Байкал

Что навело её на эту догадку? Я ни разу не сказал, сколько я живу, что могу… Я упомянул лишь, что мы враги с братом, что он живёт с людьми, не отшельничает как я. И что он всё сделает, как делал уже, чтобы мне причинить вред.

Аяя смотрела на меня именно так, как должен смотреть человек на какого-нибудь Горыныча.

– Я думала былины о Галалии и Сингайле выдумки, оказалось – нет, а ты… Ты ещё пуще… Ты – Арий?.. Как?.. Как это может быть?.. Тебе что же… тысяча лет? – она смотрела на меня, широко раскрыв свои изумительные очи, пронзительные и затягивающие.

Я пожал плечами, разведя руки.

– Я и сам никогда не поверил бы в такое, – сказал я, выдохнув. Надо же, старался ничего такого не сказать, чтобы она даже не заподозрила ничего такого…

Но что теперь уже не отвертеться, и я открыл перед нею длани:

– Но вот я перед тобой, и да, мне тысяча лет. Даже тысяча семнадцать почти, я летом родился в самую жару…

– Потому ты… такой… ладный. Совершенный даже, и голос звучит, будто песня льётся… обычные люди не бывают такими… Хотя… – она усмехнулась как-то печально, опуская ресницы. – Люди бывают такие, что и… ангелы от зависти помрут…

Аяя встала из-за стола, взяла ненужные уже ложки, ещё горячий горшок, обняла рушником.

– Да не мой, Яй! – сказал я. – Само всё сделается.

Она села на лавку у стены, где у неё лежала книжка у лампы, стоявшей на окне, но ещё не зажжённой, хотя темень от хмурого неба заполнила дом, совсем черностоп, пока снегу дождёмся всё во тьме… В городе небо яснее, а вот тут в наших горных лесах, путаются тучи, висят по многу дней и сыплют дождём, ветры не сдувают их, как на берегу…

Моя Мурка подлезла под её ладонь и она, немного улыбнувшись и пуша длинные чёрные ресницы, ласково погладила её по спинке, которую та выгнула под её руку и замурчала громко.

– Если бы не книжки твои Огнь, совсем делать нечего было бы мне. Всю работу баальством своим делашь, – сказала она и посмотрела на меня. – Знаешь, ежли ты не хочешь, чтобы продолжила сопеть тут и ворочаться, конечно, отвези меня обратно к людям, но подальше токмо, на полдень, на восток не надо, туда боюсь я, там совсем по-иному живут, даже говорят с отличием, не смогу я… Отвези и отдай в какие-нибудь швеи или иные мастерицы, коли возьмут… Только туда, где женщины, куда мущинам ходу нет.

Она вздохнула, развернулась к окну, и мне стал хорошо виден её совершенный профиль, будто кто-то нарисовал на светлом фоне окошка утончённую изящную линию. Так и глядел бы неотрывно всю свою вечность…

Однако же, увезти сразу же не удалось. Вначале из-за обычной осенней распутицы, потом ещё тянул… Да и потрудиться надо ещё, найти ту ткачиху, али кружевницу, кто возьмёт неизвестную стриженую девчонку в учение.

– Я прилежная, ты им скажи, и умею много, матушка Орея, была добра и всему обучила меня, так и скажешь хозяйке, не объем её, в прибыль буду, – говорила она, когда время к зиме поворотило, и появился зимник, по которому сносно на полдень доехать можно, выбравшись из моего леса.

Я и сани подлатал, на базары и ярмарки в города, да и в сёла я езжу постоянно. Но и по зиме так и не собрался я отвезти её. Доверить Аяю чужим людям, знать бы точно, что не обидят, в новое, какое рабство не отдадут…

– Вовсе я не была в рабстве, Огнь, – удивилась Аяя, разогнувшись от своей работы, услыхав это слово от меня.

– Ты же сказала, что тебя продал во дворец твой брат.

Аяя улыбнулась. Кивнула, совсем уже весна заглядывала на наш двор, вышла она с корытом, стираные вещи развесить, потому что ежли пищу готовить я за многие сотни лет научился сносно, то стирка мне вовсе не давалась, чаще я просто выбрасывал тряпьё, предпочитая покупать новое. Это она тут мне и нашила и понавязала всего, одела с ног до головы, я только штуки полотна да шерсти привозил, тесьмы, да ленты и кудели, целые мотовила извела на меня пряжи самой лучшей. До сих пор никто так близко не жил со мной, чтобы заботиться, слуги были в моих богатых домах, так то не забота… И стирала, и гладила, для того я ей рубель со скалкой привёз из Авгалла. Я покупал ей и украшения и много, и даже попросил, чтобы убиралась в них для меня.

– Не обижай меня, радуй глаз красой своей чудесной…

Она улыбалась и не противилась, надевала и монисто, и ожерелья, и браслеты, и кольца на виски, и серьги, а уши-то только богатые и знатные женщины прокалывали под серьги, простые височными кольцами довольствовались.

Вот и качались у её лица эти украсы все, а я радовался, любуясь ею. Ни разу с таким удовольствием никого не одаривал.

Я взял у неё из рук тяжёлую корзину с мокрым тряпьём, подержать, пока она станет вешать на верёвку, что я протянул через двор от сараев до амбара.

– Брат продал меня, это верно, но меня только бажали, нежили и любили во дворце, белоручкой я сидела, только и делала, что училась… – тихо улыбнулась она, достала простыню из корзины. – Поставь-ка, Огонёчек, давай потянем, штобы ровно высохла, проще гладить будет…

И тянули, смеясь и играясь, потому что я всё норовил проказничать. Так и проходили наши дни. Я сидел над записками и книгами, занимался скотиной, охотился, в том она тоже помогала мне, стреляла из лука метко и нож могла метнуть. Сказывала на моё удивление, что её учили, и она училась с прилежанием. Как и всему остальному.

– Только копьём не овладела я, для копья рука маловата у меня и слаба…

Всё могла и всё делала Аяя. Только что не ткала, для того нужно было кросно, но мне не хотелось везти сюда ещё и громоздкий станок, я просто покупал готовые ткани и меха.

И уборкой занималась каждый преднедельник, отчищала весь дом песком. Так, что изба и даже клеть стали светлыми, белыми. Однажды после очередной уборки, утирая со лба пот локтем, потому что ладони были мокрые, она, оглядываясь по сторонам, сказала мне, только вошедшему со двора:

– Ежли белил купил бы, мы бы тут с тобой красоту навели бы, и скоблить всякую неделю не пришлось бы. А, Огнь? Али в скалах добыть можно, тута есть, я читала.

Я засмеялся, снимая шапку и зипун у двери. И разуться пришлось, чистота такая, толстые чеготья отлично заменяют обувь дома. На дворе я от весенней грязи досок настелил, а вот по лесу навешал на сапоги грязи, комками… Подумав, я выставил сапоги за дверь, в сени, после выйду, отчищу.

– Читала она… – пробормотал я, проделывая всё это. И, выпрямившись, пригладил волосы, выбившиеся немного из-под шнурка. – Вот это да… Вот, что чудная ты девка, сразу я понял, но, чтобы настолько… Что, про богатства несметные горные наши читала? Ещё про что?

– Так интересно, Арюша! И загадок столько хочется разгадать, одну раскрываешь, а там за отгадкой ещё сонм новых загадок притаился! – сверкнув жадными глазами, сказала она. – Вот ты за столько сотен лет всё изучил, поди, всё ведаешь?

Я улыбнулся:

– Всего, наверное, нельзя. Так что ещё ведаешь?

– И золота здесь в скалах, сколько хошь. Серебра вот нет, – ответила Аяя, как ни в чём, ни бывало.

Нет, не может она быть обычной девушкой. И в руках всё спорится, как ни у кого, и книги все перечитала и у меня, и во дворце немало.

Я посмотрел на неё, садясь на лавку у двери, чтобы по мокрому полу не следить, ради неё я ковров навёз, и все лавки в избе мы застелили ими.

– Краски привезу. Разукрасишь стены?

Она засмеялась, радостно взглянув на меня, и хлопнула в плечо:

– Вот уж это совсем будет здорово, Арюшка!

Что думаете? Привёз я красок и в скалы вместе мы сходили, малахиту нашли, медных окислов зелёных, как смарагд, Аяя прямо загорелась, увидев их.

– Ворванью разведём, али льняным маслицем и будет краска лучше покупной!

И ведь развела, и, устроившись с плошками с краской и кистями, что сделала сама, сказав, что видала, как «малевали художники» во дворце, взялась за дело.

К лету окончательно преобразилась моя трёхсотлетняя избушка, превратившись из старого, серого от старости, хотя и отчищенного в последние месяцы строения, в расписную шкатулку. Тут появились и завитки с цветами с золотыми лепестками, и птички, нарисованные с таким мастерством, что казалось, сей же час и зачирикает, крылышками взмахнёт и взлетит. И узорами, и украсами, каких я не видал раньше, но какие она и на рубашках мне и себе вышивала.

Вот и сегодня возле лампы сидела, потому что на дворе темень весь день, без лампы в дому совсем тьма. Я подошёл к ней, заглядывая на её рукоделие.

– Это что? – спросил я, увидев удивительный узор.

Она подняла голову, улыбнувшись:

– Это солнышко, вот лучи, видишь, загибаются, как оно по небу катится колесом, – отвечала она, сама любуясь своей работой.

– А это? – указывая на звёздочки, спросил я, глядя какой замысловатый узор она выложила стежками и теперь идёт по нему быстрой ловкой иголкой.

Днесь ужасная непогода, прямо буря разразилась, пришедший сиверко так мотал ветви деревьев, так пригибал к земле, совсем поклепло, обламывал и бросал их обломки на двор, на крышу, в ставни, что мы и на двор не ходили сегодня, я только добежал до хлева, проверить, как скотина, и вернулся назад, наносил ещё только воды из колодца, чтобы запас был.

Она подняла голову, волосы уже можно в короткую коску сплести, хотя пряди ещё выбивались по сторонам, делая её такой красивой, что и в сказке не сказать…

– Снежинки, Огонёчек, не узнаёшь? – и улыбнулась. – И… звёзды на небе, что ты изучаешь, когда в небо зришь ночами, – она улыбнулась. – Хоть бы и мне когда позволил? Те самые звёзды, что меня к тебе вели, к спасению, светили на дорогу. Волшебные, баальные звёзды, как Алатырь… А ещё матушка и батюшка тоже…

Вот тут я окончательно обомлел:

– Как это «вели»? – проговорил я, холодея.

И улыбнулась сама себе или мне, или своему рукоделью.

– Егда я бежала через лес сюда, всю дорогу видела ясно, хотя, я помню, луны не было в ту ночь, а вот звёзды… – она говорила просто, будто рассказывала, как уху варила давеча. – Я будто сразу знала, куда бежать, где спасение, как дорога высветилась передо мною, только не перед глазами, а… в сердце… И… со мной рядом всё время были моя матушка и батюшка. И из дворца, из каморы запрятанной, где меня изверги держали, вывели, подсказывали путь, а там запутанно у нас во дворце-то, ох, сколько плутать можно. Бают, что и терялись люди совсем… А они вывели. Иначе не спаслась бы я…

Я сначала зацепился было за «у нас во дворце», но тут же понял, что совсем не это поражает меня в её словах так сильно.

– Что? Как понять? – нахмурился я, совсем теряясь. Что это она такое говорит сейчас?

И опять продолжила, так же выкладывая стежок за стежком, только тише:

– Они умерли… говорила я… Сначала батюшка, самый первый из всех, а потом… потом все…

У неё задрожал голос, пониже она опустила голову, слёзы там в глазах?

– Мой старший брат, как и твой брат, совсем мне не друг, – вдохнув, договорила она. – Он так стремился всегда во дворец… Словом, не знаю, почему, но ему это удалось, когда он меня во дворец продал. Мне было двенадцать в ту пору… Но во дворце за много лет никто меня не обижал. Наоборот… Марей… он… Марей так любил меня. Чёрные люди с изветами и слепящими чарами околдовали его, если…

Она замолчала, и я почувствовал, что она подбирает в сознании то, что хочет рассказать. Голос её задрожал, и подбородок дрогнул тоже, и, когда она опять повернулась к окну, я увидел, что в её глазах блестят слёзы.

– Я думала, что я… теперь всегда буду счастлива. Вечно. Так… он меня… любил… Он так любил, столько света было… И тепла. И радости. Он ведь… – она улыбнулась, и слёзы простыли у, лицо осветилось изнутри ярче, чем наши лампы освещали избу. – Марей… Он светел как молодой месяц, но… ночь и тьму разгоняет своим чудесным сиянием. Он как ангел… как весенний цветок, полный нектара, как большой сильный и гибкий белый лебедь, как чистый ключ в знойный полдень, он будто куст белого шиповника, он…

Она вздохнула, опуская веки, погасила свет ресницами, как мотыльки гасят огоньки… качнула головкой, будто удивляясь над тем, что говорит.

– Но… нежданно… всё… оказалось обманом. Как это могло… Что… Опять… отдали. И таким злым людям… Продали или предали отличия нет… И случилось, что ты уже знаешь… Но я как-то… я побежала, и откуда и силы взялись… Вот звёзды и… Матушка… они с отцом подсказывали путь, даже во дворце, там спроста дороги не найдёшь… и в лесу. И если бы не они, я никогда не нашла бы пути к твоему дому.

Вот это уже…

– Погоди-ка, Яй, ты… сказала, что родители умерли… Как ты видела их? Только в ту ночь?

Она покачала головой:

– Нет. Я и до этого видела их. И потом. Да я в любой момент могу… Я и других вижу и говорю с ними иногда в моей голове, да все это могут, разве нет?.. – она улыбнулась, пожав плечиками, и поглядела на меня.

– Нет, – я покачал головой, изумляясь всё больше, и пытаясь поймать догадку. Поразительную и невероятную догадку…

А Аяя продолжила:

– Они чаще молчат. Но бывает, говорят. Про эту бурю сегодняшнюю говорили вчера. Так и сказали: «Плохая погода, плохие мысли»…

Мне стало не по себе. «Через тысячу лет придёт человек, который будет силой как вы и даже больше…» Это она?! Это Аяя?! Она пришла именно ко мне… звёзды её привели. Алатырь. И её мёртвые. Ко мне. Ко мне привели.

Так ведь и не дошёл бы ни один смертный человек. Босиком из Авгалла до моего дома… через лес ночью… До Авгалла ехать верхами целый уповод.

И побои такие были, и босая, по камням, по лесу, ноги до мяса ободрала, а пришла сюда…

– Ты что побледнел, Огонёк? – заметила Аяя.

– Ты знаешь, что я скажу тебе? – проговорил я, разом охрипнув. – Ты не обычная девушка. Не такая, как все.

Она пожала плечами и даже засмеялась:

– Знаю, – и махнула ручкой беззаботно. – Но это… Чепуха Чепуховна! Все это всегда говорили. И злились ещё, – она засмеялась ещё звонче. – Зано-озой называли.

Не понимает, не придаёт серьёзности. Да и откуда ей знать о том пророчестве.

– Ты не просто не такая якось все, Яй, – сказал я, взглядом стараясь внушить ей, что я говорю. – Ты не такая, как все люди. Ты такая, как я. Как Эрбин. Ты – сильная. И бессмертная. Ты – предвечная.

– Ерунда, выдумаешь тоже, – отмахнулась она, поднимаясь.

Она нашила себе рубах и юбок из полотна, по моде, что носили на берегу теперь: длинная вышитая рубашка, как летник, а поверх на пояс надевается юбка, состоящая из немного заходящих друг на друга полотнищ из более плотного полотна. Вышивки везде по вкусу и богатству обладательницы и ещё новые какие-то узоры, я даже спросил, а она, улыбаясь, ответила: «Сама придумала, в голову пришли… Нравятся тебе?» Я всегда разглядывал, чего только не было помимо её солнышек и снежинок-звёздочек: олени, птицы, кошки, тигры, и рыбы и коньки… Сама придумала, ах ты, Аяя.

И чулок навязала, даже шубу сшила из пышных лисьих шкур, что я добыл для этого к зиме, а теперь, весной, ходила в жилетке по двору, и платок на голову надевала. К лету волосы совсем отрастут, уже блестящими волнами красиво вьются… это я сам себя отвлекаю, в сторону мысли отвожу, чтобы ретивое удержать, чтобы не вырвалось из груди.

– Влегке я вижу что-то, чего не видят другие, – сказала она, поднимаясь с лавки. – Таких много. Ты сам такой необыкновенный, что просто не знаешь…

– Не много. И не влегке. Не влегке!.. – горячо воскликнул я, чувствуя такой костёр в груди, что в пору на двор, под сиверко охладиться. – В мой дом никто не может войти, даже Эрбин. Ты видишь меня в моём истинном обличье, за все годы это мог только мой брат… Никто больше, только, если я показывался сам.

– Так может и мне показался?! – она обернулась от печи, к которой подошла.

– Нет. И не думал.

– Ночь была, может спросонья, с устатку, – сказала она, перебирая рушники у припечья.

– Нет, Яй, не спал я. Ты с мёртвыми запросто говоришь. Ты читаешь, ты половину книг моих с лета осилила уже. И мои записи…

Она засмеялась, но по лицу я вижу, взволновалась всё же, хоть и не верит ещё:

– А что делать-то ещё? Дел совсем никаких нет в твоём доме баальном, даже за скотиной ходить не надо. В лесу ходить ты не дозволяешь. Только что платьев нашить, даже прясть не надо, ни ткать… Во дворце хотя бы злыдни вокруг, о них думать приходилось.

– Много злыдней, значит? – усмехнулся я.

Сам я в своё время как царевич не замечал особенных интриг, кроме Эриковых мелких укусов. Против меня не плели, сам я тоже заговоров не устраивал. И егда в советниках ходил при царях, редко кто козни строил. Жили, как жилось, по-простому.

– Хватало. А у тебя в дому только книжками себя и развлечь.

– До глубокой ночи засиживаешься за этим делом. Вона, всё масло извела.

– Ну это – прости, при лучине не сподручно совсем. Да и глаза не оченно видют.

– Да не о том я… Что ты всё о мелком, всё хочешь заболтать. Я главное сказать должен: Ты – избранная, предвечная, как я. И… Похоже, что мой долг… Аяя, знаешь, что… Я должен… Открыть всю твою силу, чтобы ты узрела свой путь и себя саму. Для того тебя и привели сюда, вот что.

Она вдруг засмеялась:

– Передумал отправлять что ли?

Я подошёл к ней.

– Всё играешься… То не шутка, Аяя. И не игра.

Она немного наклонила головку и, улыбаясь, смотрела на меня, чуть прищурив веки, будто хотела испытать меня как-то, всё ещё не верила в мои слова, но так и не придумала.

Часть 2.

Глава 7. Молодой

Да не верила, конечно, чего там. Я в него-то не верила, в то, что он Арий, потому что считала Ария и Эрбина сказкой, как драконов, например. Я читала его книги, что в изобилии, счастливом для меня хранились на полках вдоль стен. И его собственные записки, его рассказы о странствиях и удивительных открытиях, сделанных там.

И всё равно больно чудно всё. Так странно и неправдоподобно, что и не описать…

Ну ладно ещё Сингайл и Галалий. Я готова уже принять, что он говорит. Но чтобы я из ихних…

Если Галалия прозвали Огнем, потому что всегда горит за людей сердцем, в это верили люди, и это оказалось именно так, я читала его записки, большей частью там было о том, как врачевать различные немочи, как избегать болезней и сохранять здоровье. Сингайла всегда называли Льдом, потому что он рассудочен и невозмутим. Лёд на Великом Море и тот трещит каждую зиму, возвещая мир, что Море под ним живо и тепло, но не Сингайл. Он выполнял мольбы людей только за богатейшие дары, за золото и драгоценные камни. Но выполнял быстро и так, как просили. Излечивал царей, деревни и сёла, целые города… В одну ночь приходило избавление. Это Галалий учил, как вылечиться и избежать в будущем повторений напастей, как необыкновенный, но человеческий лекарь, Сингайл избавлял и всё. Как колдун. Тайно. Окутав загадкой и действия и даже время, когда он это делал…

Я прижалась спиной к тёплому боку печи. И посмотрела на Огня.

– И как ты думаешь это делать? Открывать… мои силы? Что для этого надо?

Он вдохнул, смущаясь почему-то, и краснея. Вот как можно поверить, что этому человеку тысяча лет?

– Солнце призывают некоторые… А нам… Но… я не помню. Я читал когда-то, но… должен ещё поискать, почитать, узнать, как это сделать.

Он вдохнул, будто собираясь с силой, чтобы договорить. И верно, что он молвит сей день, не так-то просто было произнести, а мне принять в мою голову:

– Будь ты мужчиной, я взрезал бы кожу на груди себе и тебе, обнял бы покрепче, раскрыв моё сердце, испуская Силу, и смешал бы нашу кровь, воспламеняя твою, оживляя твою Силу своей, как хворост поджигают факелом…

– Ясно, что я не мужчина, – сказала я. – Как тогда?

Он сел на скамью у печи рядом со мной, пожав плечами. Рядом держится, боится, что убегу? Наклонился, краснея до слёз, потёр лицо ладонями.

– Я много вызнавал и читал об этом раньше, давно, ещё во времена странствий… Ведал, что должен прийти третий. Но… И… Я почему-то ни разу не подумал, что это будет женщина…

Я смотрела на него.

Он разогнулся и взглянул на меня:

– Для женщин всё иначе.

– Почему?

– Вы иные существа. И мы чувствуем вас иначе, мир, вселенная. Чрез женщину приходит в мир жизнь… Мужчина – семя, женщина – земля. И не только жизнь. Сам смысл, дыхание жизни… – он прижал затылок к печи. – Да… Аяя, задачка теперь у меня. И бремя на мне… чтобы открыть движения силы во Вселенной, поток, который идёт через тебя. Ежли не сделать сего…

– И что приключится? Помру? – вот это, в самом деле, интересно.

– Аще поток остановится, вмале это убьёт тебя, и других, и даже многих… Не знаю, но ничто во Вселенной не происходит случайно и без своего изумляющего идеального порядка. Если воспрепятствовать течению реки, что будет?..

– Огонёк, а мабуть, ну её, силу энту, а, Огнюша? Свези меня к какой-нибудь кухарке, как собирался, я буду булки да кныши с ней мирно печь всю жизнь, да тебя поминать добрым словом, исполоть тебе моя вечная…

Он повернул лицо ко мне, становясь сразу серьёзнее и старше:

– Пошто готова жизнью рискнуть не только своей и моей, но, может быть, ещё сотен других? А может и тысяч? – проговорил он, дрогнув голосом. – Ты думаешь, твои мертвецы жизнь тебе сохранили и случайно привели тебя ко мне? Именно сюда, а не в кухаркин дом?

Я засмеялась, хотя вовсе не было смешно, наверное, чтобы не было так страшно и не выразить, до чего меня пугает этот разговор… Так страшно поверить в то, о чём он говорит. Я бессмертная, как они? Я и в них-то не верю до конца по сию пору, аще убо это всё чересчур волшебно, чтобы быть взаправду…

– В кухаркин дом те злодеи ворвались бы без препятствий, а твой даже найти не могли, – ответила я, всё ещё надеясь отговориться.

– Именно так. Ко мне привели тебя высшие и все прочие силы. Никто войти сюда не мог и может, а перед тобой дверь сама открылась…

Она засмеялась, но в глазах грусть, искорок нет. Вот такая. То смеётся, то всерьёз, но в глазах грусть. Всё время грусть заполняет тьмой глаза. Всю силу ведь применил, чтобы стереть эту боль у неё внутри, сгладил немного, но не стёр.

– Веси, что я скажу тебе, Яй?.. – выдохнул я, удивляясь, как решился говорить это вслух. Ведь сказал вслух, и чувства обрели плоть и силу. И сидят уже рядом как люди и глядят, и дышат, и пищи просят, как огонь дров…

Я смутился смотреть на неё, снова потёр лоб, чувствуя, как дрогнули пальцы. Когда это я дрожал с девушками?.. Никогда не дрожал. Будто она первая в моей жизни.

Нет, не выпущу пока слова наружу… Пока молчу, вроде ничего и нет.

Аяя посмотрел на меня, протянула руку к волосам, вот сейчас коснётся…

Я улыбнулась, какой же он… сейчас совсем юношей глядит, славный, раскрытый, ясный. Я подняла руку и погладила его по волосам, гладкие и мягкие, чудесные тёплые волосы, как тёплый поток…

– Ах ты… Огнюша… Славный ты, какой славный человек… – выдохнула она, убирая руку от моей головы и как-то сгибаясь, аки из спины выдернули струну.

Мне хотелось обнять её, прижать к себе, и целовать и волосы эти мягкими волнами, и глаза, ресницы длинные, прячут свет из глаз, и шею такую высокую, белую, ключицы красивыми скобками, груди маленькие легонько колеблются под рубашкой от движений, ворот слегка растянуть, он разойдётся – легко добраться, вот они… И губы… Мёд на них. Я не касался, но я знаю… Аяя, ах ты…

Вот когда испытание пришло, сложнее которого ещё не бывало. Как мне его выдержать? Ох, надо выдержать, нельзя сдаться. Она из такого ада спаслась… а тут я со своей алкотой до неё…

Я поднялся. Надо подумать, где и как узнать, как открывают Силу в женщинах. Как я не подумал раньше, ведь читал, ещё тогда, егда понял, что Вералга взаправду совершила над нами с Эриком магическое действо, открывая скрытое в нас. Читал и думал об этом, но после, поняв, что ждать ещё так долго, прочно позабыл и думать об этом. То, что читал и слышал, я в общих чертах помнил, но я читал только о мужчинах, подобных нам с Эриком, и не обратил никакого внимания на то, что бывают и женщины. Даже думать позабыл о том, что та же Вералга была женщиной…

Наверное, потому что она лишь однажды явилась нам, как кудесница и тут же умерла. Не успев ответить ни на один из тысяч вопросов, что тут же родились в моей голове. Мы даже к мысли этой привыкнуть не успели с Эриком.

Так что, ничего я теперь не помнил и не знал о том, как открывать путь предвечным. И смогу ли я? Вералга, помнится, была уверена в себе и действовала с нами легко, будто играючи. Но у неё был её дворец с горницей, вмещающей солнце. А у меня даже книг нужных нет, и где их взять, я пока ума не приложу.

Объехать сопредельные царства в поисках? Но сколько на то уйдёт времени? И оставить Аяю здесь одну я не хочу, везти с собой – ещё хуже…

Значит, надо проникнуть в здешнюю библиотеку в Авгалле. Во дворец. Это задачка, которую ещё надо подумать, как решить.

И сдюжу ли? Хватит ли мне Силы на это действо? Насколько сильна была Вералга?..