Перевернутое сознание

Не помню, от кого я слышал, слова: « Глаза – это зеркало души», но мне понравились эти слова. Поэтому и запомнил. Действительно, по глазам можно многое сказать о внутреннем состоянии человека: грустен ли он, радостен, или что-то между, устал, ему скучно, а может, ему чертовски хреново и у него полнейшая апатия ко всему.

11 апреля

В уродскую образовательную тюрягу не поперся. Как мне не хотелось тратить мой отмаз (листок, который накатал мне ДУБЛИКАТ матери), я все-таки решил им пожертвовать – полное нежелание тащиться в школу и париться там.

Купил в книжном магазинчике книгу Мэри Шелли «Франкенштейн» в мягкой обложке всего за двадцать рублей. Мне понравился рисунок скалящегося скелета с черным балахоном на черепе на заднем форзаце, да и вообще я решил почитать действительно что-то интересное, а не ту хрень, которой нас пичкает Бочонок. Про Франкенштейна было достаточно фильмов, и слышал я не мало, но так и не удосужился почитать. Вернувшись домой, тут же отправился к себе в каком-то радостном предвкушении (на это время тоска, лень и апатия исчезли – я точно загорелся). ДУБЛИКАТ матери в это время обнимался с унитазом.

Книга увлекла меня почти на два часа. Она меня так захватила, наверно, еще потому, что я нашел в ней много мест, которые описывали мое внутреннее состояние. Как, например, во втором письме Роберта Уолтона, отправившегося в экспедицию, к своей сестре Маргарет:

«Тем не менее, одного мне не достает, у меня никогда и прежде не было возможности восполнить этот пробел, но сейчас я ощущаю это отсутствие как большое зло. У меня нет друга, Маргарет: когда меня распирает радостная уверенность в успешном исходе дела, то не с кем поделиться ею, когда мрачные мысли и одолевают меня и вгоняют в уныние, то некому поддержать мой дух в эту минуту. Да, верно, я могу поверять свои мысли бумаге, но это неважный посредник для передачи чувств. Я жажду общества человека, который разделил бы со мной мои чувства, глаза которого встречались бы с моими глазами. Возможно, ты сочтешь меня романтиком, дорогая сестра, но я с горестью ощущаю отсутствие такого друга. Возле меня нет никого с душою нежной и вместе с тем мужественной, с умом развитым и разносторонним, чьи устремления совпадали бы с моими, кто бы мог одобрить мои планы или внести в них правки. Как много мог бы подобный друг сделать для исправления недостатков твоего бедного друга! Я слишком поспешен в действиях и слишком нетерпелив перед лицом препятствий».

Когда я читал это место, то увидел в нем себя и свои черные поганые мысли, которые давят на меня день ото дня. Разумеется, у меня в отличие от Уолтона есть друг… Нэт, но общения между нами, как он описывает, нет. Очень редко я ощущаю что-то подобное, но это быстро забывается и кажется иллюзорным – словно и не было этого вовсе.

Я ТОЖЕ ЖАЖДУ НАЙТИ ТАКОГО ДРУГА, КАК ОПИСАЛ УОЛТОН, В ЛИЦЕ НАТАЛИ!!!!!

Естественно, чтобы иметь такого друга, нужно трудиться и прилагать большие усилия – в этом мире пинок под задницу не получаешь даром, а что уж говорить о друге! Но временами я начинаю верить, что такого друга найти нельзя, и чтоб заглушить сжирающие меня мыли разочарования и тоски, я начинаю вести себя озлобленно, напиваюсь и выделываю черные шуточки, чтобы подавить в себе эти вонючие мысли, навеянные непонятно каким дерьмом.

«Впрочем, эти жалобы бесполезны; мне уж точно не найти друга на океанских просторах, ни даже здесь, в Архангельске, среди купцов и моряков».

Из романа я наконец-то понял, что Франкенштейн – это не монстр, а творец этого монстра, которого он собрал по частичкам, – Виктор Франкенштейн, происходящий из знатной элитной семьи. Хотя раньше, смотря фильмы ужасов о Франкенштейне, я полагал, что монстр с болтом в башке и сморщенной кожей и есть Франкенштейн. Как это поганое кино любит все искажать!

«Я провел ужасную ночь.

Иногда пульс мой бился столь часто и сильно, что биение отдавалось в каждой артерии; порой я почти валился на землю от усталости и слабости.

К моему ужасу примешивалась горечь разочарования; мечты, что так долго питали и приятно тешили меня, обернулись ныне адом, перемена совершилась так быстро, погибель была столь полной».

Понравилось описание чувств Виктора Франкенштейна, когда он создал свое творение, своего урода.

«Приезжай, Виктор, но не с мыслями о возмездии убийце, а с миром и кротостью в душе, которые залечат, а не растравят, наши души. Войди в дом скорби, друг мой, но с добром и любовью к тем, кто любит тебя, а не ненавистью к своим врагам».

Я выписал и это место из книги в свой дневник, который у меня теперь коричневого цвета и побольше. Зеленый закончился еще тогда, когда я таскался в больницу (его спрятал его под гору всяких бумаг и иного хлама в моем ящике). Я почувствовал в словах отца Виктора Альфонса правильный настрой и исходящую от него жизненную мудрость, несмотря на ту боль и утрату, которую он ощущал, потеряв своего сына Уильяма, которого убил монстр Виктора Франкенштейна.

«Я покидаю жестокий и безрадостный мир, и если вы будете вспоминать и думать обо мне, как о невинно осуждено, я примирюсь со своей участью». – Слова Жюстины, которая помогала в доме отца Виктора по хозяйству и которую обвинили в убийстве Уильяма, а она, как полная дурочка, созналась в том, чего не совершала. В день убийства Уильяма она захварала, а потом в платье у нее нашли портрет матери, который был в день убийства у Уильяма – значит виновна. Тогда как портрет ей подбросил демон, созданный Виктором Франкенштейном, после того как укокошил паренька и увидел спящую в сарае Жюстину (непонятно, почему она там спала. Наверно, в дом не пускали).

После прочтения сотни страниц я сделал передышку. Вымыл гору засратой посуды, за которую ДУБЛИКАТ папочки вмочил меня подзатрещину. Глаза у меня малость отдохнули. Интерес книге у меня пропал, но я должен был дочитать ее до конца, потому что ненавижу оставлять что-то, что начал, незаконченным. Дальше было что-то вроде сказки, на типа той, которыми нас потчует Раиска-эволюционистка: Виктор Франкенштейн и его творение-демон мирно беседующие точно дипломаты; демон, научившийся говорит, читать, узнавший о формах собственности, чинах и т.д. – прямо вундеркинд (должно быть, Франкенштейн пересадил ему какие-нибудь суперкрутые мозги, поэтому он так и схватывал все на лету, лишь слушая и запоминая); чувства вины урода Франкенштейна после убийства Уильяма (какой чувствительный убийца! Странно, что не пошел с повинной!). Если так подумать: какие у мертвяка, сшитого из останков от мертвых тел, могут быть чувства, эмоции, способность к обучению? Жалко, что когда жила Мэри Шелли, не было еще Джорджа Ромеро – она бы посмотрела его фильмы и сразу поняла, какие на самом деле должны быть мертвяки.

В конце книги творение Франкенштейна переубивало всех, кто был дорог Виктору, и выпрыгнуло из каюты Уолтона, которому Виктор Франкенштейн и рассказывал историю своей жизни (от начала и до того момента, когда его монстр замочил всех, кого он любил, и он отправился преследовать его, сделав это целью своей жизни). Демон скрылся во тьме на ледяном плоту после того, как произнес патетическую красочную речь над трупом своего хозяина и, попрощавшись с ним и Уолтоном.

По завершении чтения во мне снова появилось чувство тоски, неудовлетворенности и пустоты. Я потратил время в пустую. Начало книги было интересное, но потом пошла сказка и полная ахинея – это и испортило все впечатление. Но зато теперь я могу смело сказать, что прочел эту крутую книжку как «Франкенштейн» и знаю, что Франкенштейн – это не сам монстр, а его создатель (ХА!). Еще я подчеркнул пару мест, хорошо описывающих внутренние чувства и чувства страха. Надо будет выписать их как-нибудь в свой дневник, но не сегодня: я и так много страниц исписал. Рука ноет и вся потная.

17:21

12 апреля

Возвращаясь вместе с Риком из тюряги (с последнего урока литры мы свалили, канал его на этого Бочонка да и Рика тоже), встретили Илью Нойгирова, этого наглого самодовольного ублюдка. Я хотел пройти быстро, но этот кусок дерьма остановил нас.

«Что из школы, детки?» – осведомился он таким нахальным тоном.

«А откуда же, еще». – Ответил я. Мы с Риком переглянулись бегло.

Рик хотел протиснуться через Нойгирова, но тот взялся за рукав его спортивной куртки и не дал ему пройти.

«Э, ты чё?». – Возмутился Рик.

«Не горлань – вот чё, перец!» – Нойгиров залыбился.

«Ладно, Илья, какие твои проблемы?» – сказал я, стараясь не показывать тоном голоса, как он меня бесит. Как же мне было охота врезать по его наглой нахальной роже! Но я не мог – он тут же доложит братику.

«У меня их нет».

Молчание. Слышно было лишь, как подувает ветер.

«Ну чего тогда тебе надо?»

«Спокуха, Диман. Что вы так напряглись?» – Нойгиров положил мне свою вонючую поганую пятерню на плечо, точно закадычный приятель.

«Да мы ништяк, Илья». – Сказал Рик, доставая из кармана брюк пачку сигарет.

«Вот и славно. Мы же просто общаемся. Дай-ка мне затянуться-то, не будь жидом-то».

«На». – Нойгиров вытянул сигарету, прикурил от сигареты Рика и начал пыхать. Я отвел взгляд, чтобы не видеть эту наглую рожу с двумя бельмами.

«Эй, Диман».

Как мне не хотелось поворачиваться и отводить взгляд от окна первого этажа, где на подоконнике возле бегонии сидел рыжий кот, но пришлось сделать это.

«Чего?»

«Не чего, а что, Версов?»

«Что, Нойгиров?»

«Вот так-то лучше».

Рик докурил сигарету и бросил в газон дома. Я засек по нему, что он на взводе и готов разорвать Нойгирова.

«Помнишь ту девчонку, ну… которую еще парень-то послал, сказав, что он был лишь третьим?»

«И что?» – Спросил я. Я помнил, что этот козел мне что-то рассказывал (а скорее, даже хвастал тем, какое он говно, и как может играться с различными простачками).

«В больнице лежит».

«А что за девчонка?» – Задал вопрос Рик.

«Одна идиотка из десятого класса залетела. Мы ее подпоили хорошо, а потом побарабанили – кто сколь влезет. Естественно, остальные были после меня, ведь…»

«Ну и что с ней?» – Прервал я этого похотливого извращенца.

«Парень, по ее мнению, являвшийся папочкой, послал ее…

«Ты уже говорил, ну и что дальше?»

«Твой приятель зато не знает. И запарил перебивать Версов, гнида болотная! -

В этот момент я решил любой ценой отомстить этому паразиту, зловонному клопу Нойгирову – и плевать, кто прикрывает там его жалкую задницу. Нужно лишь мозги напрячь, как сказал в Джон Нэш в фильме «Игры Разума». Задело меня, наверно, всех больнее слово «гнида», которым меня не так давно одарил ДУБЛИКАТ папочки. – В общем, предкам она ничего естественно не скажет, потому что сдрейфит да и сечет, что ей башку снесут, а в больнице, в гинекологическом кабинете, ее, мягко говоря, послали, сказали, что нужно с родителями. – Нойгиров затянул с улыбкой во всю харю. Плюнул, точно верблюд. – Хотя я знаю девчонку, ей тринадцать, сделали без всяких родителей. – Нойгиров вытянул вперед лапу и перебирал какое-то время большим пальцем по указательному и среднему. – Подмазывать надо уметь. Так тебе все что угодно сделают, если, конечно, не наткнешься на твердолобого принципиала».

«А почему она в больнице-то оказалась?» – Спросил Рик.

Я стоял и смотрел на него, а боковым зрением на Илью Нойгирову (когда он рядом нужно быть начеку и ожидать чего угодно).

«Какая-то ее подружка надоумила ее поковыряться, сам понимаешь где, вешалкой, прикинь? – Нойгиров треснул Рика наполовину сжатым кулаком в грудь. Рик приложил руку к груди. – Больно, что ль, девчонка?»

«Нет». – Рик приблизился вплотную к Нойгирову, вперяя в него взор.

«Эй, Рик. Дай-ка и мне сигаретку». – Сказал я, отводя Рика от Нойгирова. Рик был мощнее Нойгирова (он не был толстым, просто коренастым, почти на голову выше Нойгирова и выглядел солидно), и эта шкодливая крыса (Илья Нойгиров) не устоял бы против него. Ну избил бы он его, потешил свое самолюбие, что я тоже мог бы сделать, но в итоге мы бы получили лишь проблемы на задницу и остались в дураках. У меня зарождался отличный план, как проучить эту шкодливую, заносчивую крысу, которую мы давно могли бы раздавить, если бы не тот, кто стоял за нею, и не делали этого только потому, что, возможно, побаивались (никто не хотел связываться с братом Нойгирова), но сегодня я решил во что бы то ни стало расквитаться с этим ублюдком Ильей Нойгировым. За такими заносчивыми крысами стоит кто-то больший, и крысы-серуны (вроде Нойгирова) этим хорошо пользуются. Такова одна из реалий этой гадкой штуки… жизни, но настает время, когда уже не спрячешься за спиной побольше и помассивнее.

«Вот она и наковыряла. – Ехидно сказал Нойгиров, жмурясь, точно хотел подпустить в воздух зловонных паров. – Открылось кровотечение – вот ее и спровадили в больничку. Мне эта рассказала девчонка, которая и надоумила ее заниматься такой хренью. Она сама так себе делала что-то вроде абортов на дому, пока папы с мамой дома не было, раза три, и все нормально. Наверно, эта дура запихнула вешалку слишком глубоко. Хм! – Издал хрюкающий звук Нойгиров. По его роже было видно, что его подмывает засмеяться. Маленький божок, который и умеет то, что только совать свой член, куда ни попадя, шкодить да заставлять других людей чувствовать себя жалким дерьмом.

«А что смешного-то? Ты же ей оставил подарочек-то со своей ватагой трахальщиков, – я не выдержал, больше не мог терпеть эту заносчивую борзую крысу, – ей же больше ничего не оставалось. Не идти же ей было к предкам?»

«Ты что зарываешься, Версов? – Нойгиров посмотрел в мои глаза, в которых было бешенство. – Проблем хочешь? У тебя они будут».

«А что он такого сказал, а, Илья?» – Спросил Рик, также глядя в упор на Нойгирова.

«Не фига дельного, девочка».

«Да я тебе…»

«Ну давай-давай, говно коренастое! – Нойгиров ударил Рика несколько раз в грудь крепко сжатым кулаком. – Тронешь меня, и мой брат тебе потом кости-то переломает!»

«Да знаем мы про твоего брата, можешь не трепать. – Пренебрежительно произнес я. – Просто мог бы не ржать, как лох полнейший, рассказывая про эту девчонку».

«А я хочу и ржу, Версов. И мне насрать на то, что тебя это бесит». – Нойгиров пнул меня ногой. Он вытянул ногу как-то лениво, точно это происходило в воде или что-то вроде. Он мне испачкал джинсы и руку. ПОДОНОК.

В тот момент в моем больном мозгу родилась фантазия, черная гадкая и кровавая. Я наношу хороший удар кулаком Нойгирову в нос. У него течет кровь. Он падает на колени. Коленкой наношу новый удар в зубы. Рик держит эту крысу-серуна, чтоб не брыкался (хотя после таких ударов он вряд ли бы брыкнулся), и я запихиваю в его грязный сволочной рот землю (а лучше говно как то, которое мы разбросали в лифте и когда еще дед-пед заграбастал Серого, но для это мне бы потребовались резиновые перчатки, чтоб не изгрязниться), чтобы навсегда заткнуть его поганую глотку.

Бодрящая фантазия, и я в тот момент всем своим существом желал бы превратить ее в явь, но я понимал, что это невозможно – не в середине дня, ни перед окнами домов, где ты как на ладони. Не зря же говорят, что все гадкие дела делаются ночью – чтобы не быть замеченными, а также потому что боишься, ведь знаешь, что это противоестественно. Лишь полный псих, у которого съехала крыша и которому нечего терять, возьмет топор или пистолет и начнет орудовать им направо и налево. Мне тоже особо было нечего терять, но все-таки никогда не сделал бы того, о чем думал средь бела дня. Брат Нойгирова придумал бы мне еще более жестокую пытку, чем я его братику.

Человеческий разум – это темная шахта, в которой рождаются ужасные жестокие и больные мысли и желания, и в этой шахте, кажется, нет конца – лишь начало.

Нойгиров, потрепавшись еще чуток и побесив нас своим зловонным присутствием, свалил, высказав в крутых заносчивых выражениях, какой он крутой пацан, мягко говоря. Рику я пока не стал раскрывать фишки относительно плана мщения Нойгирову, который надо было претворить в жизнь уже давно.

Домой я вернулся изнуренным и взвинченным. Чувствовал усталость и зябь, пробегающую по коже. ДУБЛИКАТА мамочки не было. На кухне он оставил свои следы: на столе капли от чая, а в мойке грязная сковородка с остатками подгоревшей яичницей. На плите, чуть съехав на бок, стояла маленькая кастрюлька. Я поднял крышку. В воде плавал какой-то серый комок, который словно не разварился или что-то в этом роде – настоящий дрищ (клейкая масса, навевающая мысли о дерьме).

«Жри сам такое дерьмо, ДУБЛИКАТ чертов, – подумал я со злобой. – Ты что думаешь я и ДУБЛИКАТ папани свиньи подзаборные?! Свиньи бы не стали жрать, что она тут забадяжила».

Эта, должно быть, был какой-нибудь суп быстрого приготовления, и она залила его спьяну-то холодной водой (из-под крана – не удивлюсь). Хорошо еще, что квартиру не спалила, а то оказались бы на помойке. Этот ДУБЛИКАТ совсем спятил! Но не могу же я сидеть и сторожить ее, точно годовалого ребенка?

Посмотрел минут двенадцать «Игры Разума». Затем меня сморил сон. Я уснул, находясь в неком умиротворенном состоянии (Все хорошо; спешить некуда; страшиться ничего не нужно – ПОЛНЫЙ ПОКОЙ) Сквозь окутывающий меня сон вспомнил, что забыл запереть дверь комнаты (ФРЭССЕРЫ!!!).

Повернул замочек на ручке и проплелся с почти закрытыми глазами к постели (мне следовало заклеить скотчем щели между окладками и дверью, а также щель между полом и дверью, но у меня совсем не было сил. Я надеялся, что Кунер не нападет в дневное время, а если нападет… то желал лишь, чтобы смерть была мгновенной), завернулся в одеяло и отключился. Мягкая теплота, неподвижность и лень крепко обняли меня.

Пробудился я с гудящей тыквой, вспомнил о встрече с Нойгировым (об этой марионетке Фрэссеров, подославших его, чтобы забрать у меня оставшуюся силу на этот день и заставить чувствовать меня говено и никчемно, чтобы я походил на вяленную муху – ДЛЯ НИХ ЭТО СМЕШНО) и моем намерении расквитаться с ним. Показалось, что в башке у меня кто-то разговаривал, потом голоса замолчали, и остался лишь гул.

ДУБЛИКАТ папочки был на кухне. Заглатывал яичницу (сегодня у ДУБЛИКАТОВ был яичный день, как я просек), запивая пивом. ДУБЛИКАТ матери отсутствовал. Налил чуть теплого кипятку из загаженного чайника и вылил остатки заварки. ДУБЛИКАТ папочки злобно зыркнул на меня и запихнул кусок яичницы себе в глотку. Меня подмывало блевануть. Я влил в себя по-быстрому чай, который лучше охарактеризовать как ослиная моча, взял так, чтобы ДУБЛИКАТ не заметил, кусок черного черствого хлеба и исчез. Я бы не вынес еще столкновения с ДУБЛИКАТОМ, со злобной марионеткой Фрэссеров, в этот день!

Кусок хлеба показался мне очень вкусным. Вероятно, потому, что практически ничего не ел, кроме пирогов да пиццы (сморщенной и со скукожившимися частичками колбасы и сыра) в школе-тюряге.

Позвонил Нэт, глядя в проход, из которого мог возникнуть ДУБЛИКАТ папочки. Разговаривал не очень громко. Натали меня не спрашивала, почему я так разговариваю. Большое спасибо ей за это. Спросил ее: как дела, чем занимается. Она ответила, что сносно и что смотрит телик. Немного поболтав с Нэт, я пожелал ей хорошего сногуляния. Нэт не была такой выпендрежницей, как я, по части пожеланий перед сном и сказала просто: «Спокойной ночи». В тыкве перестал шум и биение. Я зашел к себе в комнату, запер дверь, заклеил скотчем щели – доступ Кунеру был закрыт. Взял ручку и свой коричневый дневник, к которому уже привык, и приступил к тому, чем занимаюсь почти каждодневно, начиная с того дня, когда узнал о самоубийстве Александра, и что, если не делаю, то чувствую, как будто что-то забыл, упустил или мне не достает чего-то такого, что помогает мне держаться и не свихнуться полностью (бывают дни, когда я близок к этому: например, тот далекий день, когда мама была еще мамой, а не игрушкой Фрэссеров, и ДУБЛИКАТ папочки избил меня да и вообще убил бы, если бы она не схватила нож и не заорать ему, чтобы прекратить, не то она воткнет в него нож), притупить долбанное чувство пустоты и одиночества, – к пересказу очередного дня из моей долбанутой жизни (или лучше сказать существования?).

«Созерцание ужасного и величественного в природе всегда настраивало меня на торжественный лад, заставляя забывать о преходящих жизненных заботах».

«А кто такой я? Откуда я и кто мой создатель, мне ничего не было известно; я только знал, что у меня нет денег, друзей и никакой собственности. … Ужели я и в самом деле пятно на лике земли, чудовище, от которого все люди бегут и отрекаются?

Не могу описать вам тех мук, что причиняли мне эти мысли: я пытался отогнать их, но сознание своей уродливости лишь множило мою скорбь».

«Иногда мне хотелось избавиться от всех мыслей и чувств, но я узнал, что существует лишь одно средство забыть о страданиях, и это средство – смерть, которой я боялся…».

«Рассуждения о смерти и самоубийстве непременно должны были наполнить меня удивлением».

«Я испытывал к нему сострадание, и порой у меня даже появлялось желание утешить его, но, стоило мне посмотреть на него и увидеть это огромное и мерзкое существо, которое говорило и двигалось, как мне становилось дурно, и добрые чувства вытеснялись отвращением и ненавистью». (Вспомнил мои размышления о заботе за ДУБЛИКАТОМ папочки и о том, как эти красивые мысли разлетелись в пух и прах, подобно карточному домику, когда он снова напал на меня).

Мэри Шелли «Франкенштейн»

– Видела бы ты их лица. Все так глазели на меня.

– Джон, ты знаешь, стресс провоцирует галлюцинации.

– Да-да. Знаю. А по пути домой возник Чарльз. Мне не хватает бесед с ним. Может, Розен прав? М…может больница – это единственное средство?

– Нет. Дай руку. Завтра еще попробуй.

«Игры разума», режиссер Рон Хауэрд.

14 апреля

Вчера выложил мой план относительно того, чтобы преподать заносчивой крысе Нойгирову хорошенький урок, Серому вместе с Риком, когда сидели и попивали пивко у Серого на хате. Время тогда было что-то около двух. Юлька только что свалила домой, сказала, что будут мыться (ей не повредит, пусть смоет свой лошадиный пот). Светка, как сообщил мне Рик, уехала на пару дней с матерью к своей тете, живущей в каком-то поселке и у которой случился инсульт (почти все деревенские люди, в том числе и моя бабуля, по которой я до сих временами очень сильно скучаю, делают ударение на первом слоге).

«А ты не боишься, что его братишка вкатит тебе кровавых люлей?» – Серый рыгнул, задавая вопрос. Помахал пятерней в воздухе, разгоняя кисловатый пивной запах.

«Но я же тебе объяснил: если напасть на него вечером сзади и оглушить, или просто повалить на землю рожей вниз, то он нас и не увидит. А мы поквитаемся с ним за все то дерьмо, что терпели от этого напыщенного хлыща? Он что тебя не доконал?!» – Не выдержал я, видя нерешительность Серого (он пялился в щель между стеной и телевизором, держа в руке бутылку пива).

«Не то слово. Скорее, задолбал начисто, но если принять во внимание его братика, то я лучше стерплю».

«Рик, ты за?»

«Полностью, Диман. Лучше уж отомстить, этой гниде, чем сдерживаться, мне надоело. А ты, что Серый сдрейфил, а?»

«Умолкни, урод. Ничего я не сдрейфил. Я тоже с вами».

«Кла-а-ас! – Я хлопнул Серого по плечу. – Так держать, братан!»

Серый приложился к бутылке, на которой осталось чуток пива. Выхлебал это. Рыгнул.

«Только надо подключить к этому Лома, – сказал Серый, проведя локтем по рту, – он знает этого Илюшу Нойгирова, – Серый так произнес имя этой крысы, что можно было подумать, что он говорит о смирном порядочном мальчике, ангелочке так сказать, который не матерится, слушается родителей и не орудует со своим двадцать первым пальцем, как поганая шкодливая шавка, – общается с его братом и может помочь нам сделать все гладко».

«Проучим этого смазливого червя». – С довольством в голосе произнес Рик, наполняя стакан пивом (я заметил давно, что ему не слишком-то в кайф хлебать из горла, как это делал Серый).

Серый сказал, что он переговорит с Ломом, чтобы узнать необходимую информацию о жизни этой крысы. Чтобы нам знать, когда нанести удар мщения.

Мой план заключался в следующем: напасть на Нойгирова сзади, повалив, связать руки и ноги, заклеить хавальник клейкой лентой (пару полосок для достоверности), попинать маленько (без этого никак бы не обошлось), спустить портки с этого говнюка, вытянуть вперед связанные руки и привязать их к дереву или бордюру, коленки связать тоже (да потуже, чтобы не дрыгался) – и посмотрим, каково будет этой вонючей крысятине, когда такого «крутого» перчика увидят кверху жопой с кляпом в хавальнике.

Хотя мы ничего из этого еще не превратили в жизнь, но я чувствовал себя хорошо, будто все уже произошло. А если представить, что чувствует тот, кого долгое время унижали, когда его обидчику досталось по заслугам? Радость? Спокойствие, потому что их желания и мысли наконец-то осуществились спустя долгое время? Довольство? Или совсем ничего? В тот момент я чувствовал себя классно – меня будто наполнили живительной энергией.