Пленники тайги

Тропинки снова не стало, она, как-то незаметно исчезла, Клаша стала пробираться от дерева к дереву, спускаясь всё ниже и ниже по склону. Толстый слой мха мешал шагать, особенно ногой с больной коленкой, приходилось часто останавливаться, присаживаться на кочки и отдыхать. Во время отдыха можно было, и поплакать, после чего становилось гораздо легче.

Вскоре Клаша услышала далёкий, но такой знакомый шум, что даже обрадовалась, словно родному человеку, попыталась бежать навстречу этому шуму. И вот впереди уже появились просветы, ближе, ближе. Река шумела просторно, не скрываясь, прыгала на огромных камнях, ныряла под деревья, упавшие вершиной на самую середину русла, неслась, неслась.

Досыта напившись холодной, вкусной воды, Клаша хотела идти дальше, туда, куда так стремительно бежит река, но вдруг навалилась какая-то дикая усталость, не хотелось даже шевелиться. Она, на коленках, отползла подальше от берега, нашла углубление между двух кочек, обросших мягким мохом, и удобно устроившись, почти сразу уснула.

Ночь возле реки, возле воды, была невыносимо холодной. Перекладываясь то на одну сторону, то на другую, Клаша тряслась от мороза и беспрестанно плакала, вернее, просто хныкала, без слёз.

С трудом дождавшись утра, девочка снова двинулась вдоль берега, вслед за течением. Вспоминались бабушкины сказки, особенно про путеводную нить. Ах, как бы хорошо было найти такую путеводную нить сейчас, как бы она пригодилась, как быстро бы такая нить вывела Клашу прямиком к бабушкиному дому. Как бы радовалась бабушка встрече со своей любимой внучкой, обнимала бы её и целовала, целовала.

Домик появился перед девочкой внезапно. Она сразу подумала, что это, непременно, проделки лесного гнома. Видимо, гном следит где-то издалека и вот теперь решил, что уже пора помогать такой хорошей, такой прилежной и усердной девочке. Вот он и построил прямо перед ней маленький лесной домик. Она обрадовалась. И испугалась. Подошла к распахнутой, подпёртой двери и долго всматривалась в тёмное нутро зимовья.

Было непонятно, почему добрый гном построил для неё совсем старый дом? Совсем старый, заросший со всех сторон высокой, пожухлой травой и даже крапивой. Рядом с домиком, возле тропинки, которая убегала в сторону реки, рос огромный, весь разломанный куст черёмухи. Ягоды на черёмухе, были уже чёрные, но ещё не очень вкусные. Вот когда настанет настоящая осень, вот тогда они становятся совсем сладкими. Клаша помнит бабушкины караваи с черёмухой, было очень вкусно. Только, чтобы стало так вкусно, надо много трудиться, бабушка рассказывала. Сперва сходить в лес, найти такой кустик и собрать ягоды. Потом высушить их, на металлическом листике в большой русской печке. Потом долго и старательно растирать тяжелым металлическим пестиком в глубокой, такой же тяжелой ступке. И только когда ягоды превратятся в порошок, от которого очень вкусно пахнет, можно будет ссыпать этот порошок в полотняный мешочек. А когда нужно стряпать каравай для любимой внучки, можно зачерпнуть из мешочка почти полную кружечку порошка, размочить его в тёплой водичке и стряпать.

Вспомнив всё это, Клаша снова нахмурилась, ей стало себя жалко, она уселась на высокое крылечко избушки и горько заплакала.

Досыта наплакавшись, девочка зашла в избушку и осмотрелась. В углу, на камнях, стояла печка, наполненная дровами и берестой для растопки. На столе, возле маленького оконца, лежала коробка спичек, пачка махорки и остаток от газеты. На нарах была старая, затхлая трава, а сверху расстелена старая, с торчащими клочками ваты, телогрейка. Такая же телогрейка висела на стенке, на гвоздике.

На других нарах, с той стороны стола, вообще не было ничего, тускло светились голые жерди. На жердях, перевернутыми вверх дном покоились закопченный чайник, такая же закопченная кастрюля, кружка и ещё маленький котелок, с проволочкой вместо дужки. Из стены над оконцем торчала алюминиевая ложка, она была воткнута там, между брёвнами.

– Эх, ты, гномик, зачем же мне ложка, ягоды, что ли хлебать?

Взяв кружку, она сбегала к реке, попила там и принесла целую кружку воды в избушку, поставила на стол.

– И махорку мне не надо, её только пьяные, деревенские дядьки курят.

Отбросила пачку на голые нары, за чайник.

                  ***

В зимовье Клаша жила долго. Почти целый месяц.

Она сама растапливала печку и в домике становилось тепло. Так тепло, что можно было снять курточку, забраться на нары, в самый уголок и тихонько плакать. Она научилась приносить с реки воду в чайнике и греть её. Тёплую воду было приятно пить. А ещё у Клаши случилась большая радость, когда она, спустя несколько дней после того, как поселилась в домике, обнаружила почти целый мешок сухарей. Мешок был привязан к потолку и сразу девочка его не заметила, вернее, заметила, конечно, но не придала этому значения. И лишь через несколько дней, просто из любопытства, она сняла мешок и с трудом развязала его. Клаша запрыгала от радости, когда вытащила первый сухарь. А ещё там же, в сухарях, лежал мешочек поменьше, с макаронами. Она всё это грызла и запивала водой. Казалось, что такой вкуснятины Клаша ни ела ни разу. Очень ей понравились сухари и макароны.

Дрова, которыми Клаша топила печку, лежали под нарами, и вот, уже закончились. Она стала ходить по лесу, вокруг домика и собирать хворост. Правда, хворост плохо разгорался и тепла от него было совсем мало. Потом закончились спички, стало нечем растапливать печь. Снова плакала.

Потом закончились макароны, хотя Клаша и берегла их, грызла только по три штуки в день. Закончились сухари, даже крошки, которые она вытрясла из опустевшего мешка в кастрюлю и ела их ложкой.

Ночью в домике становилось невыносимо холодно и Клаша натягивала на себя старую фуфайку, поджимала коленки и трудно засыпала. Постоянно снилась какая-то еда. И днём, и утром, и вечером, постоянно хотелось есть.

Снова пришлось заниматься собиранием ягод. Девочка даже забиралась на развесистый куст черёмухи и собирала ягоды. Однажды её внимание привлекло какое-то красное пятно под пологом леса, в стороне берега. Она подошла ближе и обнаружила там рябину, всю усеянную гроздьями ягод. Клаша насобирала там целую кастрюлю ягод, рассыпала их на столе и ела, не вставая с нар. Там же, возле рябины, на глаза попала огромная, смолистая шишка. Когда-то давно, когда Клаша была ещё маленькой, папа привозил откуда-то такие шишки. Он сам выковыривал из них орешки, раскусывал их, а ядрышки отдавал Клаше. Было очень вкусно.

И вот теперь Клаша сама нашла такую шишку. Она попробовала её расковырять, но только вся перепачкалась в смоле и отложила это занятие на другое время.

Почему-то часто хотелось спать. Клаша прикрывалась фуфайкой и проваливалась в тревожный, разорванный на мелкие отрезки сон. Проснувшись, торопливо спохватывалась, выскакивала из избушки, но видела всё те же лохматые деревья, то качающиеся под ветром, а то стоящие тихо и молча, как огромные, заколдованные великаны.

– Эх, если бы я была волшебница, я бы вас расколдовала и тогда вы бы унесли меня к бабушке. Прямо через леса, моря и горы…

Слушала шум реки и возвращалась, начиная плакать ещё там, за дверью.

Пришло время и она смогла расковырять шишку, добыть себе орешки. Щелкать их было трудно, но ядрышки оказались очень вкусными и сытными, даже вкуснее, чем макароны.

Всю ночь дул ветер и когда утром Клаша отправилась искать шишки, радости не было предела, шишки валялись везде. Она набрала полную охапку и принесла в избушку. Можно было ещё собирать, но очень хотелось спать, да и холодный ветер пригнал откуда-то низкие тучи, повалил густой снег. Клаша решила, что началась зима и снова плакала.

                  ***

Утром, выйдя из зимовья, Клаша увидела белые покрывала, закрывшие полянки между деревьями. Снег был мокрый и очень холодный, сразу замёрзли ноги и расхотелось идти в лес, чтобы искать шишки. Она вернулась в домик, залезла в свой тёмный угол и стала доедать кисточку рябины. Ягодки были горькими, но быстро утоляли голод.

К полудню, когда солнышко поднялось выше деревьев, с крыши побежали струйки воды, потеплело. В лесу снег тоже растаял, почти везде. Клаша снова ходила поблизости от избушки и собирала шишки. Она научилась разбивать их толстой палкой и собирала чистые орехи в кастрюлю. Набралось много, может быть не на всю зиму, но надолго. Правда, жить здесь, в холодной избушке, Клаше очень надоело. Она придумывала разные варианты при помощи которых можно выбраться отсюда, вернуться к бабушке, а ещё лучше, прямо домой, к маме. Это были и разные гномы, и другие волшебники, и расколдованные великаны, и замечательные ковры самолёты.

– Ах, как бы они все обрадовались, если бы я выбралась домой, если бы выбралась.

Снова выпадал снег и снова стаивал. Клаша познакомилась с белкой. При их первой встрече они сильно испугались друг друга, даже разбежались в разные стороны. Но уже на другой день снова встретились и стали вместе собирать шишки. Клаша рассказала белке, что она заблудилась и теперь очень хочет домой. Белка тоже что-то рассказывала, прихлопывая передними лапками по стволу дерева, но Клаша так и не поняла, что. Видимо, у белки тоже были какие-то проблемы, и Клаша жалела её.

Однажды, собирая шишки, Клаша набрела на большие, широкие следы. Она так поразилась своей находке, так обрадовалась, что даже бросила собранные шишки и кинулась по следам с криком:

– Дяденька! Дяденька, я же здесь! Дяденька!

Она же почти взрослая девочка, она же прекрасно понимает, что её будут искать. Её уже ищут, и вот, кто-то, может быть, даже папа, прошёл совсем близко от избушки в которой спала Клаша. И не заметил её. Наверное, он кричал, а она спала и не слышала, ах, какая досада.

– Дяденька! Папа! Я здесь…. Здесь….

Крика не получалось. Из простуженного, больного горла вырывались какие-то визги и сипы. И разговаривала она совсем тихонько, – горло болело.

Клаша решила, что нужно быстрее бежать по следам, чтобы найти, догнать того, кто ищет её. Как могла, бежала, спешила, задыхалась, кричала, снова бежала. Снег начал быстро таять и следы стали исчезать. Только во мху оставались глубокие отметины и девочка пробиралась по ним.

Выскочив на полянку, между огромными, разлапистыми кедрами, Клаша почти рядом, прямо перед собой, увидела большого, рыжего медведя, лежащего на животе и грызущего шишку, зажатую в когтях. От удивления, Клаша даже не остановилась, она лишь пискляво произнесла:

– Миша-а….

И упала на колени.

Медведь подпрыгнул на месте, выпустив очищенную шишку, громко рявкнул и бросился бежать. Скрылся за деревьями.

– Стой! Стой, Миша, стой!

Девочка снова поднялась на ноги, хотя сделала это с большим трудом, протянула вперёд руки и двинулась следом за скрывшимся медведем. Пищала, при этом, сипела и хрипела. Ещё через какое-то время Клаша совершенно выбилась из сил, остановилась, прислонившись к дереву, и уже тихонько, почти шёпотом проговорила:

– Мишенька, не оставляй меня…. Пожалуйста….

Обессилившие ноги девочки подогнулись, и она упала там, где стояла. Может быть, она уснула, от той дикой усталости и слабости, разлившейся по всему телу, или лишилась чувств. Лежала так, раскинув руки и выставив кверху красное, потное от высокой температуры лицо. Лицо было всё измазано смолой, к которой прилип различный лесной мусор. Если бы эту девочку вот сейчас встретил её отец, вряд ли он смог бы узнать её с первого раза.

Медведь осторожно вернулся к поляне, с которой только что убежал. Стоял за деревьями и внимательно изучал обстановку, всматривался в неподвижного человеческого детеныша и ждал, когда появится другой, взрослый человек. Но взрослый человек не появлялся, а детёныш так и лежал неподвижно, хрипло и натужно дыша.

Медведь сделал ещё шаг, проваливаясь в мягкий мох, снова прислушался. Различались только привычные лесные звуки, лёгкий ветерок раскачивал вершины кедров и они перешептывались. Кедровки, радуясь богатому урожаю, пировали по верхам, старались перекричать друг друга. Взрослого человека не было ни слышно, ни видно. Медведь был уже довольно старым, даже зубы начали крошиться и даже выпадать, он многое повидал на своём веку и знал, что человеческий детёныш не может бродить по тайге в одиночестве. Это звери, такие, как волки, олени, медвежата, могут найти себе пропитание в лесу и выжить, а человек…. Нет. Бывали, наверное, какие-то редкие случаи, но, вообще-то человек, маленький человек, совершенно беспомощен. Он даже мышку поймать, чтобы съесть её, не может, не умеет.

Медведь ещё ближе подошёл. Стало видно красное, распаренное лицо девочки, видно как трудно она дышит. Казалось, он о чём-то глубоко задумался, внимательно всматриваясь в бездвижное тельце девочки. Вот она коротко застонала и огромный, с поднятой на загривке шерстью зверь, вздрогнул всем телом, напружинился, чтобы в любой момент отпрянуть, броситься за ближние деревья. Успокоился. Шерсть на загривке улеглась, ещё придвинулся и навис над ребёнком, стал обнюхивать ноги в промокших брючках, курточку, с оторванной верхней пуговицей, лицо…. Губы у медведя вытянулись, вывернулись наружу, обнажая черные, старческие бородавки.

Он совсем надвинулся над Клашей, загородив собой солнышко, нюхал, нюхал, глубоко и медленно втягивая в себя человеческий запах. Чуть прикоснулся языком к распаренному, болезненному лицу, ещё, ещё раз, и уже смелее, увереннее стал вылизывать это лицо, отмывая его от засохшего мусора, смолы, размазанных слёз.

Клаша очнулась и, нехотя, едва шевеля ресницами, открыла глаза. Медведь чуть отстранился, снова напрягся, готовый в любой момент прыгнуть в сторону.

– Мишенька…. Ты меня нашёл….

Клаше казалось, что она говорит, говорит громко и радостно, но на самом деле она лишь едва шевелила губами, а звуки уже не вырывались наружу, оставались лишь в сознании девочки. Она рассказывала, как она ждала, как она верила, что её кто-то найдёт, кто-то добрый и волшебный, найдёт и обязательно спасёт, вынесет домой, к бабушке. И все будут радоваться, все будут хвалить доброго и смелого волшебника. А Клаша побежит в горницу и быстренько переоденется в самое красивое, самое нарядное платье. И все будут смотреть на неё, смотреть с восторгом и немного завидовать. Потом подойдёт к своему спасителю, обнимет его за шею и, при всех, поцелует. Все станут хлопать в ладоши, а медведь превратится в прекрасного принца и сразу поднимет её на руки….

Клаша снова очнулась от прикосновения шершавого, тёплого языка, дотронулась рукой до мягкой шерсти. Это заставило медведя снова насторожиться и, уже в который раз, поднять на загривке шерсть, чуть отстраниться. Девочка беспричинно заплакала, беззвучно скривив губы и моргая длинными ресницами. Слёзы текли по щекам и медведь снова начал их слизывать. Ему понравилось слизывать теплые, соленые слезы.

Клаша тяжело болела и не могла даже подняться, она безвольно лежала на боку и следила за своим новым другом. Медведь ещё долго сидел рядом, время от времени принимаясь обнюхивать девочку, потом чуть отошёл в сторону, нашёл там шишку и начал её грызть. Потом принёс вторую, третью.

Когда солнышко спряталось за деревья, стало совсем холодно. Клаша вся тряслась и кашляла. Она свернулась клубочком и положила руки между коленками. Медведь подошёл и топтался рядом, смотрел, как ребёнок весь трясется от холода. Обошёл с другой стороны и лёг рядом, привалился к девочке, почти накрыв её, укутав своей шерстью.

Ночью Клаша снова принималась плакать, пыталась оттолкнуть Мишку и пинала его ногами. Но тот не обращал на это внимания, он даже храпел, как старый дед, лишь изредка вздрагивая и перебирая лапами, словно бежал куда-то, бежал, бежал. Видимо, и медведям снятся сны. Сны о далёкой молодости и таких стремительных и удачливых охотах.

                  ***

Новый день изменений не принёс. Только стало чуть теплее и весь оставшийся снег растаял. Но Клаше теплее не становилось. Она согревалась только тогда, когда медведь наваливался на неё, прикрывал своей шерстью. Но иногда он наваливался слишком сильно, тогда Клаша брыкалась, пищала, верещала и отталкивала лесного громилу. Он вставал, удивлённо смотрел на неё и укладывался по-другому. Днем он отходил, чтобы найти шишки и долго, сыто хрустел орешками, поглощая их вместе со скорлупой.

Клаша есть не хотела. Она уже вообще ничего не хотела, просто лежала и ждала. Ждала, когда Миша понесёт её домой, или не понесёт. Однажды ей показалось, что и не стоит уже возвращаться домой. Наверное, там уже все забыли про неё, конечно, забыли. Если бы не забыли, то уже давно бы нашли, вот, даже Миша нашёл её, а больше никто не ищет. Становилось обидно, и она снова беззвучно плакала.

Проходили ещё дни, тянулись ночи. Очень хотелось пить, постоянно хотелось пить. Приходя в себя на короткое время, девочка дотягивалась до края своей лежанки и дрожащей рукой собирала снег, выпавший за ночь и ещё не успевший растаять. Тянула этот снег к лицу и прижимала ладошку к распухшим, растрескавшимся губам. Клаша была совершенно обессилена, она уже не сопротивлялась, когда медведь придавливал её, ложась рядом, что бы согреть. И вот пришло время, когда она больше не приходила в себя, всё спала и спала. Она не просыпалась даже тогда, когда медведь начинал скрести по курточке своими огромными когтями, а потом, вытянув трубочкой свои тёмные, почти черные губы, издавал какие-то странные звуки, направляя их прямо в лицо девочке.

Клаша не просыпалась.

Медведь начинал сильнее скрести когтями по курточке, принимался лизать лицо, потом прихватил её зубами за руку и потянул, потянул. Опять вопросительно заглядывал в лицо. Клаша не просыпалась. Он отошёл в сторону и стал прыгать на одном месте, сильно ударяя передними лапами по земле, при этом громко ухая, словно хотел кого-то напугать. Клаша не просыпалась.

Медведь снова приблизился, полизал девочку в лицо, выпрямился, даже привстал на дыбки, озабоченно глядя по сторонам и, не оглядываясь, стремительно куда-то ушёл, убежал.

Спустя несколько часов, медведь снова появился возле девочки. Он опять прыгал рядом, сотрясал землю и громко рявкал. Убедившись, что человеческий детёныш не реагирует на все его выпады и рычания, медведь ещё раз оглянулся по сторонам и осторожно, обнажая зубы, прихватил ими куртку девочки и потянул. Перехватил удобнее и приподнял ребёнка. Клаша повисла вниз лицом, безвольно распустив руки и ноги. Она и не чувствовала, что её куда-то несут, что она плывёт и плывёт, через тайгу, через леса, через горы. Совершалось какое-то волшебство, и было невыносимо жаль, что Клаша не видит этого, не присутствует при этом, ведь она так верила, что именно добрый волшебник спасёт её. Именно добрый волшебник. И вот, возможно ли такое, возможно ли? А случилось….

                  ***

Возле зимовья снегу было больше, чем глубоко в тайге, он здесь уже не таял несколько дней. Зима придвинулась совсем близко.

От удара огромной лапой, Клаша очнулась и заплакала от прокатившейся по телу боли. Удар лапы пришёлся по спине, там же, на курточке, образовались четыре дырки от когтей. Вытерев застилавшие глаза слёзы, Клаша увидела прямо перед собой знакомый лесной домик. Продолжая плакать, она, почти на коленках, добралась до порога, поднялась, придерживаясь за бревенчатую стену, с трудом открыла дверь и перевалилась в сумрак зимовья. Уже сидя на нарах, поняла, что в домике произошли какие-то изменения, это заставило её окончательно проснуться, внимательно оглядеться.

На столе стоял чайник, наполненный холодной, просто ледяной водой. Клаша припала губами к носику чайника и напилась. Увидела, что рядом, на самом краешке стола, лежат две новенькие коробки спичек. Сразу посмотрела в сторону печки, дверка была открыта, а внутри лежали дрова, между поленьями белела береста. Девочка торопливо, пока не исчезло это волшебство, поднесла горящую спичку и береста сразу занялась, затрещала, стала плотнее скручиваться, выдавливая из себя всё больше и больше пламени. Закрыла дверку и снова осмотрелась.

На потолке, как и прежде, висел мешок и, кажется, опять с сухарями. Даже дотронулась до него рукой. На нарах тоже лежали мешки и какая-то коробка. Клаша поняла, что случилось чудо, что медведь, который нашёл её в этом диком лесу, оказался добрым волшебником. Он принёс в домик много продуктов, наготовил дров и оставил спички, подвесил к потолку мешок с сухарями. Сухарей там было так много, что можно было их грызть, не считая, не думать, что может не хватить на завтра, но Клаша совсем не хотела есть. Даже если бы сейчас, по мановению волшебника, на столе зимовья появились бабушкины караваи, Клаша не стала бы есть, не хотелось. Она ещё попила ледяной воды, подержала руки над печкой, которая уже начала нагреваться и наполнять домик теплом, залезла в свой дальний уголок, накрылась фуфайкой и сразу провалилась в глубокий, болезненный сон.

Конечно, Клаша приписала всё случившееся волшебнику. Откуда она могла знать, что домик этот, вовсе не домик гнома, а зимовьё охотника. И в то время, когда Клаша отсутствовала, когда она убежала по следам, думая, что догоняет какого-то человека, а возможно и папу, тогда охотник и приехал в своё зимовьё.

Приехал он на конях, привёз продукты для того, чтобы жить здесь и охотиться всю зиму. Охотник сразу понял, что в зимовье долгое время кто-то жил. А зная, что в соседнем районе, в лесу, потерялась маленькая девочка, подумал, что это может быть именно она. Девочку искали почти два месяца, но все поиски были напрасны. И вот теперь, когда на пороге уже была зима, возникла новая, хоть и чуточная, надежда. Приготовив всё необходимое, на случай появления девочки, охотник торопливо выехал в посёлок и поднял людей, сообщили и, убитым горем, родителям.

Когда много охотников, лесовиков, приехали сюда, к старому зимовью на конях, с собаками, с ружьями, нашли рядом с зимовьём следы огромного медведя. Все были очень рады, что медведь не успел навредить, не добрался до девочки. Обнаружили Клашу в том же уголке, прикрытую старой телогрейкой. Она была жива, тяжело, хрипло дышала простуженными лёгкими и не просыпалась, как только её не тормошили. Так и вывезли из тайги спящей, только в больнице она пришла в себя. Первым человеком, кого Клаша увидела возле себя, конечно же, была её мама, вся заплаканная, но очень счастливая.

                  ***

Женщина опять закрывала лицо ладонями, замирала так, словно вспоминала какие-то детали, просматривала их снова и снова. Смущалась чему-то. Загадочная улыбка блуждала на её губах.

– И вот уже столько лет прошло, а меня всё тянет и тянет туда. Мне кажется, что я смогу найти, встретить того волшебника – медведя. Только я об этом ни кому не говорю, засмеют, или скажут, что чокнутая. Нет, не говорю. А вы как думаете: он бы меня узнал? Глупо, да? Сама знаю, что глупо, а хочется.

– Наверное, сложно было восстановиться, вернуться в мир людей?

– Особой сложности я не чувствовала, просто жизнь для меня раскрылась более широко, многогранно. Через несколько лет после происшествия, родители водили меня в зоопарк. Не поверите, возле клетки с медведем со мной такая истерика случилась, что вызывали скорую. Сама не понимаю. И до сих пор не могу на это смотреть.

– А ребят…. Ребят так и не нашли?

– Ой! Да что вы! Нашли, конечно. Они сами и нашлись. Витька, подлец, уже на второй день дома был. А Виталька, только на пятый день к рыбакам вышел. Костёр на берегу увидел, вот и вышел.

– Отчего же вы Витю подлецом обозвали?

– А кто же он? Он и есть…. Трус и …. Он же не признался. Только через три дня, когда милиция на него надавила, вот тогда и рассказал. Его повезли на место, чтобы показал, где лодка утонула, а он и речку-то найти не смог, всё по протокам водил. А когда Виталька появился и правильно всё показал, было уже поздно, я уже далеко ушла, через перевал. Никто и не думал даже, что я, с больным коленом, могу уйти такую даль.

– Интересно. Вот ведь как бывает.

– Самое интересное в другом. Витька этот, теперь является моим мужем. Да. И у нас две прелестные дочки! Мы очень дружно живём.

–М-м….

– В лес только не ходим. Витя против, а я и не спорю.

А вы зачем это выспрашиваете-то? В газету хотите? Да? Бабушка очень долго болела, переволновалась за меня…. Всю зиму в больнице лежала, – сердце.

– Хочу рассказать, что не перевелись ещё на свете добрые волшебники. Просто в волшебство нужно верить. Порой так хочется верить в волшебство, а здесь живой пример.

Лукса и мотор

Лукса внимательно осматривал новенький, блестящий чайник, близко подносил его к глазам, ощупывал заскорузлыми пальцами, словно хотел непременно найти дырку, или какой-то другой изъян.

Лукса, это старый охотник из самого дальнего удэгейского поселка под названием Сои. Удивительной красоты, покрытые вечной зеленью сопки, окружают поселок. Именно там он родился, на берегу веселой и рыбной реки Хор, там, на этих берегах и состарился. За всю свою жизнь только один раз покидал родные места, когда надо было воевать, отстреливать, как диких зверей проклятых фашистов, делая засечки на прикладе, как велел командир. Но когда командир, пересчитав зарубки, почему-то засомневался, Лукса спорить не стал, просто на одну зарубку он теперь определял двоих отстрелянных. Пришлось, тогда ещё молодому охотнику, «поработать» на благо Родины. Когда его, после войны пытались расспросить, узнать, что там было, как он воевал, он лишь отмахивался и говорил, стараясь правильно произносить слова: