По ту сторону окна

Какой смысл тренироваться, набираться опыта в охоте, разбираться в стратегии и изучать лес, если весь мир против? Зачем стараться, если ничего все равно не получится?

Волк понял: он не такой, как все. А мир не любит тех, кто отличается. Поэтому, недооцененный, обделенный самой природой и скованный обстоятельствами, волк так и продолжал существовать, ничего не меняя. Пока его дух не растворился в лесной глуши.

Зависть

На берегу, у самой воды, возвышался величественный замок из песка. Такого прекрасного строения давненько не видывали местные воды. Волны, переливаясь цветами закатного солнца, набегали одна за другой, слизывая узоры с крепостной стены, подтачивая ее острые верхушки, по чуть-чуть заползая дальше с каждым разом. Еще несколько минут, и вода доберется до изящных ворот замка, без колебания смоет чужой скрупулезный труд. Увы, королевству не суждено дожить до заката. Ведь воде неведомо, кто его строил, сколько часов терпеливо вырезал тонкой палочкой изысканные рисунки и выкладывал дорожки из ракушек, с какой гордостью любовался своим детищем, возводя на резной балкон короля из глины и фантиков. И именно по этой причине, ей простительно. Король, храбро смотревший на воду, будто знал, какая судьба ему уготована. Он с честью принял ее как должное, он был готов уйти на дно вместе со своим королевством. Достойный конец для храброго правителя и его красивых, но хрупких владений.

Однако, увы, этому не суждено было сбыться. Монарх погибает вовсе не так поэтично, растоптанный ногами ребенка, не умеющего возводить шедевры, но способного пару часов кряду, притаившись, ждать. Сосредоточенно наблюдать за ходом работы, чтобы затем, как только представится шанс, разрушить замок и задумку его создателя. Раздавить короля, раскидать ракушки, которыми были вымощены дорожки. Уничтожить королевство, сравняв его с землей, и, наконец, вздохнуть спокойно. До следующего чужого шедевра.

Особенный

Этот цветок был совсем не таким, как другие. Он качался в другую сторону на ветру, ниже склонял шляпку, иначе выгибал лепестки. Весь его вид вопил о том, насколько этот цветок другой. Необычный. Он всячески поддерживал свой статус, презрительно отворачиваясь от совершенно обычного, не примечательного соседа, с усердием критикуя его образ жизни и внешний вид. Однако, на исходе дня, он все же снисходительно кивал соседу шляпкой: не всем суждено быть неординарными. И точно также позади него склонялись в легком поклоне другие ромашки. Все они считали себя особенными, но в итоге лишь образовывали большое ромашковое поле.

Полет

Почему люди не умеют летать? В детстве это расстраивало меня больше всего остального. Что за чудной и неправильный мир? Миллионы лет эволюции и в итоге – какая-то чайка может презрительно смотреть на нас сверху вниз? Она-то летает, а мы – нет.

Я отказывалась верить, что это правда. Должно быть, здесь какая-то ошибка. Должно быть, есть особый способ, уловка, о которой люди не знают или, может, забыли.

Возможно, если прыгнуть с горки и махать руками быстро-быстро… Или нет, не так. Если закрыть глаза и от всей души поверить, что я могу летать, если представить, как тело становится легким, словно воздушный шарик, и ногами плавно оттолкнуться от земли…

Я придумывала разные варианты и пробовала. И иногда у меня действительно получалось. Я разбегалась, подпрыгивала и взлетала. Набирала высоту и старалась не думать о том, как именно это у меня получается. Но запоминала ощущения, чтобы потом суметь повторить. Я пролетала над машинами, затем долетала до верхушек деревьев и домов. Когда двор перед моим домом терялся из вида, а улица становилась все меньше и казалась совсем игрушечной, я плыла по воздуху вниз. И это получалось так легко, совершенно само собой. Однако спускаться на землю я не спешила: больше всего мне нравилось летать вдоль домов и смотреть, как живут люди.

Удивительно: домов так много, они такие маленькие с высоты, в них столько окошек. И за каждым скрывается ячейка-квартирка, где живут люди. Если прислушаться, слышно, как гудит жизнь дома. Стучат столовые приборы, трещит телевизор, кто-то ругается, а кто-то смеется. Все эти люди разные, и они проживают свои жизни. Но в этот миг они становились единым жизненным потоком, за которым я с любопытством наблюдала.

Облетев двор несколько раз, я тихонечко влетала в свое окно. Ноги, коснувшись пола, тяжелели, и ступать было непривычно, как бывает, если долго кататься на велосипеде. Я представляла, как все удивятся, когда я расскажу им о своем приключении. А какие у них будут лица, когда я при них полечу!

Утром меня ждало жестокое разочарование. Я просыпалась. Но хорошо помнила, каково это – летать. А потому не бросала попыток. И иногда у меня получалось вновь…

Чужая мечта

Ранним утром он вышел из дома и растворился в шуме большого города. В толпе. «Люди. Машины. Снова люди», – он вздохнул. Все вокруг заражены, раздражены, заряжены. Жители большого города – детали огромного механизма, и каждое утро они приводят его в движение. И все происходит так быстро, так головокружительно, что невозможно остановиться, отдышаться, подумать.

– К черту все, – сказал он. – Я устал.

Через месяц он сидел у костра в лесной глуши, где не ловит телефон, нет машин и неумолкающего городского гула. Огонь тихонько потрескивал, а плед защищал от ночной прохлады. Местный житель, приютивший его в лесном домике, был скуп на слова, да и почти не знал языка.

Так они сидели вдвоем, смотрели на языки пламени, и каждый думал о своем. Гость – о том, что хотел бы жить здесь всегда. А хозяин дома – о том, как ему все осточертело.

Сюда его еще маленьким притащила бабка. Тронутая, злобная старуха, ненавидевшая людей. С детства все, что он знал – этот лес, ручной труд, холод и бесконечная, беспредельная скука. Ему хотелось выть от того, насколько одиноко и тоскливо в этой глуши.

К черту все.

Через месяц он сидел на горячем песке людного пляжа. Курорт. Солнце слепило и обжигало плечи, но он лишь с наслаждением закрывал глаза. Хорошо. Наверное, завтра кожа будет болеть и облезать. Ну и пусть. Дети брызгались водой, и брызги порой попадали на него. Но он на ребятню был не в обиде: отчего-то их веселье заставляло его улыбаться. Он впитывал чужие голоса и чужое счастье. И мечтал навсегда остаться жить тут.

За его спиной, в небольшом пляжном кафе сидела женщина. Она смотрела на отдыхающих, на это море, этот пляж. И ненавидела от всего сердца. Вкалывать, когда сезон, сидеть без гроша, когда этот пляж без тепла становится никому не нужен. И никаких возможностей. Дыра, где ты должен забыть о своих мечтах. Воплотить их здесь невозможно.

– Как же надоело, – прошептала она.

Через месяц она стояла посреди большого города. Города, где есть долгожданные возможности. Где люди развиваются, где можно стать кем-то значимым. Она остановилась возле пекарни, откуда тянуло свежими булочками. Разномастные вывески мерцали неоном, как атрибуты вечного праздника. Мимо проходили люди, веселые, стильно одетые, занятые.

Женщина вытащила из кармана телефон и, сделав несколько фото на память, улыбнулась. «Хочу остаться тут навсегда».

Заоконье

Оконные рамы старые, ровесники нашей пятиэтажки, и из их трещинок на меня тянет холодом. Листочки скручиваются и темнеют, да и весь я уже трясусь, но людям не заметно. Все заботы да беготня, как уж тут вспомнить о сущности в горшке, замерзающей за завесой штор. Водичку иногда приносят, и на том спасибо.

Раньше я стоял на кухне, рядом с плитой, изнывал от зноя и покрывался жиром, как какая-нибудь сковорода. Теперь вот меня отправили в комнату. Прохладно, конечно, но душевного спокойствия поприбавилось. Так что я не жалуюсь.

Слышу, у них громко ругается телевизор, раздраженный чем-то, что мне не видно. Домашние взволнованно обсуждают зрелище. Ну и пусть. У меня тут тоже интересно.

Ветер за окном носится туда-сюда, шипит на всех и ни на кого конкретно, раз за разом рассеивая свой гнев и затухая до нового приступа. Нервный тип, хоть и забавный в своей импульсивности.

Небо мокнет и опускается ниже, нависает, как огромная серо-голубая губка. Один за другим, будто это заразно, вспыхивают окна соседних домов. Следом оживают фонари, и кажется, что на улице сразу же темнеет. Ветер успокаивается и теперь сонно баюкает птиц и редких прохожих. Попав под его гипноз, на крышке люка у подъезда укладывается спать кошка.

Выждав разумную паузу, небо крошится на землю снежинками. Они, сверкающие сахарные кристаллики, плывут неторопливо, позволяют мне вдоволь налюбоваться. Снег укутывает улицу, деревья, дома, и, даже не коснувшись, меня. Оконную раму засыпало снегом, так что морозный воздух уже не кусает так сильно. Потихоньку перестаю ежиться. Представляю, как снежинки падают на мои листочки, пуховой горкой покрывают землю до краев горшка, питают сладковатой влагой мои корни, но не тают, не исчезают совсем. И отчего-то они теплые, как самый настоящий пух.

Окна гаснут, вновь подхватывая друг друга. Выключается свет и у нас, из-за чего заоконье обретает голубоватый оттенок. Телевизор смолкает, и тишина слышится мне сказочной песней. Умиротворенный, слегка покачиваюсь. А снегопад усиливается, и мне чудится, что это он специально для меня. Для его преданного и очарованного зрителя.

Работа над книгой

Редактирование и корректура текста: Елизавета Иванова

Подготовка иллюстраций и обложки издания: Heim