Байкал

– Какая ты красивая… – я захватил губами её рот, а он сегодня оказался сладким и горячим, и немного солёным от слёз.

Конечно, и сегодня я не довёл дело до конца и не только и не столько потому, что в такие дни не положено входить к женщинам, но потому что теперь во мне возникло решение, которое снова отодвигало воплощение моего огромного желания.

Наутро я пришёл к отцу с серьёзным разговором. Я пришёл сказать, что нашёл жену, и иной я не желаю, пусть принимают моё решение, потому что оно неизменно.

Отец, сидевший над свитками, что принёс ему казначей, стоявший за его спиной, посмотрел на меня:

– Жениться? Всерьёз?

– Да. Ничего серьёзнее ещё я не говорил, – сказал я, хмурясь и выдвигая челюсть для пущей убедительности.

Отец вздохнул, подняв брови.

– Вот что, царевич, нынче мне недосуг, переговорим позднее. Если не передумаешь. Всерьёз.

Я и сам понимал, что застал его не в лучший момент, подсчитывать расходы казны и доходы, а тут является царевич с нешуточным объявлением.

Поэтому я повторил своё заявление уже вечером за трапезой, где сидели уже кроме нашей семьи, Аяи, ещё вельможи – ближние советники моего отца: Щука Брадобрей с сыном, что покупали и продавали всю рыбу по эту сторону Моря, Чёрный Лис с женой у которой усы были гуще, чем у него самого, но она была богата и из царской семьи, что позволяло Лису быть приближённым, а иногда и влиять на решения царя, Панур – тоже князь и царский воевода, он жену за стол приводил редко, она то ли правда всё время бывала больна, то ли постоянно беременна, Викол – наш главный книжник, учёный и мой, теперь и Аяин учитель, и ещё Сил Ветровей – первейший среди всех. Ветровей приходил всегда с женой, красавицей Алеяной и старшей дочерью Арланой, моей ровесницей. И я знал всегда, что ни одно решение мой отец не мог принять, если оно не было одобрено этими людьми, потому что им принадлежали и земли, и торговые пути, и золото. Только Викол относился к советникам потому, что был самым образованным человеком в царстве и старался научить меня и моих безмозглых братьев хоть чему-нибудь. Две мои сестры были ещё малы для учения, а две были совсем младенцами.

И вот все эти люди, замолчав и прекратив жевать и постукивать кинжалами по блюдам из злата, повернули головы ко мне.

Царь, мой отец, услышав мои слова, посмотрел на мою мать, сидящую по правую руку. Она, как я ни обожал её, лишь кивнула, высокомерно усмехнувшись.

– Отец, могу я жениться на девушке, которая мне по сердцу? – начав горячиться, спросил я, чувствуя, не то, что меня не принимают всерьёз, будто я щенок, играющий с хвостом отца.

– Конечно, можешь, – невозмутимо ответил мой отец. – Ты всё можешь, царевич. Но… кто она? Твоя наложница. Она может быть царицей? Может наложница стать царицей?

Все молчали, я знаю, что наложница может стать царицей, я изучил все имеющиеся летописи на эту тему и помог мне верный Викол, главный царский летописец и прорицатель, историк, он и нас учил истории. Царица, моя мать, была дочерью южного царя, потому что вообще было принято, конечно, брать в жёны царевен наших соседей или из дальних стран, таких привозили иногда наши предки, поэтому красота здешнего населения была довольно разнообразна от белокурых и белоглазых, вроде меня и моей матери, до раскосых и черноволосых.

Царица подняла голову, как всегда, заносясь над всеми, и сказала:

– Царицей может стать кто угодно, хоть коза из хлева смерда с восточных степей. И мукомолка, конечно, может. Но такую царицу может выбрать себе только царь. А пока ты царевич, будешь делать так, как надобно царю и царству.

Её тон был холоден, как всегда. И она, я видел, разозлилась, даже побледнела. Почему? Что так разъярило мою мать? И ещё от меня не ускользнуло, что поджал губы Сил Ветровей. У него дочь на выданье, он рассчитывает сосватать её мне? Она красавица, конечно, ничего не скажу: высокая, дородная, с толстой пшеничной косой, грудями, похожими на сочные дыни с восточных берегов, но мне его Арлана не сдалась ни на что. И что, моя мать с Силом заодно в этом деле?

– Отлично, значит, принуждаете меня сесть на престол, не дожидаясь, когда Боги Небытия приберут отца в своё время? – вспыхнул я.

– Не смей! Не забывайся, щенок! – вот именно щенком и назвали…

Мать впервые так рассердилась на меня. И вообще в первый раз меня кто-то обругал. Это тем более позорно, что слышали все присутствующие. Мои противные братья, похожие на рыжих крысят, тут же заулыбались, довольные этой выволочкой.

Но мать окоротила их, прикрикнув:

– Чего расшиперились? Не сметь зубоскалить! Трапезничать собрались, так ешьте, иначе голодными спать отправлю!

Я взглянул на Аяю, но она уже поняла меня и без этого взгляда, и без слов, и тоже вслед за мной вышла из-за стола. Я взял её за руку, и мы направились к двери.

– Ну и выметайся! Наказан будешь! Неделю к царской трапезной зале не подходи со своей девкой! – закричала мать мне вслед.

Я взял Аяю за руку и, не оборачиваясь больше, мы вышли из залы. Я шипел и ругался по дороге, обзывая своих близких всеми самыми последними ругательствами, особенно моих братьев, которые так обрадовались этой грозовой туче, обрушившейся на мою голову. Моя бы воля, я бы передушил их всех, тошнотворные тупые поросята. Аяя сражала мою ладонь, которой я держал её руку. Я обернулся на неё:

– Ты не бойся, я тебя в обиду не дам, – сказал я, она была бледна и сосредоточенна, шла за мной, о чём-то напряжённо думая.

Она подняла голову и, улыбнувшись, сказала:

– Не болей сердцем, Марюшка, милый. Я люблю тебя.

– Так ли? И докажешь? – спросил я.

– Доказать? – она махнула ресницами немного растерянно. – Как же?

Мы были в одном из длинных коридоров, сохранившихся с самых старинных, даже древних времён. Сам наш дворец множество раз перестраивался, он был каменный, но кладка и планировка были проще и грубее, и камни мельче, чем в первых двух этажах, с каменной вечной кладкой, сложенной из гигантских кусков скал совершенной формы, коридоры в этой части дворца были идеально прямыми, покои и залы очень высокими, светлыми. Эта часть была построена много сотен, а может, и тысячи лет назад, ещё во времена, когда творили мастера, способные силой мысли перемещать громадные камни и шлифовать их, будто оплавляя как сливочное масло, не прикасаясь не то что инструментами, но даже ладонями…

Дворец был огромен, потому что каждый новый царь почему-то считал своим долгом пристраивать и пристраивать новые коридоры и покои. Но в этой части жили сейчас мы, царская семья. В третьем этаже располагались, горницы моей матери и царских детей, кроме покоев наследника. Мои покои были на втором, здесь же помещался царь. Трапезный зал, большой зал, где устраивали пиры, и горницы, где царь проводил время с советниками, были на первом этаже, стоящем на высоком фундаменте и подклети, в которой помещались кладовые, кухня, слуги и челядные, кроме тех, кто неотступно находился при царе и членах царской семьи, ночуя под дверями на сундуках и лавках. Поэтому в этих коридорах обычно вечерами было тихо, только стражники и лампы – громадные каменные чаши наверху громадных подставок, заполненные маслом, стоящие на равных расстояниях друг от друга во всех высоких коридорах, немного чадившие, после заката заполняли ровным золотым светом здешние запутанные переходы.

Я увидел, как немного сжалась Аяя после моего вопроса о доказательствах любви, словно решила, что я потребую их сей же миг.

Нет, я не хотел сейчас, я был слишком зол, даже разъярён. Но я хотел заручиться её обещанием.

– Как? Ты знаешь, как. Все женщины это знают.

– Разве я ещё не доказала тебе? – она удивлённо хлопнула ресницами.

А вот этого я не ожидал, приписав её смущение нерешительности. Искреннее простодушие её вопроса, остудило владевшую мной злость и заставило моё сердце бросить щит, которым оно прикрылось было от родительского непонимания, и тепло забиться.

– Аяй… ты правда полагала, что между мной и тобой произошло всё, что может произойти между мужчиной и женщиной?

– А разве нет? Ведь мы спим вместе, ты целуешь меня, обнимаешь, ласкаешь… Разве не поэтому ты решил просить разрешения на мне жениться?

Я засмеялся, Боги, я не видел ещё таких чистых и неискушённых людей. Многие прикидываются, многие хотят казаться, но вот таких, которые знают, как складывать и даже умножать и делить трёхзначные числа в уме, что всегда изумляло меня, могут рассказать, чем отличалось царствование Улана Первого от царствования его брата Усмана Второго, и почему ветры на Севере постояннее тех, что на юге и отчего на нашем берегу теплее, чем на Востоке, такие люди, при этом, могут не знать, что на самом деле делают мужья и жёны в своих почивальнях.

– Бог Солнце! Бог Байкал! – воскликнул я, обнимая её и смеясь. – Как же я люблю тебя, ты лучше всех на свете! Всех чище и прекрасней!

Она тоже засмеялась, не очень понимая, чего это я так радуюсь.

– Идём, Аяя, идём, я расскажу тебе, что я надумал…

Действительно решение, вернее, намерение родилось прямо во время этой трапезы и разговора, но окончательно сформировалось пока мы шли этими идеально ровными древними коридорами, которые построили те, в кого уже никто из теперешних и не верит, потому что повторить их чудеса никто не способен.

Мы поднялись лестницами до наших покоев, я вошёл, прогнал всех слуг, кто растапливал печи, кто стелил постель, кто расставлял кувшины с водой, вином и мёдом на столе и начищал золотые кубки, кто… словом, всех многочисленных мелких людей, которые постоянно путаются под ногами и мешают значительно больше, чем помогают. И ещё отличным образом шпионят, я это знал лучше всех, потому что сам множество раз пользовался их услугами в этих целях и мне известна цена каждого. Поэтому я плотно притворил за ними двери, и заговорил с Аяей очень тихо и только после того, как был уверен, что ни одна живая душа нас не слышит, если только мыши… Я сел рядом с ней.

– Вот послушай: как ты разумеешь, такое количество вельмож, многие из которых едва ли не богаче и влиятельнее самого царя, не ослабляют царство и царскую власть?

Аяя смотрела на меня во все глаза и, выслушав то, что я сказал, неожиданно ответила:

– Я думаю об этом с первого дня, как очутилась в твоём дворце, Марей! – обрадованно улыбнулась она. – Едва увидела, сколько уверенных и жирных людей всё время подле твоего отца, имеют право высказываться и чуть ли не оспаривать решения царя. В открытую не перечат, до этого не дошло, но тому, что им не по душе произойти не дают.

– И у каждого целый собственный двор и даже дружина! – подхватил я. – Они и войско соберут в любой момент, егда захотят. Поэтому царь в руках у них. А их руки у него на горле! И с этим надо покончить!

– Как же, Марейка? – она изумлённо отодвинулась, хлопнув ресницами. Когда она так делает, мне кажется, поднимается ветер…

– А вот это надо обдумать, как. И ты мне должна помочь в этом, твоё спокойствие, то, как ты видишь всех насквозь, твоя золотая голова, твоя память, знания, половина из которых из моей головы уже повыветрилась… Я ещё не знаю, как мы сделаем это. Но мы должны укоротить им руки. Мы изменим наше царство вместе. Не предашь меня? Не отступишь? Будешь со мной во всём? Не испугаешься?

– Чего же? – улыбнулась Аяя, уверенно и светло.

И я засмеялся счастливо, обнимая её. Они не дают мне жениться на моей Аяе пока я не на троне? Отлично, у меня будет свой трон. Мой, не отцовский. И посмотрим, чей окажется крепче.

– Только будь осторожна, очень осторожна, ни на минуту не забывай сегодняшней вечери. Всегда смотри насквозь и не верь никому, Аяй, здесь все лгут. Кроме отца. Мать тоже правдива, она кажется злой, но она…

– Она не злая, – перебила меня Аяя. – Она… Иногда мне кажется, она… не в своё время родилась, будто потерялась…

Я усмехнулся, это очень метко, невероятно правильно. Только не представляю, какое должно быть время, чтобы подошло моей самолюбивой и властной матери.

Но думать об этом, и обо всём, что так разъярило меня сегодня уже не хотелось. Моим новым мыслям и планам надо дать устояться, добродить, чтобы из буйной браги они превратились в крепкое вино. Теперь, после того как я выпустил весь этот злой огонь, я мог отдаться огню гораздо более яркому и сдерживаемому уже долгое время. Я потянул Аяю к себе. Она улыбнулась, ей нравилось целоваться, и потому, что ей нравится, это доставляет мне наслаждение, которое я не могу сравнить больше ни с чем. И она, моя Аяя, становилась всё нежнее податливее день ото дня, будто медовый воск плавилась от моих прикосновений.

Ещё несколько месяцев я не решался приступить к тому, чтобы Аяя, пусть и не перед людьми, но перед Богами стала моей женой. Обманывать её мне не хотелось, она как-то должна понимать, представлять, что же будет, и желать этого, как и я.

За это время я начал сколачивать свой будущий престол. Для начала я так и не вернулся больше за царские трапезы ни через неделю, никогда, и таким манером образовался мой собственный, отдельный от отцовского двор. Отец даже призвал меня к себе и, строго глядя на меня, сказал:

– Ты что это, царевич!? Мой любимый сын? Мой наследник! Моя гордая радость! Что такое ты устраиваешь? Заговор против меня?! Противу царя! Против отца!? – он был рассержен, мне даже пришло в голову, что он обижен. Но точно я не видел его таким инде.

– Государь, твоё величье, я, может быть, строптив и даже глуп, но я не тать и не подлец, и никогда предателем не стану! – спокойно сказал я, я ожидал этого вопроса и его гнева.

– Что тогда? Зачем это отделение? – сказал он, действительно обескураженный. – Что за обида? Из-за девчонки? Из-за ничтожной девчонки?!

Этого я не мог перенести и взорвался:

– Не смей! Даже тебе, отец и повелитель Авгалла, не позволено так говорить об Аяе! – воскликнул я, готовый и за меч схватиться, чтобы защищать даже её имя.

– Ладно-ладно, взъярился… гляди-ка, герой, могул какой… Что ж, так сладка? – усмехнулся он, прищурившись.

Я не сказал ничего, оскорблённый его вопросом. Лезть своими любопытными липкими руками и завидущими глазами в нашу чистую любовь, этого я позволить не мог. Отец, посмотрев в мои глаза несколько мгновений, перестал усмехаться и сказал:

– Ладно, ступай! Но учти, царевич, злоумышление против царя – и вы станете жертвой Великому Байкалу. Ты и твоя бесценная девочка. Запомни, Марей!

И я понял, в его словах угрозы нет, он верит, что я не стану пытаться сбросить его с трона или тем более убить, каким бы поганцем я не был в глазах всех, мой отец не зря каждый день беседовал со мной и за мной наблюдал. И, пожалуй, предупреждает он не о себе и своём гневе, а об остальных…

А вот мать с того дня, как выгнала нас из-за стола, больше не проявляла своего прежнего особенного расположения ко мне. Напоказ сердилась и фыркала при виде Аяи или нас обоих. А то и высказывала колкости вроде: «Глядите, царица с мельницы идёт» или «Мука белая или серая больше по нраву царице?», «С ярицы сегодня муку смолотили?». Но я, уважая мать, не позволял себе отвечать на это, глядя на Аяю, которая невозмутимо воспринимала все эти мелкие уколы.

На охотах и во время пиров иногда, вспоминая детские дружбы, я стал перетягивать к себе парней, которые видели во мне настоящего вождя, тех, кто будет мне преданным другом, как бывают преданны псы – не считая себя равными мне. И Аяя очень помогала мне в том, потому что иногда самые хитрые, предполагая, что станут такими же всесильными, как теперешние вельможи при моём отце, пытались прилипнуть ко мне и умели подольститься так, что я уже верил, что именно этот считает меня самым умным, незаурядным, настоящим будущим царём. Но Аяя, зоркая, как никто, говорила мне, когда мы оставались наедине:

– Не приближай больше этого. Он лжец, гнилой и подлый, он предаст при первой возможности. Но и не удаляй слишком, держи в поле видимости, зная, на что он способен, будешь видеть и опасность по нему.

А о другом говорила:

– Этот и ждать не будет, он настоящий лазутчик.

– Лазутчик? – изумлялся я. – Чей? Отца?

Она качала головой:

– Нет, твоих врагов. Они уже поняли, что ты сильный, что ты настоящий могучий будущий царь и хотят уничтожить тебя. Причём, пока твой отец жив-здоров, ты ещё в относительной безопасности, но, едва он умрёт, тебя убьют, не дадут стать царём.

– И кто, по-твоему, мой главный враг? – заинтересовался я.

– Наиглавнейший – это Сил Ветровей, – сказала Аяя. – А вот Викол относится к тебе хорошо. У него теплеют глаза, когда ты говоришь, он всегда внимательно слушает, он тот, кому можно если не доверять, то исспросить совета.

– Значит, по-твоему, Викол может быть другом нам?

Аяя покачала головой с сомнением.

– Другом… нет, друг – это кто-то близкий, по духу и мыслям, а Викол, он… обтекаемый, осторожный, он подождёт, кто победит, к тому в итоге и присоединиться. Это попутчик, может быть союзник даже, но не друг.

Ну что же, и это уже немало, Викол заведует книгами, всеми знаниям, он наш учитель и временами мне кажется, что он знает всё, хорошо уже, что такой кладезь хотя бы нам не враг, как большая часть приближённых моего отца.

После всех приглядок и испытаний у меня было три вернейших друга: Рысь, сын моего конюшего, живой и сообразительный обладатель зелёных кошачьих глаз. Игол, спокойный и мудрый, как старец, который подшучивал иногда, что это потому, что он живёт уже шестнадцатую жизнь. И Батербей, с которым мы были дружны всю жизнь, и единственный, кто хотел служить даже не мне, но царству. Так я создал за год с небольшим очень прочную основу своего будущего царствования, когда бы оно ни наступило.

Глава 3. Переход

И ещё кое-что я сделал. Мы с Аяей стали мужем и женой. По всем правилам и законам, заведённым у нас вокруг Великого Моря, ибо, если вышивали и готовили зайца все по-разному, то женились, следуя одному и тому же древнейшему ритуалу. В самый длинный день в году мы пришли с ней на берег нашего Великого Байкала попросить его благословения и соединить нас навсегда. С нами были четыре свидетеля, это трое моих товарищей Игол, Рысь и Батербей и ещё старшая горничная Рина, она с любовью прислуживала мне с детства, выбирала тех самых красивых служанок, которые помогали ей, и приняла Аяю, будто и не отделяла её от меня. Я ей доверял полностью, и хотелось, чтобы здесь был кто-то из старшего поколения, чтобы это не казалось несерьёзным развлечением «детского» двора царевича, вроде моих прежних сомнительных каверз.

Обряд самый простой и в то же время полностью до мелочей соответствовал нашей тысячелетней традиции: мы разделись до рубашек, сняли обувь, распустили волосы, тщательно вымытые и расчёсанные с самого утра, надрезали ладони и, накапав руды в кубок с Байкальской кристальной водой, выпили по глотку, а остатки вылили в Море, после чего надели друг другу на грудь медальоны, слитые из серебра и золота с аверса и реверса и профилями и именами друг друга, мне – её, ей – мои, и после этого, взявшись за руки, подошли к самой кромке Моря.

Сегодня полный штиль, ветра не было, улеглись все волны, то ли замерев в ожидании перемены погоды, то ли предвещая долгий штиль и солнце, что, нечасто, но бывает в середине лета, то ли бурю. Солнце склонилось уже к скалам на западе, чтобы, скрывшись за ними, распахнуть полог ночи.

Я посмотрел на Аяю. Она улыбнулась и пожала мою ладонь своими тёплыми пальцами, а потом сняла свой венчальный венок из ромашек и горечавок и пустила его на волю волн. Моя прекрасная суженая, самая прекрасная девушка на земле, теперь ты моя жена. Мы вошли в воду, она была ледяной, обжигала, пробирала до костей, будто пропитывала, но мы должны окунуться с головой, а для этого надо войти хотя бы по пояс. Повернувшись друг к другу, мы взяли ладони друг друга, кажущиеся горячими в этих ледяных оковах Байкала, смешивая кровь из ещё сочащихся ран.

– Великий Байкал! Мы, Марей и Аяя пришли к тебе стать мужем и женой один раз и на все времена.

– …и на все времена…

Я притянул и поцеловал её, чувствуя, что прекраснее и горячее её губ ничего не может быть в этом мире. А, может быть, и в любом другом…

А после, уже не чувствуя никакого холода, мы присели, скрывшись под водой. А вынырнув, я подхватил мою смеющуюся и фыркающую жену из воды и пошёл к берегу под крики и улюлюкание собравшихся четверых свидетелей. И теперь наша с Аяей кожа горела, и радовались наши сердца.

Конечно, не так проходят обычно свадьбы царевичей, даже последышей, что говорить о наследниках. Обряду уделяют целый день. С утра на берегу собираются самые прекрасные девушки в розовых платьях и с розами в волосах поют самые прекрасные любовные песни под музыку дудочек, на которых играют лучшие юноши в белых, расшитых красной нитью рубашках, потому что на нашем берегу праздничные платья вышивают красной нитью. Пока они поют и водят хороводы, собирается весь город. Последними приходят царь и царица и родители невесты, которые тоже нередко царь и царица одного из Байкальских царств, великих или мелких, как придётся.

И только после приезжают жених и невеста на гнедых конях без сёдел и уздечек оба в красных рубашках босые и с распущенными волосами. Спешиваются, и после этого отец жениха окропляет молодых священной Байкальской водой и произносит слова благословения. А за ним подходит мать жениха и надевает венок из красных роз на голову молодой жены, благословляя её на счастье и любовь мужа.

Вслед за этим на молодых надевают золотые пояса, украшенные драгоценными самоцветами невиданной красоты, сапоги, тоже расшитые золотом и серебром, молодой жене убирают волосы золотыми заколками…

А после пируют и празднуют несколько недель.

Моей Аяе я тоже подарил целый ларец драгоценных украшений, одно из которых – золотую корону тонкой восточной работы с жемчужинами, просить у отца денег на подарки мне не нужно, я имел свои и давно, и тратил их теперь по собственному усмотрению. И пир, конечно, был и у нас. Весёлый, с музыкантами, танцовщицами, звонкоголосыми певцами и танцами. Я не ревнив и позволил своим неженатым ещё товарищам танцевать с моей прекрасной молодой женой. И все мы были счастливы. И все веселились и хохотали до самой глубокой ночи, пока Рина не сказала уже нам:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.