Приключения Мирошки

Так вот, социофобия (плюсом к сантехникофобии и свободолюбию). Тем летом она укрепилась во мне окончательно. Тем летом я отдыхала в лагере. Во второй раз в своей жизни. После той истории со вшивостью мне стоило это больших усилий.

– Представляешь, Мирошка, мы с девочками полезли на такую штукенцию деревянную, типа балок, – начинаю я свой «страшный рассказ», – То ли не достроили что-то, то ли нас занесло, куда не надо, – не помню. Но мы полезли.

Штукенции эти выглядели очень привлекательно. А мы как раз очень скучали. Ни тебе развлечений в лагере, ни тебе никаких забав. Тоска зелёная. Вожатые умотали по каким-то своим нам неведомым делам, а мы остались без присмотру. На свою голову. Ну и нашли… приключения.

Слонялись мы, слонялись по территории. Глянь, – конструкция невероятной сложности! Кто-то возьми и скажи:

– Полезли наверх! – и все полезли.

И я – со всеми. А обычно как все я не делала, обычно в сторонке наблюдала. А на этот раз вздумала – как все.

Залезли мы наверх. А дальше то что?

– А давай прыгать, – предлагают.

– А, давай! – и сигают.

Я долго примерялась, куда бы прыгнуть поудачнее. Внизу песочек мягкий, только всё равно высоко и страшно. Но вот – лечу…

– Хряяясь, – слышу у самой земли. И боль невозможная!

Потом себя как бы со стороны вижу. Лежу. Нога какая-то не моя. Пытаюсь встать – никак. Советчиков сразу набежало, сочувствующих. Всем ребятам поглядеть, потрогать хочется.

– Аааа, ору, – на тех, кто потрогал.

Кто посообразительнее, уже в мед.корпус сбегал. Смотрю – медик несётся во всю прыть. Одна она со мной, конечно, не справилась – физрука позвала.

И вот я в изоляторе. Давно мечтала сюда заглянуть. Святая-святых. Здесь детей держат силой (это наши под большим секретом рассказывали) и взаперти, на улицу не пускают и мажут какой-то таинственной красной мазью. Симпатичненько так. Давно мечтала ею измазаться.

– Ало, нам нужна машина в город, – слышу за стеной голос медсестры.

Меня уже упаковали в гипс по самую попу и уложили в постельку. Из изолятора я попала в какой-то районный медпункт, там быстренько сделали снимок – перелом берцовой кости левой ноги. Теперь отвезут домой, к родителям – вот те обрадуются!

А дома я залегаю в кроватку на долгих два с половиной месяца. Все лето – коту под хвост, коротко говоря.

– Вот тогда-то меня и обеспечили книгами по самую крышечку, Мирошечка моя нечитающая!

– Ого, – сочувствует дочь.

А я продолжаю. Мама договорилась с библиотекой, и мне, в порядке исключения, выдали целую гору книг. Обычно – не больше пяти в руки давали. Но для больных поблажки.

Посмотрела я на эту гору и ахнула! И ни одной картинки! Каждая книга – не меньше, чем двести страниц! Хвалёный всеми Жюль Верн, ещё какие приключения. Про пиратов. Про острова. Про лето в какой-то Тмутаракани.

– Где-где? – уточняет Мирошка.

– Это значит – далеко очень, – Слушай дальше.

Открыла я первую книгу из стопки, читаю. И так мне стало неинтересно! И так мне тоскливо стало от всех этих «морских шлюпок, узлов и пиратов»! Сплошная полундра! И нога ещё чешется под гипсом до невозможности!

Достала бабушкину спицу, залезла под гипс и шурую туда-сюда. Фууухх, облегчение какое! Из гипса вывалился синюшный сгусток. Ого, даже синяки сохнут под этой кольчугой! А сама прямо счастье испытываю невероятное после чесания. Всей своей шкуркой неокрепшей! Не то что от книг без картинок в двести страниц. И Жюль Верна читать не хочу! Ну его!

Так и не прочитала я в то лето ни одной библиотечной книги. Вот если бы я сама выбирала! Но кто ж меня хромую туда пустит? На руках что ли нести – людей пугать? А было у меня занятие поважнее.

– Мама, я, когда выздоровею, можно на последнюю смену поеду? Я же ещё успею попасть? – спрашивала я у мамы.

Мне почему-то после перелома очень-очень захотелось назад. Помню, что в лагере было скучно, заняться нечем, но когда я оказалась дома, почему-то все стало наоборот. Скука забылась, а все хорошее вспомнилось. Ребята, прогулки, игры.

– Почему, Мирошка, так всегда – всегда хочется туда, где совсем недавно было плохо?

– Неа, – говорит моя девочка, – А мне дома хорошо! Я назад в лагерь не хочу.

Я отмечаю дочкин прозорливый ум и продолжаю рассказ, как изо всех сил готовилась к поездке. Мне почему-то очень хотелось вернуться назад в лагерь, точно у меня там остались недоделанные дела. Я же не знала, что нога срастётся в аккурат к первому сентября, и никакой лагерь этим летом мне уже не светит. Но я жила надеждами – и это было здорово.

И полосовала мамины журналы. Все, какие нашла! «Крестьянка», «Домоводство», «За рулём». Ой, это уже папин. Я делала заготовки для бумажных гирлянд. И мечтала, что окончу их вместе с девочками из своего отряда.

Но делать как все – биться головой о стену, прыгать с водонапорной башни (или просто с башни, или с любой другой хозяйственной постройки) как все больше не стану! Социофобия особенной формы закрепилась во мне намертво.

– Чего-чего, – недоумевает Мирошка.

– Ай, мысли вслух, – задумчиво поясняю я.

«Допопошный гипс» мне сняли через полтора месяца и надели «башмачок с голенищем». Оставшиеся летние деньки я щеголяла на одной ноге и на костылях. Их, по случаю, одолжили у каких-то родственников. Я осваивала нехитрую конструкцию и, шкондыбая по нашему двору, жутко гордилась собой. Подумать только, – раненый боец!

– И что же – ты так и не научилась читать? – ухмыляется Мирошка.

– Ещё как научилась, к тому же, я уже умела, просто ленилась, – признаю я и понимаю, что только что сболтнула лишнее. Много лишнего. Станет она теперь читать про моря и путешествия! Жди, ага!

Но дочка уже усвоила. Смотрит на меня хитренько.

– А сейчас мы почитаем. Ты почитаешь, – говорю я…. Но Мирошки уже и след простыл. Ускакала на улицу. Скрылась от книг в просторах двора.

История промежуточная.

ЖИЗНЕУТВЕРЖДАЮЩАЯ

– Запомни: когда одно слово – это «название», а когда много – это «дефис», – обсуждает столовское меню со своими воспитанниками женщина «что за жизнь такая».

Это я снова про лагерь. Не даёт он мне покоя. Словно не раскрыта суть конфликта. Продолжу.

– Крем-брУле – это «дефис», – мгновенно просекает Мирошка.

Я в разговоры «за жизнь» не вмешиваюсь. Каждый поучает, как может. С учётом собственного угла зрения. Дефис, так дефис. А от крема-брюле я бы сейчас не отказалась. И даже просто от крема. Ванильного. Сладкого хочется до помутнения рассудка!

Мирошка ноет:

– Есть конфетка?

И катает во рту неведомо откуда взявшуюся ириску «Кис-кис». Дали девочки, упакованные в лагерь как надо предусмотрительными мамами. А у меня ирисок нету. Я непредусмотрительная мама. И крайне рассеянная.

Старая история – лето без сахара. Сладкие только чай и булки на полдник. «Дефисное меню» детского загородного лагеря. Пирог «Ля-банан», ватрушка «Съешь-мама-за-меня» и «Я-рыбу-не-люблю». Взрослым полдника не положено, но Мирошка не любит творога и любовно потчует ватрушкой голодную мать. А я хитренькая – специально заглядываю в столовую, хоть и не положено мне полника, – вдруг, что с королевского стола перепадёт? И перепадает.

Утром Мирошка скептически рассматривает квадратик омлета. Поразмыслив, хватает тарелку и отправляется к столу педагогов. Меняться с мамой. Стол для педагогов нам поставили на второй день. Не знаю, как ели другие, а я пристраивалась рядом с Апельсинкой или рядом с её воспиталками. Они не возражали. Во всяком случае, вслух. Потом – уже со столом – как-то присела по инерции. И сразу схлопотала замечание. От начальника смены.

– Педагоги у нас едят за отдельным столом!

Замечание в нашем лагере – это двигатель прогресса, это я поняла почти сразу. То-то все нервные какие-то. Интересно, а сам начальник смены вообще ест когда-нибудь и где-нибудь – ни разу не видела. Весь обед блюдет зал зорким глазом. Впрочем, вообще не интересно.

– Мама, будешь? – Мирошка торжественно ставит передо мной тарелку с омлетом.

– Милая, а как же ты? – спрашиваю я, а краем глаза наблюдаю реакцию начальника смены. Бдит. Интересно, на этот раз я что-нибудь нарушила?

– Мама, мне не вкусно! – кривит мордашку капризная девчонка.

– А и не ешь! Мне же больше! Я омлет обожаю.

И отдаю дочери свой бутерброд с маслом. Крошечный такой квадратик на краешке батона. Честный обмен состоялся. Дочь убегает довольная. Вроде, никто не ругает.

Надо отметить, что кормили нас как положено. Как положено в загородном лагере. В принципе, у меня есть с чем сравнить – и везде примерно одинаково. Только хлеба всё время не хватало. Это странно. Обычно дети хлебом перед сном догоняются. Втихушку. У нас на входе пасли – как бы чего не вынесли. Беспокоились за чистоту территории. А ребята и не спешили выносить. В первые дни смены сумки были забиты домашним сухпайком. У всех, кроме нас – я даже ирисок не взяла. Так что вторая порция омлета мне – в самый раз.

Никто еду не выносит, а я выношу. У меня генетический страх голода. Выношу обычно тихонько, игнорируя надпись на дверях:

Пакеты с соком и еду из столовой не выносить!

Но однажды обнаглела и понесла у всех на виду. А началось всё, как всегда, с «вопроса чистоты».

– В душ с ребёнком ходить нельзя! – прямо в столовой, прямо во время обеда заявляет мне начальник смены.

Чуть котлетой не подавилась! Опять – двадцать пять, да когда ж это кончится?! И я спускаю тормоза.

– Нет, простите, но я женщина, и я буду ходить в душ столько, сколько нужно! И дочь буду водить! – и я вспоминаю про показания, – У нас была операция, мыться моей девочке необходимо каждый день.

Это чистейшая правда. Однажды мы лежали с воспалением, которое поднялось снизу. Теперь я слежу изо всех сил.

– Что за операция, где об этом написано? В медкарте? Покажите запись! Покажите шрам! – тоном гестаповца требует начальник смены.

Что значит, покажите шрам? О чём это он?

– Нигде не написано, – говорю я, – Это норма – мыться каждый день!

– Хорошо, пойдёмте прямо сейчас и посмотрим! – предлагает.

Что посмотрим? Шрам?! Я выхожу из себя. Мы в столовой, обед. Я хочу есть!

– Простите, можно я доем свою порцию?! – добавляю нотки жёсткости в голосе.

И он уходит. А через минуту ко мне несется зареванная Мирошка.

– Мама, они хотят везти меня в больницу! Они меня положат в больницу?

Б*! Я закипаю в одну секунду! Где эта сволочь? Которая блюдёт законы бумаг, но нихе*-а не знает о законах этики и правах ребёнка?!!

– Что он тебе сказал? – пытаюсь выяснить я у дочери, но тщетно – она слишком напугана.

Я подрываюсь с места и ищу-ищу Его глазами. Нахожу.

– Милая, подожди меня здесь, – всё же мой мозг реагирует правильно и даёт знать моему взбесившемуся телу, что Такие разговоры нужно вести наедине!

– Вы почему разговаривали с ребёнком без родителей? Что Вы ей сказали? Вы вообще о детских правах что-нибудь слышали? – подлетаю я на всех парах и с порога начинаю жёсткое наступление.

Вижу, что пугается. По глазам. Но отступить от своих «гнилых принципов» не может. Не умеет. Он просто не понимает, в чём не прав. А у меня сердце рвётся за дочь. Да кто ты такой, думаю, лезть к моей дочери под майку, чтобы посмотреть – есть ли там шрам?! Неужели залезал?! Б*!!!

Наверное, это дебильная выходка по отношению к моему ребёнку – лезть с вопросами, когда рядом нет родителей – была последней каплей. Мне уже тогда хотелось подавать в суд на предмет некомпетентности администрации этого лагеря. А прямо там – ещё немного, и я бы взорвалась!

А вокруг нас, тем временем, начинал собираться народ. Дети. Репутация начальника смены была под угрозой. С ним никто, так как я, разговаривать себе не позволял. Я это прекрасно понимала, не смотря на гнев. И предложила.

– Давайте отойдем в сторону.

Отошли.

– Что происходит? – спрашиваю.

– Вы понимаете, что девочкам необходимо подмываться ежедневно? Это нигде не написано, но это закон этики, анатомии…, – Вы это понимаете?!

– Ну и что, – говорит, – Я тоже через день в душ хожу… – ответила мне НЕдевочка.

Ха! На моем лице проявляется улыбка в стиле «ну, мой дорогой друг, неужели ты думаешь, что мне интересны Такие подробности о твоем прекрасном теле?!».

И в этот момент он произносит такую нелепицу, что у меня даже захватывает дух от неожиданности, и я нахожусь в полном смятении…

– И что от меня пахнет? – спрашивает.

Серьёзно так спрашивает! И я, смешавшись, выпучив глаза, отвечаю абсолютную глупость, от которой самой становится не по себе и совестно:

– ДА!

Это чистой воды бред! Ну что, я его нюхаю что ли? Зачем он мне нужен? И вообще, сам вопрос!!! Я словно попадаю в какой-то абсурдный мир, где все – как говорит Мирошка – «ку-ку».

И я понимаю, что ВСЁ… , что разговор не имеет никакого смысла! Ни-ка-ко-го! Извиняюсь и ухожу за своей тарелкой. Мой генетический страх стучит в висках.

Прямо сейчас мой аппетит вышел покурить, но чувство самосохранения говорит: «Возьми свою тарелку, отнеси в комнату, а содержимое скушаешь через час».

Я хватаю со стола недопитый стакан и отношу в мойку, а вслед слышу женский стёб:

– Ты погляди какая! Она сюда на курорт приехала. Отдыхать!

Это завхоз. Кто ж ещё? Покрываюсь пятнами и продолжаю шествие, набираюсь сил – мне ещё в обратную сторону мимо стола педагогов идти. Возвращаюсь, беру тарелку с котлетой и спрашиваю в голос. При всех и чтоб погромче.

– А … Вы почему обсуждаете меня без меня?

И слышу новый «ку-ку». Дефис.

– А Вы же здесь! Почему без Вас?!

Боже, куда я попала?! Я хватаю тарелку – ни за что теперь не отдам свою драгоценную котлетку! Буду нарушать порядок и выносить еду из столовой. Вот прямо сейчас! А спишем всё на аффект.

Царской походкой, схватив за руку Мирошку, я направляюсь к лестнице.

– Вера Васильевна, – негодует мне вдогонку начальник смены и напоминает про несанкционированный вынос еды.

Но что мне теперь порядки. Царица – в гневе!

Грациозно шествую мимо ошарашенного завхоза, миную входные двери и спускаюсь по лестнице. Котлетка смирно лежит в своей тарелке, а Мирошка безропотно шлёпает следом. Заплаканная, но успокоившаяся. Она знает – мама всегда рядом, мама всегда спасёт. И накормит.

Заходим ко мне и обнимается. Мирошка не хочет в отряд, она всё ещё под впечатлением. Прижимается и хлюпает носом. Лихорадочно соображаю – чем успокоить? Есть старый добрый, веками проверенный способ.

– Хочешь, расскажу сказку?

– Хочу!

История,… тьфу-тьфу…через левое плечо, ТРИНАДЦАТАЯ. ХЫ-КА

Мы устраиваемся на мою кровать. Прямо в одежде. Плевать на церемонии. И я начинаю сочинять:

Мирошка лежала в кровати и прислушивалась.

– Ой, про меня, что ли опять? – спохватывается дочка.

– Ну, про тебя, а тебе не нравится что ли? – с притворным раздражением спрашиваю я.

– Нравится, – расплывается в улыбке Мирошка.

– Тогда не перебивай больше! – хмурю брови и продолжаю.

Так вот. Мирошка лежала в кровати и прислушивалась. Слева что-то шуршало, справа – хлопало и скрипело, у соседей выла собака, а в подъезде басил какой-то дяденька. Мирошка в ужасе сунула голову под одеяло и замерла. Под одеялом было темно, но совсем не страшно, не то что снаружи.

– Интересно, сколько сейчас времени? – подумала Мирошка и сунула руку под подушку, – куда запропастился мой мобильник?

Ничего не обнаружив, Мирошка набралась смелости и высунула из-под одеяла один глаз.

– Ага, еще темно, значит времени – «ещё не утро», можно поспать.

И она заснула.

Лохматый Хы-Ка все утро слонялся по квартире, хлопая дверьми и поскрипывая старыми дедовскими башмаками. Иногда он изображал вой собаки или басил как дядька из соседней квартиры. Он знал, что Мирошка боится странных звуков и потому забавлялся с особенным удовольствием.

Пока Мирошка смотрела свои утренние сны, Хы-Ка слопал бутерброд с колбасой и запил его стаканом крепкого чаю – всё, что мама приготовила для своей девочки. Потом «для порядка» ещё немного позвенел посудой и постучал ложками.

Но Мирошка всё равно ещё ничего не слышала – сладко спала. Вторая смена – можно поваляться.

«Эх, зря старался», – подумал Хы-Ка, облизывая грязные пальцы, «Пойти, что ли пощекотать лежебоке пятки?»

Хы-Ка своего детства не помнил, не помнил и как появился в этой квартире, зато он хорошо помнил, как принесли Мирошку. Маленькую розовую девочку в розовом конверте с оранжевой ленточкой. Хы-Ка полюбил эту розовую девочку из розового конверта с первой минуты, правда его любовь была какой-то своеобразной, людям непонятной.

Хы-Ка напевал Мирошке песенки по ночам, гладил пальчики, целовал щечки, но больше всего на свете он любил пугать малышку. Хы-Ка выл по-волчьи, кричал по-петушиному и ухал по-совиному. Согласись, люди так свою любовь не выражают?

– Мама, я не помню никакого Хы-Ку! Я его нигде не видела! А он точно у нас есть? – уточняет притихшая Мирошка.

– Точно есть! Он же становится невидимым, когда ему хочется!

– Мама, ты сочиняешь! – негодует моя маленькая слушательница.

– Ну, конечно, сочиняю, ты сказку хотела?! – досадую я и продолжаю:

Маленькая Мирошка Хы-Киных шуток не боялась – думала, так надо, а Мирошка подросшая – вздрагивала от звуков, пугалась шорохов и прятался под одеялом от шума.

И давно было пора отшлепать шаловливого Хы-Ку по мягкому месту, да только некому было это сделать. Мирошка никому не рассказывала. Вообще!

Потом девочка выросла и пошла в школу. Теперь она часто оставалась дома одна. Пока родители на работе.

Но вот однажды случилось непредвиденное.

– Ты кто?

Мама спохватилась на полпути. Важные бумаги остались на столе, придется вернуться. Она резко развернулась на полпути и устремилась обратно домой. Взлетев на второй этаж, она повернула замок и направилась в комнату.

Лохматый человечек в старых башмаках сидел на полу и поедал колбасу, ясно предназначенную не ему.

– Ты кто, я спрашиваю? – крикнула мама воинственным голосом.

Хы-Ка обалдел от неожиданности, виновато пряча колбасу за спину.

– Я тут живу, – промямлил он и покраснел.

– Это ты Мирошкину колбасу по утрам съедаешь, обжора? – продолжала мама наступление.

– Я… ой, то есть, я хотел сказать…,– Хы-Ка смутился еще больше.

Он представил, как будут потешаться над ним родственники – такие же любители детских страхов и докторской колбасы. Попался, как мальчишка. Стыдоба.

– Что ты сделал с моей девочкой? Это из-за тебя она боится оставаться одна? Откуда ты взялся? Тебе жить негде? Ты человек или зверюшка? – мама сыпала вопросами, не дожидаясь ответа, и размышляла, что сделать с этим противным старикашкой.

– Дамочка, – спохватился Хы-Ка, я больше не буду, я в лес уйду, только не рассказывайте моим – засмеют – умоляю!

У мамы от удивления полезли на лоб брови.

– Да что тебе у нас вообще нужно? Ты что, из сказки? Ты здесь зачем?

Хы-Ка устал от вопросов.

– Убирайся немедленно и никогда, слышишь, никогда не появляйся в этом доме! Иначе, я расскажу Всем, – мама приняла воинствующую позу.

Хы-Ка положил колбасу в карман и растворился в воздухе…

– Мирошка, просыпайся, ты опоздаешь в школу.

Мама поцеловала дочку в обе щеки и пригладила ей волосы.

– Доченька, я люблю тебя, увидимся вечером, закрой за мной.

Мирошка вылезла из-под одеяла и, оглядываясь по сторонам, поспешила к двери.

После маминого ухода в квартире было непривычно тихо. Собака почему-то больше не выла, слева не шуршало, справа – не скрипело и не хлопало. И страх. Страх неожиданно куда-то исчез. Совсем исчез. Навсегда.

– Мама, а почему ты меня сама в школу не проводила? Ты что в семь утра работала? Не помню. Я сама в школу ходила? – Мирошка искала несостыковочки в истории.

Это хорошо, значит, она отвлеклась от своего сегодняшнего испуга.

– Ну, это, как будто, тебе во вторую смену нужно было, – поясняю я.

– Мама, ты сказала, что я только пошла в школу! В первом классе учатся в первую смену! – негодует мой маленький критик.

– Это была особенная школа – переполненная, уже с первого класса вторая смена, – продолжаю я свою завиральню. – И вообще, может, Хы-Ка тебя года полтора пугал.

– Теперь Хы-Ка вырос и приехал работать в лагерь, – вдруг заявила Мирошка.

Я осеклась и задумалась. Кого она имеет ввиду под Хы-Кой? В самом деле, если думать об обидчиках как о сказочных героях, то, в самом деле, легче. И не так страшно. Потому что все злодеи будут рано или поздно побеждены. Хорошо бы – рано.

Про других Хык

Мирошка восседала на унитазе и распевала:

– Вот тюбик стоиииит с кремом, а на полоооочкеее навеееерхууу шампуууунь. Дваааа! Нет, – трииии!!! Шампунии. Шампуню. Шампу, ой. Шаааа. Чего-то там стоит, на полочке, чем я моюююю головуууу….

– Ты мне мешаешь! – притворно ругалась я, еле сдерживаясь от смеха.

Сама то я – не лучше. На корточках, с «Верой и Анфисой» в руках на полу в коридоре. Мирошка заявила, что теперь она боится одна ходить в туалет, и я должна её сопровождать. С книжкой.

– Сказала читать, а сама песни поёшь, мешаешь – продолжаю бурчать, пряча хохот за страницы.

Мимо проносятся коты и устремляются на кухню. Песни и чтение их не привлекают. На кухне шуршит пакетами братик Мирошки. Он уже большой и не разделяет нашего веселья.

– Дверь в туалете закройте! – кричит недовольно.

Мы с ним не виделись месяца два. Он даже не подозревает, как мы с Мирошкой сроднились за это время. Теперь нам всё смешно, хоть и страшно.

– Мама, читай! – снова командует Мирошка.

История НИКАКАЯ

(я просто сбилась со счёта)

В день, когда мы вернулись из лагеря, нас ждал сюрприз. «Большой деньга» на карте! Мне неожиданно заплатили отпускные. Одна из организаций, где я подрабатывала по договору. Я не рассчитывала на эти деньги, поэтому была несказанно рада. Недели три после лагеря мы с Мирошкой жили на эти деньги припеваючи. И приедаючи. Сытненько жили, в общем. Но так продолжаться долго не могло.

– Мама, что ты мне подаришь на день рождения? – толкала свою политику юная дипломатка.

Я осекалась на этом вопросе и надолго задумывалась.

А «Большой деньга» незаметно становился «маленькой». Ну, не такой уж он и большой был, на самом деле. Но это не важно. Три недели мы были сытые!

Когда я садилась на железного коня и рвала когти из лагеря, я прекрасно понимала, чем это грозит. Отсутствием котлетки. Но искушение свободой и лишение возможности общения с начальником смены, завхозом и прочими персонажами моих вышеописанной историй было слишком велико. И я поддалась искушению. И искушённая осталась без кушанья. Через три недели. А тут лунное затмение!

Как там? Раз в сто лет? Или чаще? Не знаю – не слежу. Отследила только всеобщую эйфорию. Народ … ликовал! Верующие неистово молились, йоги боялись взглянуть в глаза ночному светилу, дабы не попортить себе карму, провозглашающие себя просветлёнными ведьмами загадывали желания и читали их под луной. В голос и непременно стоя. При этом никто не спал. Кроме меня.

Загадывайте! Просите! Ловите момент! Действуйте! Такое не повторится! Вы – избранные! Летела, исторгалась, транслировалась информация из всех средств массовой. Народ поддавался и действовал – просил, загадывал, ловил. Иногда доходило до абсурда. На деньги заряжали маникюр, пирсинг и брови. Иногда пользовались классическим колдовством – гуляние под луной, купание в росе, собирание трав. Кто во что горазд. А мне, между прочим, тоже нужны были деньги…

А вопрос со своим днём рождения Мирошка решила сама. Дивлюсь её самостоятельности! Позвонила бабушке и укатила в деревню. С оказией. Я вздохнула с облегчением – тортик с пирожками бабуля обеспечит. А со мной остались коты. Подозреваю, что лунное затмение прибавило в них аппетиту. Лучше бы наоборот. Они подмели подчистую всё, что нашли в миске и около неё и всё утро преследовали меня требовательным «мяу».

– Друзья мои, сегодня у вас постный день, смиритесь! – обнадёжила я их и подсунула миску с водой.

Коты отстали и демонстративно расселись по форточкам. Подремать. Не хотела бы я такой жизни – сидеть на форточке и ждать, когда кто-нибудь насыплет в мою миску корму. Где взять деньги…

И я пошла добывать. И добыла! Целых двести пятьдесят рублей! Правда, рассчитывала на восемьсот. А Мирошка звонит, контролирует:

– Ало, как у тебя дела? Ты уже заработала денег?

– Да, милая, я заработала денег. Много денег. Пойду деньгами котов кормить. Как ты думаешь, им будет вкусно? – юморю.

Мирошка хохочет. Она мои чудачества знает. И всегда с радостью откликается на шутки. Но мне то не до шуток. Мне правда не до шуток.