Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)

Такое раннее изгнание из рая явно не входило в мои планы, так как девиз: если наслаждаться – то наслаждаться до конца, написан на облупившемся носу любого порядочного недоросля, каким был и я, только ещё укрепило меня в желании порвать с нынешней техногенной цивилизацией и податься в благопристойные папуасы. Но, поскольку переход в это дикое состояние, должно было осуществиться после марш-броска по почти белой жаре, то по прибытии в свою загородку у большинства диких и домашних детей, было лишь одно желание: отдышаться и испить что-нибудь прохладное, а дикие, ко всему прочему, были не прочь и чем-нибудь подкрепиться, кроме того, в связи с ранним их приобщением к благам цивилизации, и подрыхнуть пару часиков. Так что, когда я продрал глаза и почесал свои незавидные худые телеса, то осуществление второй части своего плана пришлось отложить на следующий день. Правда, цивилизованный абориген, как того не избегал, был выловлен и скальпирован по всем правилам чести. Так что моей матери жаловались не только няни, но и его мамаша, но моя мама так и не приняла мой ультиматум о переводе меня в дикое состояние. Она ещё наивно полагала, что это период адаптации к новым условиям. Правда, она не знала, что новые условия никак не могли адаптироваться к явлению в их лоно такой неудобоваримой личности, каким всегда являлся я. Новые условия хотели меня усиленно исторгнуть, но ещё этого не понимали. Завопили же они на следующее утро, когда, предварительно подкрепившись, как друг Вини, я покинул негостеприимные стены этого питомника благонамеренных и благочестивых граждан и отправился махать бумерангом или палицей в джунгли З-й. Мама в глубоком трансе обнаружила меня далеко за полдень, а невинные няни стали легонько вздрагивать при одном моем имени. Они, правда, ещё надеялись меня цивилизовать или хотя бы крестить в свою веру, но я, вообще, ни во что не верил и, как-то не хотел не только цивилизоваться, но и даже крестится, поскольку мне, как обычному бабуину, было весьма неплохо на дереве, и я никак не хотел лезть в подготовленную клетку зоопарка, хотя там маячили дармовые бананы. Рассудочной деятельностью я никогда не занимался и, по крайней мере, считать свои выгоды от лазанья по пальмам, я не умел, так что этот зверинец я так и не счёл своим стадом.

На следующий день ко мне была приставлена персональная няня, особенно во времена прогулок. Правда я ещё как следует не освоился в данном мире и довольно добросовестно копался в игрушках и глазел на рыбок, так что няни сочли, что эти выходки не более чем временный каприз. На третий день игрушки меня не интересовали, а залезть в аквариум я не решался, то, при первой возможности, я влез в потаенную дыру в заборе и растворился в безбрежных просторах Сибири. Впрочем, дома меня почти никогда не ругали, так что никакого наказания я с детства не боялся. Отец считал взрослым с пелёнок и вполне мог выслушать мои доводы, в отличие от большинства очень умных родителей. Маме же, наконец, пришлось считаться с моей упрямой натурой, тем более что я обещал помогать дома, но она вновь повела меня в садик. Няни, при одном моем виде, начали на глазах дичать и издавали вопли, достойные самых жирных гамадрилов. Так что на следующее утро я пользовался вновь неусыпным их вниманием, но умудрился удрать. После этого случая няни, при одном моем появлении, ложились штабелями поперек калитки и защищали ценности западной цивилизации от ассоциированного члена сибирских индейцев. Правда, я позднее иногда вторгался в пределы этой цивилизации, копаясь на правах равноправного члена в цивилизованном песке и возя по нему машины принадлежащие этой цивилизацией. Моя младшая сестрёнка освоилась с детским садом и даже любила туда ходить, видимо дикие гены достались ей в меньшем количестве, да и упрямством она была наделена в меньшей степени, чем я. Впрочем, пути Господни неисповедимы, и каждому – своё.

Моё второе хождение в цивилизацию началось уже через год, но и там я оставался довольно симпатичным бабуином, каким я и остаюсь до сего времени, хотя несколько покрылся этой самой цивилизацией, но она осыпается с меня при любом, даже самом незначительном движении. Второе хождение это уже другая история, так что цивилизация достаточно обила о меня свои бока и даже уважаемый наш декан Владимир Иванович Ларионов на выпускном банкете, когда мы пили с ним на брудершафт, обещал мне тяжелую жизнь. Но бабуины попросту ничем не владеют и ничего не держат возле себя, ничем не дорожат и с легкостью отпускают от себя то, что иные, более цивилизованные обезьяны, собирают порой всю жизнь, хранят, берегут, лелеют, нянькают, гордятся, хвастают друг перед другом. Бабуины не жалеют трудов и не пользуются их плодами. Они счастливы уже от того, что живут и лазят по деревьям и таскают за хвосты, хвостики и косички своих маленьких оболтусов и целуют женщин.

Они плачут, когда все смеются, и смеются или молчат, когда нужно плакать.

Черныш

Он появился на нашей кухни после одной из немногочисленных поездок отца на охоту. Нечто черное с белым, с лировидным хвостом и красными бровями бодро застучало по нашей кухне куриными лапами, таки успешно удирая от всех, кто пытался каким-либо образом лишить этого чертёныша свободы, протягивая к нему свои грязные лапы. При этом он раздавал удары направо и налево по этим самым лапам, таки увесистые удары, своим куриным клювом. Он весь топорщился и раздувался, как шар, угрожая всем своими размерами, которых никто не боялся, уважая лишь его клюв. Одно из крыльев, дай бог мне память, по-моему, правое болталось, перебитое тозовочным патроном. Миллиметр вправо – лево и наш черныш приехал бы на кухню в другом виде, в виде почти готового к употреблению жаркого, коее следовало только общипать и посадить в печь, но миллиметра не состоялось ни туды, ни сюды, и он бодренько топорщился на кухне, носясь со скоростью футбольного меча, по всем углам, скрываясь от назойливых жителей З-рей, что требовали только хлеба и зрелищ. Наш гладиатор доблестно разобрался со всеми, кто жаждал его крови, и забрался за шкаф, из-за которого его скоро выкурили, но он, чуфыркая, полез под умывальник, а, опосля, под стол, где устроил настоящий слалом между ведрами и кастрюльками. Гонки эти были остановлены довольно скоро, поскольку все решили оставить это дитяти свободы в покое. Так как был уже вечер, то этот римский легионер был оставлен на поле вечерней битвы до утра, которое показало, что это решение было весьма глупое, папа в таких случаях говорит: неразумное. Это исчадие ада не только множество раз соизволило сходить по большому на кухне, тем самым густо удобрив её пол почти готовым перегноем, но и растоптало и растащило его по всем углам, хотя их было всего четыре, не считая всяких закоулочков, проверило все вверенные ему кастрюли и ведра, бодро стуча своими лапами при первых лучах солнца и даже задолго до них. Так как не было никакой возможности к перевоспитанию данной бестии и привитию ему привычек цивилизации, то бишь: хождение на песочек, как милой кошечке, по нужде, оставление в покое чушачьих помоев и привычек вставать чересчур рано, то его сослали в стайку.

Ссылка для него началась довольно прозаичным выяснением отношением с нашим петухом. Петушара был старым, мосластым, он гордо звенел огромными шпорами по навозным кучам стайки, надменно властвуя над своим белобрысым гаремом. Первое, что сделал этот терентий, который едва дотягивал ему до пояса, точнее до зоба, устроил этому цивилизованному франту такую трепку, что из того полетели перья в разные стороны с ускорением реактивного самолета. После чего наш петух ударился в бега, точнее в полет, вслед за перьями, таки нехило махая своими отвыкшими от неба огрызками крыльев. Поскольку уроков дальней бомбардировочной авиации и перехвата низко летящих целей, однорукий бандит своему ближайшему родственнику не мог преподать, то ограничивался взбучками, когда случайно натыкался на приземлившегося своего врага, ставя его вновь на крыло. Это сопровождалось всегдашними воплями нашего незадачливого бомбовоза, так как его противник только негромко и редко чуфыркал. На мой взгляд, пробудь это создание ещё месяца два у нас, то петух наш далеко бы превзошел в освоении воздушного пространства своих диких предков, паря, как орел, меж рогами и хвостами наших коров по многу часов.

После, с невиданной до того энергией, он занялся гаремом. Он так лихо взялся топтать несушек, что и те скоро полезли на стенки стайки. Сии сексуальные опыты начинались с рассветом и заканчивались лишь тогда, когда наш отец выключал лампочку Ильича. Слава богу, что их было больше десятка, иначе бы они пали смертью храбрых на поле любви и удовольствия. Что бы получилось из этих сексуальных утех нашего боевого терентия, – не берусь предсказывать, так как наши блондинки были сплошь инкубаторского происхождения, и никто из них и не собирался заниматься таким делом, как доведением до ума своих родительских функций, а плоды трудов его довольно скоро, чтобы ненароком не протухли, попадали на сковородку, с шипящими на жару кусочками сала, которые я тогда с презрением выковыривал из яичницы-глазуньи. Дурак, однако.

Все закончилось примерно через неделю: раненое крыло загноилось, пошло заражение крови, так что потребовалось хирургическое вмешательство, после которого наш сексуальный маньяк, по совместительству непревзойденный боец нашего курятника, попал все-таки в суп в качестве весомого куска нежнейшего, может несколько суховатого, мяса. После всего этого наш петух вылез неизвестно из какого угла, гордо поправил своё поредевшее оперение и вновь застучал шпорами по навозным кучам нашей стайки, властвуя разумно над гаремом до самой своей смерти, то бишь до того, когда потребовалось проводить следующий секвестр нашего курятника, по причине появления бойкого и наглого молодого поколения, которому старый вояка давал, как любит говорить мой знакомый, сходить в туалет "по-большому", видимо за все унижения, что устроил ему черномазый дикарь из далеких окрестностей З-ких помоек.

Повесть о том, как я работал тореадором

Если вы никогда не работали тореадором, матадором или чем-то в этом роде, то вы ничего и не потеряли. Представьте, что на вас движется довольно приятное животное живым весом около полутоны, а в ваших руках кусок красной тряпки и шпага. Вам ещё предстоит позабавить публику, а только после этого укокошить это забавное животное. Во-первых, пускание крови не самое приятное занятие на свете, тем более этот кусок мяса норовит пустить её именно из вас, мотая башкой, что весит никак не меньше пары пудов, кроме того, к ней довольно прочно прикручено приспособление, которым он не так дурно пользуется при необходимости. Во-вторых, если вы любвеобильный человек, то непременно должны пожалеть это бедное животное, в которое какой-то дурак навтыкал, как в дикобраза, копий, коих название я не помню, поскольку не профессиональный тореадор или профессиональный испанец. Правда, по нужде мне пришлось побыть тореадором.

Скажу вам честно, что занятие это пренеприятное и даже несколько опасное. Не верите? Ну и не надо, просто представьте солнечное утро годиков этак тридцать назад, а ноне и поболя. Если представили, то вам без труда предстанет худощавое создание лет семи отроду. Ещё немного потрудитесь и вы обнаружите на нем застиранную ковбойку, огромные шаровары из черного сатина или синего, но не в этом суть дела, поскольку последние успели приобрести тот неопределенный цвет, что им дарит время, грязь, стирки и усилия по познанию мира их обладателя. Нынешнему джинсовому миру даже трудно представить это мудрое создание наших швейников, но, по мнению их обладателя, оно, кроме удобства и легкости, имело два существенных недостатка, а именно то, что оно не имело карманов и никак не могли удержать повисшего вниз головой на заборе даже такого шпендика, каким было данное существо, которое имело от силы пуд веса со стоптанными сандалиями на босу ногу в придачу. Данное существо взирало на мир с крыльца небольшого финского домика в центре Сибири. Может быть, несколько южнее его географического центра, но всё равно шибко далеко от ближайшего моря, кажется Лаптевых, и ещё дальше от ближайшей речки, путь до которой занимал целых полчаса детского хода. Поскольку было довольно рано, а Сибирь, хоть и летом, все-таки оставалась Сибирью, так что это ушастое и не всегда законопослушное создание ёжилось, адаптируясь к новым условиям существования, заодно оно жевало кусок белого хлеба густо смазанного сметаной, этак на вершок толще самого куска хлеба. Всё это великолепие было густо осыпано сахаром и видимо доставляло большое удовольствие этому существу. Многоопытные горожане скажут, что такое сооружение в природе не существует, но они видимо принимают за сметану то, что выпускают наши молокозаводы. Правда в этой сметане больше кефира, а данное существо ещё не подозревало, что существует этот молочнокислый продукт, а тем паче им можно успешно разбавлять другой продукт. Просто оно всегда думало, что сметана должна быть немного жиже масла и что в нём обязательно должна стоять ложка, и что чем толще слой сметаны на куске и больше сахара в ней, тем вкусней. Оно не проводило никаких научных экспериментов по этому поводу, а было чистым интуитивистом в этом вопросе, но могу засвидетельствовать, что данное существо, назовем его первым, предпочло это сложное сооружение маминой холодной стряпне, что пылилось без надобности на плите. Оно просто прибегло к этому старинному, многократно проверенному способу насыщения сразу, как продрало глаза и напялило видавшие виды шаровары на свои худосочные мослы. Теперь оно, жмурясь от удовольствия, то и дело вытирая рукавом нос, удаляя налипшую сметану, взирало на другое божье создание, которое безмятежно валялось посреди двора и тоже что-то жевало. Впрочем, это не был кусок хлеба со сметаной, но оно тоже видимо получало удовольствие от этого жевания. В отличие от первого существа, второе отличалось упитанностью, и у него не торчали из-под рубашки тощие палки ключицы, а шерсть жирно лоснилась, и кость была обложена окороками благородной герифордовской крови. Этих окороков, костей и шкуры, и шерсти с копытами было ровно в двадцать два раза, да ещё с половиной больше, чем в первом существе вместе с шароварами, сандалетами и прочими причиндалами лежащими в нагрудном кармане запасливого представителя рода Homo sapiens.

Было солнечное утро, но не настолько раннее, чтобы явление первого существа счесть ненормальным, поскольку оно просыпалось не раньше десяти часов, то второе существо уже минимум как два часа должно было жевать траву на окрестных пастбищах, но оно вместо этого валялось посреди двора и вносило дисгармонию в окружающий мир. Впрочем, в том, что второе существо лежало посреди двора, а не взалкало на тучных лугах средней Сибири, вытоптанных и ободранных его собратьями, была некая закономерность. А закономерность заключалась в том, что данный бугай не ранее получаса назад был отловлен другим представителем рода человеческого, коей приходился первому лопоухому ушастику не больше и не меньше, как отцом, и прибуксирован на веревке на довольно мощном мотоцикле "Урал", как некая тележка. Присутствие второго существа не вызвало в первом никакого страха и раздражения, поскольку оно изначально с большим презрением относилось не только к умственным способностям этого толстого бугая, но и к его внушительным окорокам и преспокойно могло звездануть ему чем-нибудь непотребным между глаз или по хребту. Его присутствие даже не удивило его, поскольку он, не далее, как позавчера, принимал участие в облаве на этого любвеобильного ловеласа, который пять дней безнаказанно обгуливал колхозное стадо в трёх верстах от родных пенатов, пока его не обнаружили там законные владельцы.

О чём думало первое существо, я уже честно сказать давно забыл, но второе, скорее всего, сладостно вспоминало грязные коровьи хвосты на четверть покрытые удобрением или то, что находилось под ними, поскольку отличалось похотливостью, достойной самого глубокого почитания, если бы он был человеческим существом. Правда, мой отец был бы не согласен с этой точкой зрения и потому оставил это непутевое и, ко всему прочему, некастрированное существо без завтрака.

Пока первое и второе существо взалкали пищу земную, ежась от утренней свежести, ловя первые не очень смелые лучи солнца, ничего не происходило, но когда одно из них, вытерев рукавом нос от остатков сметаны и облизав пальцы обсыпанные сахаром, обтер руки об неопределенного цвета шаровары, и уже попытался задуматься о бренности всего живущего под солнцем, как в сенях что-то завозилось и загрохотало, и оттуда возникло третье существо, которое принципиально ничем не отличалось от первого. Правда рубашка на нем была несколько новее, поскольку на первом существе была рубашка третьего существа, которая никак не могла уже быть на него надета из-за больших габаритов третьего и полностью перешла во владение и пользование первого. Кроме больших размеров третье существо было не так тощее, как первое, мосластей, щекастей и на три года старше, но неопытный наблюдатель едва бы их различил особенно издалека. Поскольку третье существо было моим братом, то следовало бы его назвать. Некоторые олухи зовут его Виктором Николаевичем, жена его просто зовет без имени – Макаровым, я его кликаю на французский манер Виктором, с ударением на последний слог. Но поскольку он тогда ещё явно не дотягивал до отечества, а жена его ещё бегала в короткой юбчонке, то его просто кликали Витахой.

Я уже вам говорил, что первое и третье существо мало отличались между собой, но я был не прав. Если первое существо было степенно, настроено философически и предпочитало уже подумать, прежде чем сунуть свою голову в очередное приключение, то третье существо сначала совало голову куда-нибудь, а после за неё хваталось. Кроме того, как более старшему, ему больше попадало от отца, то оно до сего дня с обидой поминает первому его нелюбовь.

Пока первое существо благопристойно размышляло о том, следует ли ему сразу лезть на забор, а оттуда в огород к соседке, где заманчиво торчали спелые ягоды малины, или сначала выяснить то, есть ли кто у них дома, а уж потом уже лезть. Что было связано с определёнными сложностями, и собакой во дворе у соседей. В это время третье существо успело узреть второе. Ещё не разрешив этой благородной дилеммы, первому существу пришлось выслушать очередную безумную, гениальную бредню своего брата.

– Слушай, Егор, ты помнишь, мы вчера кино смотрели, а там дядька на быке скакал? Давай и мы на Борьке скачки устроим? – хотя первое существо звали вовсе не Егором.

Поскольку первое существо отличалось философическим складом ума и некоторой заторможенностью восприятия чужих идей и переключением мыслей с одного вожделенного предмета к другому, то оно стало не сразу размышлять о том, что изрёк его глупый братец. Предложение всё же казалось заманчивым, и его нужно было обдумать. В кино всё выглядело достаточно безобидно. Кроме того, в нём с детства было заложено отважное сердце кавказских горцев и презрение к умственным способностям братьев наших меньших, то он уже был готов дать согласие на данный эксперимент, но вдруг ему пришла в голову новая мысль, что американские ковбои, коих он созерцал не далее чем вчера в местном совхозном клубе в совокупи с братом и всего за гривенник, держались за какую-то верёвку, что была обвязана поперек груди того скакового бычка, что объезжал дякус в шляпе. Ну, поскольку у этого ушастого шпендика ещё было много практичного в душе, то он сразу стал размышлять о том, как приспособить данное достижение человечества на эту глупую скотину. Поскольку он не нашёл такого способа протаскивания самой тощей веревки под лежащего полутонного представителя парнокопытных, то он решил поделиться сомнением по поводу всей этой затеи со своим братом, но не успел.

Второе существо не подозревало о тех кознях, что готовили ему эти неразумные двуногие. Оно лениво взирало на то, как хилый представитель сильных мира сего проводил инспекторскую проверку по поводу превращения его в меланхолического, тощего бурятского бычка лениво бредущего по пыльным саваннам центральной Сибири и тащащего на своем горбу жирного и сонного жителя аборигенного бурятского населения. Оно не подозревало превратностей судьбы, как считают китайцы, когда его вдруг оседлал мой братец. Но поскольку благородный кавалер и любимец окрестных коров, никогда не был мальчиком для битья и разъездов, то, естественно, решил поквитаться с обидчиком.

Поскольку той верёвки поперёк спины у этого бугая почему-то не оказалось, а мой братец просто до неё не допёр, а я не успел сказать ему об этом, то, уже при первых движениях быка, слетел и забарахтался в пыли под забором далеко от красных от злости глаз нашего неразумного Борьки. Но поскольку перед его носом маячило нечто, очень похожее на его врага, или он просто перепутал нас с братом, как делали все порядочные бабки, которые до одной моей выходки искренне считали, что у Николая Петровича всего один сын, то видимо так посчитал этот удачливый коровий угодник. Так что весь гнев его пал на мою голову, да так, что я даже засомневался в умственных способностях данной скотины. Хоть я и пылал особым желанием двинуть эту скотину чем-нибудь тяжелым между глаз, но, как это часто бывает, под руку это самое что-то тяжелое никак не попадало. Достать его по мордуленции ногой я никак не мог, поскольку он выставил вперед лоб с рожищами длинной этак в две четверти, а мои ноги были несколько длиннее их, но у меня не было никакого желания испытывать судьбу и лезть на эти выросты представителя полорогого семейства. Я проявил всю выдержку и прыть, приобретенную в битвах с моим великовозрастным брательником, но эта хитрая бестия, умело маневрируя, запирала меня в угол, как последнюю дамку в шашечный сортир. Так что не прошло и десяти секунд, и я оказался припертым в угол, где двумя катетами были забор и двери кладовой, а гипотенузой были рога и лоб этого коровьего Дон Гуана. По-видимому, он посчитал дело сделанным или проявил чрезмерную сообразительность, что несвойственно было этому жирному окороку. Если бы он двинул башкой, то кости мои явно затрещали, а его бы голова, не дожидаясь осени, точно попала бы под мстительную руку моего отца. Видимо он ещё хотел покрутить хвосты Дульцинеям окрестных стад, или просто я ошибся в его умственных способностях, но он пыхтел упершись рогами в доски в нескольких вершках от моей груди. Поскольку двигать в нос его было довольно опасно, так как у него могли вновь прорезаться умственные способности, а выбираться из этого скверного положения было просто необходимо. Рассудив довольно разумно, первое существо, встав на цыпочки, уцепилось за вершину забора, и, опираясь ногами о доски, вьюном выскользнуло из-под рог этого разъяренного чудовища и скоро уже сидело на заборе в метре от башки этого кровопийцы и размышляло о мести. Но поскольку до башки этого тучного товарища было около метра, а сам продвинутый представитель рода человеческого был от силы метр с картузом, а под рукой на заборе не оказалось достаточной каменюги или иного предмета, применяемого в борьбе за разумное вечное и доброе; то оно решило пробраться дальше на сеновал в надежде обнаружить шпагу и, как положено, укокошить этого жертвенного бычка в интересах публики. Поскольку публика имелась в единственном числе и лице, лице моего брата, которая благоразумно при первых аккордах корриды, поспешила занять зрительские места на безопасном крыльце и уже покинула его с воплем: "Борька убил Егора". То, естественно, отпала всякая необходимость в кровавой расправе со вторым членом нашей банды, да и ближайшая шпага находилась не ближе ста пятидесяти морских миль от этого места и, естественно, не покоилась в золотых ножнах на сеновале, в отличие от нескольких икон, что хранились в полном небрежении к Всевышнему. Первое существо уже намеривалось совершить грехопадение и швырнуть одну из них в башку непутевого бунтаря, как из дверей вырвалось вопящее и орущее воинство в лице преподобного моего брата Виктора и Вероники, коея является ещё и моей сестрой по совместительству. Воинство быстро подавила бунт на корабле, и привело с помощью кочерги и прочих печных приспособлений непутевого бугая в повиновение, тем самым избавив меня от необходимости разбивать довольно приличную богоугодную мазню прошлого века о его глупую башку.

На этом вся история о том, как я работал тореадором или матадором или бог весть кем, можно считать закончилась. Если не брать во внимание то, что Борька ещё получил пару пинков, вельми заслуженных им от меня, после чего пулей влетел в стайку и не казал из неё носа до обеда, после которого мне же пришлось его пасти, так как стадо укочевало вверх по Шерагулу верст на пять, а мой брат, как обычно, куда-то вовремя свалил. Кроме того мне пришлось успокаивать моих родственников, которые перепугались явно больше меня. Это, конечно, меня позабавило, как и вся эта коррида. Позабавила ли она вас? Не знаю. Но я могу дать бесплатный совет: если у вас появится желание проткнуть какого-нибудь бычка шпагой, сначала позаботьтесь об этой самой шпаге, а потом о вместительном холодильнике, куда бы вы могли запихать эту груду мяса, а потом уже вступайте в состязание с ним. Вы навряд ли имеете такую изящную талию, что я некогда имел, хотя она и ныне тонкая, да отвагу и изворотливость, коей я обладаю, так что эта скотина может вас прилично помять, так что и в Склифе вас не соберут из запчастей. Теперь я даже не советую вам этим заниматься. Старый стал. Мудрость так и прёт, правда, всё задним числом. Так что вам лучше вступить в общество защиты животных и пикетировать места убоя их для развлечения публики, чем есть мясо, добытое таким образом.