Перевернутое сознание

«Попал, парниш. Не стоило тебе гулять тут. – Скрипуче произнес лысоголовый, прислонившись яйцеголовой башкой к окну вверх, которое было забрано металлической сеткой. – Не всегда то, что по виду правда, и есть эта правда, парень. Бывает, что живешь в иллюзии и не подозреваешь об этом».

Гиганты направлялись в мою сторону. Эти два жирдяя заслоняли собой чуть ли не весь проход. Я хотел бежать, но бежать было некуда, лишь на них.

«Не заставляй нас применять силу» – Сказал второй гигант, на котором тоже был белый балахон, но он был длиннее, и на груди было пятно, которое при дерьмовом освещении лампочек на потолке под сеткой, казалось то желтым, то Грязнова-то красным.

«Наподдайте ему!» – Раздался визгливый голос где-то в конце прохода около гигантов.

«Вставьте ему ваши палочки, а мы посмотрим» – Подключился второй голос.

Кто в одной из этих камер или комнатушек заверещал, а кто-то стал биться в дверь то ли башкой, то ли просто наваливался на дверь.

Когда вчера я проснулся около семи часов, то мне до сих пор казалось, что я в этом коридоре, где полно психов и разных уродов. Я думал, что до сих пор сплю, что это новый момент сна (или кошмара?). Так бывает, когда просыпаешься, и остается чувство, что до сих пор находишься во сне, но спустя короткое время это странноватое ощущение проходит – у меня же оно длилось довольно долго (даже когда я кое-как встал), и я был уверен, что то, что я вижу сейчас, будучи в квартире Серого, – сон, а проход с комнатами или камерами (как ни назови), за которыми сидели чокнутые, был реальностью, тем, где я живу или существую (хотя для такого места больше бы подошло – томлюсь или страдаю).

Помочив лицо, я снова попробовал шевельнуть рукой. Результат был нулевой. Опять подкатила пугающая мысль об ампутации. Захотелось посмотреть на раны, но я не мог этого сделать сейчас. Выходя из туалета увидел отца Серого, я кивнул ему и сказал: «Здрасте», он хмуро зыркнул на меня и проплелся в одних трусах на кухню, шаркая ногами, точно девяностолетний пердун.

Я поблагодарил Серого за то, что позволил переконтовать ночь у него. На что он ответил: «Да ладно, чё такого-то». Хотя сам про себя, вероятно, подумал: «Но на больше здесь ты не останешься и не мечтай. На хрен надо такого счастья».

Плетясь в вонючую уродскую школу, в которой мне оставалось томиться чуть более месяца и после которой я не знал, что мне делать дальше, я думал, что сказать Натали, как извиниться. В голову почти ничего не приходило стоящего. Я боялся, что она разорется, а в том состоянии, в котором я тогда был, это мне надо было меньше всего на свете.

Нэт не станет этого делать. Она нормальная. Это ты орешь и психуешь из-за всякой ерунды.

ИЗВИНЯТЬСЯ, ЧТОБЫ ПОПРАВИТЬ РАЗРУШЕННОЕ, ТРУДНО И ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ ПОСЛАТЬ ВСЕ ИЗВИНЕНИЯ К ЧЕРТУ И НЕ ДЕЛАТЬ ЭТОГО, ПОТОМУ ЧТО БОИШЬСЯ И НЕ ЗНАЕШЬ, КАК ВСЕ ВЫЙДЕТ, НО ВСЕ ЖЕ, ПЕРЕЛОМИВ СЕБЯ, ВИДИШЬ, ЧТО ВСЕ ПОЛУЧИЛОСЬ СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК ТЫ ДУМАЛ – ГОРАЗДО ЛУЧШЕ, А САМОЕ ГЛАВНОЕ ОБРЕТАЕШЬ СНОВА СПОКОЙСТВИЕ И СЛЕГКА ОКРЫЛЯЮЩУЮ РАДОСТЬ.

«Нэт – Я взял ее за руку, потому что она хотела пройти дальше.

«Что тебе?»

«Извини меня, – голос у меня подрагивал, – я был настоящим говнюком. – Я перестал думать о том, как отнесется ко мне Натали, я просто решил сказать, что действительно у меня было в ту минуту на сердце, и плевать на все. Я выскажусь, и тогда хоть не буду чувствовать себя так виновато. – Ты тогда мне было так хреново. Ты мне хотела помочь, а я так к тебе отнесся. Не знаю, почему я так сделал. – Я отпустил пальцы Нэт. Подумал, что она сейчас уйдет, но она не уходила. Мы стояли в левом крыле третьего этажа, и там было всегда всех тише, а особенно вначале учебного нудятского дня. – Я прошу у тебя прощения. Ты можешь так со мной и не разговаривать, наверно, это и правильно. Я только хотел сказать, что мне жаль».

Возле нас прошли три девчонки из класса десятого, а в конце крыла стоял парень с рюкзаком, на котором красным была сделана надпись: «Ария». Я чувствовал обалденное смущение и боязнь, говоря Нэт все это, и мне хотелось бежать без оглядки, но бывает редкое время, что я даю Фрэссерам, фобиям и страхам пинок под зад и ломаю барьеры, которые потом появляются вновь.

«Стой, Дим». – Я обернулся. Натали направлялась ко мне. Как же она завораживающе двигалась. Ее черные волосы с кудряшками немного приподнимались. В зеленоватых глазах я не увидел больше дымки грусти или некой тоски, в них появился какой-то святящийся огонек. Она чуть заметно улыбалась (как прекрасна была эта улыбка!), ее щеки чуть приподнялись. А самое главное глаза – кроме светящегося огонька, в них было еще что-то. Удовлетворенность, что с ней поделились своими чувствами? Что ее ценят? Любовь? Умиротворенность, будто на ее доброе сердце полили бальзам? Мне очень-очень трудно сказать наверняка. Нелегко описать то, что я увидел в ее глазах. Это надо только увидеть, и тогда лишь можно понять полностью это согревающее, ошеломляющее чувство. Вероятно, хороший муж, который сделал все так, как обожает его жена, который не брюзжал и не попрекал ее, а сделал все, как она любит, так, как ей это приятно, видит в ее глазах нечто подобное, а то и что-нибудь намного лучше. И она готова быть лучше, потому что видит любовь к себе и что ею дорожат. Должно быть, если бы кто-нибудь читал мои записи в дневнике, к примеру, какой-нибудь мужик лет сорока, или женщина, то он (или она) сказал(а) бы: «Как этот сопляк семнадцати лет может говорить о семье, сравнивать что-то с ней, когда у него этого и в помине не было?». Но я и не сравниваю: лишь предполагаю или даже, можно сказать, мечтаю или воображаю. Это легко представить. Все хотят подобного, но не у всех оно имеется. Все знают, как должно все быть и могут говорить и поправлять друг друга, но в итоге порождаются лишь упреки и злоба, потому что ждут, что первый шаг должен сделать кто-нибудь другой.

ПОСТРОИТЬ КРЕПКИЙ УЮТНЫЙ ТЕПЛЫЙ ДОМ – ОФИГЕННО СЛОЖНЯЦКАЯ ЗАДАЧКА

Я замер, глядя в глаза Натали. Старался даже не дышать, боясь, что все испорчу. Бывает, мне кажется, что я годен-то только на то, чтобы все портить и разрушать. Натали и меня разделяло совсем ничего. Я почувствовал ее дыхание. Потом она меня обняла. Я почувствовал дурманящий мое сознание запах, исходящий от каждой частички ее тела. Она положила мне голову на плечо (на правое). Я обнял ее правой рукой. Вначале неуверенно и робко, но затем крепко. Все перестало быть: парень в конце крыла с рюкзаком, на котором была надпись «Ария», проходившие мимо узники учебно-исправительного учреждения. Мы будто перенеслись на лужайку перед домиком за кронами деревьев, который я выстроил в своем неуемном воображении.

Я собирался рассказать Нэт о том, что у нас приключилось с ДУБЛИКАТОМ папочки. Отрицать то, что я надеялся, что она предложит мне переночевать хотя бы ночку у нее, было бы враньем. Да и перед кем мне врать? Перед дневником? Он не судья – хороший слушатель.

Когда я закончил свой рассказ у крайнего окна рекреации третьего этажа, в глазах Натали я увидел сострадание, и она предложила ночевать у нее какое-то время, пока у меня все не выяснится. Я спросил, не будет ли ее мать против. Нэт мотнула головой. Я поцеловал ее.

Я начал сам обрабатывать раны, которые загноились, но Натали взяла у меня пузырек с перекисью водорода и марлю, смоченную в теплой воде.

«Дай мне». – Нэт протянула вперед руку (ногти у нее были покрашены в темно-красный цвет).

«Да я сам…».

«Помолчи. Усек?».

«Усек». – Ответил я устало и отдал ей марлю.

У меня пробежал до кайфа приятный холодок от осознания того, что Нэт хочет помочь. Ее никто не принуждает, не упрашивает, а она само этого хочет, хочет помочь. Когда для тебя что-то делают не из-за того, что им от тебя что-то нужно (и поэтому они такие миленькие с тобой), не ради престижа (если тусуешься с ним, то значит, ты крутой, с тобой считаются и в глазах других ты уже что-то представляешь), а потому, что ты им нравишься, как человек, нравятся твои качества, и поэтому они хотят сделать для тебя что-то – то это поистине превосходно и вряд ли с чем сравнимо. Мое воображение снова начало играть со мной: я снова на какой-то сладкий теплый момент представил, что мы с Натали женаты.

Когда Натали проводила очень осторожно, точно фея волшебной палочкой, по руке, боли я практически не чувствовал. Про другие рубцы она ничего не спросила. Я решил, что когда раны, нанесенные мне ублюдком ДУБЛИКАТОМ чуток попройдут, рассказать ей о них, о ДУБЛИКАТАХ, Фрэссерах и том, что я вижу из-за них. Я правда сделаю это. Я готов. Плевать, что она подумает. Меня это уже не так и волнует. Наверно, наши намерения и мысли, когда мы только-только о них думаем весьма хрупкие, но по прошествии некоторого времени они обретают плоть и не рисуются нашему уму какими-нибудь неосуществимыми, мы словно привыкаем к ним, и уже не сложно их исполнить.

Я дотащился до ванны Нэт (она у них была отдельная, не то, что у нас: сортир и ванна все вместе, два в одном так сказать). Там она полила на раны водород, а потом помазала зеленкой. В глазах у меня потемнело от щипания, но Натали так ласкающе дула, что ощущение какого-то удушья и дурноты отступило, и осталась только неприятное чувство жжения. Из одной раны в плече выступила кровь. Они были такие уродливые, так что, глядя на них, меня даже повело. Мне стало жаль себя, к горлу подвалил ком.

«Уродство, да?» – Спросил я, все еще морщась от жжения, у Нэт.

Она ничего не ответила, заклеивая последнюю рану пластырем. Тупой был вопрос – естественно, это было уродственно. Вопрос, не требующий доказательств, то есть, не требующий ответа, ха! Когда все было закончено, я отправился спать. На полу. Но спалось мне в комнате Натали гораздо комфортнее, чем у Серого.

Сегодня я не таскался в поганую тюрягу. Ныла рука. Но, несмотря на все это, я записал дальнейшие события моей рутины – хотя после всего, что произошло за последние дни, это уже не назовешь рутиной. Пока я писал, то и дело клонило в сон. Меня часто стало клонить в сон. Засыпаешь и будто отключаешься, не думаешь, не страдаешь, будто плывешь по спокойной реке или летишь в высоком небе, где не дует ни один ветерок.

Натали должна скоро вернуться из этой вонючей школы. До ее прихода я полежу на ее манящей меня кроватке. Она так и говорит: «Эй, Диман, забирайся на меня и полежи, сосни часок, ведь ты так измотан, бедняга». А Нэт вернется, я сползу на пол.

Бен, дружище, если бы был рядом со мной сейчас, это было бы весьма кстати.

МЫСЛИ О СМЕРТИ И САМОУБИЙСТВЕ ИСЧЕЗЛИ, БУДТО ОНИ НИКОГДА И НЕ БЫЛИ МОИМИ ПРИЯТЕЛЯМИ. ПРИШЛА РАДОСТЬ, ЧАСТИЧНОЕ СПОКОЙСТВИЕ И УСЫПЛЯЮЩАЯ ЛЕНЬ.

НЕВЕРИЕ В ПРОИСХОДЯЩЕЕ СОМНЕНИЯ ПАНИКА

ЖЕЛАНИЕ ИМЕТЬ СМЫСЛ И БЫТЬ НУЖНЫМ

ОДИНОЧЕСТВО БЕЖИТ ПРОЧЬ, КОГДА ТЫ НЕ ОДИН

Часть 2

Воспоминания – единственное,

что порой остается

Немногие сознают, какие чудесные горизонты раскрываются в историях и мечтах юности. Дети, слушая и мечтая, осмысливают все лишь наполовину, а когда уже взрослыми мы пытаемся что-то вспомнить, воспоминания получаются скучными и прозаичными, ибо мы уже отравлены ядом жизни.

«Селефаис»

Г. Лавкрафт

И тут я заплакал. Отец, который был самым лучшим и добрым из людей, тут же подхватил меня на руки, снял с сиденья, стал утешать, а потом понес к машине.

Он нес меня на руках, прижав к плечу, и я смотрел, как удаляется, уменьшается грузовик, одиноко стоявший в поле с огромным, разверстым, точно пасть, радиатором, темной круглой дырой в том месте, куда полагалось вставлять заводную рукоятку, – дыра напоминала пустую глазницу. И мне захотелось рассказать отцу, что там я почувствовал запах крови и именно потому заплакал. Но я почему-то не смог. И еще, думаю, он бы мне просто не поверил.

«Грузовик дяди Отто»

Стивен Кинг

Здравствуй, отец. Я вспоминаю старые времена: на мне был метр с кепкой, и весил я футов шестьдесят, но я был твой сын. По утрам в субботу я ездил на работу с папой. Мы залезали в тот большой зеленый грузовик, мне о казался самым большим грузовиком на свете, пап. Помню, как важна была наша работа: если бы не мы, люди замерзли бы на смерть. Ты для меня был самым сильным. Помнишь наши любительские фильмы – мама одевалась как Лоретта Янг? Мороженое? Футбол? Уайна? Тунец? И как я уехал в Калифорнию, а потом вернулся с ФБР на хвосте? Тот агент Траут, когда он встал на колени, чтобы обуть меня, ты сказал…

Это мое дело, сволочь, надевать сыну ботинки.

… Ты хорошо сказал. Очень хорошо. Ты помнишь? А когда ты сказал мне, что деньги – это фикция. Да-а, старина. Мне сорок два года, а я наконец-то понял, что ты хотел мне сказать, наконец-то я понял. Через столько лет. Ты лучше всех. Жаль, я так мало для тебя сделал, мы так мало виделись. В общем: пусть ветер всегда дует тебе в спину, а солнце светит в лицо, и пусть ветры судьбы вознесут тебя, чтобы ты плясал среди звезд.

Плясал среди звезд.

Я люблю тебя. Твой Джордж.

«Кокаин»

Режиссер Тед Демм

– У вас никогда не возникало желание наложить на себя руки? – спросила она, бросив на меня яростный взгляд. – Особенно когда вам казалось, что люди плохо к вам относятся и смеются над вами? И никто не хочет вас понять, посочувствовать вам? Вы можете представить себе, каково это – есть, есть, есть, ненавидеть себя за это и есть вновь?

«Свадебный джаз»

Стивен Кинг

И тут я вытащил из кармана расписание и стал его читать, чтобы прекратить это вранье. Я как начну врать, так часами не могу остановиться. Буквально часами.

Вообще смотреть на них было приятно, вы меня понимаете. Приятно и вместе с тем как-то грустно, потому что все время думалось: а что с ними со всеми будет? Ну, окончат они свои колледжи, пансионы. Я подумал, что большинство, наверно, выйдут замуж за каких-нибудь гнусных типов. За таких типов, которые только и знают, что хвастать, сколько миль они могут сделать на своей дурацкой машине, истратив всего галлон горючего. За таких типов, которые обижаются как маленькие, когда их обыгрываешь не только в гольф, но и в какую-нибудь дурацкую игру вроде пинг-понга. За очень подлых типов. За типов, которые никогда ни одной книжки не читают. За ужасно нудных типов. Впрочем, это понятие относительно, кого можно считать занудой, а кого – нет.

Я иногда ночь не спал, все боялся – вдруг я тоже стану психом?

В такой гнусной школе я еще никогда не учился. Все напоказ. Все притворство. Или подлость. Такого скопления подлецов я в жизни не встречал.

– Пропасть, в которую ты летишь, – ужасная пропасть, опасная. Тот, кто в нее падает, никогда не почувствует дна. Он падает, падает без конца. Это бывает с людьми, которые в какой-то момент своей жизни стали искать то, чего им не может дать их привычное окружение. Вернее, они думали, что в привычном окружении они ничего для себя найти не могут. И они перестали искать. Перестали искать, даже не делая попытки что-нибудь найти. Ты следишь за моей мыслью?

«Над пропастью во ржи»

Джером Д. Сэлинджер

Я стоял и глядел ему вслед, глядел, как он изо всех сил толкает ногами землю, как мелькают подошвы его кед. Я люблю его. Что-то есть в его лице и иногда в том, как он смотрит на меня, от чего мне начинает казаться, что в жизни все в порядке. Конечно, это ложь: в нашем мире никогда не бывает все в порядке и никогда не было. Но мой сын дает мне возможность поверить в эту ложь.

Наверное, года два уже прошло с тех пор, как его в последний раз возили на детском сиденье тележки для продуктов. Эти маленькие вехи проходят мимо, и мы не замечаем их, а когда перемены вдруг все-таки доходят до сознания, они всегда неожиданны.

Разум человека – темный лес.

Половину прошлой ночи я думал, что свихнулся, что на самом деле я в смирительной рубашке где-нибудь в Данверсе, что я просто вообразил этих розовых тварей, доисторических птиц, щупальца, и все это исчезнет, когда войдет хорошенькая медсестра и вколет мне в руку успокоительное.

«Туман»

Стивен Кинг

– Отнюдь. Безумие должно начинаться с чего-то. И если мой рассказ вообще о чем-то – при условии, что про человеческую жизнь можно сказать, будто она о чем-то, – тогда это история генезис безумия. Безумие должно где-то начинаться и куда-то идти. Как дорога или траектория пули из ствола пистолета.

«Баллада о гибкой пуле»

Стивен Кинг

27 апреля

В тот день, когда я отрубился на кровати Натали, то когда открыл глаза, она лежала рядом, ко мне лицом. На ней были черные джинсы и футболка (которую она точно не одалживала у какой-нибудь пятиклассницы – она закрывала весь ее живот, а не доходила лишь до середины живота). Нэт обхватила себя руками, точно замерзла. Прядь черных волос закрывала один ее глаз. Мне захотелось отбросить ее, но я не посмел этого сделать: не хотел будить. Это было бы жестоко с моей стороны разрушать ее сон. Она тогда очень устала, как она мне потом рассказывала. По истории историчка проводила опрос (как назло ее спросила), а потом был пробный экзамен ЕГЭ – в общем Нэт запарилась подчистую и была так вымотана, что думала лишь о сне. Я уверен на сто один с половиной (Ха!) процент, что любой знает, что значит пробыть весь день в напряге, в замоте, и после того, как все завершилось, и ты дополз домой, то думаешь лишь о том, чтобы поспать или просто побыть в тишине – мягкой, безопасной, нежной.

К сожалению, не все могут принять это во внимание, я имею в виду хотя бы близких. Моя мама принимала (давненько уже), хотя и не всегда. Однажды – это было, когда я учился в классе пятом,– я пришел уставший после шести уроков, на последнем из которых была контрольная по математике и которую я, думал, написал хреново), то она вначале велела мне вынести из ведра, дальше попросила сходить за хлебом для бабули, которой было восемьдесят три и которая жила над нами, – ну я и не выдержал. Мне показалось, что мать не посчиталась со мной, не приняла в расчет то, что я устал. Она еще тогда спросила перед тем, как я вспылил: «Что ты такой, сынуль?». Надо было ей ответить: «Сходи в школу-то, мамуль, будешь себя еще и хуже чувствовать. Сегодня в школу сходить – это не то, что раньше, – это прохождение сквозь темный коридор, где тебя хотят расплющить огромными ненужными металлическими знаниями, где тебя могут оскорбить и обосрать». В общем, я бы добавил, школа – это своего рода тюрьма, тут и спорить нечего. Это тюрьма как психологическая, так и физическая. И в ней нужно выжить. Пусть я сейчас и не учусь как до того (когда я старался учиться и был как наши ботаники на первых партах), но я все равно стараюсь выжить, потому что атмосфера и пары этой гадюшной образовательно-исправительной школы влияют на меня.

ВСЕ МЫ ХОТИМ ВЫЖИТЬ И НЕ УМЕРЕТЬ

Стиснув зубы, я поднялся с кровати и сполз с нее. Я не желал слезать, потому что лежать рядом с Натали было чертовски приятно, я будто нежился в прохладной ласкающей и веселящей воде после пребывания под солнцепеком и в пыли часа три да еще с жужжание этих засранцев-слепней (хотя когда он тебя долбанет, не такое легенькое словечко в голову приходит, не так ли?), но мне хотелось укрыть ее пледом, под которым я спал ночью. Я взял его со стула, на котором Натали сидела, когда делала задания для тупой школы, и, ступая на носочки и стискивая зубы от боли в руке (боль была не такой уж и сильной – должно быть, я делал это рефлекторно), двинулся к Нэт. С большой аккуратностью развернул плед и укрыл ее им. Ощутил тепло на сердце, ощущал себя подобно художнику, который нарисовал прекрасный шедевр, но который наконец обрел завершенность после последнего штриха. Нэт прекрасно спала на кровати, немного скукожившись будто от зяби, и смотреть на нее для меня было большим удовольствием, это внушало мне спокойствие и довольство, казалось, что у меня все в порядке, все прекрасно и лучше быть не может (но хотя это очередной сладкий обман, прекрасная иллюзия, которую я порой испытываю). Но когда я укрыл ее пледом, то ощутил полное спокойствие – я дополнил картину и сделал ее красочнее.

Я смотрел и наблюдал за спящей Нэт минут пять. Ее грудь медленно вздымалась и опускалась. Слышно было ее дыхание. Я не удержался и прикоснулся кончиком указательного пальца к сползшему на глаз и отбросил его осторожно. Я первый раз наблюдал за сном девушки, которая мне нравилась…

А ты ей нравишься? Уверен, что она не Фрэссер? Может, это их ловушка, чтобы с помощью ее манипуляций заграбастать тебя?

Да заткнись ты!

…(как внешне, так и внутри), во время сна. Это было так прекрасно и согревающее, я был точно частью ее. Я подумал о том, что жалко у меня нет пульта останавливающего время – тогда я бы сделал паузу и наслаждался этим моментом чуточку дольше, чем могу в действительности. Я забрался обратно на кровать, скрипя зубами от боли, и устроился около Натали. Провел нежно по ее щеке, а затем просто лежал и глядел на нее, так сладко спящую. Это меня согревало, как согревает костер при завывающем ветре в ночи. Потом я заснул. Это сон был спокойным, плавным и нежным (хотелось бы подобрать иные эпитеты, но не приходят в голову). Когда я проснулся, то подумал, что заснул лишь пару секунд назад и не спал вовсе – каждый, по-моему, испытывал нечто подобное.

26-го, в среду, я отсидел шесть мучительных уроков. Рука меня не беспокоила первые три урока, но потом, когда какой-то придурок протиснулся через меня, точно бульдозер, и задел К МОЕЙ НЕОПИСУЕМОЙ РАДОСТИ изрезанную и исколотую ДУБЛИКАТОМ руку, то боль разверзла свою пасть и не захлопывала ее. Я потел, как свинья, и ерзал на стуле, будто мне было невтерпеж сбегать в место, где воняет куревом, а в унитазах могут плавать использованные шприцы.

На третьем уроке классная обсуждала минут десять классные дела (деньги на ремонт, за охрану и то, что необходимо провести родительское собрание, где решат сколько сдавать на финальную школьно-исправительную вечеринку, на которой все напорются напоследок и разбегутся кто куда), а затем говорила оценки за проверочную работу. Прошлась по мне. Поставила мне кол. Зачитала пару предложений из моего фант. рассказа: «я тэбя лублю», «стали крепко дружить», «обезьян медленной, но до жути уверенной походкой, подкатил к обезьяне». На весь класс стоял безумный ржач. Рик крикнул со второй парты от конца на первом ряде: «Дальше читайте, что там еще написано!».

«Выдам и читай на здоровье чушь своего приятеля». – Сухо брякнула эволюционистка, скривив пачку, точно готовилась взлететь в потолок, но, к сожалению, у нее еще не прогрелись ее газовые турбоносители. Мне не понравилось, как она отозвалась о моем фант. рассказе (а он был такой ведь прикольный!). Я решил отомстить этой мутантше, когда мне будет получше. Я взял ее на мушку.

На четвертом уроке – это было обществознание, на котором Рик и Серый устроились на последней парте и угорали, читай мой фант. рассказ (у Серого аж слезы выступили в уголках глаз) – я сумел отвлечься, изгнать минут на семь боль из сознания: наблюдал за шикарным полетом мухи-помоечницы. Она выделывала в классе такие виражи (это надо было видеть!): на большой скорости летит в конец класса, смачно жужжа, резко уходит вниз, а затем поднимается вверх, делает поворот и, выделывая разнообразные зигзаги, гонит обратно в мою сторону. Затем она все кружила у исторички, сидевшей за столом и игравшейся указкой. Подлетит, вначале с одной стороны пожужжит, затем вильнет в сторону (своего рода отвлекающий маневр, чтобы не запалили, то есть, не дали по мозгам), и летит уже с другой стороны, шикарно жужжа. Наконец историчка больше не могла игнорировать ее и начала махать (первое время легонько, а дальше все с большой злостью, потому что муха набирала обороты и входила в раж. Я следил с огромнейшим интересом за этой сценой и все твердил про себя: «Молодец, помоечник, так ее! Жалко ты не кусаешься, как слепень, а то всадил бы ей дозу ядка для профилактики!». Я, конечно, нормально относился к историчке в отличие от Цифроеда или Бочонка и не имел ничего против нее, но мне казалось бы забавно, если бы жирный мух-крепыш, отъевшийся на помойках, долбанул ее слегка. Мне хотелось лишь посмотреть реакцию исторички и не более, я не желал ей зла, как я могу желать, например, Цифроеду или ДУБЛИКАТУ папочки. Интересно, если бы мух-крепыш укусил ее, чтобы она сделала? Матернулась? Только представить, какой бы фурор это был? Все бы сто пудов заржали, за исключением ботанов, естественно, у которых мозги давно сплавились в том смысле, что они не видят шутрок, не могут заценить такие шутки, – у них в тыквах лишь вонючие тупые знания да сраные мечты о будущем поступлении в дебильные институты и о светлом розовом будущем, которое вырисовывается в их туповатых и наивных башках после завершения очередной тюряги, в которой срок пребывания сокращен на половину и которая зовется институт.