Битый триплекс. «Пока не умер – я бессмертен!»

Другим важным фактором пребывания в Финляндии оказалось следующее: я твёрдо решил стать танкистом. Не техником, коим являлся, а именно членом экипажа – лично вести грозную машину в бой. Позавидовал товарищам, когда те рассказывали о тщетных попытках врага пробить броню их «КВ», и как в целом протекает бой, если ты внутри столь грозного танка.

Однако – это оказалось задачей не из лёгких!

Мои рапорта с просьбами о переводе сразу летели с командирского стола в мусорное ведро, под грозные наставления, – «Куда партия поставила, там и служи! Иначе, для чего на тебя, оболтуса, потрачены государственные средства? Тебе Родина доверила изучать новейшую, секретную технику, а ты, этакий негодяй, ещё недоволен?!» – Парень я всегда был упрямый, надежды не терял.

Когда же близко познакомился с легендарной «Тридцатьчетвёркой» – сразу в неё влюбился!

Мне казалось – это чудо инженерной мысли, оружие будущего! Да, машиной достаточно тяжело управлять, инспекция ГАБТУ выявила уйму недоработок, были внесены рекомендации и требования для конструкторского бюро по их устранению, но своевременному исполнению того поручения помешала война.

Тем не менее «Т-34» оказался танком революционным, новаторским!

Понятно, «детских болезней» избежать конструкторам не удалось… да те же фрицы, со своей «Пантерой» сколько потом возиться станут, пока до ума её доведут (относительно)? То-то и оно! Но свой выбор я сделал окончательно: во что бы то ни стало – обязательно пойду в бой на «Т-34». Ах, что грядёт война, никто не сомневался, нападение было не «внезапным», а вероломным: все знали, новых сражений не избежать. Единственное, мы не могли предположить, насколько война получится трагической…

Весной сорок первого года, в день рождения Ленина, мне присвоили звание младшего воентехника – это равнялось общевойсковому младшему лейтенанту. Ближе к лету нас отправили с новыми танками в Ровенскую область, помогать осваивать «Тридцатьчетвёрки» в мехкорпусах. До тех пор танки старались держать в секрете: перевозили ночью, надёжно спрятав под брезентом. Когда приезжали в часть, лишний раз солдатам технику не показывали, ставили отдельно от других бронемашин в ангары, плотно накрывали чем-то и закрепляли часового.

Возле нас постоянно околачивались бойцы и командиры, очень всем хотелось хоть «одним глазком» взглянуть на новое оружие, прикоснуться к нему, в конце концов – скорее освоить!

К нам, техникам из комиссии ГАБТУ, относились с огромной завистью и уважением, даже чины от майора и далее, обращались по-особому, с почтением: не смели повышать голоса или делать замечания. Бытовало мнение, что мы относимся не только к техническому составу, но и к НКВД, оно понятно, абы кому новейшую технику не доверят.

Обстановка в приграничной зоне сложилась очень напряжённой: ни для кого секретом не являлось, что война с немцами не за горами. Эти стервятники скапливали бронетехнику на границе, их разведчики безнаказанно кружились над нашими головами – высота у фрицев оставалась недосягаемой для советских истребителей. Хотя если и смогли бы достать их, всё равно сбивать категорически запрещалось – сразу под суд.

К середине июня гитлеровцы взялись устраивать провокации, не то чтобы сильно, но наше самолюбие задевали.

Люди, что менее политически подкованы, злились, ругались, мол, – «Почему мы не отвечаем немцам огнём?! Они, понимаешь, стреляют по нашей территории, летают над головой, а мы молчим?! Дать Гитлеру ответ нужно немедленно, чтобы неповадно было впредь!» – Кто поумнее, те понимали: на провокации реагировать нельзя, сколь больно и тяжело бы не становилось. Приказ поступил от правительства: не поддаваться на уловки Германии.

Здесь нужно понимать: ответь СССР им хоть раз огнём – всё! Мы тем самым могли развязать руки врагу: Гитлер завопил бы моментально на весь мир, – «Советы совершил нападение первым!» – тогда-а-а… совсем другая картина войны вышла. Глядишь, Великобритания и США стали помогать фашистам, а не нам. Особенно если учитывать опыт «Зимней войны», ведь финнам Англия активно поставляла оружие, деньги, добровольцев и т. д. для борьбы против Красной Армии.

Что могу сказать по поводу вины Сталина в катастрофических потерях на начало войны? Просто он не мог подумать, что Гитлер осмелится воевать на два фронта: с Англией и нами. А фюрер оказался именно сумасшедшим и напал! – Это большой просчёт Отца Народов…

В целом же, а что он мог сделать?! Повторюсь: нельзя было вестись на провокации и давать хоть малейшего повода Германии обвинить нас в развязывании войны. Если бы мы начали стягивать армию и технику ближе к границе, фюрер тогда заявил, – «Советы хотели напасть на „Рейх“, мне пришлось нанести превентивный удар», – и всё.

Сегодня легко рассуждать, – «Нужно так было поступать, да этак!» – тогда многое складывалось по-другому, будущего никто не знал. И вышло так, как мы имеем. Если вы хотите услышать от меня упрёки или плохое мнение в адрес Сталина – не дождётесь. Да, ошибок сделано нашим правительством немало тогда, но история не имеет сослагательного наклонения.

Теперь, пожалуй, попробуем меньше касаться политики? Вы же хотели услышать о войне из из-под брони танка, а не про правительственные кабинеты, верно?

Итак, с огромной болью в сердце и душе мы терпели провокации фашистов. Кто-то храбрился, говорил, – «Коли немец нападёт – мы его быстро побьём! Воевать станем малой кровью и на чужой территории!» – кто-то тихо шептал, – «Война предстоит серьёзная, затяжная и кровопролитная, фашист враг сильный!» – а находились и такие, – «Ничего не случится! Мы же пакт подписали. Гитлер тем более с Англией воюет. Нечего переживать! Всё это бабьи слухи!»

Хоть конфликта и ожидали многие со дня на день – директива ведь пришла в войска о приведении частей в полную боеготовность, всё равно, началась война для меня, как гром средь ясного неба! Отчасти так и есть – бомбы рвались повсюду. Рядом с нами располагался аэродром, на него столько «Юнкерсов» свой смертоносный груз высыпало, уму непостижимо. Нас, кто оставался в расположении (выходной был, многих отпустили) буквально выкидывало из кроватей! Несколько часов земля дрожала под ногами, сирена не смолкала.

В целом, начало войны (утро) я запомнил смутно – такая суматоха и неразбериха!

Все бегают, кричат, – «Война! Война!» – самолёты над головами кружат, рёв «Ю-87» с установленными на шасси устройствами для панической атаки… куда бежать, что делать?! Связи с центром нет, внятных приказов тоже, оружие не выдают! Танки, к счастью, наши не подверглись бомбардировкам, сумели сохранить от противника втайне своё месторасположение, но заводить машины нет команды.

Произошла катастрофа. Вы себе можете представить это? Смотреть издали на город, который вчера благополучно расцветал и шёл к социализму, где ты с товарищами гулял под руку с девчатами, где многие из близких тебе людей находятся до сих пор – горит… всё в дыму! А самолёты врага продолжают кружить над ним и сбрасывать бомбы. Ведь наша авиация в приграничной зоне оказалась почти выведенной из боевого состояния…

Конечно, отдельные эпизоды геройства в небе случались, начиная с первых часов войны. Как мы радовались, когда наш «Ишачок» вогнал в землю проклятый «Хейнкель»!

Здесь же, в районе Дубно, совершил один из первых воздушных таранов лётчик с самым русским именем, – Иванов Иван Иванович, Герой Советского Союза, посмертно… он погиб или 22 – го июня, или 23 – го, славный был ас! Вечная Память!..

Ближе к полудню прибежал комиссар, важной птицей в тех краях был: боевой командир, прошёл Испанию, Финляндию. Он распорядился наконец-то выдать оружие тем, кто находился в расположении и, под свою ответственность, дал команду на выезд с последующим вступлением в бой танкам, в том числе и новейшим – нашим.

– Война началась, не до секретностей теперь! – Кричал он, размахивая «Наганом», – идут приграничные бои! Наши товарищи героически сражаются и проливают свою кровь, они ждут подкрепления. Кроме нас, ему неоткуда взяться – вперёд, братцы! Задавим вражескую падаль! За Родину! За Сталина!

Так для меня начиналась война.

Повезло – наш мехкорпус был достаточно обеспечен топливом, запчастями и боеприпасами, так нам, по крайней мере, казалось, пока не узнали масштабов наступления врага и реального положения дел на передовой.

Я, и несколько товарищей техников из ГАБТУ за рычагами сперва не сидели – некогда. На наши плечи свалились другие обязанности – прямые.

Ой, сколько «коробочек» различных моделей стояло по обочинам из-за пустяковых поломок! Мы, техники, бегали от машины к машине, старались молниеносно исправить их, если это оказывалось возможным: тут подкрути, тому заведи, того научи, подскажи. Я весь чёрный, промокший от пота, измученный жаждой и почти без сил, не переставал искать те остановленные танки, которые можно своими руками «привести в чувства».

Дальше хуже: кончалось топливо, боеприпасы, из-за поломок экипажи бросали или взрывали машины; местами начиналась паника, бегство или хуже – дезертирство. Чекисты, как и я, мотались по рядам колонн и загоняли в люки танкистов.

Стоит заметить: хоть случаи подрыва и оставления боевой техники нашими войсками случались, всё же не в таких колоссальных количествах, о которых вопили в перестройку. Дело в следующем: немецкие агитбригады, когда занимали позиции, «наводили порядок» немного там. Т.е. убирали тела, разбросанные ошмётки брони, затем фотографировали с удобного ракурса танки и распускали пропаганду, мол, – «Красная Армия при одном виде доблестных германских солдат бежит в страхе!» – Геббельс умел это делать. Повторюсь: да, бросали технику из-за пустяковых неисправностей, это случалось. Только многие, очень многие, погибли в танках, выполняя свой боевой долг перед Родиной.

В тыл потянулись толпы беженцев… те, кому посчастливилось уцелеть в бомбардировках и в суматохе покинуть родной дом. Впервые я увидел столько крови, которая реками текла из раненых солдат… немец находился в нескольких километрах от нас. Отважные пограничники, конвойные войска НКВД больше не могли сдерживать натиск фашисткой армады.

Признаюсь, не знаю, как бы сложилась моя судьба и, выжил бы ли я, не попал в плен и прочее, если не тот самый комиссар, что с револьвером в руке вдохновлял нас на подвиг.

Я присел за кормой сломанного «КВ-1»: перевести дух в теньке, выпить нагревшейся на солнце и потому до омерзения горячей воды из алюминиевой фляжки, которая не спасала от жажды, когда командир, не выпуская из рук «Нагана», подсел рядом, протянув открытую пачку с папиросами.

– Угощайтесь, товарищ младший воентехник.

– Спасибо, товарищ комиссар, не курю.

– Это правильно! Я вот, с Гражданской привык, никак не брошу. Слушай, сынок, вижу ты специалист толковый, много машин отремонтировал?

– С десяток. Не знаю… если честно – не считал.

– Больше! Не скромничай. Молодец, только дальше дело не пойдёт. Всё что мог – ты сделал! Запчастей нет, а из навоза за́мок не построишь. Ты за рычагами как?

– Опыт имеется, товарищ командир.

– Бросай железки тогда. Сам видишь: не исправить ситуацию. Выбираем сейчас самые хорошие машины, сливаем в них топливо из безнадёжных; забиваем боекомплект и идём на подмогу товарищам. Тяжело им без танков! Победить, не победим… пока! а до подхода основных сил, время выиграем. И покажем, на что способны! Если ты не трусишь, конечно… там живыми остаться сложно, сынок…

В те годы, слово «трус» являлось невероятно позорным. Не дай бог, тебя таковым кто посчитает – это личная трагедия! Если сказали, не боишься ли ты чего-то – умри, а докажи, что нет!

– Зачем обижаете, товарищ комиссар? Рвусь в бой!

– Передадим Гитлеру гостинец в виде обгоревшей брони Круппа!

Под командованием полкового комиссара в спешке начали готовить боеспособные танки для стремительного броска на подмогу товарищам: сливали масло, солярку и бензин с поломанных машин; резво грузили снаряды, патроны. Вскоре к нам на помощь пришли люди из беженцев, носили воду и брались за всё, что им скажут, у них оставалась надежда, – «Уж вы, танкисты, отбросите врага туда, откуда он пришёл!»

Бои проходили всё ближе и ближе: от густого, чёрного дыма, казалось, наступила ночь. Следовало поторапливаться или некому станет идти на помощь.

Я не зря упоминал, что не знаю, как сложилась бы моя судьба, если не полковой комиссар: он оказался талантливым командиром и организатором. Под его руководством каждый находился при деле. Сам он не только «горло рвал», активно помогал подчинённым. В будущем я всегда стану брать пример именно с этого человека – Байдукова Виктора Илларионовича! Люди с его должностью (политработники) остались в памяти, как в большинстве своём самодуры: лишний комсостав, упразднённый в 1942 – ом. Возможно – это и заслуженно, но явно не про нашего комиссара, настоящего батю! В танкисты он пришёл из кавалерии, от которой в память остались на лице россыпью полоски шрамов, человек среднего роста, довольно крепкого телосложения с широкими плечами (я удивлялся, как он в люк влезает так лихо?) и огромными ладонями – кулаки его, вероятно, можно было использовать вместо кувалды при натяжке гусеничной ленты! Многие избегали с ним здороваться за руку, знаете, какое могучее у Байдукова было рукопожатие? Сжимал твою ладонь так, что ты чуть под себя не ходил от боли. Я обычно ловко избегал его протянутой руки, проскакивая вбок: приобниму Илларионовича, по-товарищески так, хлопая по плечу. Спасибо ему, что в самый критический момент обратил на меня внимание и в короткий срок многому научил!

Мы приготовились к бою.

Каких только танков не вошло в наш состав: «Т-34», «КВ-1/2», «БТ», «Т-26», «Т-28», ещё пулемётные, плавающие танкетки «Т-38/40». Словом, кроме первых двух вышеуказанных машин, все оказались лёгкой добычей для врага – зажигалками или «братскими могилами» для отважных защитников нашей Родины в один из самых чёрных дней её истории.

Виктор Илларионович, механиком-водителем в свой радийный танк «Т-34» взял именно меня, спросив при этом:

– Ногами командовать стану, понимаешь, что это?

– Так точно!

– По машинам! – Громко крикнул он и через минуту несколько десятков советских танковых двигателей, взревев, повели броневые «кулаки» на помощь бойцам Красной Армии.

Меньше чем через полчаса я принял боевое крещение.

Глава 3. Война

По дороге к передовой, у меня немыслимая уверенность в себе пылала! решительность, смелость; думаю, – «Сейчас я вам гадам задам, всех на гусеницы накручу!» – Потом головной «БТ» вспыхнул, башня его в сторону слетела, я машинально свой люк захлопнул. Командир мне по правому плечу ногой – объезжаем горящего товарища; начал без приказа маневрировать, пытаться сквозь триплекс рассмотреть, откуда стрелял противник. Но здесь ещё больше злости прибавилось – отомстить за погибшего соотечественника! А когда нам в лоб первая болванка дала, сразу спеси поубавилось. Грохот стоял страшный, вибрация, словно ведро на голову тебе надели и по нему кувалдой ударили.

К счастью, не пробили «шкуру»: попал снаряд напротив стрелка-радиста (срикошетил), его чуть окалиной от брони обдало, лицо поцарапало, он улыбнулся, кровь стёр, большой палец вверх показал, мол, – «Всё хорошо», – и принялся неизвестно куда поливать из курсового пулемёта.

Комиссар пнул по спине – делаю «короткую», там секунда-две максимум, а кажется, целая вечность. Я же понимал: мы шикарно стоим у фрицев в сетке прицела – отличная мишень! Наконец, выстрел – без команды рву танк вперёд – слышу или скорее чувствую, ликование позади себя в башне. Попали в цель – хорошо. Опять короткая – выстрел – вперёд, манёвр! Страха нет, начался азарт, главное, не идти по прямой и надолго не останавливаться. Всё ближе к стану врага, в борт чиркнуло снарядом – рикошет! Мы целы. По броне стучат пули и снаряды мелкокалиберных орудий. Метрах в пятидесяти от нас вижу пушку, приближаюсь, артиллерийский расчёт врага в стороны, стрелок косит их из курсового, ещё секунда, давлю гусеницами, пока в землю её вгонял, схватили ещё несколько снарядов по машине: в башню, лоб и борт. Выдержала «Тридцатьчетвёрка»! Вперёд!

Вышли к своей пехоте. Бойцы, заметив нас, приободрились, а когда мы проехали сквозь их ряды, солдаты устремились следом в атаку.

Наши танки уничтожили ключевые огневые точки противника и несколько бронемашин, немец побежал.

Мы ликовали, да рано. Слышно по внутренней связи плохо, комиссар пытался что-то крикнуть, так и не понял – ужасно работало ТПУ1, тогда Илларионович спустился и, протянув руку, показал самолётик… ясно – авиация противника.

Впереди небольшой лесок с пригорком: направляю машину туда… гитлеровцы уже пикируют. Двигатель на грани перегрева, а я ещё на всякий случай, рискуя мотором, заслонку закрыл (вообще, по правильному жалюзи называется, но я заслонкой всегда величал, по аналогии с печкой) – захлопнул полностью, потому как через открытые щели двигатель повредить может истребитель даже из пулемётно-пушечного вооружения.

Начали «Мессеры» нас поливать! Думаю, они понимали, что танк не пробьют, просто играли на нервах. Знаете, насколько оно омерзительно, когда ты на всей скорости летишь к спасительному лесу, а по твоей броне, словно град по стальной крыше, бьёт «мессер» пулями? Дрожь по спине, от ненависти зубы сжимаешь так, что они едва не ломаются…

Мы спаслись: успели доехать до гущи деревьев – повыскакивали из машины и за пригорок. Налёт завершился, обратно за рычаги и, всё по новой…

Я начал уставать, на «Т-34», особенно первых модификаций, передачи переключать – редчайшее «удовольствие»! Махнул «пассажиру» (так мы стрелка-радиста называли), подразумевая, – «Брось ты свой пулемёт, в кого стреляешь? Не видишь ни черта и не попадаешь всё равно, помогай мне с рычагами», – он понял, хорошо, а то правая рука стала плохо меня слушаться от перенапряжения.

Выхода из боя совсем не помню. Снаряды на исходе, топливо, масло и вода – тоже. Нам угрожало полное окружение, что-то нужно решать. Собрались на опушке леса, всего несколько уцелевших танков осталось… и те, порядком побитые. На моей машине столько вмятин и царапин – не сосчитать! Как броня выдержала, диву давались.

Из люка мне пехотинец выбираться помогал, так я вымотался. Вылез, упал возле гусеницы: тишина, в ушах звенит, всё тело ноет, соображаю плохо. Здесь медсестра подходит, под нос что-то суёт, говорит:

– Вам перевязку нужно сделать, товарищ младший лейтенант…

– Я младший воентехник. – Протерев лицо рукой, понял: оно у меня в крови, до этого думал, что пот стекает.

– Это был не вопрос и не просьба…

– Помогите лучше раненным, тем, кто нуждается больше.

– Верно говорит, ступайте, товарищ сержант! – спрыгнул с башни полковой комиссар, – ты орёл, воентех! Не ожидал. Как самочувствие? Откуда кровь?

– Не знаю, товарищ командир, может, окалиной полоснуло или ударился, если б не сестричка, даже не заметил! Думал, пот льёт.

– Пойдём, умоемся. Нас, весь экипаж, исполосовало – столько попаданий! Другим повезло гораздо меньше. Пошли, пока затишье.

На опушке собрались те, кому посчастливилось выйти из боя живыми: пехота, водители, сбитые или оставшиеся без самолётов (на земле сожгли) лётчики, артиллеристы с одинокой «Сорокапяткой»; медсёстры, со слезами на глазах перевязывали раненных; гражданские и мы, танкисты, коих после первого боя, осталось едва ли больше довоенной танковой роты.

Привели себя в порядок, по мере тех скудных возможностей, которые нам предоставлялись. Виктор Илларионович спросил меня:

– Как машина? Повоюем?

– Сложно сказать, – честно признался я, – сейчас посмотрю, но думаю недолго осталось. Нужна дозаправка, масло, вода… заводится только сжатым воздухом. Немудрено, сколько мы схватили снарядов?

– Нас окружают… нужно пробиваться к основным силам, вся надежда только на нас. Раненых сколько вокруг. Хорошо, ступай погляди наш танк и, если понадобится, помоги другим. Мы сейчас с теми командирами, кто остался, посовещаемся, как далее поступить.

– Есть!

Стрелок-радист занимался пулемётом.

– Максим! – протянул он промасленную ладонь.

– Гена. – Ответил я на рукопожатие.

– Лихо ты танком управляешься! Где научился так?

– В инспекции ГАБТУ…

– О-о-о… виноват, товарищ младший воентехник.

– Брось ты! – сплюнул я, ведь этот парень, которого знал немногим больше часа, казался теперь братом родным.

Мои опасения оправдались: танку без должного ухода и дозаправки воевать оставалось мало – масло, практически всё выгорело, осталось на донышке.

– Извините, – вновь подошла та же медсестра, – разрешите вас всё-таки осмотреть, бинтов у нас не осталось, хоть продезинфицирую.

Оценил её взглядом. Она: юная, симпатичная, в форме не по размеру (больше) и выпачканным лицом, до боли напомнила мне любимую куклу сестры Люси. Я звонко засмеялся, Максим поддержал меня в этом – нервы! После боя психика так себя спасала.

– Ты прям замухрышка! – Хохоча, сказал ей.

Она слегка обиделась.

– Ой! На себя посмотрите, товарищи танкисты.

– Нам положено так! – Бравировал стрелок-радист, – есть грязные люди, есть очень грязные, а есть танкисты!

– Туши свет – бросай гранату! Взрослые мужики, бойцы великой Красной Армии, а ведёте себя, что дети малые. Спускайтесь сюда, я обязана вас осмотреть! – Приказным тоном посмотрела пигалица мне в глаза.

Хотел снова заупрямиться, но вернулся комиссар со словами:

– Дай ты ей уже себя потрогать! Не видишь, приглянулся девушке. Был бы я твоих лет, сам за ней бегал и просил о лечении. Эх ты! Мехвод от природы, а кавалер от рвоты!

Пришлось повиноваться, застыдил меня командир.

Сестричка принялась обрабатывать царапину на голове, ласково так: помажет обеззараживающей жидкостью и дует, чтобы не щипало мне, аккуратная попалась. Спрашивает:

– Больно, да?

– Нет. – Ответил тихо и честно.

– Врёте вы всё! – констатировала она и я не выдержал.

– Соблюдайте субординацию, товарищ сержант.

– Виновата, товарищ младший лейтенант.

– Младший воентехник! Говорил уже.

– Так точно, запомню, разрешите идти?

– Идите! – постарался я сделать голос пожёстче, подражая Байдукову, – в вашей помощи нуждаются десятки бойцов.

Комиссар услышал наш разговор, усмехнулся и снисходительно упрекнул меня:

– Зачем ты так с ней? Молодая такая… а красивая какая? Понравился ей, а ты… сам ещё юн, не понимаешь, что случилось! Война началась, тут каждое приятное мгновение ценить нужно, ты запомни мои слова, боец. Пригодятся.

– Слушаюсь.

– Теперь серьёзно поговорим, прыгай в машину. – Махнул командир рукой и, повысив голос, добавил, – это касается всего экипажа.

Вчетвером забрались в танк, задраили люки, комиссар начал проводить совещание:

– Значит так, товарищи… всё, что скажу, строго между нами: нельзя сейчас разводить паникёрства. Ситуация складывается катастрофическая, немцы прут армадой, их много и, кажется, они повсюду. Разведка, точнее, что от неё осталось, недавно вернулись и сообщили полную картину. В это сложно поверить, но это так. У нас в запасе два, максимум три часа, пока мы не попали в плотное кольцо. Фашисты наступают стремительно, на своём пути встречают лишь небольшие очаги ожесточённого сопротивления. Замечены большие скопления бронетехники, пехоты; зверствует авиация противника и, самое неприятное, по нашей территории орудуют диверсанты, переодетые в советскую форму. Помимо диверсий, они дискредитируют бойцов Красной Армии среди населения: творят бесчинства в нашем обмундировании и говорят при этом на русском языке.

Виктор Илларионович замолчал, задумался. Я догадался, он хочет что-то предложить, только не знает, как это правильнее сделать, потому спросил:

– Есть предложения? Что нам нужно предпринять?

– Да, сынки. Мы посоветовались с командирами других частей, необходимо любой ценой не попасть в окружение и пробиваться к своим. Боеприпасов у всех кот наплакал, дать достойный бой такими силами мы не в состоянии. Поскольку на руках много раненых, в том числе и «тяжёлых», нужно обеспечить безопасность отступающим: прикрыть их, связав преследующего врага боем.

В танке повисла тишина, все прекрасно знали, что означают слова командира – это верная гибель.

Полковой комиссар не спеша продолжил:

– Не стану приказывать вам, дело добровольное: оставим в засаде один танк и несколько бойцов в качестве прикрытия от вражеской пехоты… разведчики уже вызвались добровольцами, готовы сесть десантом на броню, осталось найти танкистов.

– Разрешите мне? – Предложил я первым, чем заслужил гордую улыбку командира.

– Я тоже. – Крикнул заряжающий, слегка оглушённый после минувшего боя.

Максим помедлил с ответом, в итоге тоже решил остаться в танке.

– Молодцы, сынки! Молодцы… что ж, тогда я не имею права оставить вас одних, мой дорогой экипаж. Дадим этим чертям прикурить! А командиров у отступающих и без меня хватит. Руки прям чешутся, фашистам шеи намылить!