Панночка бежала по темному лесу, не чувствуя под собой ног. Деревья смутными тенями бросались ей навстречу, цепляясь ветками за волосы и одежду, как будто хотели остановить. Свой венок1 Зося потеряла уже давно, и теперь лишь пара ленточек не давала распасться копне волос на голове. Одной рукой беглянка поддерживала подол длинной юбки, насквозь пропитавшейся вечерней росой, а другую, судорожно сжатую в кулак, прижимала к груди.

Где-то в чаще зловеще захохотал филин. Чем дальше убегала Зося в лес, тем ближе к тропе придвигались деревья. Небо, поначалу серевшее высоко вверху, вскоре потемнело и съежилось до размеров кружевного платка. Бегущей панне казалось, что рядом с ней, сбоку от тропы, скользят черные тени неведомых существ. Они двигались на самом краешке зрения, но стоило объятой страхом девушке повернуть голову, как тут же прятались за стволами деревьев или в кустарнике. Сердце бегуньи билось у самого горла, а растерянные мысли путались и наскакивали одна на другую. «Здесь должен быть поворот к озеру», – решила Зося, увидев изогнутую сосну, растущую у края тропы. Навстречу ей из темноты белым пятном качнулся подвешенный к ветке череп лошади2. «Нет, это дорожка к пасеке пана Кривули, – узнала предостерегающий знак девушка. – Пресвятая дева! Я где-то не там свернула!»

Юная панна остановилась, чтобы перевести дух. Тьма вокруг нее стремительно сгущалась, словно желая заключить беглянку в свои вязкие объятия. В высоком небе замерцали первые звезды. Лес готовился к ночному отдыху. Окружающие звуки могли многое поведать чуткому уху о жизни его обитателей: вон там прошуршал в траве еж, чуть дальше в зарослях ельника сердито цокает белка, а здесь на верхушке сосны о чем-то отчаянно застрекотала сорока.

Поблизости громко хрустнула ветка. Все окружающие звуки вмиг стихли, словно смытые невидимой волной, прокатившейся по лесу. От внезапно наступившей тишины заложило уши.

По спине у девушки пробежал холодный озноб, и она испуганно вздрогнула, выйдя из задумчивости. Подхватив подол юбки, панночка вновь бросилась бежать по едва различимой в темноте тропинке. Несколько раз она меняла направление, сворачивая на развилках. Но вот могучие деревья расступились, и взору беглянки открылась темная гладь лесного озера. Тропа привела ее к крутому обрыву, мрачной громадой нависшему над водой.

Откуда-то издалека донесся разноголосый собачий лай. «Он идет по моему следу», – обреченно подумала Зося. Неслышно ступая по мягкой траве, девушка сошла с тропинки. Шаги ее замедлились. Словно через силу двигая ногами, панночка подошла к самому краю обрыва. Воздух здесь был неподвижен и, казалось, сгустился до осязаемой плотности, напитавшись неясной тревогой. Вокруг торжественно молчал вековой лес. Могучие деревья окружали маленькое озеро со всех сторон, местами подступая к самой кромке воды. Они так тесно сгрудились, касаясь друг друга ветвями, что напоминали собой зрителей в театре, застывших в ожидании захватывающего представления. Среди деревьев девушке почудились смутные тени и десятки любопытных глаз. Далеко внизу чернела вода, отражая, как в зеркале, усеянное бесчисленными звездами небо. Зося что-то прошептала и, прижав руки к груди, бросилась вниз. Безмолвие леса нарушил негромкий всплеск. Черные воды безропотно приняли юную жертву.

Через краткий миг на обрыве, где только что стояла беглянка, появились низкие размытые тени. В отдалении вновь раздался собачий лай, но уже намного ближе. Тени беспокойно заметались, а затем устремились в лес. Вскоре они без следа растворились среди зарослей.

Заморосил мелкий дождик. Листва деревьев тихо шелестела под дождевыми каплями, словно лес аплодировал удавшемуся спектаклю.

Стояло жаркое лето 1631 года от Рождества Христова.

Родовитый шляхтич Анджей Ярейко ехал на гнедом жеребце вдоль опушки Припейского леса, раскинувшегося на западе Великого княжества Литовского. Молодой человек находился в том цветущем возрасте, когда годы отрочества уже остались позади, а впереди открывалась широкая дорога взрослой жизни. В эту пору каждому из нас свойственно думать, что любые невзгоды его не коснутся или, по крайней мере, будут легко преодолимы. Святое заблуждение самонадеянной юности, которому еще предстояло развеяться. Было нашему герою на тот день двадцать один год с совсем небольшим хвостиком. Попробуем нарисовать его портрет. На заспанном в столь ранний час лице юноши, в первую очередь, привлекали внимание серые, живые глаза. Их любознательный взгляд являлся верным признаком острого, пытливого ума. Вздернутый кверху, курносый нос предполагал открытость и непосредственность натуры, а маленькие, плотно сжатые губы ясно говорили о настойчивости в достижении поставленной цели и, может быть, некоторой скрытности характера. Заключительной черточкой к портрету служила милая ямочка на округлом подбородке, намекавшая на влюбчивость ее обладателя. Одет паныч был в темно-синий жупан, перехваченный в талии широким поясом, вполне позволявший судить о стройности и даже некоторой худощавости фигуры его владельца. На вихрастой голове косо сидела, так и норовя свалиться на землю, шапка-магерка с задиристо торчавшим кверху птичьим пером. Наряд дополняли просторные суконные штаны, заправленные в желтые сапоги из толстой кожи. Ну и кто же в эти беспокойные времена будет путешествовать без оружия? У левого бедра всадника покачивалась сабля в черных ножнах, а к седлу был приторочен сагайдак с луком и стрелами.

Светило яркое утреннее солнышко. Рассветный туман неохотно отступал перед его золотыми лучами, прячась в сырых лощинах и на дне глубоких оврагов. Дремучий лес, раскинувший зеленые дубравы по обеим сторонам проселочного тракта, пробудился ото сна и наполнился голосами птиц и шелестом листвы. Всю ночь моросил дождь, и почерневшие от сырости деревья

жадно впитывали солнечное тепло, избавляясь от лишней влаги.

Густо поросшая травой проселочная дорога петляла из стороны в сторону, старательно повторяя изгибы лесных зарослей. Жеребец Анджея шел по ней ровным размеренным шагом. Время от времени норовистый скакун порывался перейти на рысь, но его тотчас сдерживала рука седока. Даже легкая тряска доставляла молодому пану неимоверные страдания. У него «безбожно» болела голова после дружеской попойки. Прошлым вечером он увлекся и перебрал хмельного напитка, празднуя с сокурсниками окончание обучения в Краковской академии. После шести лет напряженной учебы получив, наконец, заветный диплом лекаря, сын знатного шляхтича возвращался в родительское поместье под Гродно. Его товарищи – участники вчерашнего застолья – остались отсыпаться в придорожном трактире. Дальше им было не по пути. Расставание вышло бурным и веселым, продлившись далеко за полночь. Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!3 Последним, что запомнил в пьяном угаре Анджей, был осуждающий взгляд дикого вепря. Голова огромного кабана – охотничий трофей хозяина трактира – висела на бревенчатой стене питейного заведения. Потом юноша провалился в бормочущую на разные голоса темноту. Краткий миг забытья, и вот его уже будит зевающий трактирщик. Только начало светать, когда «дипломированный лекарь» покинул гостеприимное местечко и выехал на лесную дорогу. Дальше панычу предстоял неблизкий путь в одиночестве через знакомые с детства места. Они с отцом частенько гостили у здешнего державцы4 и охотились в Припейском лесу. Последний раз это было в прошлом году, когда Анджей приезжал домой на каникулы.

Рука об руку с головной болью юношу мучила невыносимая жажда. В висках стучало, а язык с трудом ворочался в пересохшем рту. В довершение ко всему, временами панычу чудился приглушенный колокольный звон. «Все, я больше не выдержу», – в который раз подумал Анджей и потянулся к притороченной к седлу кожаной фляге.

Впереди показалась дорожная развилка.

Паныч взял в руку флягу и принялся задумчиво ее разглядывать, как будто видел в первый раз. Ладонь ощущала приятную прохладу полного живительной влаги сосуда.

Из леса к развилке выехала телега, запряженная малорослой лошадкой мышиного окраса. Правил ею мужчина средних лет, одетый как простой селянин: темно-бурая свитка5, полотняные штаны и кожаные постолы6. Голову возницы покрывала широкополая соломенная шляпа – брыль, из-под которой выглядывал хрящеватый нос и далеко вперед выступающий подбородок.

В телеге на охапке сена лежала девушка. Ее бледность и неподвижная поза наводили на мысль: «Мертва или, по крайней мере, без чувств». Тело в повозке сильно тряслось и подпрыгивало на ухабах. Голова девицы при этом безвольно качалась из стороны в сторону. После очередного сотрясения девичья рука перевалилась через край телеги и повисла в воздухе. «Мертва», – уверенно определил Анджей. Он вдруг отчетливо вспомнил признаки трупного окоченения и почувствовал, как вчерашний хмель покидает его голову. Вот и пригодились медицинские знания, полученные в академии! Паныч резко осадил Гнедка и внутренне напрягся, обхватив ладонью рукоять сабли.

Селянин равнодушно взглянул на встречного путника и остановил повозку. Спрыгнув на землю, он зашел сбоку и уложил руку покойницы на прежнее место. Вслед за телегой из леса выехали двое всадников. В одном из них Анджей узнал Зрибеду Хованского – сельского войта7 из близлежащего местечка Логовицы, другой – лысый с бандолетом8 на луке седла – был ему незнаком. Увидев шляхтича, всадники придержали лошадей. Хованский признал в юноше давнего знакомого и приподнял шапку на голове, здороваясь, а затем что-то сказал своему спутнику. Лысый хмуро взглянул на паныча. Кивнув войту, он перехватил поудобнее ружье и направил лошадь в объезд телеги.

Анджей ждал приближения незнакомца, оставаясь на месте и ощущая растущее внутри беспокойство. Его жеребец нервно переступал ногами, словно чувствуя настроение седока.

– Янек Свиридович, – подъехав ближе, представился лысый. – Возный9 Гродненского повета.

В подтверждение своих слов судебный исполнитель достал из дорожной сумки верительную грамоту. При этом бандолет возного, словно случайно, оказался направленным в грудь молодого шляхтича.

Анджей внимательно изучил предъявленный документ и вернул его владельцу. После чего оглядел с головы до ног представителя судебной власти повета. Взору паныча предстал коренастый мужчина с покатыми плечами и внушительным животом. На вид следователю было лет пятьдесят, но он казался еще полным сил для своего, более чем зрелого, возраста. На округлом, с мягкими чертами лице, выделялся узкий ястребиный нос. Разительным контрастом гладкой, ярко блестевшей на солнце лысине служили кустистые брови и вислые с проседью усы. Из-под лохматых бровей на юношу сурово смотрели небольшие, синего цвета глаза, а в длинных усах пряталась жесткая складка рта. Своим обликом Свиридович напоминал старого, опытного кота, дремлющего у мышиной норки. Стоит беспечной мыши на миг зазеваться, и она будет тут же схвачена и безжалостно съедена. Одет служитель закона был в вишневый жупан, плотные штаны и высокие сапоги. Из оружия Анджей заметил короткое ружье и кривую саблю.

– Анджей Ярейко, – в свою очередь назвался юноша. – Чему обязан, пан возный?

– Дозвольте спытать10, откуда и куда пан едет? – любезным тоном, никак не вязавшимся с ледяным, пронизывающим взглядом, поинтересовался Свиридович.

– Я закончил обучение в Краковской академии и возвращаюсь в родительское поместье под Гродно, – не таясь, ответил Анджей.

– А пан часом не приходится родственником ясновельможному пану хорунжему11 Любомиру Ярейко – главе Гродненского ополчения?

– Он – мой отец!

Анджею показалось, что взгляд слуги закона потеплел. Бандолет теперь «смотрел» куда-то в сторону леса.

– Я с паном Любомиром бился бок о бок в битве с турками под Хотином, – доверительным тоном произнес Свиридович.

Лицо следователя вмиг преобразилось, утратив свою холодность. Жеребец паныча принялся с интересом обнюхивать пегую кобылу возного.

– Что случилось с бедной девушкой? – не смог удержаться от вопроса Анджей.

– Утонула в лесном озере, – вновь «заледенел» Свиридович. – Сегодня на зорьке ее нашел вон тот местный рыбак. Лежала в воде возле самого берега. Представьте себе, третий такой выпадак12 за два месяца. Прямо какая-то напасть… Молоденькие паненки так и скачут в воду с обрыва в одном и том же месте. В пору уже сторожевой пост ставить…

– Кто она?

– Панна Зося – дочка аптекаря Юзефа Зейдмана из Логовиц.

– Пан возный, конечно же, будет проводить обследование тела, чтобы установить точную причину смерти, – с плохо скрываемым волнением произнес Анджей. – Я закончил факультет медицинских наук Краковской академии и мог бы оказать содействие…

Свиридович задумчиво посмотрел на юношу, но ничего не ответил. Пауза затянулась.

Кое-что в позе утонувшей девушки показалось странным молодому лекарю. Анджей спрыгнул с коня и подошел вплотную к телеге. Склонившись над утопленницей, он с трудом разжал тонкие пальцы, стиснутые в кулак и прижатые к груди. На раскрытой ладони мертвой девушки лежал кожаный мешочек. Оберег? Анджей взял находку в руки и потянул завязки. Внутри обнаружилась ладанка Пресвятой девы Марии и слипшаяся от воды прядь темно-русых волос. Волосы выглядели самыми, что ни есть обыкновенными, а вот миниатюрная икона представляла собой настоящее произведение искусства. На лике святой была заботливо прорисована каждая черточка. Дева Мария с грустью и состраданием смотрела на этот грешный мир. Чуть выше ее левого плеча виднелся непонятный знак. Иконка была целиком сделана из серебра и изначально украшена восемью крохотными драгоценными каменьями красного цвета. Сейчас гнездо одного из самоцветов пустовало. «Откуда у дочери сельского аптекаря столь ценная вещь?» – мысленно удивился Анджей. Сложив найденные предметы обратно в мешочек, юноша отнес его возному. Следователь задумчиво покрутил оберег в руках, после чего спрятал в дорожную сумку.

– А что если девушки не по своей воле в озеро прыгают? – озвучил вдруг пришедшую ему на ум мысль начинающий лекарь.

Вопрос повис в воздухе. Налетел сильный порыв ветра, и вековой дуб у дороги зашумел листвой, словно требуя ответа.

Свиридович недовольно крякнул и повел бандолетом из стороны в сторону, казалось, ища в кого бы выстрелить. Не найдя подходящей цели, он повернулся к Анджею:

– Не в Ореховичи ли пан направляется?

– Туда…

– Нам по пути, – дружелюбно заметил возный. – Дозвольте составить пану компанию. Так откуда пан едет?

«Может быть, все-таки удастся договориться об аутопсии13», – с надеждой подумал Анджей и вскочил на своего жеребца. Оживленно беседуя, новые знакомые поехали по дороге вдоль опушки леса. Гнедок с явной симпатией пофыркивал в сторону кобылы возного. Та в ответ лишь недоверчиво косила глазом и подрагивала кожей на боках.

Сельский войт поехал следом за вельможными панами, приотстав, чтобы не мешать их беседе. Бесцветные глаза Хованского с тревогой всматривались в лесные заросли, а на его лице блуждала, словно приклеенная, угодливая улыбка. Это на случай, если пан возный вдруг пожелает о чем-нибудь спросить или отдать распоряжение. Сказывалась извечная привычка заискивать перед представителем власти. Оглянувшись назад, войт сердитым голосом поторопил замешкавшегося возницу. Тот, что-то недовольно буркнув себе под нос, влез на скрипнувшую под его тяжестью телегу и щелкнул кнутом, понукая лошадь. Маленькая кобылка, запряженная в повозку, привычно поднатужилась. Телега с утопленницей тронулась с места и покатила вслед за шляхтичами и главою местной общины. Звуки голосов следователя повета и его собеседника постепенно удалялись.

– Сам Господь мне пана послал! – громогласно вещал Свиридович. – А не пойдет ли пан ко мне в помощники на должность «стороны»14? Моего боевого товарища – пана Любомира я знаю добре, и сын у него должен быть «вере годный»15. Один помощник у меня уже есть. Я поутру отправил его с депешей в Логовицы. А вот второй – тяжко захворал, весьма несвоевременно…

– Мне нужно повидаться с родными, – засомневался Анджей. – Отец может не согласиться…

– С шановным16 паном хорунжим я дамовлюся17, – уверенно заявил Свиридович. – Не сможет он отказать старому другу!

Зная суровый нрав отца, Анджей испытывал большие сомнения в успехе предстоящей беседы. Мать паныча умерла, когда он был совсем маленьким. Овдовевший хорунжий воспитывал сына в одиночестве, в коротких промежутках между бесконечными военными сборами и походами. Главной целью отцовского воспитания было сделать из наследника «настоящего шляхтича». Анджей с малолетства обучался владению различными видами оружия, охоте и правилам этикета. Научившись читать, он заинтересовался науками, в особенности медициной, и стал много времени проводить за чтением книг и рисованием. Отец, не считаясь с расходами, делал все возможное, чтобы дать единственному отпрыску достойное образование. Пану Ярейко помогала в воспитании сына его младшая сестра – Божена. Девушка рано вышла замуж за крупного торговца рыбой – пана Матеуша Ковальского. Своих детей у Божены не было, и все нерастраченные материнские чувства она направила на родного племянника. Тетя была завзятой театралкой. Именно она привила мальчику любовь к книгам и театру. До отъезда в Краков Анджей даже пару раз участвовал в любительских спектаклях. Божена смогла отчасти заменить подростку мать, щедро даря ему ласку и внимание. Она нашла для Анджея превосходных домашних учителей, а когда племянник повзрослел, уговорила брата отправить его учиться в известную на всю Европу академию в Кракове.

– Не будет у пана, чем промочить горло? – прервал воспоминания Анджея голос возного. – А то с утра…

– Вот, пожалуйте. Если пан возный не побрезгует…

– Ох!.. Да ведь это ж гарэлка! Моцна18, зараза!

– Друзья пошутили на прощание – подменили воду во фляге самогоном. Давайте уж и мне, всю дорогу крепился…

Вскоре всадники, за которыми следовала телега с утопленницей, свернули в лес и скрылись за деревьями.

Юраш парил под самым потолком селянской хаты. Поначалу было темно, потом смутно проявились цвета: красный и фиолетовый. Прямо перед ним висел пучок сушеной травы. «Пахнет приятно», – решил Юраш. Запахов он не чувствовал, но как-то по-особому понимал и там, где плохо пахло, не мог долго находиться. Так вели себя все «чистые» духи.

Внизу, в углу хаты, горела лучина. В ее тусклом свете старая женщина что-то толкла в деревянной ступке. В другом углу, на теплой печи, похрапывал старик. Рядом, на полатях у стены, спали в обнимку мужчина средних лет и молодая женщина с большим животом. В ногах у них на разные лады сопели трое ребятишек. Брюхатая молодица снова беспокойно застонала во сне и отодвинулась от мужа. На лбу у женщины выступили мелкие капельки пота.

Именно этот жалобный стон притянул к себе Юраша. Он остро чувствовал чужую боль и страдание. «Чистый» дух спустился ниже и замер возле самых губ беременной. Юраш был сейчас почти невидим. Со стороны могло показаться, что в хате плавает маленькое облачко болотного тумана. Но смотреть было некому. Старуха, щурясь на лучину подслеповатыми глазами, толкла в ступке зерно, остальные спали. Лишь самый младший – трехлетний карапуз – на мгновенье приоткрыл глаза и прошептал: Пушок! Перевернувшись на другой бок, он снова сладко засопел.

Юраш погладил призрачной рукой женщину по щеке. Та, видимо, сразу испытала облегчение. Ее лицо разгладилось, и на нем появилась слабая улыбка.

«Молятся, молятся Единому, – возникли у духа давно уже ставшие привычными мысли. – Нет бы, попросить помощи у нас, природных духов. У Единого поди на всех времени не хватает, а вот мы подсобить завсегда можем. Только попроси… Так нет же! Вот и болеть стали чаще. А древние святилища в лесу совсем опустели…»

Юраш взлетел к потолку хаты и растворился в воздухе.

Анджей и Свиридович быстрым шагом шли по узким, мощеным округлым булыжником улочкам Гродно. Они торопились на осмотр тела утонувшей девушки. За время отлучки из города у возного накопилась «купа справ», а молодого лекаря подгоняло жгучее желание провести первое в жизни самостоятельное медицинское обследование. Юноша чувствовал, как в животе у него сжимается и разжимается тугая пружина от испытываемого волнения. А, может быть, это его желудок так бунтовал против допущенного давеча чревоугодия?

Вчера в родительском имении в Ореховичах, когда управляющий сообщил, что отец Анджея находится в Гродно, паныч решил тут же ехать в город. Там у семьи имелся собственный особняк. Вновь запрыгнув на коня, юноша продолжил путь вместе с весьма обрадовавшимся такому повороту событий Свиридовичем. По приезду в город Анджей и возный предстали пред светлы очи пана хорунжего. После теплой встречи и сытного ужина с обильными возлияниями (вот от чего сегодня могло крутить живот!) Свиридович обратился к боевому товарищу с просьбой по поводу его отпрыска. К превеликому удивлению Анджея, отец охотно согласился на его участие в расследовании гибели дочери аптекаря. Быть может, ясновельможный пан хорунжий пока не решил, куда пристроить сына – лекаря или, действительно, сказалась старая дружба с возным. Кто знает? Главное, что путь к научным исследованиям и великим открытиям Анджею был открыт!

Попадавшиеся навстречу спешащей парочке обыватели вежливо раскланивались с представителем судебной власти повета. Заодно их приветствия удостаивался и его спутник. Местные жители вели себя вполне дружелюбно. Однако Анджей заметил, как несколько прохожих, издалека узнав следователя, торопливо перешли на другую сторону улицы. Они явно не хотели встречаться со Свиридовичем лицом к лицу. «Не все здесь любят пана возного», – отметил про себя паныч.

Спутники вышли на Ратушную площадь. С ее западной стороны, на невысоком холме, стоял величественный костел Пресвятой Девы Марии19. Чуть дальше виднелась цель их утренней прогулки – здание городской ратуши. Внушительное строение, увенчанное башенкой с часами, гордо возвышалось над крышами соседних домов. Первый этаж ратуши занимали магазины, медница20, ратушная бочка21 и кладовая для хранения сукна. В просторном зале на втором этаже проходили заседания магистрата города. Возный и паныч, вместо того чтобы войти в ратушу, свернули в сторону и, обойдя здание сбоку, подошли к арочному проему в стене. Здесь располагалось помещение, наводившее ужас на преступников и пользовавшееся дурной славой у жителей города – судебный подвал.

Окинув строгим взглядом вытянувшегося по струнке дородного стражника, Свиридович спросил у того: Все ли в сборе? Получив утвердительный ответ, он толкнул тяжелую, окованную железом дверь и нырнул в темноту. Анджей торопливо последовал вслед за возным. Вниз тесного коридора, освещенного скупым светом факелов, вела каменная лестница. Мужчины стали один за другим спускаться по ее высоким ступеням. Лестница закончилась на небольшой площадке с двумя железными дверями. Открыв левую из них, следователь, а следом за ним его спутник, вошли внутрь. Они очутились в мрачном, сыром помещении с каменными сводами. Здесь было намного прохладнее по сравнению с улицей, но это, существенное в жаркое время года, преимущество мгновенно утрачивало свою ценность после первого же вдоха: дыхание перехватывало от спертых запахов тухлого мяса, гнилой соломы и нечистот. У Анджея возникло скверное предчувствие, и ему захотелось поскорее вернуться на свежий воздух. Но юноша быстро подавил в себе постыдный приступ малодушия. «Негоже будущему великому врачевателю отступать перед первой же трудностью, – подумал он. – Подумаешь, дурно пахнет…»

Паныч с любопытством огляделся по сторонам. Беспокойное пламя нещадно коптивших факелов порождало на стенах и потолке судебного подвала причудливые тени. В правой части помещения пылала небольшая жаровня, наполненная раскаленными углями. Рядом с ней стоял могучего сложения мужчина в красной полумаске и кожаном фартуке. Почти подпирая головой низкий потолок, он с хмурым видом приветствовал возного и Анджея коротким кивком. На голых мускулистых руках, которыми здоровяк легко удерживал на весу огромный топор, плясали багровые отблески пламени. Возле ката22, а это, судя по всему, был именно он, на сочившейся влагой стене были развешаны орудия пыток самого устрашающего вида. Палач повернулся к посетителям спиной и принялся затачивать на точильном станке лезвие топора. Анджей с трудом удержался от невольной улыбки, вызванной открывшейся его взору картиной: мощное туловище мужчины природа, словно в насмешку, посадила на короткие кривые ноги. «Его вполне можно узнать в любом наряде, и никакая маска тут не поможет», – рассудил юноша.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3