С.О.Н.

Истеричка. Настоящая истеричка. Уберите меня подальше от приличного общества и наденьте смирительную рубашку.

– Прости, Наташа, – несмело поворачиваюсь я к своей мачехе. – Я не хотела тебя обидеть, но ты ведь понимаешь, что в данном случае я сражалась за свое будущее?

Пытаюсь, чтобы тон стал легким. Почти шутливым. Наташа не улыбается, когда бросает мне обиженный взгляд.

– Я понимаю, девочка моя. Но я очень хочу, чтобы твое будущее было счастливым и безоблачным. И за это я буду сражаться с кем угодно. Даже с тобой.

Тон у нее не шутливый. Но роль доброй феи из Золушки она играет максимально хорошо. Отодвигаю от себя полупустую тарелку, официанты уже бегут ее убирать.

– Ох уж эти дети, – неприязненно хлопает ресницами Марго. – А Слава, знаешь, что он мне учудил, когда ему было семнадцать? Хотел в Россию вернуться. В Сибирь. Мол, здесь ему жить неинтересно.

Слава краснеет, виновато улыбается и тут же включается в разговор о том, каким неугомонным он был пару лет назад.

Папа отводит глаза от тарелки и несмело пожимает плечами. Конфликт пока что исчерпан. И лишь золотисто-карие глаза и легкая, одобряющая улыбка Поля продолжают преследовать мою истерзанную душу.

Я боюсь. Боюсь того, что тело реагирует физически на несуществующие прикосновения. Лицо бросает то в жар, то в холод, но, даже не поднимая глаз, я могу с точностью сказать, когда он смотрит на меня, а когда нет. Это невыносимо.

На стол подают сыр, и я, наученная горьким опытом, умело скрываю свое удивление. Марго спешит пояснить эти превратности французской кухни.

– Сыр всегда подают перед десертом. Для тех, кто не наелся.

С сомнением разглядываю новую еду: пахнет она не так чтобы ужасно, но почти. Слава уже поглощает багет с двумя сырами сразу. Если у меня еще оставались сомнения по поводу причины появления на его лице упитанных щечек, то они отпадают сами собой. Да и Нинель отдает официантам чистые тарелки: только что вылизывать их ей не позволяет воспитание.

Наташа гордо отказывается от сыра, хотя в глазах у нее остается невысказанная грусть. Но фигура есть фигура. Тут уж либо ты наедаешь себе еще пару килограммов на многострадальные бока, либо терпишь и влезаешь в расползающийся 42-й размер.

Маргарита, однако, в удовольствии себе не отказывает. Она ест быстро и качественно, параллельно делясь с Наташей радостями липосакции.

Я вновь и вновь задаю себе самый главный вопрос.

Как он может на ней жениться?

– Попробуешь сыр? – протягивает мне Слава кусочек багета.

– Мне кажется, что я уже наелась, – отрезаю я его порыв.

– Алиса, ты сколько весишь? – язвительно интересуется Нина. – Я просто знаю одну подругу, которая лечилась от анорексии…

– Анорексия? – удивляется Поль, услышав в потоке русской речи знакомое слово.

Дайте мне лопату. Я готова выкопать под своим стулом яму и провалиться в нее на добровольных началах. А заодно и скинуть туда болтливую Нинель.

– А ты сколько весишь, дорогая? – отвечаю я по-французски, чтобы Наташа не поняла. – А то у меня одна подруга лечилась от булимии…

Сестра Славы фыркает так, что привлекает внимание официанта, который зачем-то наполняет ее стакан водой. Слава доверительно толкает меня плечом и ехидно подмигивает.

Боже, когда закончится этот ужин? Каждая секунда растягивается на столетия.

Я хочу остаться одна.

Я хочу закричать.

Я хочу свою кровать, подушку и много носовых платков.

Когда мы встаем из-за стола, Поль снова бросает на меня свой загадочный взгляд, пробирающий до самых костей с застрявшим в них роем бабочек. Ноги подкашиваются, я плюхаюсь обратно на стул. Наташа и Марго обмениваются долгим взглядом. Моя мачеха всем своим видом извиняется за мое поведение.

Если уж на то пошло, то Маргарита могла бы тоже почувствовать себя неловко: ее любимый сынуля весь вечер воровал из моей тарелки, да еще и ел руками. Папа помогает мне встать, и я перекладываю вину на неудобные шпильки.

– О, я официально заявляю, что прошу тебя, Алиса, завтра на прогулку надеть кеды, – громко и торжественно произносит Слава.

Наташа непроизвольно хмурится, пытаясь скрыть раздражение за не очень искренней улыбкой.

– Вы идете гулять завтра? – спрашивает Поль (Марго переводит ему все фразы, произнесенные на русском).

На моем теле вновь умело возрождаются мурашки: это неземное создание обращается ко мне?

– Да, – отвечает за меня Слава, – надо же нашей гостье показать красоты Парижа.

– А мы собираемся на Эйфелеву башню, – стратегически вставляет Наташа, – молодежь, вы с нами?

– Да, я, пожалуй, хочу на башню, – тут же высказывается Нинель.

Мне же оба ответа кажутся безумно неудобными: если мы едем с ними, то Наташа будет вновь внимательно следить за развитием наших отношений (и отдавит мне остатки ног, которые сегодня она и так хорошенько искалечила под скрывающей ее махинации скатертью). Если едем одни, то у нас что-то вроде свидания. Жалко, что нет возможности просто оставить меня одну в номере, а Славу отправить на башню общим приложением к толпе.

Мне же побыть в гордом одиночестве жизненно необходимо.

– Ты как хочешь, Алиса? – нетерпеливо спрашивает Слава.

А если я сейчас поинтересуюсь, поедет ли с нами Поль, это будет очень не к месту? Хотя, если он будет там, то я от волнения свалюсь с самой верхушки Эйфелева произведения искусства. Кажется, во время ужина Поль упоминал про важное совещание, запланированное на 2 часа дня, так что завтра я его не увижу. Оно и к лучшему. Наверное.

– Мы пойдем гулять одни, – решаюсь я (все ж куда приятней, чем провести день в компании Нинель и ее мамаши). – Хочу просто побродить по Парижу.

Довольную улыбку Наташи можно хоть сейчас опубликовать на каком-нибудь рекламном постере, типа «этот порошок отстирывает все, и я – такая молодец, что его купила».

Сын Маргариты тоже рад. Даже на лице у Нины появляется некое подобие оскала. Видимо, в этой истории проигравшей буду я одна.

Перед тем как забраться к Славе в машину, я вижу Поля и Марго: они садятся в его серебристый «порше», и он нежно целует ее в губы.

Слезы застилают мне глаза всю дорогу до отеля. Хорошо, что длинные волосы мастерски их скрывают. И даже вытирают – вместо излишне заметного носового платка.

Повезло мне, что тушь у Наташи – водостойкая.

И все же я не знаю, как смогу это вытерпеть. Просто физически невозможно.

4

Я не хочу ни о чем думать.

Выбросить из головы весь вечер, словно это был еще один кошмарный сон.

Возможно, я проснусь завтра в своей кровати с высокой фиолетовой спинкой, на которой наклеен смеющийся смайл. Мне будет снова тринадцать, на завтрак мама испечет блинчики, а после обеда мы поедем с ней в магазин за сладостями.

Не думать. Ни о Поле. Ни о Марго. Ни о свадьбе. Ни о чем.

Возле дверей моей комнаты Наташа останавливается.

– Ты иди, дорогой, – со сладкой улыбкой говорит он папе. – Нам с Алисой нужно немножко посекретничать. Между девочками.

Главное вслух не застонать от неизбежности.

– Хорошо, любимая. Жду тебя. Спокойной ночи, солнышко, – привычно прячет отец глаза, когда обращается ко мне.

Как бы мне ни было это неприятно, Наташа стала ему прекрасной супругой. Она никогда не жаловалась, активно пользовалась его деньгами, искренне радовалась дорогим подаркам и поддерживала в доме уют, который так требовался отцу после утомительного рабочего дня. Полная мамина противоположность. Конечно, вместо Наташи убиралась у нас молодая узбечка Теша, а готовила Светлана Николаевна. Но папе не было дела до приходящей прислуги. Главное, что дом забыл об истериках, пьянках и недовольстве, царивших в последний год жизни мамы. И это отца устраивало. Как и то, что Наташа взяла на себя бразды моего воспитания.

– Ты не устала, Алиса? Уделишь мне пять минут? – с фальшивой заботой в голосе произносит мачеха.

Папа еще топчется в коридоре. При нем она всегда такая ласковая. Особенно, если злится.

Вместо ответа открываю дверь в свой номер и делаю приглашающий жест рукой.

Сегодня я потеряла туфельки под столом, меня ждет тирада разгневанной мачехи, и на горизонте появился прекрасный принц. Чем не Золушка?

«Только вот у принца уже есть принцесса», – грустно напоминает подсознание. Это несправедливо. Нечестно. Неправильно.

Наташа задумчиво присаживается на кровать. Она разрывается между идеей устроить взбучку и идеей простить и плюнуть на это дело. Ей не хочется начинать отпуск со скандала. И я ее понимаю.

Плюхаюсь на пуфик возле внушительного дубового стола.

Покорно жду.

– Девочка моя, тебе не показалось слегка странным твое поведение этим вечером? – начинает мачеха издалека.

«А как бы ты себя повела, если бы увидела, что главный персонаж твоих ночных кошмаров вдруг появился наяву, да еще и под руку с Марго?» – бесится внутренний голос.

– Ты про обморок? Голова закружилась, я сама не поняла, что происходит…

Играть дурочку, смачно хлопающую ресницами, я научилась у нее. Наташа слегка краснеет.

– Нет, не только про обморок.

Поль со своим чарующим взглядом стоит перед глазами. Как можно выключить мозг, не прибегая к суициду? Надо будет у Интернета спросить.

– Алиса, ты дерзила Нине, спорила со мной, игнорировала большую половину того, что тебе говорил Слава. Ну, и плюс обморок, естественно. Что это? Запоздалый подростковый приступ? Гормоны вдруг созрели и побежали в мозг?

Ну, у нее хотя бы нет претензии к тому, как я вела себя с Полем. И с Марго. Это не может не радовать.

– На людях ты всегда меня слушалась, – продолжает Наташа, бросая укоризненный взгляд на мой открытый чемодан, валяющийся посреди комнаты. – Наши с тобой конфликты мы решаем между нами. Без посторонних. Зачем была нужна эта пламенная речь о том, что ты хочешь малевать картинки вместо нормальной работы? Зачем сегодня вечером, когда мы были в обществе?

Когда-нибудь поток ее гнева закончится и она замолчит. Нужно просто подождать. Дышать ровно. Принять виноватый вид. И, самое главное, не думать о Поле. Каждую микросекунду контролировать свои беспорядочные мысли.

– Я стараюсь для тебя, глупое дитя. Я так хочу, чтобы у твоего отца был повод тобой гордиться. А ты? Ну, что молчишь? Я хочу объяснений!

Хочет она. А я хочу прямо сейчас выскочить на улицу, поймать первое попавшееся такси, поехать к Полю домой и утонуть в его объятиях.

Даже наличие Марго меня бы не остановило. Жаль только, что я не знаю адрес.

– Прости меня, пожалуйста, – решаю я оформить несуществующее раскаяние (ссориться себе дороже, это я уяснила уже давно). – Мне кажется, что я просто очень устала: день был безумно длинным. Не знаю, что на меня нашло.

Наташа нервно жует губы. Ей хочется еще извинений. Но мои силы на исходе, Поль постоянно заглядывает в мысли, голова раскалывается, и вдохновленная речь о проступках нерадивой падчерицы длинней не получается.

– Мне было очень стыдно, Алиса, – Наташа артистично смахивает с ресниц несуществующую слезинку. – Я прошу тебя, чтобы больше такого не повторялось! Свои претензии высказывай, будь добра, лично. Один на один. Как взрослая, а не как пятилетний ребенок, всюду сующий свое «я». Мне и так сложно с тобой: ты упрямая, как осел, и несговорчивая, как валенок. Но я же не рассказываю об этом друзьям и не устраиваю тебе сцен в присутствии третьих лиц!

Я упрямая, потому что ты меня такой делаешь. Почему нельзя смириться с тем, что мои мечты и желания не соответствуют твоим планам? Возможно, когда-нибудь я наберусь смелости и скажу ей вслух эту фразу целиком. А сейчас я рассматриваю свои голые коленки и всем своим видом выражаю покорность и печаль.

Молчание затягивается. Поль и его волшебные кудряшки маячат перед невидящим взором.

– Больше чтобы такого не повторялось. Договорились?

Наташа встает с кровати, медленно идет к дверям. Я киваю, распущенные волосы пляшут на щеках.

Не думать. Ни о чем.

– Хорошо. Спокойной ночи. Я очень рада, что вы со Славой завтра идете гулять вдвоем.

Слава. Кто такой?

Ах, да. Еще и это.

Когда Наташа, хлопнув дверью чуть громче, чем требуют приличия фешенебельного отеля, наконец, уходит, долгожданное одиночество не приносит мира в растерзанную душу.

Скидываю с ног неудобные туфли, озабоченно потираю ноги. Сколько же мозолей! На мизинцах, на больших пальцах, на пятках. И это я еще мало ходила. Для кого эту обувь делают? Кукол Барби? С их неестественно вытянутым носком им было бы, наверное, удобно.

Пуфик, на котором я сижу, скорее дизайнерский, чем удобный. Встаю, пожалев свою пятую точку, утопающую в мягких складках искусственной кожи.

Поль. Не могу не думать о нем. Это выше моих сил.

Мне нужно чем-то занять свои глаза с ушами и руки с ногами. Не помешало бы и промыть нос, так как он все еще помнит запах лимона, кедра и амбры. ЕГО запах.

Пробегаю глазами по комнате. Широкая кровать, напротив – большой плоский телевизор. Тумбочки из красного дерева, светильники в форме бутонов колокольчиков, раскрывших лепестки в ответ на ранний солнечный луч. Тяжелая дверь в ванную комнату, длинный современный шкаф с зеркальными панелями, высокое окно со старомодными французскими ставнями. В углу – вычурный стол на резных ножках, на который я в спешке побросала рюкзак, журналы из самолета и свою миниатюрную черную косметичку. На втором пуфике валяются джинсы и футболка. Посреди комнаты, открытый, словно пасть крокодила, в которую сейчас полезет дрессировщик, лежит зеленый чемодан, блестящий кучей стикеров на своих вальяжных боках.

Кидаюсь к нему. Выискиваю в одном из боковых кармашков свой любимый парфюм и распшикиваю по номеру. Прочь запахи кедра и цитрусовых. Прочь воспоминания из моей головы.

Цветочный аромат духов вдруг кажется мне тошнотворно сладким. Кашляю, роняю флакон на серый ковролин и распахиваю окно.

Я сумасшедшая. Мне это показалось. Поль не Ангел из сна. Просто похож.

«Да, да. А еще ты не Алиса Светикова, а Елизавета Вторая, у тебя прекрасный муж, четверо детей и сумка Launer», – издевается внутренний голос.

Надеваю наушники, дабы не разбудить мирно спящих гостей приличного отеля и врубаю музыку на телефоне. Старый, добрый рок, что может быть лучше, а главное громче?

«Here I am

Rock you like a hurricane».

(«Вот он я, встряхну вас, как ураган», слова из песни группы Scorpions.)

Уши слегка закладывает от максимального звука. Ну и пусть. Пусть даже барабанные перепонки лопнут. Если это поможет не думать о сегодняшнем вечере, то я готова к таким жертвам.

Раздвигаю панели в шкафу. Множество полок, ящиков и штук десять вешалок. Стаскиваю с себя пиджак, тут же пристраиваю его на широких деревянных плечиках. Наташа бы мной гордилась.

Снова кидаюсь к чемодану, решив разобрать ворох одежды, старательно упакованный моей мачехой. Еще один пиджак, джинсовая куртка, мастерка (жаль, что короткая, прикрывает лишь половину тела), платья, юбки, топы, блузки, шорты. Десяти вешалок не хватит. Почему так много? Мы разве не на неделю сюда приехали? Или Наташа планировала, что я буду три раза в день переодеваться?

Непривычное, слишком открытое и прозрачное тряпье меня раздражает. Не разобрав и половины, я безнадежно кидаю вещи назад в пасть зеленого крокодила. К черту.

Он существует. Ангел из сна. Это не просто картинка, которая раздражающе мельтешит перед глазами, а ты пытаешься вспомнить, где ее видела раньше. Он реален.

Подсознательный голос не заглушают даже гитарные арии, занимающие все пространство ушей.

Нет, я преувеличиваю, это был не он. Просто похож.

С силой скидываю со стола весь хлам прямо на жесткий и холодный ковролин. Достаю из рюкзака свой альбом.

Там, на последних страницах, тех самых, что я никому и никогда не показываю, есть ответ. Доказательство целостности моего, возможно, недалекого, но здравого ума. Рьяно листаю к концу, неуклюже мну бумагу дрожащими пальцами и, наконец отыскав портрет, замираю. Миллион карандашных штрихов, детальная прорисовка всех морщинок, каждого блика и широкой улыбки. С исчерканной моими стараниями страницы на меня смотрит Поль. Мой Поль.

Вскакиваю с мягкого пуфа, долбанувшись как следует коленкой об угол стола. Кружусь по комнате, словно коршун, выискивающий жертву. Кровать, тумбочка, дверь, шкаф, окно, бюро, пуфы, телевизор, еще одна дверь, снова кровать…

Он существует, я его видела сегодня в ресторане. В реальном мире. Тот, которого я любила всю жизнь, оказался не плодом воображения и не забытым воспоминанием. Его зовут Поль, ему тридцать лет, и он живет в Париже.

Нарезав кругов двадцать, плюхаюсь на пол, рядом с безликим чемоданом. Отбрасываю наушники, из-за внутренних терзаний я совершенно не слышу музыки, поэтому нет смысла царапать барабанные перепонки. Обнимаю голову руками, закусываю нижнюю губу.

А еще Поль женится. На Маргарите. В субботу.

– О-о-ох, это невыносимо! – кричу я своему отражению в зеркальной панели шкафа.

Вскочив на ноги с таким пылом, что низ спины протестующе взрывается от незапланированной физкультуры, бегу в ванную и изо всех сил хлопаю дверью. Лучше смыть зарождающуюся истерику теплой водой, чем рыдать, уткнувшись носом в пахнущий чужими ногами и жизнями серый ковролин.

Долго стою под душем, отдаваясь во власть горячих струек воды. Смываю тушь прямо мылом (Наташа бы выцарапала мне глаза, если бы узнала). Жаль, что смыть то, что я сегодня увидела, мылом не получится. Даже серная кислота не поможет.

Чищу зубы, затем отыскиваю в рюкзаке маленькие желтые таблетки валерианы и закидываю в рот штук пять. Это чтобы перестать бесноваться и кружить по маленькой комнате, как по футбольному стадиону. Долго и тщательно сушу и расчесываю свои потемневшие от влаги русые волосы. Дабы не корить себя за пренебрежение к моему новому гардеробу, со щелчком закрываю чемодан с помятыми одеждами.

С глаз долой – из сердца вон. Жаль, что к Полю с Марго это неприменимо.

Моя удобная хлопковая пижама осталась в далекой Сибири, поэтому приходится пялить на себя скользящий шелковый комплект. Наташа продумала каждую деталь моего нового, французского стиля. Но скажите мне, пожалуйста, кто будет смотреть, в чем я сплю по ночам? Или она рассчитывала, что кто-то все же будет? «Славе, наверное, понравилось бы, – нервно подтверждает мои сомнения внутренний голос. – Она, возможно, для него и выбирала».

Я даже возмущаться не могу: валерьянка-таки подействовала и унесла сильные эмоции в небытие. Если Таша действительно думает, что я покажусь Славе в черной шелковой пижаме с красными ажурными цветами, то она заблуждается сильнее, чем Козьма Индикоплов. А тот, как известно, писал в своей топографии, что Земля плоская.

Читая первый попавшийся французский журнал, я из последних сил борюсь со сном. Тем не менее, на статье о том, что нельзя делать во время первого свидания, мои глаза предательски закрываются, и голова постыдно падает на подушку.

Снова вижу Его. Кошмар, преследующий меня последние пять лет, кажется до боли реальным. Но в этот раз я заставляю себя по-настоящему бороться. Если не остановиться и побежать дальше, то и Поль (как странно, у Ангела теперь есть имя) проскочит этот коварный перекресток. Не в воспоминании, конечно, но хотя бы во сне.

Ноги, однако, привычно врастают в асфальт: тело парализует, и я вижу, как мужчина моей, возможно, прошлой жизни выбегает из-за угла.

НЕТ! ТАМ МАШИНА! ОНА ТЕБЯ УБЬЕТ!

Я как будто и кричу, но Ангел не слышит моих воплей. Я пытаюсь замахать руками, заплакать, сделать хоть что-то. Хотя бы проснуться.

В какой-то момент, упав с кровати и запутавшись в улетевшем со мной одеяле, я почти вырываюсь в реальность. Но солнечный свет вдруг освещает подушку, которую я почему-то прижимаю к груди, и я понимаю, что все еще стою на зловещем перекрестке. Безразличный к моим манипуляциям, Ангел делает шаг, и в который раз мои уши закладывает от визга тормозов.

НЕ-Е-Е-ЕТ!

Прихожу в себя медленно, толчками, осознавая, что все еще держу в руках ненужную подушку. Комната кажется совершенно незнакомой, я испуганно отбрасываю свою ношу к поверженному одеялу, скомканному на полу.

Затем мозг решает все же вспомнить о месте моего нахождения: осоловело осматриваю прикроватную тумбочку.

Мобильный с готовностью показывает время. 4.29. Вдруг отдаю себе отчет, что в комнате уже минут пять как визгливо тренькает гостиничный телефон. Удивленная и растерянная, снимаю тяжелую трубку.

– Мадемуазель Светикова?

– Да, – я удивляюсь хриплости моего голоса.

– Ваши соседи слышали крики. У Вас все нормально?

Соседи? Родители?

Не тупи, Алиса, если бы твой вой услышал папа, то он бы давно уже выломал к чертовой бабушке дверь.

– Да, я… мне приснился кошмарный сон.

Французское произношение кажется мне в этот момент особенно безобразным.

– Постарайтесь больше не шуметь, – с укором произносит трубка.

Ну, знаете ли! Как будто это от меня зависит. Я пинаю босой ногой подвернувшуюся тумбочку и тут же закусываю ладошку, пытаясь не закричать от боли.

Тумбочки не подушки, они умеют давать сдачи.

– Простите, пожалуйста, – выдавливаю я из себя недовольному собеседнику и тихонько кладу трубку на рычаг.

Автоматически навожу порядок в слегка разгромленном моими стараниями номере. Застилаю постель, убираю журнал, упавший с кровати вместе с одеялом. Затем, осознав, что все мое тело промокло от пота, вновь отправляюсь в душ. Выползая из ванной комнаты, я вдруг понимаю, что все еще плачу. И озноб не прошел.

Обессиленная, сажусь на жесткий пол спиной к кровати, подгибаю под себя ноги и замираю в неудобной позе, чтобы ни в коем случае снова не уснуть. Кто он? Почему я уверена, что знала его задолго до пресловутых снов? Почему так его люблю? Где, когда и при каких обстоятельствах я могла увидеть то, что вспомнила в момент своей клинической смерти? Миллионы вопросов. Найду ли я ответ хотя бы на один из них?

«Нет», – уверенно отвечает подсознание. Киваю, словно соглашаюсь со своим внутренним голосом. Видела бы меня сейчас Наташа – и последующие двадцать лет я бы провела в психиатрической больнице на постоянной основе. Я и сама понимаю, что медленно, но верно отправляюсь в точку невозврата (когда крыша съедет окончательно и уже навсегда).

Ладно. Можно спросить что-нибудь попроще.

Рассказать ли ему о моем сне?

Нет, конечно. Он примет меня за сумасшедшую.

Проснись, Алиса, он, наверное, уже понял, что у тебя не все дома: упала в обморок от его прикосновения, краснела от самых простых вопросов, пялилась на него весь вечер, в общем, вела себя вполне неадекватно.

Но сон? Это же настоящее живое доказательство того, что я с приветом.

В неудобной позе ноги затекают исключительно быстро: я подскакиваю и начинаю мерить свою комнату метровыми шагами. Я, наверное, уже пару километров прошла за эту ночь в рамках гостиничного номера.

Сказать?

Не сказать?

Сомнения разрывают реальность на миллион вариативных возможностей.

Он может ответить: «Я тоже видел этот сон». Или: «Я тебе верю». Или вообще: «Я тебя люблю и любил всю жизнь. Пойду скажу Марго, что свадьба отменяется».

Но вдруг он ничего подобного не испытывает? Тогда я покажусь Полю, самому дорогому в мире человеку, идиоткой, пытающейся его заинтриговать. Еще хуже, если он решит, что я сбрендила. Тогда он произнесет что-то вроде: «Марго, Наташа, бегите все сюда. Нам нужна срочная психиатрическая помощь для Алисы».

Навряд ли он так сделает. Может, все же признаться? Нет, это безумие.

Была бы у меня ромашка. Гораздо проще было бы поручить это решение неодушевленному цветку.

От безысходности хватаю телефон и подключаюсь к гостиничному WI-FI, чтобы отыскать в дебрях Интернета какое-нибудь подходящее к роли гадалки приложение. Вайбер горит новым сообщением – Лена тоже не спит:

«Как дела у моей удачливой подруженьки?»

Удачливой. Скажешь тоже.

Плюхаюсь на неудобный пуфик, за две секунды печатаю ответ. «Плохо.»

Другими словами ситуация даже и не обрисовывается.

«Ну вот… И почему?» – удивляется бездушная трубка.

Мне вдруг истерически хочется засмеяться. С чего бы начать? Решаю оставить главную проблему (по имени Поль) на незабываемый десерт.

«Слава со мной все же флиртует…»

«Ой-ой-ой, надеюсь ты пригласишь меня на свадьбу»

Тоже мне подруга. Хотя, когда месяц назад я показала ей фото Славы в одной из социальных сетей, Лена безапелляционно заявила, что он очень даже ничего. И я до сих пор не знаю, подкалывала она меня тогда или говорила на полном серьезе.

«Наташа заставляет носить ОЧЕНЬ высокие каблуки…» – потираю я ступню, которая все еще отдается болью.