Выжигатель

Деньги потихоньку уже стали возвращаться в жизнь, но их катастрофически не хватало, и прокормиться на тогдашние доходы было нереально. Спасибо Петру I, родителям и садовому участку за картошку. Мешок с ней я привозил из дома после каждой побывки, захватив ещё разные соленья и варенья.

Я много где успел поработать: в налоговой, местном банчике, в компании, занимавшейся вагонными поставками древесины за бугор. И видел, как время меняло людей. Тогда в деловые и даже личные взаимоотношения стал внедряться культ эффективного менеджера. В понимании той поры – человека быстрого результата, который не думает о дальней перспективе и не ограничен моральными пережитками. Ведь успех – вещь скоропортящаяся, нужно быстро снять сливки и скорее – к новому куску, пока его не растащили другие. Ещё эффективный менеджер должен был много читать, но не научную или классическую литературу, а подстрочники книг по искусству продаж, менеджменту и личностному росту. Эта макулатура в обязательном порядке стала украшать столы начальничков всевозможных ТОО и АОЗТ. Ей, как тайным знанием, успешные и эффективные отгораживались от непросветлённых совков, по ней учились втюхивать и, конечно, расти.

И росли, только не духом и немногие. Из среды бывших однокашников, сослуживцев и соседей стали нарывом вылезать мелкие барчуки, новые хозяева жизни. Они тыкали подчинённым, орали на секретарш за неправильно сваренный кофе, мерялись друг с другом машинами и любовницами. Ареалом их обитания стали дорогие кабаки для деловых встреч и сауны для отдыха, но в центре мироздания всегда находился сейф в личном кабинете. Сейф был мерилом успеха, он давал силы, как мать сыра земля Илье Муромцу. Поэтому многие из разбогатевших в персональной части своего офиса создавали второй дом. Обустраивали спальни, кухни, комнаты отдыха, душевые, оснащали телевизорами и прочей бытовой техникой, и всё с одной целью – как можно реже разлучаться со смыслом своего существования. Стихотворная мантра «Что такое хорошо и что такое плохо» перестала на них действовать, они жили по понятиям бизнеса. Всё, что их окружало, – люди, здания, машины, материалы – всё стало лишь ресурсом, источником для зарабатывания денег. Они, как пираньи, готовы были раздербанить страну до последнего винтика, но, как пираньи, стали пожирать и друг друга, не совладав с собственной жадностью.

Наверное, нас и спасло это да русский авось.

***

Ещё работая над «Лесом», я заметил за собой странную вещь. Я начал про себя разговаривать с Клеопатрой, висящей над столом. Конечно, это были вопросы без ответа. Сначала я обсуждал с ней технику выжигания – сделать фрагмент темнее или светлее, а контур – жирнее или, наоборот, тоньше. А потом как-то втянулся, стал рассказывать ей, как прошёл мой день, делиться переживаниями, воспоминаниями и планами. Поначалу я одёргивал себя, возвращая в координаты нормальности, но со временем прекратил.

И ещё я никогда ей не жаловался и не плакался. Мне сразу стало понятно, что не получится с ней так, не пройдёт. Она не была для меня иконой, дающей смирение и утешение. На каждую несправедливость, произошедшую со мной или вокруг меня, она будто говорила: «Успокойся и действуй». И этот побудительный мотив стал накапливаться во мне, как заряд от розетки в аккумуляторе.

***

В ту пору умер дед Коля, Николай Сергеевич, мамин отец. Простой, немного резкий, хороший мужик. Я помню, как стоял у гроба и вспоминал его при жизни.

Будучи в классе шестом-седьмом, я застал ещё те большие семейные застолья, на которые собирался весь наш род.

Дед с бабушкой, все их взрослые дети вместе со своими мужьями и жёнами, мои двоюродные братья и сёстры, дальние родственники и соседи. Собиралось человек по двадцать. Лепили пельмени, варили холодец, крутили хренодёр. Потом садились и, конечно, выпивали: взрослые – белую и вино, мы – «Буратино» и «Колокольчик». Все шумно обменивались новостями про учёбу детей, про дела дома и на работе.

Мы же, наскоро перекусив, начинали придумывать игры и бегать вокруг сдвинутых столов. Это сразу надоедало взрослым, и нас отправляли на улицу, если позволяла погода. Уставшие и разгорячённые, мы через полчаса возвращались за стол, чтобы утолить жажду и передохнуть.

И тогда дедушка начинал рассказывать про войну. Повзрослев, я понял, что дед, уже хорошо выпив, в тот момент ждал именно нас, внуков. Для нас были предназначены эти совсем не детские истории. Видимо, не мог он молчать, война глодала его душу обломками своих зубов. Его простые рассказы были полны сермяжной правды, такой, что перехватывало горло. И вместе с потёртыми боевыми медалями он передал эту память нам, второму своему колену.

Колодец (рассказ деда)

«Я уже гвардии старшина был, командир отделения разведки артполка.

Мы всегда впереди шли, а за нами часть.

На Украине дело было, наступали уже тогда, немцы драпали.

Нужно было разведать деревеньку одну, названия не вспомню.

Небольшая, домов на пятнадцать.

Понаблюдали сначала – всё вроде тихо.

Разделились, зашли с разных концов.

А деревня как вымерла.

Даже собаки не лают.

А – лето, жарко, пить хочется.

Пошли к колодцу, открыли.

А там дети лежат, много их.

И малые совсем, и подростки.

Расстреляли их, а потом в колодец сбросили мёртвых.

Озверели мы тогда.

Попадись фриц – руками разорвали бы!

Смотрим, старухи выходят из изб.

Деревенские, говорят, это дети.

Немцы, когда уходили, полицаям приказали расстрелять и в колодец бросить.

Баб с собой угнали, одни мы тут остались.

Они ревут стоят, нас – колотит.

Тут старухи показывают на один дом.

Бабка там, говорят, неходячая живёт, сын у ней полицай.

Ну я двоих отправил проверить.

Гляжу – тащат гада, в подполе сидел.

В общем, завели мы его за дом.

В сарае пилу двуручную взяли.

Бросили на козлы и распилили живого».

***

«Лес» я не стал покрывать лаком. В дневном свете это решение было очевидным. Белый снег контрастировал с еловыми лапами натурально и самодостаточно. Да и сами тёмные элементы получились неплохо. Воодушевившись, я решил начать работу, которую давно откладывал. Это была иллюстрация к научно-фантастическому роману из старого журнала «Техника – молодёжи». Рисунок был большой, на полный печатный лист, со множеством деталей и полутонов.

В центре и на некотором отдалении были изображены двое мужчин и женщина, стоявшие рядом. На них была светлая короткая одежда, и их обнажённые руки и ноги лишь подчеркивали опасность, грозящую им. Они стояли на ступенчатом возвышении у подножия древней многоярусной башни. Башня была сильно накренена и изрезана трещинами, вдоль которых уже выпали целые куски кладки. Перед башней лежала площадь, вся заполненная беснующимися людьми. Эти люди отличались от троицы в светлом. У них были серые лица и тёмные волосы, словно они только что вышли из угольной шахты. Заламывая руки и вскидывая пятерни к небу, они одновременно хватали и толкали друг друга. Отчаяние, страх и ненависть читались на их лицах. В противовес башне, слева на площади стоял большой памятник какому-то богу или правителю. Каменный живот его нависал над толпой, а кулаки были прижаты к выпуклым бокам. Круглую голову истукана пересекал кровожадный оскал рта под злыми глазами навыкате. Его низкий морщинистый лоб переходил в обширную плешь, а оставшиеся на висках волосы были зачёсаны вверх, что давало физиономическое сходство с голливудским клоуном-убийцей. Казалось, это он управляет массой людей и стоит ему только пошевелить каменным пальцем, как тёмная река тут же смоет светлый островок. Но позы героев картины демонстрировали скорее осторожность, чем боязнь. Чувствовалось их моральное превосходство над толпой, но не холодно-высокомерное, а с оттенком сочувствия этим несчастным людям.

Доска подходящего размера у меня была. Теперь предстояло максимально точно перенести рисунок на кальку, а с неё уже – на доску через копирку.

***

Началась компьютеризация населения. Конечно, настоящие IBM-совместимые компьютеры были заоблачно недоступны. Народ сидел на спектрумовских клонах отечественного производства, их, по крайней мере, реально было купить. Относительная дешевизна этих устройств объяснялась отсутствием монитора, эту роль исполнял обычный телевизор, и отсутствием накопителей памяти, эту лямку, точнее, плёнку тянул бытовой кассетный магнитофон. Сам компьютер заключался в пластиковый прямоугольный корпус с кливиатурой и гнёздами для подключения телика и мафона.

Дьявольски демократичная была штука! Можно было сунуть эту доску под мышку, бросить в карман пару кассет с программами и двинуть к приятелю, чтобы вместе с ним погрузиться в удивительный мир разрешением 256 на 192 пикселя. Но были и ложки с дёгтем. Основные проблемы заключались в подключении к другому телевизору и в чтении кассеты магнитофоном. В первом случае спасали манипуляции с паяльником, во втором – чистка или подкрутка читающей головки. Часто качество сборки самого компьютера тоже оставляло желать лучшего. Мой, например, периодически сбрасывался при нажатии на клавишу «1». Тем не менее это беспородное разнообразие железа уже тогда поддерживалось огромным количеством программ, в первую очередь игр. Играя, основная масса пользователей и постигала тот простенький компьютер.

Я же, в силу возраста и наклонностей, период увлечения играми проскочил достаточно быстро и стал делать первые шаги в программировании на языке «Бейсик», зашитом в каждый такой девайс. Экспериментировал как с чисто расчётными задачами, так и с выводом графической информации на экран. Венцом же моего цифрового творчества стало программирование математической игры «Жизнь», правда, на игровом поле с фиксированными размерами. Окрылённый успехом, я написал алгоритм «Жизни» на ассемблере, но тут меня ждало полное фиаско. Компьютер, не оценив попытки диалога с ним на более близком языке, наглухо зависал. Видимо, Бейсик был моим потолком.

Пару лет спустя, случайно оказавшись в одном богатом доме, я увидел и попробовал в работе полноценный 486-й. Я на несколько дней прямо-таки заболел его сочной картинкой и вычислительной мощью. Не пережив этого предательства, мой восьмибитный старичок впал в маразм. При включении он стал выдавать на экран рябь из букв, цифр и прочих символов. В его потоке нулей и единиц произошёл какой-то фатальный сбой, а может быть, он просто зациклился на одной задаче, у которой нет понятных для человека решений.

В Берлин (рассказ деда)

«Зима была лютая.

Под Сталинградом мы тогда немцев в окружении держали.

Стоим, ждём, когда они окочурятся.

И как-то днём, смотрим, фриц на нас идёт.

Один, прямо на наш окоп.

Тряпица белая к рукаву примотана.

Идёт, как пьяный, еле ноги волочит.

Мы ему:

– Стой! Хенде хох!

А тому хоть бы что, подошёл и стоит.

Ну мы его за ноги в окоп стащили.

А он синий весь, на роже слюни и сопли замёрзли.

Обморозился так, что говорить не может, мычит только.

На нём шинелька солдатская, мешковиной обмотана.

А мы ж разведка, до части километра три.

Ладно бы – офицер, а с этим куда?

Ну командир отделения и говорит мне – иди, мол, отправь его в Берлин!

А там, за нашим окопом, ложбинка была.

Вывел я туда немца, револьвер достал.

Застрелил!»

Концовка этого рассказа тяжело давалась деду, будто комья мёрзлой сталинградской земли переваливались внутри него. При слове «застрелил» он резко встряхивал головой, словно пытался избавиться от этих воспоминаний, как от сухой травинки, прилипшей к волосам.

***

Перенося копию, я понял, что при выжигании нужно будет постоянно сверяться с оригиналом. Слишком много теней, полутонов и нечётких контуров содержал рисунок.

Я полностью погрузился в эту работу, обсуждая её с Клеопатрой уже без всякого стеснения. Наоборот, появилось ощущение незримой поддержки, да и сам я стал собраннее и ответственнее.

И руку набил. Я теперь мог легко делать несколько сотен ямок одинаковыми, как однояйцевые близнецы. В общем, отработка фонов разной насыщенности перестала для меня быть проблемой.

С учетом будних вечеров и двух выходных выжигание «Фантастики» я планировал закончить за неделю.

***

Километровые рулоны с фантиками Белёсого ещё не успели остыть в типографиях, а в стране как грибы после дождя стали появляться паевые фонды и инвестиционные компании. Причём вырастали последние быстро, как плесень на влажной горбушке, и сопровождались такой же болезненно яркой как плесень рекламой. За фантик с кусочком страны они давали уже свои красивые фантики, но с самыми серьёзными заверениями.

Мои родители, как и миллионы простых людей, были ограблены дважды. Первый раз – на самом изломе страны, когда денежная реформа превратила их сбережения в пыль. Второй раз – когда, выстояв многочасовые очереди, они отнесли фантики Белёсого в один из таких инвестиционных фондов. Эти фонды и создавались для того, чтобы пылесосить их у населения в обмен на пустые обещания.

Через пару лет Белёсый, как режиссёр мероприятия, публично обрушится с критикой на деятельность подобных структур. Мол, пирамиды. Куда смотрят правоохранители и сами вкладчики? И конторки эти как по команде станут массово закрываться. Правда, с полным растворением активов, в которые были вложены народные деньги. Ни недвижимости, ни заводов-пароходов, ни акций-облигаций в серьезных объёмах найти не удастся.

Это был грязный и подлый двухактный спектакль, показанный стране командой Белёсого. Сначала они большинство сделали нищими, лишив их возможности принимать какие-либо финансовые решения, а затем навязали игру, в которой гарантированно победила только узкая группа организаторов. В общем-то, они провернули с народом старый трюк «купюра на нитке». Вроде бы тот и деньги увидел, и попытался их пристроить, а всё равно остался в дураках. Нить с купюрой вернулась в руку хозяина, и новые бояре, позвякивая столовыми приборами, чинно расселись вокруг российского пирога.

***

Как и планировалось, «Фантастику» я закончил в воскресенье. Опасение неудачи, присутствовавшее в начале работы, ушло, всё получилось так, как надо. Ещё во время выжигания возникла идея лакировки разными тонами. Основную площадь картины я, как обычно, думал покрыть в два слоя. А центральную часть с троицей пройти один раз.

Решение мной и Клеопатрой было принято единогласно и, как теперь стало ясно, не зря. Разница в тоне получилась едва уловимой, но подчеркнуть основной замысел удалось. Герои рисунка как бы чуть светились изнутри, что говорило об их силе и одновременно беззащитности перед тьмой.

Орден (рассказ деда)

«К Будапешту мы подходили.

Самая окраина.

А на пригорке там дом один стоял.

Приметный такой, добротный, каменный.

Нам, значит, приказ – провести его разведку.

Если фрицев нет, устроить наблюдательный пункт.

Ну поползли мы с напарником, а дело – к ночи.

Ближе подобрались, смотрим, в одной стене дыра от снарядов.

Заходи – как в дверь.

В доме никого, всё разворочено.

Смотрю, на полу кольцо медное, здоровое такое.

Ну мы мусор разгребли, а это лаз в подпол.

Открыли, сначала хотели гранату бросить.

Посветили спичками, бочки вроде стоят.

Ну полезли, автоматы на взводе.

Спустились, бочки там одни, большие.

Давай пробовать.

Затычку у одной выбили – вино белое.

Плошки там нашли, из них пили.

Не помню, как уснул.

Очухиваюсь, волокут меня под руки.

А темно, разобрать ничего не могу.

Автомата и гранат нет, забрали.

Ну думаю, каюк – немцы!

Я молчу, ногами перебираю, башка болтается.

Вышли на свет, внизу-то вижу – сапоги наши!

И точно, мужики с нашей части.

Отлегло.

Куда, спрашиваю, меня и за что?

В штаб, говорят, там узнаешь.

Ну приводят нас в штаб.

А командир уже за пистолет хватается.

Мать-перемать, такие-рассякие, сейчас, говорит, своей рукой пристрелю!

В общем, ночью тут мадьярку местную изнасиловали.

Она сказала, что двое наших было, темно, лиц не видела.

Ну и нас двое.

Командир нам – вы насиловали?

Никак нет, говорю, товарищ подполковник, выпили, виноваты, но такого не было.

А он всё равно кипятится.

Ну, думаю, неужто от своих смерть примем?

А у меня тогда уже был Орден Славы третьей степени.

И так случись, пришли наградные документы на меня.

Орден Славы второй степени!

На столе у подполковника лежали.

Взял он их и порвал у меня перед носом.

Тем и отделались.

А ведь расстреляли бы нас, как пить дать расстреляли!»

Дед всегда добавлял, что в тот момент совсем не расстроился. Наоборот, обрадовался, что жив остался. «Завтра тебя убьют, и толку с той медальки», – говаривал он. Но уже в мирное время начал жалеть об утраченной награде. Он был уверен, и небезосновательно, что в дополнение к младшей и средней степени получил бы позднее и старшую. А полный Кавалер Ордена Славы приравнивался тогда к Герою Советского Союза. Со всеми, как говорится, вытекающими – персональная пенсия, льготный проезд и прочее.

И действительно, много награждений Орденом Славы I степени производилось уже после войны, в 50-е и 60-е годы. Также в начале шестидесятых деда нашла медаль «За взятие Будапешта», за тяжёлые те бои. Он очень ценил её, как и медаль «За оборону Сталинграда», две медали «За отвагу» и орден Красной Звезды. А дедовский Славы III степени один из его сыновей, по малолетству, проиграл дворовым пацанам в чику.

***

К тридцати пяти годам я обзавёлся своим углом – однушкой в старой панельке. Семью создать не получилось, несмотря на пару-тройку вроде бы серьёзных попыток. Внешность у меня сформировалась неприметная и неопределённо моложавая. Где-то начиная с тридцати лет незнакомые люди отмеряли мне на вид не больше двадцати семи. Впрочем, желающих оценивать мой возраст с каждым годом наблюдалось всё меньше. Я и сам давно уже ничего не ждал от зеркала, сведя его роль к простой индикации небритости. Работал я экономистом в ооошке, занимался подготовкой бюджетов и контролем их исполнения, а для души оставил выжигание, прогулки, книги и старые журналы. Я получился в рифму – среднестатистичным, практичным и тактичным.

По крайней мере, до последнего времени.

***

Мной всё больше овладевала идея поступка. Этот мир в каждый момент соприкосновения с ним пытался сделать меня глупее, злее и порочнее. Он, как бескрайнее болото, окружал со всех сторон. То, что мне было важно и дорого, словно редкие островки, служило опорой под ногами. Как обречённый заяц, я прыгал с одного такого островка на другой, наблюдая наступление трясины. Наверное, рядом метались такие же зверьки, но в безбрежности топи мы не чувствовали присутствия друг друга, а самое главное, не были уверены в прочности чужого клочка земли. Мы отреклись от мелиорации, и торжествующее болото, издавая утробный гнилостный рык, продолжало засасывать нас поодиночке.

Необходимо было бороться, но как? Если ты не спортсмен, не бандит и не военный, если кастето-пистолето для тебя лишь атрибут ментовских сериалов, а нож имеет сугубо кухонное предназначение? Эти вопросы самому себе в зародыше подавляли бунт «маленького человека», а Великая Русская Литература ставила финальную точку. И тогда слеза убиенного ребёнка, скатившись по бороде непротивленца, тушила в душе последнюю искорку борьбы.

У меня тоже не было ответов на фундаментальный вопрос «КАК?», предполагавший наличие плана действий. Как непоследовательный школяр, я сразу перескочил на следующий вопрос «ЧЕМ?» ввиду его утилитарности. В голову тут же полезли шаблоны: «выбор оружия», «защищайтесь, сударь», «булыжник – пролетариат», «слово – писатель», «перо – поэт». Очевидно, что в силу собственной демилитаризованности выбор мне предстоял из мирного инвентаря, но двойного, так сказать, назначения. Вторым критерием был опыт владения этим, и желательно на уровне уверенного пользователя. Я пережил несколько весёлых минут, мысленно перебирая дыроколы, степлеры, компьютерные шнуры и, конечно, нетленную «дуэль на мясорубках».

Смеясь, я поднял глаза на Клеопатру и осёкся. Ответ был явным, он просто лежал на поверхности доски.

Выжигатель!

Вот то, чем я владею хорошо. Он давно стал продолжением моей руки, а его раскалённая петля несла серьёзную угрозу. Правда, «боевые» характеристики аппарата ухудшали громоздкий блок питания и короткий провод. Но не беда, я уже понимал, как сделать портативную модификацию выжигателя.

Мануфактура (рассказ деда)

«Стояли мы в городке румынском.

На мануфактуре.

На ткацкой фабрике, по-сегодняшнему.

Передышка была.

Расположились.

А там ткани рулонами!

Каких только портянок тогда не накрутили.

Командиры ходили, посмеивались.

И был у нас солдат один, татарин.

Рулон он нашёл небольшой.

А ткань богатая, ровно из золота соткана.

Пока стояли там, он всё с отрезом этим ходил.

И по нужде, и спал с ним.

А тут команда на построение.

Татарин этот как смог запихал его в сидор.

И стоит, значит, с горбом.

А командир идёт перед строем, увидел его.

Немедленно, говорит, привести себя в порядок.

Ну солдат этот вышел по-за строй.

И так и сяк пробовал, ничего не выходит.

Оставить жалко и с собой не взять.

Выругался он по-своему.

Раскатал этот рулон и прошёл по нему сапогами».

***

По окончании мною начальной школы родители подарили мне многоцветную шариковую ручку. Тогда по нашему классу прошло поветрие моды на этот нестандартный канцелярский товар. Эти ручки, выпускавшиеся в ограниченных количествах, предназначались совсем не для детей, а для цветового усиления взрослых бюрократических решений – проставления оценок и замечаний, наложения резолюций и виз. К тому же такая ручка была в три раза толще обычной и для долгого письма детской рукой совсем не подходила. Но что для ребёнка удобство, когда на кону стоят престиж и статус?

В моей ручке было аж четыре цвета: синий, чёрный, красный и зелёный. От неё – посмертно – остался только широкий колпачок. Зато появившаяся позднее вторая такая же ручка сейчас беспечно валялась в верхнем ящике стола. В её корпусе я и решил спрятать переносной выжигатель.

Для начала мне потребовался карандаш, я выбрал «Конструктор» с шестигранным сечением. Шкуркой снял с него верхние слои лака и краски – нужно было уменьшить толщину. На одном конце вдоль противоположных сторон шестигранника я аккуратно канцелярским ножом сделал прорезы, примерно по два сантиметра длиной. Удалив лишние части, я получил две одинаковые площадки, разделённые сердцевиной карандаша. Я взял два одноразовых шприца, кусачками отделил иглы от пластиковых насадок, а тупые концы игл, отступив по сантиметру, Г-образно загнул пассатижами. Каждую из игл, острыми концами вперед, я ниткой примотал к соотвествующей площадке карандаша, с тем расчетом, чтобы загнутые хвостики торчали на его противоположных гранях. Пропитав нитяную обмотку по всей толщине клеем, я оставил поделку высыхать. Клей схватился быстро, теперь предстояло пассатижами свести острые концы игл так, чтобы они чуть касались друг друга. Сделав это, я занялся подключением питания, для чего пришлось отдать в жертву USB-шнур. Я вскрыл его изоляцию и откусил два информационных провода, оставив только красный и чёрный – плюс и минус. Отмерив нужную длину, я зачистил концы проводов и соединил каждый со своим торчащим хвостиком иглы. Потом пассатижами осторожно прижал хвостики. Я укоротил карандаш до основания разъёма USB, скрепил их скотчем и надел сверху изолирующую трубку. Корпус ручки мне пришлось опилить с обоих концов, чтобы убрать сужающиеся части. Получилась полая составная трубка практически одного диаметра. В верхнюю и короткую я вставил конец карандаша с разъёмом USB, тот сел плотно, выступила только необходимая контактная часть. Закрепив фиксирующую резиновую шайбу внизу карандаша, я надел длинную часть ручки и прикрутил её к верхней. Устройство вышло крепким, иглы не болтались и стояли, не касаясь пластмассового корпуса.

Я вставил выжигатель в адаптер, вилку с разъемом USB в корпусе, и воткнул в сеть. Кончик импровизированной петли заалел почти сразу. Я поднёс к нему квадратик доски, и из свежей коричневой ямки потянуло приятным дымком. Отключив выжигатель от сети, я закрыл его концы колпачками: родным и тем, что остался от первой ручки. В собранном виде он стал похож на маркер и смотрелся в нагрудном кармане абсолютно безобидно. Оставалось только привыкнуть к нему в работе.