Богоявленское

Екатерина Дроздова

Богоявленское

Все персонажи этого романа являются вымышленными,

и любое совпадение с реально живущими

или когда-либо жившими людьми случайно.

Том I

«Для меня Россия − особая, третья цивилизация, которая всегда существовала между двумя другими − западной и восточной цивилизациями. И до тех пор, пока мы сами не признаем себя этой цивилизацией, дело у нас не сдвинется с мёртвой точки».

С. Алексеев

Глава 1

Январским утром по городской брусчатке, шёл, время от времени задорно подпрыгивая, девятилетний мальчик. Он напевал что-то себе под нос, был весел и красив. Его большие серые глаза наполняло тепло и детское озорство. Следом за ним, опираясь на трость, шёл молодой мужчина, статный и аккуратно одетый. Во внешности его всё говорило о породе и высоком происхождении, а легкая хромота только придавала шарма. И лишь тяжелый взгляд тёмно-карих глаз выдавал строгость нрава и пережитые невзгоды.

Это морозное утро не предвещало ничего плохого. Отец и сын не спеша прогуливались по заснеженному Петербургу после посещения кадетского корпуса, в который стремился определить своего сына молодой князь Петр Иванович Сенявин. Но неожиданный шум заставил князя вернуться из приятной задумчивости и сосредоточиться на этих нарушающих утреннюю тишину звуках. Шум приближался всё ближе и ближе, отчётливо соединяясь в отзвук тысяч ног, стучащих по земле, и тысяч голосов, гудящих в воздухе. Он будто со всех сторон надвигался прямо на них. Несколько человек, проходивших неподалёку, также остановились, вслушиваясь в глухой рокот, прорывающийся непонятно откуда.

− Андрей, не убегай далеко! – ещё не понимая, что происходит, но уже с волнением окликнул Петр Иванович заигравшегося сына.

Внезапно улицу стали заполнять десятки солдат и полицейских, а с разных сторон Зимнего дворца и набережной Невы завиднелась огромная толпа народа, устремившаяся к Зимнему. Петр Иванович понял, что весь этот шум вызван многолюдной демонстрацией, собравшейся этим воскресным утром в две большие колонны. Они были так велики, что, казалось, насчитывают не одну тысячу человек. Это были петербургские рабочие.

Люди шли спокойно и степенно, разлившись по улице, как река по весне; все нарядно одетые, будто и не демонстрация это вовсе, а праздничное гуляние. Многие несли перед собой портреты императора Николая II.

Одну из колонн демонстрантов возглавлял священник, поднявший перед собой крест. Он вёл за собой всех этих людей, как в обетованную землю, но что-то в лице его было неприятное и даже пугающее. Иуда среди апостолов, Каин, а не Авель вёл всех этих людей не в рай, а в самое жерло ада.

Тем временем на тротуарах стала собираться публика, заинтересованная неожиданным представлением.

Петр Иванович обернулся на Зимний. Флаг над дворцом был спущен. Давняя традиция указывала на то, что императора в столице нет, и едва ли в Петербурге найдётся человек традицию эту не знавший. Раз так, для чего демонстрация в такой день?

Леденящий холод пролился по всему телу Петра Ивановича. Страшные воспоминания давно минувших лет яркой картиной встали перед его глазами.

− Папа, что это? Кто все эти люди? − с живым любопытством спросил маленький Андрей, вглядываясь в происходящее, словно в карнавал.

Не отвечая на вопросы сына, Петр Иванович крепко взял его за руку и, опираясь на трость, стараясь как можно быстрее идти, направился прочь от Зимнего дворца, минуя солдатские кордоны. Но у Александровского сада они снова наткнулись на живую стену из серых шинелей. Солдаты Преображенского полка пытались сдержать толпу митингующих. Жуткий шум закладывал уши. С одной стороны на разный лад демонстранты кричали, озвучивая свои требования к императору и правительству. С другой стороны солдаты, пытаясь перекричать их, убеждали в необходимости разойтись, объясняли, что императора в столице нет, и, судя по охрипшим голосам, убеждали уже довольно долгое время. К сожалению, все просьбы солдат били тщетны.

Мороз и ветер пронизывали и одних, и других, но каждый продолжал стоять на своём.

− Господин прапорщик! − едва слыша себя, обратился Петр Иванович к одному из офицеров. − Господин прапорщик! Не могли бы вы нам помочь выбраться отсюда?!

− Что?! Не слышу! – ответил тот.

− Не могли бы вы…

Но в этот момент речь князя Сенявина прервали выстрелы, и рядом с ним упал молодой унтер-офицер. Пораженный пулей в живот, он корчился от боли. Кровь сочилась сквозь пальцы, оставляя пятна на заснеженной брусчатке. Мгновенно прозвучал ответный выстрел. Страшный крик прокатился в толпе, и несколько человек демонстрантов замертво упали на землю. Солдаты принялись стрелять в безоружных людей, не сумев совладать с нервами и поддавшись на провокацию. Демонстранты стали разбегаться, охваченные паникой, но пули продолжали лететь им в спины. И едва затихли звуки выстрелов, как громыхнули, следуя один за другим, два пушечных залпа.

Прижав к себе как можно крепче сына и закрыв ему глаза ладонью, князь Петр Иванович Сенявин наблюдал разыгравшуюся трагедию. Ужасающая картина лежащих в снегу и истекающих кровью людей перемешалась в его сознании с картиной, казалось бы, уже забытой трагедии девятилетней давности, когда такие же ни в чём не повинные люди, окровавленные, раздавленные, лежали в огромном поле, в пыли.

Петр Иванович пригнулся, закрывая собой сына. Внутри него все затряслось от творившегося наяву кошмара. Отчаянье в глазах беспомощных людей, мольбы о помощи, стоны, расколовшаяся надвое от пулевого попадания икона, портрет императора на снегу и стекающая на него кровь убитого демонстранта.… И словно с небес сошедший близкий знакомый голос:

− Петя!!!

Глава 2

В кабинете было тепло, а потрескивание в камине почти усыпляюще действовало на Петра Ивановича. Впрочем, этот камин с извивающимися линиями, растительным декором на облицовке одним своим видом завораживал и успокаивал. Ценитель изысканной красоты, Петр Иванович с удовольствием разглядывал стены в верхней своей части затянутые шёлком, с вмонтированным ниже дубовым цоколем. Украшенная растительным орнаментом стена как бы росла вверх от пола к гладко окрашенному потолку, в центре которого сверкала хрустальная люстра. Рисунок наборного узорчатого пола также повторял переплетение стеблей цветов. Даже мебельный гарнитур кабинета плавностью линий походил на сказочный лес. Но сильнее прочего внимание Петра Ивановича привлекли большие витражные окна. При попадании лучей солнца на них каждое стёклышко подмешивало свой неповторимый цвет, и вся картина постоянно изменялась. Такой красотой хотелось наслаждаться с утра и до вечера, пока солнце не сядет за горизонт.

Но вот дверь в кабинет отворилась, и на пороге появился молодой мужчина необыкновенно привлекательной европейской наружности. Прекрасно сложенный, с утонченными чертами лица и пышной светло-русой шевелюрой.

− Сейчас Марта принесёт чай, − с характерным немецким акцентом сказал он. – Андрей уснул, можешь не волноваться. Ах, друг мой, я не верю своим глазам, глядя на тебя. Сколько мы не виделись? Девять лет?

− Да, Михаэль, девять лет и при встрече ты снова спасаешь мне жизнь, − улыбнулся князь Сенявин в ответ. − Спасибо, друг мой! – добавил он, взяв Михаэля за руку.

− Ну-ну, стоит ли об этом говорить?

− А я вот любуюсь твоим кабинетом, − сказал Петр Иванович. – Какая изысканная красота во всём. Особенно хороши эти витражные окна.

− Это стекла Ла Фаржа. Заказывали из Америки. И стоимость их, надо сказать… − Михаэль тихонько засвистел, кружа головой. – Впрочем, всё это Марта. Когда мы переехали сюда из Москвы, она всё устроила на свой вкус.

− Стоит отметить: вкус у Марты отменный! Ваша московская квартира, насколько я помню, была так же хороша. Но, впрочем, что это я об интерьерах? Ты уже капитан. Расскажи лучше, как ты живёшь? Откуда здесь?

− Мой полк дислоцируется здесь, в Санкт-Петербурге. После Москвы я получил новый чин и перевод в 145-й пехотный Новочеркасский Императора Александра III полк. Разумеется, он сейчас, как и вся дивизия, на театре боевых действий. Наше первое сражение произошло в Хушитае.

− Сражение при Шахе? Как же, читал-читал. Герои, как есть герои.

− Всё так, герои, но ещё и потому, что ценою своих жизней эти сотни убитых многому научили нас, оставшихся в живых. Теория, учения − ничто рядом с настоящим сражением. Это было в сентябре, наш полк занял позицию на Двурогой сопке, у деревни Тай-хайши. Там мы были окружены японцами. До рассвета мы отбивали атаку за атакой. К чертям теорию, пробивались штыками, врукопашную. Это был подлинный ад! Только вообрази: кровь приливает к лицу, в висках стучит, во рту всё пересохло, а что впереди – неизвестно. Быть может, смерть. Временами становилось невообразимо страшно. Да-да, признаюсь − страшно.

− Это оттуда ранение? – спросил Петр Иванович.

− Да, и ранение, и чин, и «Георгий» − всё оттуда, − ответил Михаэль, указав на наградной крест святого Георгия четвертой степени.

Немного помолчав, Михаэль сказал:

− Только там я понял, что, в сущности, о войне мы ничего не знали. Война страшна, хитра и непредсказуема. Многому, очень многому нам ещё предстоит научиться, многое узнать, ко многому привыкнуть. И важнее всего, чтобы эта первая в нашей практике война нас пощадила, не растоптала. Слишком многого мы не знали и не хотели знать, и это сейчас нас губит. Поверь: мы не выиграем эту войну. Там, на поле боя, это стало ясно совершенно. Сейчас стремиться нужно лишь к тому, чтобы потери наши не стали катастрофически велики. Более того, как бы жестоко это ни прозвучало, но я ощущаю эту войну как репетицию, тренировку перед чем-то по-настоящему глобальным. Дай Бог, чтобы я ошибался!

При этих словах в кабинет вошла молодая женщина, неся на подносе чай. Черты лица её были немного крупноваты, но привлекательны. Невысокого роста, пышногрудая, с непомерно утянутой корсетом «осиной» талией и узкими покатыми плечами, лёгкая и живая, она больше была похожа на бабочку или весеннюю пташку, нежели на земную женщину. На ней было надето шёлковое, отделанное шитьём, с аппликациями чёрных стрекоз, платье, расклешённая, как колокол, юбка которого напоминала бутон цветка.

− Спасибо, Марта! – поблагодарил жену Михаэль. – По воскресеньям мы отпускаем прислугу, и Марта сама справляется с хозяйством. Постоянно в доме остаётся только русская няня нашей дочери Натали.

− Отчего же не немка? – спросил Петр Иванович.

− Родина Натали здесь, в России. Мы воспитываем её русской девочкой, хотя друг с другом и говорим по-немецки.

− Она так похожа на тебя, Михаэль.

− Ах, Петя, Натали – это вся наша жизнь. Мы почти десять лет ждали этого чуда, и вот пять лет назад Господь наградил нас за терпение. Жаль лишь, что мало времени удаётся проводить с моими драгоценными девочками.

− Служба, – с горечью в голосе сказал Петр Иванович. – Это твой долг! Долг офицера!

− Да, Петя, долг, но там, в Хушитае. А сегодня мне стыдно! Стыдно за себя, за эти погоны, за то, что я офицер! Ты можешь не поверить, но мне жаль, что там, в бою, я был только ранен, а не убит. В случае гибели я бы не проводил свой отпуск в Петербурге и не был бы вызван сегодня в особый гвардейский отряд для разгона демонстрантов.

И, взявшись за голову, Михаэль добавил:

− Что это было такое, Петя? Что-то страшное, что-то непоправимое произошло, и мы этому не воспрепятствовали. Ах, зачем, зачем я сегодня был в Петербурге? Зачем не отбыл раньше? Мне стыдно и страшно!

− Ты спрашиваешь, что это было? Это был бунт, Михаэль. Я хорошо понимаю твои чувства. То, что мы видели сегодня, действительно страшно, но поверь: не пресеки мы этот бунт сегодня, в самом его зародыше, – дальнейшее стало бы страшнее. Тебе нечего стыдиться: ты поступил так, как велит долг! Конечно, подавление бунтовщиков может вызвать ряд нареканий в твой адрес в свете, но ты прежде всего офицер и выполняешь приказы. Более того, этот бунт произошёл в разгар войны, что справедливо можно счесть предательством национальных интересов. В сегодняшней ситуации государство просто обязано сделать всё возможное, чтобы обеспечить внутреннюю стабильность. Послушай, разве не императору ты присягал? Разве не клялся защищать Империю Российскую и монархию?

− Да, присягал! И клялся защищать! Но защищать от врага в бою при Шахе, а не стрелять безоружным в спины! – с горечью крикнул Михаэль. − О да, верность престолу ценится императором!

− Полно, Михаэль, полно! Едва ли сегодняшних бунтовщиков можно назвать безоружными. Послушай: я видел, как стреляли из толпы. Своими собственными глазами видел. Да, у большинства не было винтовок в руках, но безоружными от этого они не стали. Их оружие в другом: они разлагают общество, несут лживые ценности, подрывают страну изнутри. Россия всё это уже проходила. Дурной пример Великой французской революции, увы, заразителен и крепок. Поверь: пройдет немного времени, и истинные цели сегодняшнего происшествия откроются. И меня больше беспокоит вопрос как? Откуда? Кто за всем этим стоит?

− Петя, это были люди! Простые рабочие люди, пришедшие к царю с просьбами, мольбами. И требования их были оправданны. Ах, если бы можно было всё вернуть, всё изменить!

Михаэль, садясь в кресло, снова взялся за голову.

− Что бы ты сделал тогда? − спросил Петр Иванович, садясь рядом. – Пропустил? Дал свободу для дальнейших действий? Это, безусловно, благородно и великодушно, но поверь: в таком случае все эти люди пойдут к Зимнему с оружием в руках.

− Пойдут! – с горечью подхватил речь друга Михаэль. – Пойдут теперь! Непременно и очень скоро. Сегодняшняя кровь приведёт их. Пойми, Петя, эти люди – народ! Народ, без которого не может быть ни армии, ни царя, ни России. Я присягал России, а значит и всему русскому народу. И сегодня я обязан был защищать его, а не убивать. И то, что произошло, – это страшная трагедия! Непоправимая ошибка, которая грозит обернуться катастрофой.

− Нет, Михаэль, − спокойно возразил Петр Иванович. – Катастрофы не будет! Теперь не будет! Я лучше знаю этот народ. Нельзя давать волю мужику русскому! Он, как дитя с хрустальной вазой, не знает, как с ней обращаться – разобьёт, да и сам поранится. За волей последует анархия. Такую страну нужно держать в кулаке, в страхе, если угодно. Как это делали Петр Великий, Николай Павлович. Все либеральные реформы приводили к бедам. Ты же знаешь, как погиб дед нашего императора?

− Террористов среди этих несчастных не было! Я их не видел. Я видел расстрелянных людей в праздничных одеждах, держащих в руках иконы. И все эти несчастные, пришедшие за защитой, хотели жить. И все эти несчастные будут сниться мне по ночам. Ты говоришь, что знаешь русский народ лучше меня? Не спорю, я знаю меньше, но самое главное. Я знаю доброту русского человека, справедливость его и великодушие. Потому-то я принял российское подданство, потому принял православную веру, без сожаления оставив всю ту жестокость нравов, что так противна была мне в Германии.

Петр Иванович хотел было что-то возразить другу, но Михаэль остановил его:

− Будет, Петя, мы уже вдоволь наспорились. Не для того мы сегодня встретились, чтобы провести этот, может быть, последний наш вечер в ненужном споре, − сказал Михаэль, ласково похлопав друга по плечу. – Давай говорить о тебе! Скажи, откуда ты здесь? Я так рад тебя встретить снова! Где ты пропадал все эти годы? Неужели жил затворником в своём имении?

− Можно сказать и так, − улыбнулся Петр Иванович в ответ. – Но отчего последний вечер?

− Через два дня я отбываю на фронт. Но не будем возвращаться к этому, дабы не провести оставшуюся половину вечера в споре об этой войне. Пойдём лучше ужинать, расскажешь мне о супруге и детях, о делах в имении, мне всё интересно знать.

Петр Иванович Сенявин не любил разговоров о службе и воспринимал их болезненно. О военной карьере, которой так славился весь его княжеский род, он мечтал ещё с малых лет, но несчастье, сделавшее его калекой уже в двадцать четыре года, разрушило все мечты, заставив навечно поселиться в родовом имении и заниматься хозяйством, которое так неблизко было его сердцу и душе. Зная об этом, Михаэль поспешил пресечь этот едва начавшийся разговор о Русско-японской войне.

Глава 3

Михаэль-Фридрих Нейгон, именовавшийся в официальных русских документах «Михаил Федоров Нейгон», а среди друзей звавшийся на русский манер просто Миша, в свои тридцать пять лет имел непростую, полную трагедий биографию и самую неудобную для высшего общества родословную.

Ещё дед его, Вильгельм Нейгон, принимал участие в восстании силезских ткачей, громом прогремевшем на всю Пруссию. В том же восстании принимала участие и его бабка, Луиза. Мать троих детей, она не отставала от мужчин в борьбе за свободу и справедливость.

Но жестокое наказание ждало бунтовщиков тех неспокойных июньских дней 1844 года. И дабы избежать тюремного заключения, Вильгельм Нейгон в первую же неделю после восстания был вынужден бежать в горы с женой и детьми.

Тяжелым грузом легла эта семейная история на судьбы детей Вильгельма и Луизы. Всю жизнь им приходилось скрывать этот неприятный факт биографии родителей и доказывать, что в их жилах течет другая, покорная кровь. Рьяней всех принялся отрекаться от матери и отца младший сын – Фридрих.

Хоть младенцем у матери на руках, но и он стал невольным участником того восстания. И, чтобы стереть, разорвать эту печальную страницу своей жизни, он навсегда покинул ненавистный Лангенбилау и совсем молодым человеком, двадцати двух лет от роду, отправился на Австро-Прусскую войну, где, не щадя жизни, «написал» себе новую биографию – биографию не бунтовщика, а героя.

Нет, теперь никто не смел упрекнуть его в прошлом. Теперь для него были открыты двери лучших домов и протянуты нежные ручки лучших невест. На одной из таких девушек, красавице Гретхен, он и женился.

Три года ничто не омрачало беззаботного счастья Фридриха и Гретхен Нейгон, но неожиданно начавшаяся война разлучила их на целый год. Франко-Прусская компания стала хорошим поводом для Фридриха ещё больше прославить своё имя.

Уходя на эту войну, он склонился над колыбелью новорожденного сына и тихо произнес:

− Тебе никогда не придется стыдиться своего отца, Михаэль.

Но отчего же тринадцать лет спустя Фридрих, теперь кумир и пример для сотен соотечественников, герой, отважный и решительный офицер, стал всё молчаливей и задумчивей? Отчего ему скучно в объятиях красавицы жены и дружеских беседах с юным сыном, так гордившимся отцом и выбравшим для себя то же славное военное поприще? Почему же теперь он заскучал по несчастным своим родителям, так малодушно навсегда им брошенным? И почему теперь с гордостью заговорил о восстании силезских ткачей, ещё совсем недавно так им ненавидимом? Может быть, всё-таки заиграла в нём непокорная кровь? Или две войны разожгли жажду справедливости и равенства, жгучее желание изменить так надоевшее ему чёрствое и притворное общество? Кто знает? Да только в тайне примкнул Фридрих к революционному кружку под руководством Шарля Раппопорта и Лео Йогихеса и стал марксистом. Но через девять лет оказался арестован и спустя год убит в тюрьме.

И теперь все уже забыли о его славных боевых заслугах и с удвоенной силой заговорили о грязной бунтарской крови их фамилии. И всё это тяжким гнётом навалилось на неокрепшие плечи юного Михаэля.

Так один миг 1892 года перечеркнул все замыслы и планы Михаэля, этого порядочного, великолепно образованного человека, этой чистой, светлой души. Всей внешностью, внутренней сдержанностью и рассудительностью походил Михаэль на благородную породу матери. И, чтобы навсегда распрощаться с тяжким грузом семейного прошлого, всюду преследовавшего его по пятам, холодно и решительно Михаэль рассудил навсегда покинуть Германию, где в каждом дуновении ветра пахло прошлым его фамилии.

Так после смерти отца Михаэль с молодой женой Мартой навсегда покинул родные места, и медленной змейкой увозил их поезд к самой границе, в далекую и чуждую им страну – сумрачную и заснеженную Россию.

И вот уже мчатся они в санях по заснеженному полю навстречу полосатым пограничным столбам. Даже снег из-под копыт летел так непривычно и так по-русски. С волнением, с надеждой забилось сердце Михаэля. И чем ближе подъезжали они к заветным столбам, тем сильнее оно колотилось, и казалось, что даже в воздухе гулким эхом раздается этот стук. Но неожиданно лошадь, мчавшая их, поскользнулась, и сани перевернулись, едва не накрыв молодых супругов с головой. Какой милый пустяк. Михаэль и Марта только расхохотались. Главное, что всё обошлось, что они вместе и могут теперь чувствовать под ногами землю своей новой родины.

− Недобрый знак, барин, − еле слышно пробурчал бородатый озябший старый солдат, идущий им навстречу.

Какой знак и что вообще может означать эта фраза, Михаэль ещё не знал, да и не хотел знать. Впереди его ждала новая счастливая жизнь. В ту минуту лишь это занимало его мысли.

И Михаэль не ошибся. Россия встретила его с распростертыми объятиями. Иностранец красивой наружности в российской армии пришёлся к месту как нельзя лучше. Далёкая страна оказалась совсем не такой загадочной, как представлялась прежде. Светлая и яркая, щедрая и пышная, она поразила своих новых подданных. Хлебосольная златоглавая Москва, с блеском архитектуры, живописи, музыки, с роскошью природы, где зимы сказочные, вёсны нежные, осенние дни золотые, как бал императора, а лето тёплое, как рука матери, сразу распахнула перед молодым подпоручиком Михаэлем Нейгоном и его супругой двери в великосветское общество, где им был оказан самый лучший приём.

Но невидимая нить любви к своей исторической родине, которую невозможно было перерезать, тянула Михаэля в прошлое. Часто, в задумчивости стоя у окна, он вглядывался куда-то вдаль, словно пытаясь разглядеть в горизонте что-то привычное и близкое его сердцу.

Глава 4

Уже первые четыре года, прожитые в огромной, непредсказуемой и блестящей Российской Империи, подарили Михаэлю не только положение в обществе, чин подпоручика и роскошь балов, но и преданного, чуткого, надёжного друга. А печальные обстоятельства знакомства Михаэля Нейгона и Петра Сенявина скрепили их крепкими узами дружбы на всю жизнь.

Погода вечером 13 мая 1896 года стояла превосходная, и Михаэль, к этому моменту уже успевший принять подданство Российской Империи, православие, поступивший на военную службу в Москве и уже основательно обосновавшийся на новой родине, не спеша прогуливался по Александровскому саду.

Навстречу ему шли двое мужчин, один из них пожилой, коренастый московский чиновник наполовину русский, наполовину литовец Базилий, а в крещении Василий Краснов. Он был добрым приятелем Михаэля. Рядом же с Красновым тяжелой поступью с сильным упором на пятку шёл молодой обер-офицер, статный и темноволосый корнет, со строгим взглядом темно-карих глаз.

− А, Михаэль! Добрый вечер! – радостно заулыбавшись, воскликнул Краснов.

− Добрый вечер, Василий Саввич! Рад вас видеть!

− Вот, Михаэль, рекомендую, − Краснов повернулся к молодому корнету. – Мой племянник, князь Петр Сенявин!

Молодые люди почтительно поприветствовали друг друга.

− Представьте себе, Михаэль, − продолжил разговор Краснов, – Петр отговаривает меня ехать на гулянье на Ходынское поле!

− Вы хотите завтра ехать на Ходынское поле? – удивился Михаэль.

− Отчего же завтра? – возмутился Краснов. – Сейчас!

− Право же, это неразумно, − попытался возразить князь Петр. – Раздача подарков начнётся только в десять часов, театрализованные представления к полудню, а высочайший выход и того позже.

− Неразумно, мальчик мой, это ждать утра, чтобы идти к десяти часам, когда начнётся раздача гостинцев. Полагаю, народу будет столько, что ничего не останется, когда я приду завтра. А до другой коронации ещё доживу ли?

− Для чего вам эти подарки? − удивился Михаэль. – У вас и без того всё имеется.

− Вот неразумный отрок, − всплеснул руками Василий Краснов. – А «память»? Память-то какая? Нет, как хотите, господа, а остаться без «памяти» от такого торжества мне просто зазорно.

− И всё-таки, Василий Саввич, Петр прав! – не согласился с ним Михаэль.

− Помилуйте, Василий Саввич, − продолжил князь Петр. – В моём полку говорят, что подарков заготовлено четыреста тысяч! Всем должно хватить, и не стоит ради этого проводить ночь на поле.

− Четыреста тысяч штук всего-то! Нет-нет, господа, и слышать ничего не желаю. Вы как знаете, а я отправлюсь.

Старик Василий Краснов был непреклонен, и, дабы не оставлять родного дядьку одного, Петру Сенявину ничего не оставалось, как отправиться с ним. Вот только предчувствия у него были самые скверные.