему отказать, такому профессиональному и обаятельному.

И вообще Лешка соврал – и вовсе Талли не старая, вон, ни одной морщинки, личико гладкое и хорошенькое. А еще друг называется.

Все эти мысли проносились в голове у Макса независимо от того, о чем он в данный момент вещал.

Разделавшись со Смутным временем, Макс благополучно перескочил на Петра Первого, рассказал, как царь не выносил одиночества, ненавидел большие залы и если его оставляли одного на ночь, прятался в шкаф.

– Настоящий экстраверт, – заметила Талли и погрустнела. Пример с Петром Первым напомнил ей о другом любителе шкафов.

Больного аутизмом малыша папа оставлял в комнате одного, а сам забирался с компьютером в шкаф и работал, работал, работал… Талли почувствовала, что задыхается.

Макс посмотрел на нее с тревогой:

– Что с тобой?

– Да так. – Она стряхнула липкую паутину воспоминаний. – Максим, скажи, а ты кем видишь себя в сорок лет?

На мгновение Макс потерял ход мысли, похлопал глазами и застеснялся: