Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы

За размышлениями Алексей не замечает, как принесли чашу, и священник, осенив ее крестным знаменем, подает ему. Легкое прикосновение к губам холодного сосуда возвращает Алексея из Троицкого собора к процедуре венчания.

Травин пытается вновь увидеть открытую в куполе полусферу с изображением кессонов и лепных ангелов, но голос священника возвращает его в храм. Святой отец ведет жениха и невесту к аналою, а потом к Царским вратам. Алексей, как и в начале церемонии, целует икону Спасителя, потом образ Божией Матери.

– Я думал, не выдержу, – глубоко вздыхая, жалуется он друзьям Ободовскому и Хруцкому, которые первыми оказываются рядом с молодоженами. – Болела шея, спина, подкашивались ноги…

– Вчера не надо было идти в храм на работу. Мог бы перед венчанием на денек отпроситься, – назидательно говорит Платон.

– У кого? – усмехнулся Травин. – Медведева нет. А начатое с ним и сыном его дело надо бы завершить. Осталось всего ничего.

Подходят мать и отец невесты. Большая толпа ее родственников оттесняет друзей Алексея. Сыплются поздравления, назидания. Травин согласно кивает, а сам глазами ищет букеты роз с тем, чтобы запечатлеть в памяти понравившуюся композицию.

* * *

Свадьбу гуляли дня три. На том настаивал отец невесты. Не прочь были веселиться Ободовский с Хруцким. Но на второй день настойчивый стук в двери прервал трапезу – в квартиру, обставленную цветами, вошел хмурый пожилой мужчина и чуть ли не в ультимативной форме предложил Травину ехать в Императорскую Академию художеств. От неразговорчивого человека с трудом удалось узнать, что ожидают его в Академии архитектор Михайлов второй – Андрей Алексеевич и старший ректор Академии Василий Козьмич Шебуев.

– Сдается мне, Михайлов хочет нашего Алешеньку пригласить на роспись дворца Юсупова, – всплеснул руками Хруцкий и выразительно посмотрел на Ободовского.

– В самый раз ему туда, к итальянцам и французам, – ответствовал Платон. – Пусть покажет, что русские художники тоже не лыком шиты.

– Если так надо, то езжай с богом, – согласился тесть и, глянув на дочку, на распев сказал: – Проводи мужа до экипажа.

«Это надо же, сам Шебуев срочно приглашает. И не один он там. Вместе с Шебуевым меня ожидает знаменитый архитектор Михайлов второй. Он сейчас занимается реконструкцией дворца Юсупова. Неспроста зовут. Должно быть, Михайлов решил взять на работу», – мысли одна смелее другой мелькали в его голове.

О том, каких художников-декораторов собрал Андрей Алексеевич, являлось чуть ли не главной новостью среди слушателей Академии. Судя по срочности вызова, можно предполагать, среди этих знаменитостей окажется и он – Алексей Травин!

«Я буду работать вместе с Антонио Виги. С тем самым Антоном Карловичем, прибывшим из Италии по приглашению почившего в бозе императора Павла Первого для украшения Михайловского дворца, отличившимся в Зимнем дворце, Екатерининском, снискавшим славу непревзойденного художника-декоратора – мастера плафонной живописи в Александровском и Мариинском театрах. С первым в России, кто начал писать аллегорические фигуры по искусственному мрамору», – продолжал с жаром размышлять он.

«Там будет и Фридолино Торичелли, высокий мастер декоративной живописи, получивший в далеком 1811 году звание академика по искусству в орнаментной живописи, а затем вместе с Барнабой Медичи, расписавший рекреационную залу в Академии Художеств, – вспоминал Травин. – Медичи с Торичелли расписали храм Александра Невского в Аничковом дворце, потом вместе с Пьеро Скотти – помещения Адмиралтейств-коллегий».

Он перебирал в памяти другие здания, сооружения, где работали известные в России мастера, и каждый раз, когда обращался к интерьерам, расписываемым ими, представлял рядом себя. Слава художников Виги, Скотти, Медичи, Торичелли не давала ему покоя еще до поступления в Академию. У себя в Галиче он, не раз выполняя частные заказы, рисуя плафоны, мечтал, как будучи профессиональным художником сделает росписи самого большого плафона в столице, который затмит работы итальянских мастеров.

Коляска выскочила на Исаакиевский наплавной мост, вновь возведенный после ледохода, и выехала на набережную. Ярко светившее солнце зашло за большую тучу и в угасающих лучах его выплыли величественные контуры Академии.

«Гроза будет, – подумал Травин. – Хороший символ для такого дня!»

Травин представил себе двух профессоров, Михайлова и Шебуева, стоявшими возле окна и следящими за приближением его к зданию. Высокое чувство своей значимости сопровождало художника до тех пор, пока он не оказался в просторном светлом помещении и не увидел двух рослых мужчин в длинных сюртуках, склонившихся над столом. Они были так увлечены беседой, что не заметили вошедшего в кабинет Алексея.

Травина пригласили к столу, и он понял – предметом спора академиков был его рисунок плафона. Михайлов считал: звезды можно и убрать с неба, дескать, это примитивно, а глубину купола создать наслоением красок, увеличивая их плотность и цветность к центру. Шебуев, наоборот, требовал оставить звезды, лишь поменяв расположение с уменьшением их величин к центру. Вскоре и он сдался, оставив право определять дальнейшую судьбу рисунка автору проекта.

– Без звезд нельзя, – не выдержал Травин.

– Почему же? – с удивлением посмотрел на него Михайлов.

– Картина будет обязательно со звездами. Я так обещал, – процедил сквозь зубы Алексей.

– Кому? – в один голос изумились академики.

– Девушке, – ответил он с вызовом.

Михайлов с Шебуевым переглянулись.

– Постойте, причем здесь девушка? – с некоторым недовольством посмотрел на него Михайлов. – Вам страшно повезло. Вас, никому не известного человека, берут работать во дворец Юсупова. Вы, чуть более месяца назад получивший аттестат свободного художника, будете находиться вместе с живописцами, скульпторами, имеющими не только академические звания, но и всеобщее признание. И вдруг такое небрежение к старшим товарищам.

– Без звезд плафон расписывать не буду, – упрямо глухим голосом пробубнил Травин.

– Ну вот, сами видите, Василий Козьмич, не желает ваш питомец работать во дворце, – едва сдерживаясь, чтобы не разразиться бранью, отрывисто проговорил Михайлов.

– Буду работать, но на своих условиях, – глухо произнес молодой человек.

– Что вы себе позволяете, Травин? – вскликнул Шебуев.

– Ничего не позволяю, – отозвался Алексей. – Я, знаете ли, писал портреты царственных особ. Выполнял разные их поручения по части декорационной живописи. Мне карету предоставляли с гербом и в четыре лошади от царского дворца. Но я никогда ни от кого таких упреков, как от вас, не слышал.

– Что вы упрямитесь? – с сожалением в голосе сказал Василий Козьмич.

– Я могу быть свободен? – спросил Алексей, словно не расслышав гневных отповедей на свое заявление.

– Что-о? – протянул Шебуев, сдвигая к переносице брови.

Травин вдруг понял – он хватил лишка. Так разговаривать с человеком, который был почти на четверть века старше его, мог только невежда.

«Что я себе позволяю?» – спросил он себя, уставившись в пол и чувствуя, как краска заливает лицо.

В какое-то мгновение Травину вспомнилось, с каким трепетом ждал на экзамен Василия Козьмича, переполняясь гордостью: он будет рисовать в присутствии того самого Шебуева, который создал огромное полотно «Петр Великий в сражении при Полтаве», и волновался, ловя каждое его слово, когда профессор оценивал выполненный им рисунок плафона.

– Что вы себе позволяете? – словно услышав мысль Алексея, громко сказал Шебуев.

В помещении вдруг стало тихо. Было слышно, как барабанит дождь по стеклу и откуда-то издалека долетают глухие отзвуки грома.

Выскочив на набережную, Травин попал под сливной дождь. Он было повернул обратно к Академии, но, сделав пару шагов в направлении ее, резко развернулся и быстрым шагом направился к Стрелке Васильевского острова, где виднелись контуры экипажей.

* * *

Он засыпал, просыпался и засыпал вновь, но сон, приснившийся с вечера, продолжался в строгой последовательности, возвращая Травина в прошлое. Сначала он увидел маленькую головку девочки с большим бантом, непослушные курчавые черные волосы. Потом близко-близко оказались ее серые чуть прищуренные глаза. Вот они с девушкой идут по берегу Галичского озера, взявшись за руки, взбегают на земляной Кремль, чтобы догнать уходящее с небосвода солнце.

Лиза приехала из Санкт-Петербурга на лето к бабушке. Полину Сергеевну Богданову, худощавую строгую старушку, Алексей знал с детских лет. Она учительствовала в гимназии, и Травину за хулиганские выходки часто доставалось от педагога. Каково было удивление Полины Сергеевны, когда она увидела того самого строптивого мальчишку на крыльце своего дома, да еще вместе со своей внучкой.

Вскоре после нескольких малозначительных перепалок между бывшим учеником и учительницей установилось перемирие. Через две недели Богданова разрешала внучке отлучаться с Алексеем из сада. Спустя месяц она не ругалась, если Лиза возвращалась далеко после ужина, хотя каждый раз, встречая у калитки, подчеркивала, дескать, молодым людям нет восемнадцати лет.

К концу лета они почти не расставались. Чем ближе подходил день отъезда Лизы в город, тем чаще Алексей высказывал мысль, что он уедет в Санкт-Петербург, устроится там на работу, а когда достигнет возраста, попросит руки Елизаветы у ее родителей. Девушка была категорически против его поездки. Они часто ссорились, обсуждая будущие отношения. Порой доходило до конфликтных ситуаций, как тогда у Паисиевского Успенского собора.

Это была древнейшая постройка Галича. Травин всегда при случае хвалился перед гостями древним и, по его мнению, значительным сооружением. А тут Лиза возьми да заяви:

– Что в нем особенного? Тщедушные полукружья, по которым видна старая прогнившая кровля, несколько несуразных алтарных абсид и мелких барабанов с куполами.

– Чего ты понимаешь в искусстве! О чем ты говоришь? – возмутился Алексей, да так громко, что на них стали оборачиваться собравшиеся возле собора люди. – Обрати внимание на стены. Полюбуйся их обширностью, гладью. А это разве не впечатляет, – он показал на примкнувшую к собору суровую колокольню в виде короткого восьмерика на четверике, увенчанную коротким шатром с одним рядом слухов. – Это древнейший пример шатровой колокольни!

– Ты почему на меня кричишь? – настороженно спросила девушка.

Алексея словно ушатом холодной воды окатили. Он в порыве гнева бросился к храму. Нашел в бурьяне старую лестницу. С трудом взгромоздил ее на нижнюю кровлю.

– Не смей! Не позволю, – громкий истошный голос Лизы остановил его на половине пути.

Травин обернулся. Девушка стояла внизу прямо под ним. На ее глазах блестели слезы. Она протягивала к нему руки и что-то беззвучно шептала.

Потом, когда Алексей спустился вниз, он спросил:

– Ты почему это под лестницей стояла?

– Лестница могла обломиться, а ты упасть. Я думала, тебя поймаю, – простодушно ответила она и уткнулась ему в грудь мокрым от слез лицом.

Однажды после очередной размолвки Алексей провожал Лизу домой. Они давно шли, молча переживая случившееся. Фигура женщины в цветном просторном платье отделилась от забора и, шурша многочисленными нарядами, стремительно приблизилась к ним.

– Красавчики вы мои ненаглядные, голубочки мои, – пропела цыганка томным грудным голосом. – Не уходите. Задержитесь, милые. Дайте-ка я вам погадаю. Вижу-вижу, разлука близится. А доведется ли встретиться вновь?

Сбитые с толку внезапным вторжением молодые люди замерли в нерешительности. Цыганка взяла руку Алексея, открыла ладонь и продолжила:

– Предстоит тебе, милый, дорога дальняя, но не сейчас. Ждут тебя деньги большие, но не здесь. И встреча с милой ждет тебя, но очень нескоро.

Она повернулась к Лизе:

– Дай, пожалуйста, свою ручку, невеста.

Напуганная словами цыганки о разлуке ее с Алексеем, в надежде, что сейчас откроется нечто иное, она с готовностью раскрыла ладонь.

– Охоньки, милая моя! – сокрушенно покачала головой гадалка и, выронив руку девушки из своих рук, быстро засеменила к городу.

– Постойте! Да куда же вы! – закричала испуганно Елизавета.

– Не уходите! – подхватил Алексей, бросаясь в погоню. – Я вам хорошо заплачу, только скажите, что испугало вас?

По пустынной улице, наполненной ароматом яблок, свисающих с разлапистых ветвей над заборами и кучно белеющих в черноте ночи, бежали три человека: впереди пожилая женщина, следом за ней юноша и девушка. Дорога шла под уклон, бежать было легко, и это забавляло Травина. Он был уверен, что в конце концов настигнет цыганку и выпытает у нее дальнейшую судьбу Лизы.

Неизвестно, сколько бы продолжалась погоня, если бы им навстречу не выскочило с десяток цыган разного возраста. Шумная толпа окружила Алексея и Лизу, хватая их за одежды и по-своему лопоча. Они снова увидели гадалку. Тяжело дыша, опираясь на низкорослого широкоплечего мужчину, она шла к ним.

– Простите меня великодушно, – проговорила цыганка, делая паузы между словами. – Побоялась я сказать вам там в одиночестве. Думала, скажу – поколотите.

– Говорите, – решительно сказал Травин, доставая с кармана пятирублевую ассигнацию. – Вот, как и обещал. Говорите.

– Не надо денег, – отстранила она руку Алексея. – За такие известия не платят.

– Возьмите, – процедил он сквозь зубы.

– Ладно, милые мои. Сами просили. Я не хотела. Так знайте же, – она сделала глубокий вдох, словно вновь собралась исчезнуть в темноте и продолжила. – Девушку вашу постигнет горе, ее ждет трудная дорога, по которой она будет идти одна, хотя окружена будет роскошью невообразимой. И случится это очень скоро. И умрет она в одиночестве. Правда, – гадалка едва шевельнула губами, – есть надежда на вашу встречу. Но она ничтожна.

Давно стих шум табора. Алексей и Елизавета продолжали стоять посредине дороги, прижавшись друг к другу. В пыли лежала скомканная пятирублевая ассигнация. Свет от луны чертил узкую длинную дорожку по улице.

– Какие большие звезды, – тихо сказала Лиза.

– Какие яркие звезды, – добавил Алексей.

– Нас не будет, а они останутся, – продолжила она.

– И будут всегда там, где мы их сегодня видим, – вздохнул он.

– Ты знаешь, – Травин чуть отстранился от девушки, посмотрел ей в глаза. – Я стану художником, нарисую звездное небо. Это будет большая картина. Ее разместят в лучшем дворце столицы. На самом видном месте. Это будет наше с тобой небо. И ты, как-нибудь зайдя во дворец, увидишь картину и поймешь, что я где-то рядом, и найдешь меня.

– Правда? – всхлипнув спросила она.

– Клянусь, – перекрестился Алексей.

…Травин сидел возле открытого окна, вдыхая ароматы черемухи, протянувшей ветви до окон второго этажа. Кружилась голова от приторно-сладкого запаха, но он и не пытался закрыть окно. Пересиливая усталость, вспоминая последнюю встречу с Елизаветой, он снова и снова задавался вопросом: почему, приехав в город, не бросился на ее поиски? Почему не искал Лизу, когда случилось несчастье? Ведь вместе с получением страшной вести о гибели во время пожара семьи Богдановых он был уведомлен – девушки в тот роковой вечер дома не было.

Рядом на подоконнике лежал аттестат. Алексей открыл документ, пробежал по нему глазами:

«От Императорской Академии художеств уволенному из мещанского общества комнатному живописцу Алексею Травину в том, что он в вознаграждение за хорошее искусство в комнатной декоративной живописи, доказанное сделанным им без всякого постороннего пособия в присутствие г. ректора сей Академии Шебуева рисунок – по части вышеозначенной живописи и другие работам, им, Травиным, на усмотрение Академии предоставленным по силам Высочайше утвержденного…»

Травин прервался, снова пробежал сверху донизу лист и сосредоточился на последнем предложении. Ибо оно и имело главный смысл:

«…он, Травин, журналом Совета Императорской Академии художеств возведен в звание свободного (неклассного) художника с правом на основании Всемилостивейшей дарованной Академии привилегии пользоваться с его потомством вечною и совершенно свободною вольностью и вступить на службу, в какую сам явно свободный художник пожелает…»

Перечитав еще раз уже вслух последние строки документа, Травин, наконец, понял, для чего, находясь в бессознательном состоянии, доставал его. И будто вновь послышались шаги его, гулко звучавшие в тишине кабинета ректора Шебуева.

* * *

После беспокойного сна и раннего пробуждения Травин намеривался выспаться днем. Однако отдых пришлось отложить – за ним приехали из Академии художеств.

«Чего бы это могло значить?» – с тревогой думал Алексей, собираясь в дорогу.

Вторичный вызов после его вчерашнего скандального заявления мог означать что угодно: Травина вызвали на Совет Академии, чтобы наказать за неучтивое поведение с господами профессорами, Михайлов второй и Шебуев нажаловались вице-президенту Толстому и тот приглашает для беседы.

«А вдруг?..» – желанная мысль оборвалась.

Показались очертания Академии, и неуверенность опять взяла верх. Он, будучи совсем не суеверным, с опаской посмотрел в ту сторону, где вчера над кровлей дома висела туча, разразившаяся впоследствии грозой над городом и в кабинете ректора. Увидев на ее месте пухлое облачко, Алексей перекрестился.

– Смотрите, Василий Козьмич, пришел наш упрямец, пришел негодник, – по-актерски всплеснув руками, громко сказал Михайлов и, слегка поклонившись Травину, не меняя тона, продолжил: – Проходите, мил человек, не стесняйтесь.

– Прошу простить меня за вчерашнее поведение, – сказал простодушно Алексей, мельком бросая взгляды на Михайлова и Шебуева.

– Во-о-т, это начало разговора, – поднял вверх указательный палец Шебуев.

– Похвально, похвально, – поддержал его Михайлов. – И, – он сделал паузу, – я склонен считать, вы, наш молодой друг, изменили свое мнение относительно звезд на небе.

– Никак нет, не изменил, ваше превосходительство, – отрапортовал Травин. – Весь вечер и ночь думал и еще более в мысли своей укрепился.

– Мы вот тоже, как вы сказали, в мыслях своих укрепились, – с усмешкой сказал Михайлов.

– Тогда зачем звали? – простодушно спросил Алексей.

– Чтобы в деталях обсудить композицию плафона, – сказал с расстановкой Шебуев. – Кроме росписи купола надо подумать над украшениями вокруг его. Все это – одна композиция. И какая! – он возвысил голос. – Большая ротонда не только входит в анфиладу парадных помещений, которые определено выполнить в стиле классицизма. Она – парадный кабинет.

– Я думаю, лучше будет, если Травин на месте определится. Там он визуально оценит всю большую картину дворца. И… – Михайлов хитро улыбнулся, – возможно, скорректирует свое мнение о звездном небе, – сделав паузу, словно обдумывая, все ли он сказал, Андрей Алексеевич вдруг заявил: – Работать придется на высоте. Плафон в Большой ротонде решено выполнять не на холстах, а по штукатурке. Следует вопрос, который надо было задать в самом начале разговора: высоты не боитесь?

– С детских лет по колокольням лазил, вниз головой повисал, – прихвастнул Травин.

– Там вниз головой висеть не придется, головой будете думать, – глубокомысленно изрек Шебуев.

Во дворец Юсупова они поехали без Шебуева. Василий Козьмич на прощание полушутя-полусерьезно посоветовал Алексею меньше петушиться, а чаще присматриваться к работам мастеров декоративной живописи, учиться от таких мастеров, как Виги, Скотти, Медичи и Торичелли. Видно было, профессор остался доволен своим учеником.

От поездки в карете с Михайловым Травин ожидал всякого. Зная о тяжелом характере архитектора, он готовился выслушивать его занудные нравоучения. В лучшем случае думал, тот будет экзаменовать его. Первый же вопрос, как только они оказались в карете, ошарашил Алексея.

– Кто же эта красавица, ради которой вы были так настойчивы, отстаивая звездное небо? – спросил он тихим голосом, словно разговор затевался о каком-то таинственном деле.

– Лиза, – односложно ответил вдруг растерявшийся Травин.

– Это ничего не говорит, – все так же тихо сказал Андрей Алексеевич.

– Елизавета Ивановна Богданова, – глухим голосом ответил Алексей.

– Что это вы с такой печалью говорите о своей любимой девушке? – Михайлов недовольно заворочался на сидении.

– Я потерял ее, – начал было Травин, но оборвался, понимая, это не ответ, его объяснение выглядит глупо, по-мальчишески, и тут, неожиданно для себя, продолжил сбивчиво, горячо, то и дело посматривая на Михайлова, словно боясь, что он прервет: – Мы познакомились в Галиче. Она уехала в столицу и пропала. Точнее, у них в доме случился пожар. Да. Да. Пожар был и все погибли. Все, кроме нее. Она пропала. Я бы ее нашел. Но единственный человек, который знал адрес родителей, – ее бабушка. Она почти сразу умерла с горя.

– Интересные молодые люди нынче пошли, – вздохнул Михайлов. – Знают фамилию, имя и отчество любимого человека, подчеркиваю: любимого, и палец о палец не ударят, чтобы отыскать его. Им, видите ли, провожатый нужен. Без провожатого не туды и не сюды.

– Фамилия распространенная, – попытался было оправдаться Травин.

– Вы самому себе можете врать сколько угодно, только мне не врите. Фамилия как раз редкая для столицы, – Михайлов повысил голос, и Травин, глядя, как ходят под кожей щек желваки, испугался, а вдруг архитектор, профессор в гневе выкинет его из кареты – такой страшный вид был у Андрея Алексеевича.

Заметив пробежавший по лицу Травина испуг, Михайлов прервался, погладил молодого человека по плечу и спокойным уверенным голосом продолжил:

– Когда, говоришь, пожар был?

– В сентябре одна тысяча восемьсот восемнадцатого года, – настороженно промолвил Алексей.

– Восемнадцатого. В сентябре. А фамилия Богданов, – задумчиво произнес Андрей Алексеевич, нервно поглаживая подбородок. – Она Елизавета Ивановна. Значит, отец Иван. Иван Богданов получается. Пожар одна тысяча восемьсот восемнадцатого, сентябрь. Погоди. Погоди… Нет, – он в отчаянии махнул рукой. – То другой пожар был. Там никто не пострадал. А здесь вся семья.

– Вся семья, кроме Лизы, – утвердительно кивнул Травин.

– Пятнадцать лет минуло с тех пор, – все еще находясь в раздумье, тихо сказал Михайлов. – Но ты не отчаивайся. Теперь будем вместе работать, так с розыском я помогу. Есть у меня, к кому обратиться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.